ЯРОСЛАВСКОЕ «ЗОЛОТОЕ КОЛЬЦО»

УГЛИЧ
Об Угличе Иван Сергеевич Аксаков, побывавший в середине ХIХ века на Ярославской земле с секретной миссией расследования действий тамошних раскольников, писал родным: «Хорош, очень хорош этот город, живописно раскинутый по обоим берегам Волги, с своими 26 церквами, колокольнями и 3 монастырями. Вы чувствуете, что живете в старинном городе: это доказывает вам и историческое воспоминание на каждом шагу, и религиозная физиономия города, и самое расположение его — просторное и обширное».
Красу Углича составляют расположенный на волжском берегу кремль, церковь Успения Пресвятой Богородицы, более известная под названием «Дивная», а в особенности, на наш взгляд, комплекс Свято-Воскресенского монастыря. Речь тем самым уже зашла о глубочайших русских древностях. Сам Углич, по преданию, возник в 937 году, а археологические раскопки свидетельствуют, что на территории, которую он ныне занимает, люди обитали гораздо раньше. Скажем сразу, что для нас Углич окутан дымкой таинственности. Ее вряд ли улавливают местные жители, но наверняка многим приезжим кажутся неизъяснимо загадочными и сооружения кремля, и окрестности Воскресенского монастыря. Последний основан предположительно во второй половине ХIII столетия, то есть во времена весьма почитаемого в Угличе князя Романа. Уместно отметить, что этот ансамбль воздвиг на месте разрушенной в Смутное время польско-литовскими интервентами обители Иона Сысоевич, будущий Ростовский митрополит, построивший и знаменитый ростовский кремль.
Где таинственность, там и почти неизбежная пронизанность жизни мифологией. Датой основания Алексеевского монастыря, главным украшением которого является «Дивная», считается 1371 год, тот самый, когда Углич был сожжен войсками тверского князя Михаила, воевавшего с Москвой и отомстившего союзнику последней. Потому-то монастырь задумывался его устроителем, московским митрополитом Алексием, и как крепость. В 1609 году героически оборонявшийся Углич разорили польско-литовские интервенты. О тех событиях рассказывает местная летопись, называемая Супоневской — предположительно потому, что один из ее списков принадлежал угличанам Супоневым. В состав летописи входит «Плач о разорении города Углича», который местные исследователи ставят в один ряд с такими творениями древнерусской литературы, как «Слово о погибели земли русской» и «Плач о конечном разорении и пленении Московского государства». Падение Углича действительно было далеко не рядовым событием — даже по тем трагическим временам, ибо слухи о нем парализовали волю защитников Владимира, Суздаля и Переславля и заставили их сдаться интервентам без боя.
Об Алексеевском монастыре в летописи говорится: «Первый и прекрасный монастырь святого чудотворца Алексия аки лютии звери обтекоша и, ворвавшеся во обитель, двери соборные церкве отломавше и внутрь в церквь вшедше, граждан посекающе, овых на копия сажающе, иных в погреба ввергаше и живых землею подавляше, а архимандрита и шестьдесят братий всех порубише, а граждан более пятисот». После описанного погрома в монастыре наблюдается оживление строительной деятельности, связанное прежде всего с именем нового настоятеля Мисаила. Тогда-то и возникла «Дивная», являющаяся не чем иным, как памятником погибшим защитникам обители. Образ Мисаила, личности в своем роде и таинственной, и легендарной, до сих пор вдохновляет местных любителей творить мифологию, любящих подчеркивать, что его деятельность по своему размаху далеко превосходит масштабы собственно Углича. Подкрепляется это соображение тем фактом, что вплоть до ХIХ века к каждому упоминанию о Мисаиле историками Алексеевского монастыря неизменно прибавлялось: «Патриарший келейный старец», — ведь это указывает на его причастность к высшим кругам церковной иерархии! В действительности Мисаил келейным старцем был при Ростовском митрополите Филарете, когда же тот взошел на патриарший престол, Мисаил, как видим, оказался в Угличе, а отнюдь не в Москве.
