Когда 8 сентября 1804 года в Костроме, в приходе Успенского кафедрального собора появился на свет мальчик, в святом крещении нареченный Константином, вряд ли кто увидел в этом событии что-либо необыкновенное. Мальчик родился в семье скромного псаломщика при упомянутом соборе Александра Матвеевича Успенского. Впоследствии он с особой теплотой вспоминал свою мать, Дарью Степановну: «Моя родная мать, будучи весьма благочестива, и меня с малолетства воспитала в строгом благочестии и научила молиться Богу, как молилась сама, сердечно и благоговейно. Сладость молитвы была любимой сладостью души моей». Дарья Степановна, женщина простая, но глубоко религиозная, брала сына с собой, когда ей случалось ходить по святым местам. Частые посещения монастырей и храмов заронили в сердце отличавшегося любознательностью и сметливостью юного паломника любовь к живописи и архитектуре. И при том, что на эти зачатки «научности», исследовательского духа не бесплодно падали слова матери, учившей сына доброте, терпению, любви к Творцу и людям, сложилась почва, на которой и вырос в конце концов епископ Порфирий (Успенский) — один из тех великих русских мужей ХIХ века, которые на пути истинной веры и научного подвижничества не только заложили основы русской церковной науки, но и ознаменовали ее огромными достижениями. Имя Порфирия (Успенского) стоит в одном ряду с такими именами, как протоиерей Александр Горский, митрополит Московский и Коломенский Филарет (Дроздов), архиепископ Филарет (Гумилевский) и другие. Предствить себе хоть отчасти, что способна была вложить костромская жизнь в душу будущего епископа, поможет автобиографический рассказ критика и философа Н. Н. Страхова, который, как и Константин Успенский, учился в тамошней семинарии, только 16-ю годами позже. Семинария располагалась в костромском Богоявленском монастыре. «Это был беднейший и почти опустевший монастырь: в нем было, кажется, не более восьми монахов, но это был старинный монастырь, основанный еще в ХV веке. Стены его были облуплены, крыши по местам оборваны, но это были высокие крепостные стены, на которые можно было выходить, с башнями по углам, с зубцами и бойницами по всему верхнему краю. Везде были признаки старины: тесная соборная церковь с темными образами, длинные пушки, лежавшие кучей под низким открытым сводом, колокола со старинными надписями. И прямое продолжение этой старины составляла наша жизнь: и эти монахи со своими молитвами, и эти пять или шесть сотен подростков, сходившиеся сюда для своих умственных занятий. Пусть все это было бедно, лениво, слабо; но все это имело совершенно определенный смысл и характер, на всем лежала печать своеобразной жизни. Самую скудную жизнь, если она, как подобает жизни, имеет внутреннюю цельность и своеобразие, нужно предпочесть самому богатому накоплению жизненных элементов, если они органически не связаны и не подчинены одному общему началу». Скитаясь затем по миру, епископ Порфирий (Успенский) вспоминал родной город с неизменной любовью. Значительные способности к учению помогли ему уже на девятом году жизни поступить в Духовное училище, а в 1824 году он окончил семинарию, где вскоре проявилась его склонность к философии, а также к греческому и латинскому языкам. На латыни же он продолжал изучать философию и в Санкт-Петербургской Духовной академии, однако позже признавался в дневнике: «Некогда я любил философию, но покинул ее, потому что она бестолкова, мятежна и вредна. Теперь люблю веру. Эта красная девица весьма степенна, строга, целомудренна и возвышенна. Житье с ней спокойно, приятно и полезно». Что касается языков, то за свою жизнь епископ Порфирий, кроме греческого и латыни, овладел французским, итальянским, немецким. К числу его любимейших занятий относилась церковная археология. По окончании в 1829 году академического курса Константин Успенский удостаивается степени старшего кандидата, дававшей право на получение степени магистра после года преподавательской деятельности. За несколько дней до выхода из Академии он принял монашество с именем Порфирий — в честь мученика Порфирия. Это случилось 15 сентября 1829 года. Уже 20 сентября новопостриженного инока рукоположили во иеродиакона, а 25-го — во иеромонаха. Учительствовал Порфирий в петербургском 2-м кадетском корпусе, после чего и был удостоен степени магистра богословия. В 1831 году он