ГЕРОЙ НЕ НАШЕГО ВРЕМЕНИ

В дни теперь уже давние, когда поющая душа Кости Васильева искала отклика у людей, написал он письмо и послал свои стихи Арсению Тарковскому, которого уважал и ценил безмерно. К его удивлению, очень скоро мэтр ответил приглашением к себе в Переделкино. Радости Кости не было уёму. Он бегал по дому, суетился, волновался, но потом вдруг сник, сел, горестно опустив свои худые руки промеж коленок, и вздохнул: «Я никуда не поеду. Мне нечего надеть». И не поехал. Предстать перед «последним поэтом Серебряного века» в домашнем одеянии Константин не мог, а другой одежды у него просто не было.

Горбушки нет на ужин,
Гроша в кармане нет.
Я никому не нужен,
Я — истинный поэт.

Меня глазами смерь ты,
веселый гробовщик.
В лицо голодной смерти
Я сам смотреть привык.

И похоронили-то поэта в костюме, незадолго до того подаренном ему другом, философом В. Н. Тростниковым.
Для Константина Васильева полнота служения слову предполагала столь же полное пренебрежение радостями мирскими. А как же иначе? Не зря наиболее неудачные (весьма редкие) его стихотворения — на злобу дня, а шедевры — о вечном.

Людей обманывать не стоит,
себя не стоит самого.
А впрочем, ложь не беспокоит
на белом свете никого.

Лишь правда всех опять тревожит,
лишь правда застает врасплох.
И этот лживый мир, быть может,
не столь уж лжив, не столь уж плох.