Совсем уж отвлеченным мифом, даже неким баснословием может показаться современному путешественнику утверждение, что некогда Углич боролся за первенство с самой Москвой. Однако и это имело место в средневековой Руси. Древнеугличский сочинитель житий игумен Покровского монастыря Паисий оставил после себя, среди прочего, и письменные упоминания об основателе Учемской обители Касьяне. В ту пору существовало Угличское удельное княжество Андрея Васильевича Большого Горяя, не чуждого мысли поспорить с Иваном III, родным братом, за право именно Угличу, а не Москве называться «третьим Римом». Большой Горяй сумел привлечь в свои владения Касьяна, первоначально обосновавшегося в Ферапонтовом монастыре. А Касьян был далеко не простым подвижником, вернее сказать, не из простых. Еще под именем Константина он, потомок князей Манкупских из бывшей византийской провинции Мореи, прибыл в Москву в свите Софьи Палеолог. История угличских притязаний на гегемонию закончилась плачевно: отказавшийся выступить совместно с Великим князем против крымского хана Менгли Гирея Большой Горяй, стоило ему появиться в Москве, был схвачен по приказу Ивана III и в цепях отправлен в Переяславль, где вскоре умер. Учемскую обитель разрушили уже в советское время. А руины взорванного в 1940 году Покровского монастыря, о котором мы упоминали выше, ныне покоятся на дне Угличского водохранилища.
Переходим к главному событию угличской истории, наиболее чреватом мифологизмом, — убийству царевича Димитрия. До сих пор ученые спорят, был ли он убит или зарезался сам в припадке падучей. Выдвигаются версии предусмотрительной подмены Димитрия другим мальчиком, который и стал жертвой убийц, тогда как царевич не только благополучно спасся, но, по мнению некоторых, и занял затем по праву принадлежащий ему престол, лишь под пером недобросовестных историков превратившись в злого и злополучного Самозванца. В Угличе отношение к царевичу не столь академично, оно куда более живое (мифологичное), чем в ученых кругах. Здесь Димитрий предстает перед нами фактически небесным заступником города. Весь кремль пронизан памятью о нем. Существенную часть экспозиции палат угличских удельных князей составляют его изображения. На месте, где совершилось убиение, возвышается храм. Забыты не только издревле ходившие указания на то, что нравом мальчик весьма походил на своего отца Иоанна Грозного, но и причины его пребывания в Угличе, которые вовсе не обязывали бы Димитрия, займи он действительно престол, служить впоследствии интересам этого города. Однако для местных жителей Дмитрий давно уже свой, угличский — жертва московских интриганов; сложись его судьба счастливее, он, дескать, непременно вывел бы Углич на первое место в государстве. В сознании угличан постепенно создался образ «собственного» мученика, святого и царя. Именно об этом говорит «Угличский летописец» в связи с обретением городом в 1630 году части мощей убиенного: «Суть Царе — Углич имя ему положится отныне, но си есть и будет в разуме нашем повсечастно обноситься Царев град Углич». В неопубликованной «Книге угличского купца степенного гражданина Павла Матвеевича Сурина, собственноручно им списанной из разных древних рукописей и печатных книг» (вторая половина ХIХ века) читаем, что со смертью царевича «все исчезло, все погибло и для Нагих, и для Углича, и для всей России», тогда как, взойдя на престол, Дмитрий «поставил бы своих потомков княжить в Угличе, и Углич мог быть вторым городом после столицы в царстве русском». Однако его «постигла участь плачевная, жестокая, ужасная». И это трагедия не только Углича, но и всей России.
Между тем во времена Сурина Углич был уже глубокой провинцией. Сам же «степенной гражданин», хотя и мыслил в масштабе государственном, немало преуспел в своих личных, купеческих делах. А вот другой угличанин, Николай Иванович Свешников, книготорговец и бродяга, оставивший после себя замечательные «Воспоминания пропащего человека», созерцает драму совершенно иного плана — так сказать, чисто персональную, сводящуюся к тому, что он, отвоевавший себе известное положение в книжной торговле, мог бы и преуспеть, когда б водка не губила все его начинания. То и дело за бродяжничество и пьянство высылаемый полицией из Петербурга под надзор в родные пенаты, Свешников проводит там некоторое время в созерцании местных чудиков, чтобы затем тайком, без копейки в кармане, пешим ходом отправиться опять в столицу. Чудики же оставались в Угличе. Сотрудница городского архива Татьяна Третьякова отыскала немало документов, рассказывающих о причудах ее земляков. Так, помещица Леонтьева, умершая в 1912 году, отписала имение мещанкам Жуковой и Ожеговой, а также крестьянке села Котова Тиховой, оговорив, однако, что право наследования носит временный характер — до тех пор, пока жива ее любимая собачка Серко. Собачка вскоре околела, а имение, по условию завещания, досталось угличскому городскому обществу, устроившему в нем в 1912 году мужское реальное училище, на месте которого нынче раскинулся стадион «Чайка».