оказывается в Одессе — законоучителем Ришельевского лицея. Одесса, тогда еще совсем юная и построенная, можно сказать, на иностранный лад, совершенно не похожа ни на Кострому, ни на другие старинные русские города. Поражает ли она, очаровывает ли молодого законоучителя, сказать трудно, во всяком случае, в своем дневнике он затем напишет: «Этот город — есть как бы солнце, около которого суждено мне вращаться». Его образованность и хорошее воспитание не проходят мимо внимания местного общества, виднейшими представителями которого в ту пору были общественный деятель А. С. Стурдза, княгиня Потемкина, баронесса Фридерикс, профессор Новороссийского университета протоиерей М. К. Павловский. Детей генерал-губернатора Новороссийского и Бессарабского Воронцова Порфирий обучал Закону Божию. К тому времени он уже возведен в сан архимандрита, назначен настоятелем Одесского второклассного Успенского монастыря, награжден золотым наперстным крестом от Кабинета Его Величества. Киевская Духовная Академия избирает его членом-корреспондентом, а в 1835 году архимандрит Порфирий становится членом Одесского Статистического комитета — одного из тех, которые в ту пору стали вводить по всей империи для лучшего ознакомления с положением дел на местах. Год спустя Ришельевский лицей преобразовывают в высшее учебное заведение, и архимандрита Порфирия избирают профессором богословия церковной истории и церковного права. Он остался в этом звании и после того, как его в том же году назначили ректором вновь открытой Херсонской, а впоследствии Одесской, семинарии. За несколько лет неустанных трудов Порфирий превратил семинарию в образцовую духовную школу, вскоре получившую право посылать своих лучших воспитанников в Санкт-Петербургскую Духовную академию для продолжения образования. В 1841 году архимандрита Порфирия (Успенского) назначают настоятелем Русской духовной миссии в Вене, а два года спустя, согласно решению Святейшего Синода, направляют в Иерусалим для ознакомления с жизнью православных христиан в Палестине и Сирии. За время пребывания в Вене он овладел немецким языком, организовал научную экспедицию в Далмацию, посвященную изучению быта и письменности юго-западных славян. На Востоке Порфирий скоро пришел к мысли о необходимости создания постоянной миссии в Иерусалиме, и хотя официальный Петербург весьма прохладно отнесся к этой идее, добился своего: в 1847 году первая Русская Духовная миссия в Палестине была учреждена. Порфирий возглавлял ее до 1854 года, когда начавшаяся Крымская война вынудила его вернуться в Россию. «Восточные» годы ознаменовались новыми научными исследованиями: написаны такие труды, как «Синайская обитель», «Указатель актов, хранящихся в обителях св. Горы Афонской», «Сирийская церковь», «Письмена на Синайских утесах» и другие. Начальника Иерусалимской миссии награждают орденом Святого. Владимира III степени, избирают членом-корреспондентом Императорского Русского археологического общества в Петербурге. Вновь на Восток архимандрит Порфирий уезжает в 1858 году — в составе экспедиции, завершившейся в 1861 году. Вернувшись в Россию, он за границу никогда более не выезжал. Великая княгиня Елена Павловна выбрала его своим духовником. Учеными познаниями архимандрита пользовались и Святейший Синод, и правительство. 14 февраля 1865 года он был рукоположен во епископа Чигиринского с назначением первым викарием Киевской митрополии, в каковой должности оставался до 1878 года, когда его назначили членом Московской Синодальной конторы, а вскоре и настоятелем ставропигиального Новоспасского монастыря. В этой московской обители он и скончался 12 апреля 1885 года. Его погребли у стены при входе в усыпальницу бояр Романовых под Преображенским собором. На плите памятника была сделана надпись: «Здесь возлег на вечный покой преосвященный епископ Порфирий (Успенский), автор многих сочинений о христианском Востоке. Молитесь о нем». Творческое наследие владыки Порфирия воистину необъятно. Еще при его жизни часть собранной им огромной коллекции древних рукописей и книг на церковно-славянском, греческом и разных восточных языках приобрела Императорская Публичная библиотека, другую часть он завещал Академии наук, причем на их издание завещал последней также 24 тысячи рублей. По словам специалистов, собрание Порфирия столь велико, что «целой четверти столетия мало для