***

Васильев Константин Владимирович, родился 10 января 1955 г. в п. Борисоглебский Ярославской области, в семье служащих. В 1972 году окончил школу и поступил в Ярославский государственный пединститут им. К. Д. Ушинского на биолого-географический факультет, который окончил в 1977 г. Служил в рядах СА, работал в сельских школах Костромской и Ярославской областей, в институте «Мосгипроводхоз» топографом, в пожарной части п. Борисоглебский. Холост. Детей не имел. В студенческие годы занимался в основном «по специальности», т. е. биологией. Область научных интересов — орнитология. Является автором ряда научных работ, напечатанных в сборниках МГУ, Московского филиала Географического общества, Академии Наук УССР. Пять орнитологических брошюр вышли в Ярославле, их тема — изучение и охрана хищных птиц в период «экологического кризиса». Стихи писал всегда, отдавать же их в печать начал с 1978 г. Основные публикации — в сборнике «Молодые ярославцы», журналах «Сельская молодежь», «Литературная учеба», «Русь», провинциальной литературной газете «Очарованный странник».
В 1990 г. в Верхне-Волжском книжном издательстве вышла первая книга стихов «На круговом пути потерь», включившая в себя 49 стихотворений.
Книга «Границы слова» (М., «Время») вышла 1992 г.
Наряду со стихами, в областной печати опубликован цикл литературных эссе о поэзии М. Кузмина, М. Волошина, В. Ходасевича, Г. Иванова, о поэме А. Блока «Двенадцать» и др. Для дома-музея М. Ю. Лермонтова в Пятигорске написано исследование о романе «Герой нашего времени», которое находится в названном музее.
Помимо этого, занимался переводами на русский [язык] болгарской поэтической классики (Пейо Яворов, Николай Лилиев, Пенчо Славейков, Стоян Михайловский, Димчо Дебелянов и др.)" (из автобиографии).
***
Автобиография писалась Константином Васильевым в 1993 году. За остававшиеся ему восемь лет жизни было сделано неимоверно много. Его литературное наследие включает в себя, кроме изданных книг (около десяти), несколько тысяч неопубликованных стихотворений, многочисленные критические статьи и эссе, рецензии, литературоведческие работы, дневники.
Умер поэт 17 августа 2001 года; похоронен у себя на родине, в поселке Борисоглебский Ярославской области.
Врач, дававший заключение о смерти, обмолвился ненароком, что в наше время от воспаления легких не умирают. Тогда подумалось: а ведь это глубоко символично. Константин Васильев и был человеком не нашего времени. Может, он уютнее чувствовал бы себя среди коллег «серебряного века». А может, его время — впередиЕ
«Вот и все», как начертано на одном из надгробий одного заброшенного погоста. Да нет, не все! И на то, чтобы состоялось это «не все», положена жизнь талантливейшего человека.
Иногда доводится слышать раздраженные реплики: дескать, когда жил — никому не был нужен, а теперь кричат, возвеличивают, канонизируют. Что ж, мысль не свежа, не свежа до пошлости. Я обычно в таких случаях теряюсь и не нахожу, что ответить. Да и стоит ли? Ныне, подавляя в себе гнев по отношению к ворчащим так вот не по делу, невольно опять вспоминаю Константина. Редчайшим качеством обладал он — деликатностью. Никто и никогда от него не слыхивал худого слова о ком-либо, если дело, конечно, не касалось литературы. Свойство уникальное, но столь естественное для Васильева, что он, пожалуй, и не понял бы меня сейчас.
В Борисоглебе не забывают своего Поэта. В квартире, где он жил и умер, организован и действует мемориальный музей. Друзья, оставшиеся друзьями, по-прежнему издают своими силами тоненькие книжки его стихов, которые быстро расходятся среди любителей поэзии. Из таких друзей в первую очередь следует назвать Владимира Зорина. Спасибо ему.
На первую годовщину смерти Константина в Борисоглебе собралось невиданное количество народу. В этом году в день его памяти прошли и первые Васильевские чтения.
***
Незадолго до своей кончины Константин озаботился созданием провинциальной литературной газеты под названием «Борисоглебские слободы». «Пилотный» номер был подготовлен, но увидеть его вышедшим в свет Костя не успел. Друзья продолжили Костино начинание, выпустив уже три номера «Борисоглебских слобод». Сейчас собирают четвертый. И я, когда-то скептически отнесшийся к этой идее (мол, кому нужна провинциальная газетка и тоненькие компьютерные книжки), сегодня каюсь и признаю себя близоруким глупцом. Дело ведь не в глянце, не в тираже, не в престижности издательства, а в факте обращения к духовности. А духовность — это как баня, где все голые и все равны, где безразлично, кто ты — важный столичный чиновник или свинопас из колхоза «Путь к коммунизму».
Кстати, совсем недавно вышла представительная, прекрасно изданная книга Константина Васильева «Избранное» (Ярославль: «Нюанс», 2003), но это — не главное. «Я потрясен!» — приходилось мне не раз слышать от людей, так же, как некогда я сам, снисходительно смотревших на провинциальную жизнь и провинциальную литературу, которые поначалу открывали книгу едва ли не из-под палки. «Я потрясен!» — вот что главное!
***
Рассказывая о Константине Васильеве, нельзя не упомянуть о трех женщинах, сыгравших в его судьбе каждая свою — большую и необходимую — роль.
Мать Кости, Ления Ильинична, дай Бог ей здоровья! Она подарила миру поэта, она страдала вместе с ним, берегла и спасала.
Болгарская девушка, первая Костина любовь, его «движитель» в поэзии, по крайней мере в раннюю пору. «Трагическая любовь — вот что сделало меня поэтом», — писал Константин в дневнике. Всю свою жизнь он помнил эту девушку, посвящал ей стихи. Удалось найти ее, связаться с ней. Пришло письмо из Болгарии — очень теплое и трогательное. Она просила не упоминать ее имени. Не знаю причин, но тем не менее повинуюсь.
И, наконец, — последняя любовь Константина, художница Галина Поморцева. Познакомился он с ней за полгода до смерти. Галя стала его ангелом-хранителем, его душеприказчиком. Похоже, сам Бог послал ее поэту. Стараниями в первую очередь Гали Поморцевой был приведен в порядок васильевский архив, организован музей. Не многие представляют, каких трудов это стоило.
Конечно, человек талантливый и после смерти продолжает жить здесь, на земле — в своем творчестве. Но следует помнить, что эта вторая жизнь во многом зависит от современников, от тех, кто рядом. Сколько было в истории литературы имен, десятилетиями пребывавших в забвении, пока кто-то не спохватывался: «Да ведь это гений! Как  же проглядели?!» Константину повезло, он имел настоящих друзей: В. Н. Тростникова, Е. А. Ермолина, В. А. Ежова, Г. И. Поморцеву, С. А. Щербакова и других. Они смогли восхититься его талантом и, что немаловажно, сформулировать свое восхищение. Что ими двигало и движет? Правда, любовь и бескорыстие. И если первые два пункта местные демагоги и скептики (а они есть — да и где их нет!) могут оспорить, то третий — никак!
Не сбылись, в частности, пророчества этих демагогов и скептиков, назвавших передачу литературного наследия поэта из родного Борисоглеба в областной архив «вторыми похоронами Константина». Напротив — как видим, началась та самая вторая его жизнь. И непостижимым образом крепнет во мне Бог весть откуда взявшаяся уверенность: все, что осенено именем Константина Васильева, сложится хорошо. Уверенность непреложная, как вера в правду.

К. В. ВАСИЛЬЕВ
Стихотворения разных лет*

***
Среди тысячи пожарищ
ты в своей золе пошаришь —
может, что-нибудь найдешь:
фляжку, пряжку, кружку, ложку,
да жены сгоревшей брошку, —
только бровью поведешь.

И пойдешь, слегка сутулясь,
по какой-нибудь из улиц,
сам не зная, по какой,
но очнешься. Есть захочешь,
зарыдаешь, захохочешь
и запросишься домой.

Отравиться? Застрелиться?
Утопиться? Удавиться? -
Боже мой, какая чушь!
Ты надумаешь жениться!