У Третьяковой же читаем, что знаменитый сатирик и бичеватель крепостнических нравов М. Е. Салтыков-Щедрин в своем Заозерском поместье, находившемся в Угличском уезде, выступал в роли если не истового эксплуататора, то уж во всяком случае жесткого, рачительного хозяина, вовсе не склонного делать послабления работникам.
Не все так просто обстоит и с, казалось бы, прочно вошедшим в научный обиход фактом безмолвного перенесения на руках праха знаменитого археографа, первооткрывателя рукописи «Слова о полку Игореве» А. И. Мусина-Пушкина его крепостными из Москвы в село Иловню Мологского уезда Ярославской губернии. Он умер в 1817 году в своем московском доме на Разгуляе, был отпет в церкви Богоявления в Елохове, а похоронен в любимой им Иловне, которая сегодня тоже покоится на дне водохранилища. Так вот, в созданных вскоре «Исторических сведениях о жизни, ученых трудах и Собрании российских древностей графа Алексея Ивановича Мусина-Пушкина» К. Ф. Калайдович писал: «Тленные останки несены были на руках его крестьянами от самой Москвы до места погребения и там преданы земле». Какие-то причины помешали автору сразу опубликовать свой труд, и только в 1820 году Калайдович ознакомил с его рукописным вариантом вдову Мусина-Пушкина Екатерину Алексеевну. Надо полагать, нарисованная ученым картина народной любви к покойному графу не вызвала у нее никаких возражений, ибо через четыре года «Исторические сведенияЕ» появились в печати. С тех пор версия Калайдовича никем не опровергалась, а лишь дополнялась трогательными подробностями, вроде сообщения о сговоре скорбящих крестьян нести прах своего господина в полном безмолвии. Однако Третьяковой недавно обнаружена в местном архиве «Книга достопамятностей» Николопесоцкой церкви города Углича (такие книги в конце ХVIII века стали обязательной принадлежностью церковного делопроизводства), в которой под годом смерти Мусина-Пушкина записано: «Препровождаемое на конях (выделено мной. — М. Л.) из града Москвы графа Алексея Ивановича Мусина-Пушкина тело для предания земле Мологской округи в селе Иловне было приостановлено родственниками его для препровождения ночи при здешней градской Ильинской церкви и поутру отправлено паки в предлежащий для него путь без всякой церемонии».

МЫШКИН
Вышеперечисленные факты Татьяна Третьякова приводит в своей книге «Мышкинские перелоги» (Мышкин, 2002). Что ж, Мышкин совсем рядом — примерно в 40 километрах от Углича вниз по течению Волги. Соответственно, скоро оказываемся в этом городе и мы. Первое впечатление в сравнении с Угличем — полная противоположность. В Мышкине не чувствуется никакой таинственности, он предстает открытым и ясным: все на виду и пребывает в неугомонном движении. Если мы попадаем в Мышкин на теплоходе, которые в летнюю пору едва ли не один за другим доставляют сюда туристов, перед нами открывается панорама небольшого, сугубо провинциального городка, живописно раскинувшегося по берегу, с бесчисленными деревянными домиками, внушительными каменными купеческими особняками и громадой Успенского собора в центре, построенного в 1805—1820 годах архитектором Иоганесом Манфрини.
Легенда гласит, что однажды мышка, пробежав по лицу задремавшего после успешной охоты в этих местах князя Юхотского, тем самым спасла его от верной гибели, поскольку к нему уже подползала с явным намерением ужалить ядовитая змея. Дав имя сначала возникшему здесь селу, а потом уездному городу (1777), мышь вполне заслужено обосновалась в городском гербе и уже в наше время сделалась героиней единственного в своем роде Музея Мыши.
