Московский журнал | А. Максименко | 01.03.2003 |
Венский конгресс… Тогда Александр I, спаситель Европы, восседал с союзниками
за столом переговоров в блеске славы, устанавливая «вечный и справедливый
мир». А через сорок с небольшим лет в совсем иной обстановке подписывался
Парижский мирный трактат (1856). Позади были Крымская кампания, Севастополь.
Россия, недавняя сокрушительница Наполеона, оказалась в роли едва ли не «подсудимой». В числе прочего ей было предписано уничтожить все укрепления
на Черноморском побережье; империя лишилась права иметь на Черном море
военный флот; Севастополь лежал в руинах…
Годом раньше умер император Николай I. На трон взошел Александр II.
Именно ему предстояло восстанавливать утраченное, причем делать это,
находясь в тесных шорах Парижского договора.
Итак, Севастополь полностью разрушен. Кажется память об изумительной
стойкости и героизме его защитников зарастает травой… И, в первую очередь
озаботились именно тем, чтобы увековечить память павших на севастопольских
бастионах.
Еще при Николае I объявили подписку на сооружение храма в Херсонесе,
где, согласно преданию, Великий князь Владимир принял крещение. Однако
в 1842 году по ходатайству адмирала М.П.Лазарева Высочайшим повелением
приказано было собранные деньги направить на построение храма не в Херсонесе,
а в Севастополе. До Крымской кампании успели возвести фундамент. Позже
Генерал-адмирал Великий князь Константин Николаевич, рассудив, что возводить
огромный храм на развалинах преждевременно, изменил решение и распорядился
на собранную сумму (224 тысячи рублей) строить храм в Херсонесе и церковь
в Севастополе. Последняя должна была находиться у могил адмиралов М.П.Лазарева,
В.А.Корнилова, П.С.Нахимова и В.И.Истомина. Работы производились под
наблюдением архитектора Авдеева и завершились в 1869 году.
Еще одна церковь-мемориал — Никольская — была построена тем же Авдеевым
на кладбище, где покоились останки защитников Севастополя. Кроме того,
в 1860 году над Лазаревым мысом, на месте адмиралтейства бывшего севастопольского
порта, соорудили памятник адмиралу М.П. Лазареву.
Забоясь о духовном, не забывали и о земном. Уже в 1856 году Морское
министерство заключило с американским инженером Гоуаном контракт, по которому американец обязывался очистить севастопольскую бухту от затонувших
судов, в частности, поднять целиком пароход «Владимир» и передать его
российской стороне. Однако к 1860 году на поверхность удалось извлечь
только четыре парохода, фрегат и корвет. Замедление темпов работы Гоуан
объяснил сильным заиливанием «объектов», и контракт продлили еще на год. Новые сроки также оказались сорванными. Наконец подряд передали
купцу Телятникову, который и очистил бухту к 1872 году.
Принимались энергичные меры по приведению в порядок портовых сооружений,
заселению города, восстановлению разрушенных зданий. Морское министерство
посчитало целесообразным ввиду резкого сокращения количества судов и численности личного состава флота сократить и размеры севастопольского
военного порта. Имущество раздавалось как ведомствам, так и отдельным
лицам. Раздавалось «с дальним прицелом». Например, Черноморское общество
пароходства и торговли получило помещение бывшего адмиралтейства, так
называемый «Лазарев мысок». Что ж, хоть гражданский — а все же флот…
Морское министерство исходило из следующих соображений: раз Парижский
договор, в настоящий момент лишает его возможности использовать имеющиеся
площади и мощности по назначению, лучше их передать торговым морякам,
а там видно будет. Ведь доки, причалы и тому подобное в любом случае
останутся сами собой. К тому же при передаче обговаривались и вопросы
возврата — при необходимости. Таким образом уже в 1856 году частным
владельцам отошли Южная часть адмиралтейства — под строительство домов,
а в 1860 году город получил постройки инженерного ведомства (как уже
говорилось, с условием в случае форс-мажорных обстоятельств все незамедлительно
вернуть флоту). Часть земель Морского ведомства досталась Херсонесскому
монастырю — опять же с условием возврата «в случае чего».
В 1867 году бюджет Морского министерства был в очередной раз урезан.
Исходя из этого, решили упразднить Севастопольский порт как военную
единицу. Закрылись мастерские, склады и военно-морской госпиталь. Большое
количество зданий осталось бесхозеыми, и чтобы не допустить их дальнейшего
разрушения и сохранить «до лучших времен», Министерство передало постройки
на баланс военного ведомства — благо, на него статьи Парижского договора
не распространялись.
И так далее, и так далее… В итоге город быстро поднялся из руин и под
сугубо «штатским» обличьем сохранил весь свой «военно-морской» потенциал.
В 1875 году сюда провели железную дорогу.
Ничто не вечно на земле. В 1871 году в Лондоне аннулируются статьи Парижского
договора. Опустим политические подробности и просто примем как данность,
что всего через шесть лет после этого Севастополь вновь надел военный
мундир и стал главным портом Российского Черноморского флота. Сразу
же после Лондона была создана авторитетная комиссия, разработавшая подробную
доктрину возвращения Севастополю статуса главной военно-морской базы
на Черном море. Чуть позже, в 1873—1874 годах, вышли Высочайше утвержденные
постановления, регламентирующие ее проведение в жизнь… Так благодаря
умелому политическому и дипломатическому маневрированию Севастополь
остался черноморским форпостом Российской империи, хотя, согласно Парижскому
договору, должен был вечно прозябать заштатным городишкой. У тогдашней
российской власти хватило ума и воли удержать город в его военно-морском
статусе.
Вторая оборона Севастополя и второе его возрождение — на памяти уже
совсем недавних поколений, то было славное время. А вот творящийся ныне
братьями-славянами, вцепившимися друг другу в чубы и бороды, третий
его совместный погром потомки иначе как бесславьем не нарекут, читая
в книгах, как разрушалась инфраструктура города, грабились и делились
порты, аэродромы, подземные укрытия для подлодок…
Что такое для истории десять лет? Даже не миг. Будем же верить, что
рано или поздно Севастополь вновь станет Севастополем — не больше, но и не меньше. Как известно, надежда умирает последней. Не дадим же ей умереть.