Дым клубится Женщин лица:
«Муж сгорел. Мне нужен муж.»

***
Твердый камень в реке Гераклита
под живою водою, на дне.
Все меняется, но не смотри ты —
не к лицу переменчивость мне.

В переменах ищи подтвержденья
неизменности мира сего.
Кто покорно плывет по теченью —
уплывет от себя самого, —

а за жизнью не сможет угнаться,
как вон те надувные матрацы,
что проплыли, легки на подъем.
Ну куда вы торопитесь, братцы!

Кто не хочет на месте остаться —
тот упорно стоит на своем.

***
В Борисоглебе, в сентябре
горит кленовая листва
и догорает на костре
небес холодных синева.

И купола крестами вниз
сияют в зеркале воды.
Но камень — бел, но голубь — сиз,
но к небу тянутся кресты.

И сквозь наплывы тишины
туманным утром, на заре,
иные звуки мне слышны
в Борисоглебе, в сентябре.

***
Я устал? Да ничуть не бывало!
Я усталости знать не могу.
Впрочем, время мое не настало:
Время ждет не героя — слугу.

Наше время — со мною несродно.
Низких истин постыдная тьма
и дышать помешает свободно,
и сведет незаметно с ума.

Но держусь я и выдержу, ибо
так и принято жить на Руси.
Тьма земная! Спасибо, спасибо!
Свет небесный! Спасибо, спаси!

***
Врожденное чувство родимой земли
не может остыть и не может пропасть.
Всегда я узнаю, что травы взошли,
что травы готовы под косами пасть.

И всласть не смогу надышаться земным.
Пусть власть мне покажет родная земля —
пусть в небо уйду и растаю, как дым
осенний взлетает, ложась на поля.

О нет, невозможно смотреть свысока:
да вот оно — поле. И речка, и лес,
Но пусть пробуждают во мне облака
врожденное чувство родимых небес.

***
Так хотелось повеселиться,
на печали закрыть глаза,
Ведь поет за окошком птица,
поднимается в небеса.

И цветут за окошком вишни.
Мой зеленый, мой белый сад,
ты печали мои простишь мне,
я и сам-то себе не рад.

Ночь, и звезды горят над садом,
над цветами — звезда к звезде.
Моя радость, ты где-то рядом,
где-то здесь, но не знаю, где.

И рассвет. Золотые пчелы
золотой собирают мед.
Кто там ходит, такой веселый,
пританцовывает, поет?

***
Я с детства не любил овал,
Я с детства угол рисовал!
Павел Коган

А мне, наверно, хватит сил
овалу спеть хвалу:
я с детства угол не любил —
ведь я стоял в углу.

В углу стоял я не один —
в углу стояли все,
а на экране наш кретин
сиял во всей красе.

И я стоял в одном углу,
экран сиял в другом
И угловато шел во мглу
прямоугольный дом.

И пятый угол я искал,
чтоб все же выйти в мир —
в котором ждал меня овал
стола и звал на пир!

***
Замедлив шаг, сквозь строй чертополоха
протискиваюсь, хоть не слеп, не глух —
слабее стали зрение и слух,
короче путь от выдоха до вздоха.

Но не могу сказать, что дело плохо:
растет и крепнет мой незримый дух,
и в небесах чертополоший пух —
не то, что прахом ставшая эпоха.

Для жизни ничего важнее нет,
чем строгое сокрытие примет
дыханья, возрастанья и движенья.

И мне милей недвижных горних звезд
земные обреченные растенья,
упорный продолжающие рост.

***
Березы обнажаются; и сосны
зеленые — видны издалека.
И между ними — солнечные блесны,
идущие к земле сквозь облака.

И чувствую: зима еще вплотную
не подошла, она еще в пути
По солнечному двигаюсь пятну я,
чтоб в тень уйти, скорее в тень уйти.

***
Стремительно гаснет закат,
листва осыпается в роще,
и окна в деревне горят
Не знаю, что может быть проще.

Не знаю и знать не хочу,
что день мне готовит грядущий.
Снежинки летят на свечу —
все чаще, все чище, все гуще.

Не знаю, а надо бы знать,
зачем нам такие печали,
зачем промолчали опять,
зачем мы опять промолчали?

***
Когда звезда кошачьим глазом
Сверкнет в разломе облаков,
И станет как-то глубже разом
Среди сиреневых снегов,
Я вспоминаю ненароком
Не мир без края и конца —
Избу, сирень у темных окон,
Себя, мальчишку, у крыльца.
И из крапивы от сарая
Взлетает ветер. Плеск листвы.
А я еще не отделяю
Себя от мира и травы.
И запах вздымленной сирени
Лиловой дыбится волной,
И я дрожу в немом волненье,
Как глубина пред глубиной.

*Из книги «Избранное» (Ярославль, 2003). Датировка стихотворений — см. указ.