Итак, никакой таинственности, мистики — напротив, ярмарочность, карнавальность — по крайней мере в летний сезон. Туристов на пристани встречает несколько архаично звучащими куплетами переодетая мышами парочка, после чего те дружными колоннами направляются в Народный музей. Повсюду на лотках выставлены бесчисленные сувениры, предлагаются самые разнообразные экскурсии, чайные и прочие подобные церемонии, гостеприимно распахиваются двери музеев, которых в крошечном на вид Мышкине хоть пруд пруди. В конечном счете и сам город представляет собой сплошной музей, судя по наличию на большинстве его строений мемориальных досок. Именно музейность — третья характерная черта Мышкина. И если музей, по ходячему определению, есть средоточие культуры, — понятными становятся утверждения местных патриотов, что Мышкин — культурная столица Ярославского края.
Однако где-то в глубине всеобщего городского брожения ощущается как зиждительная основа чувство любви к родному краю и желание познать его историю. Краеведческая работа в Мышкине издавна находилась на уровне, далеко выходящем за уездные пределы. Комплекс Народного музея, существующего более 30 лет, включает в себя Музей Мыши, историко-этнографический музей, где можно узнать о строителе города Свияжска Иване Выродкове, увидеть письменный стол поэта Некрасова и некоторые вещи адмирала Ушакова, музей создателя знаменитой «Смирновской» Петра Арсеньевича Смирнова, местного уроженца; в комплексе собраны сельские дома, ветряные мельницы, часовенки, стоят паровой локомобиль, лимонадная и колбасная машины ХIХ века, старинные легковые автомобили и речные суда. Еще одна примечательная экспозиция разернута под названием Музея семейных коллекций в собственном доме Сергеем Васильевичем Куровым. Терпеливому собирательству этого человека подвластна сама великая Волга — выбрасывает для него на берег монетки, крестики, предметы быта, оружие — иные из экспонатов датируются аж ХIII веком. У Курова выставлены также многочисленные документы, рассказывающие о жизни и деятельности мышкинцев разных эпох, творения местных краеведов. Обилие вышеупомянутых предметов быта позволило коллекционеру с высокой степенью художественности воссоздать жилище прежнего обитателя города.
Кто же населял Мышкин в прошлом? Повторимся: в городе, который числился таковым лишь с конца ХVIII века, уже в ХIХ столетии существовала весьма обширная краеведческая литература. Ее главный нерв составляла идея сугубой древности местной городской культуры, начавшей развиваться как минимум с ХII века, то есть до спасения князя Юхотского мышью. Подтверждением служили находимые при раскопках окрестных курганных могильников древние изделия из камня, железа, бронзы. Возникло убеждение, что задолго до появления Мышкина здесь существовало городище. Однако в ХХ веке, после того как первозданный мышкинский ландшафт, затопленный в результате создания Рыбинского водохранилища, стал недоступен изучению, столичные историки заявили: не городище, а куда как более скромное селище. Возможно, это прозвучало для «мышкарей» оскорблением. Но они, как видим, не утратили присутствия духа. Не смутило их даже временное советское преобразование города в поселок, получивший в ту пору название Мышкино.
«Преобразование» и впрямь выглядит странно, особенно если учесть, что еще во времена Екатерины II был утвержден регулярный план города, проведенный в жизнь ярославским генерал-губернатором А. П. Мельгуновым. От большого торгового села, каким был до этого Мышкин, уцелела только построенная в 1766 году и ныне восстанавливаемая Никольская церковь. Татьяна Третьякова, уделяющая Мышкину внимания не многим меньше, чем родному Угличу, пишет, что село очень скоро приобрело «облик города с четкой системой органов местного самоуправления, со сформировавшейся структурой городского обществаЕ В ХIХ веке Мышкин достигает апогея в своем развитии». Самую видную роль в его жизни стали играть купцы, не только местные, но и приезжие — из Петербурга, Москвы, Ярославля, Углича. (Параллельно заметим: позднее, особенно в советское время, контингент приезжих пополнялся в основном за счет творческой интеллигенции. Здесь писатель Виталий Бианки, обитая в прелестном деревянном домике над Волгой, создал свою «Лесную газету». На другом берегу в отлично просматривающемся из Мышкина храме села Охотино служит священником отец Иоанн — как утверждают, в прошлом художник некоторых фильмов Андрея Тарковского). Глава не раз упоминавшегося Народного музея, писатель и краевед Владимир Александрович Гречухин указывает в своих работах, что именно купцы являлись главным сословием Мышкина. В пример он приводит Тимофея Васильевича Чистова, потомка крепостных графа Шереметева из деревни Лучкино Угличского уезда. В Мышкине Чистовы поселились в 1825 году, и здесь их дела сразу пошли в гору. На долю Тимофея Васильевича выпало обладание миллионным капиталом, руководство «хлебной торговлей по судоходству в Санкт-Петербург» и почти 27-летнее исполнение обязанностей главы мышкинской городской думы. В его превосходном доме, и ныне возвышающемся на волжском берегу, останавливались особы императорской фамилии. По настоянию Тимофея Васильевича дума вводит режим экономии, могущей показаться сегодня невероятной: продает не только завалявшуюся в горбольнице старую оловянную посуду (за 5 рублей), но и траву с огорода той же больницы; за шкуру павшей лошади пожарной команды выручает 4 рубля. В то же время дума в кратчайшие сроки решает все проблемы, связанные с ремонтом деревянных городских мостов, в 1845 году строит первый в городе булыжный мост на арке, а затем еще три каменных и столько же новых деревянных. Оценивая деятельность Чистова и его «команды», чиновник по особым поручениям Гирс доносил: «Город Мышкин числом каменных строенийЕ отличается довольно выгодно от соседнего с ним города МологиЕ В последнее десятилетие выстроено в Мышкине около половины всего числа каменных домов, находящихся в городе, и немалое число прочных деревянных домов на каменном фундаменте. Находящиеся в Мышкине ряды лавок, амбары, будки для ночных сторожей, плац-формы и гауптвахты построены с соблюдением правил». Нередко случалось и так, что Тимофей Васильевич направлял на нужды города собственные капиталы, не смущаясь долговременностью их отдачи. Он считал необходимым широко обнародовать все сколько-нибудь важные документы, принимаемые думой или спускаемые «сверху», и потому думский рассыльный знакомил с этими документами каждого мышкинского домохозяина. Следил Чистов и за моральным обликом горожан. Когда некий мещанин Рупасов не в меру загулял, Тимофей Васильевич официально потребовал его наказания, и дума приняла соответствующее постановление: «Сделался в обществе такой член, который совершенно не может быть терпимым сколько по поведению, а и потому, дабы он развратной жизнью не мог послужить соблазном другимЕ» Видимо, Рупасова образумили, что позволило Чистову констатировать: «Благоволит оная дума знать, что в продолжении минувших трех лет никто из купцов и мещан города Мышкина судим по земскому суду не был».
Дом Чистова упоминается в любом сколько-нибудь серьезном волжском путеводителе: знаменит он не только краткими пребываниями в нем членов императорской семьи, но и тем, что ныне в его стенах расположена Опочининская библиотека. К ней мы еще вернемся, а теперь бросим хотя бы беглый взгляд на историю мышкинских дворянских родов.
Судя по табличках на домах с указанием прежних владельцев, дворяне в Мышкине жили гораздо скромнее купцов. Тем не менее, многие дворянские фамилии — Батурины, Травины, Жеребцовы — оставили в истории города заметный след.
Памятуя о сильной склонности современных мышкинцев к коллекционированию, прежде всего расскажем о потомке угличских детей боярских Валериане Михайловиче Скрипицыне, в конце ХIХ века занимавшемся делами крестьян в мышкинском присутствии. Получив от некой родственницы в наследство несколько десятков старинных фарфоровых кукол немецкой работы, он как-то незаметно для себя «заигрался» с ними, что побудило одну помещицу, посетившую его, с удивлением воскликнуть: «Да никак вы, государь мой, в куклы играть начали?» После этого Валериан Михайлович вошел во вкус и собрал огромную кукольную коллекцию, каждый экземпляр которой снабдил инвентарным номером и подробным описанием. Старик умер внезапно, не оставив завещания, а вскоре его домик вместе с коллекцией сгорел в огне вспыхнувшего по соседству пожара.
Данный случай изложен в очерке писателя, историка и журналиста, друга Ф. М. Достоевского и Я. П. Полонского Евгения Николаевича Опочинина (1858−1928). Очерк назывался «Русские коллекционеры и уцелевшие остатки старины» (впервые опубликован в журнале «Наше наследие» в 1990 году). Вообще творчество Опочинина заслуживает гораздо большего внимания, чем уделялось ему до сих пор. Выросши в Мышкине и, несомненно, пройдя школу местного краеведения, писатель доказал отнюдь не местечковые возможности последнего, поднявшись в своей публицистике и художественных произведениях до высоты общероссийских проблем.
В «Русских коллекционерах» описываются самые разные примеры гибели частных коллекций, нередко куда более значительных, нежели «семья» фарфоровых кукол дворянина Скрипицына. Однако не всегда дела в указанной сфере оканчивались столь плачевно, чему свидетельством является судьба книжного собрания родственника Евгения Николаевича Ф. К. Опочинина.
Федор Константинович Опочинин родился в 1846 году в Петербурге, в семье флигель-адъютанта Константина Федоровича Опочинина. Последний умер два года спустя. Его вдова Вера Ивановна, урожденная Скобелева, фрейлина двора Ее Императорского Величества, вместе с детьми удалилась в родовое имение — сельцо Шишкино Мышкинского уезда, где и прожила почти безвыездно до самой своей смерти. Федор Опочинин поступил в Санкт-Петербургский университет на юридический факультет, но ушел со второго курса, осознав невозможность совмещения общественной деятельности, к которой его влекло, с государственной службой. Тем не менее, налицо карьерный рост: коллежский регистратор, губернский секретарь, коллежский секретарь, статский советник, в каковом чине Федор Константинович и умер в возрасте всего 35 лет. В чем же выражалось его общественное служение? Он состоял членом Императорского Русского географического и Императорского Русского археологического обществ, а в конце жизни блестяще проявил себя на земском поприще: председатель мирового съезда Мышкинского уезда и гласный мышкинского земства, член, а впоследствии и председатель уездного училищного совета, предводитель уездного дворянства, председатель мышкинского Тюремного отделения и всех попечительских уездных обществ. По его инициативе в уезде открылось 18 школ и земских училищ, он содействовал строительству тюремной церкви и на собственные средства ввел обучение грамоте среди арестантов.
В январе 1876 года в Мышкине была открыта земская публичная библиотека, основу которой составили книги из личного собрания Ф. К. Опочинина. Библиотека, созданная Федором Константиновичем совместно с единомышленниками — мышкинским земцем, собирателем фольклора Павлом Александровичем Строевым и адвокатом Константином Васильевичем Грязновым, — существует до сих пор. В 1902 году за ней утвердили название Опочининской. В настоящее время она располагается в бывшем особняке купца Чистова, где ежегодно проводятся Опочининские краеведческие чтения, конференции «На земле святого Кассиана» и другие научные мероприятия. В фондах опочинской библиотеки — а это свыше 50 тысяч экземпляров — можно обнаружить прижизненные издания М. М. Хераскова, И. И. Дмитриева, И. И. Козлова.
К. В. Грязнов — главный преемник и исполнитель идей Опочинина — управлял библиотекой на общественных началах более 20 лет. Но не только это. Желая, как он пишет земству в прошении о денежных вливаниях в его новый проект, собрать «огромный контингент исследователей-добровольцев, которые ревностно посвятят себя делу исследования страны», он основывает в 1895 году метеостанцию — с перспективой последующего создания в Мышкине целой их сети. Одновременно Константин Васильевич переиздает «Древнюю российскую вивлиофику», «Русскую правду» и «Судебник», предпринимает попытку наладить выпуск журнала «Мышкинская библиотека», но в последнем предприятии терпит неудачу и конец жизни уединенно проводит на своей метеостанции в наблюдениях за погодой.
На этом нам приходится покинуть сей славный волжский городок, вспомнив на прощание еще одно отнюдь не безобидное наблюдение И. С. Аксакова: «Одних яиц из Мышкина отправляют купцы в Петербург до 6 миллионов! Впрочем, и крестьяне всей этой стороны (большею частью графа Шереметева) очень богаты и ведут большую торговлю. Все зависит от свойства людей, гораздо больше, чем от условий местности. Рядом с Мышкиным — Углич, где мещане байбаки и сидни, оттого и бедны и занимаются прасольничаньем, т. е. перекупкою. Я вообще замечаю, по крайней мере здесь, в Ярославской губернии: чем старее город, тем менее предприимчивости и деятельности в жителях».