простого их описания». Многие труды самого епископа до сих пор остаются неизданными. Известный церковный историк профессор А. П. Лебедев в посвященной 100-летию со дня рождения преосвященного Порфирия статье писал: «Едва ли когда увидит свет все то, что собрал он в книжных сокровищницах Востока и что он же написал: всего этого так много, что можно только удивляться, каким образом один человек, без всяких помощников, со скудными материальными средствами успел столько поработать». В ХIХ веке были опубликованы такие имеющие огромное значение для церковной истории труды епископа Порфирия (Успенского), как «Восток христианский: Афон», «Первое путешествие в Синайский монастырь», «Первое (а затем и второе. — М. Л.) путешествие в Афонские монастыри и скиты», «Афонские книжники» и другие. В прощальном слове над его гробом настоятель Симонова монастыря епископ Иоанн сказал: «Кто читал многообъемистые сочинения почившего архипастыря, тот может сам приметить, как чрез все его сочинения тонкой золотой нитью проходит его полнейшая неослабная любовь к Родине как гражданина России и любовь к восточному православию как сына Восточной Православной Церкви. Где бы он ни был, чем бы он ни был занят, его жизнь, его мысль, его душа живет в России и для России, и для Церкви Российской собирает, как пчела с цветов, питательный и усладительный сок богословской учености». А вот как сам Порфирий описал свой отъезд из Петербурга в Вену: «Утром лаврский старец служил мне молебен в путь пред ракою св. Александра Невского. Я молился усердно. Слезы капали с ресниц моих. В душе моей горел пламень веры и преданности воле Божией». Цитата взята из дневников, опубликованных в 1894—1902 годах в восьми томах под названием «Книга бытия моего». Эта книга является, может быть, одной из главнейших в наследии епископа Порфирия (Успенского). В ней он подробно описал свои странствования, впечатления, думы. Неумная жажда познания ведет его и в Грецию, и в греческие общины Италии, и в римские катакомбы, где совершали свои богослужения и хоронили покойных первые христиане, и в древний Египет. 14 октября 1847 года он записал: «Наконец-то я с моими присными отъезжаю из Петербурга в святой град Иерусалим. В душе моей царят радость, преданность воле Божией и надежда на успешную деятельность мою в пользу Церкви Палестинской». Пребывая в Святой Земле, Порфирий прекрасно ладил и с русским генеральным консулом в Бейруте, и с греческим духовенством, и с «туземным арабским племенем», которое «за уши тянул к светлому верху», и только латинам оказался не по нутру. Итогом его изучения истории Восточных Патриархатов стал капитальный труд «Вероучение, богослужение, чиноположение и правила церковного благочиния египетских христиан (коптов)», в 1856 году изданный в Петербурге. Как уже говорилось, начало Крымской войны прервало деятельность Порфирия в Иерусалиме. В Россию он возвращался через Италию и Австрию. Уже в пути, в Яффе, где Порфирий остановился в большом греческом монастыре, ранним майским утром он долго «стоял на краю монастырской длинной и широкой террасы и задумчиво смотрел на море. Оно было тихо. Мысль моя, как светлый луч, неслась по этому морю и искала на нем следа плавания св. апостола Павла в Рим. След сей она усмотрела и сама превратилась в пламенное желание побывать в этом вечном граде и видеть там место мученической кончины двух первоверховных апостолов, а еще что? Художественные произведения кисти и резца и карандаша итальянских живописцев, ваятелей и зодчих. Счастливая мысль! Святое желание! Осуществлю первую, исполню второе. Я человек не половинчатый, не только верую, но и люблю и надеюсь; слово у меня — дело; святая мысль и святое желание приводят мою волю в соответственное им движение. Я человек цельный: ставлю себе цель и иду к ней бодро. На пути сопровождает меня Бог глаголом Своим: не бойся, отрок Мой, Я с тобою». И действительно, он осмотрел все, какие только успел, сокровища и святыни Италии, подивился искусству ее живописцев и зодчих, бросил независтливый взгляд на папскую роскошь. Описание «земли италийской» занимают целый том, искусно сочетая в себе исследовательскую дотошность, внимание к деталям и самым, на первый взгляд, несущественным подробностям с изящной легкостью художественного повествования. При этом Порфирий нимало не забывает о разделении Церквей, и вопросы веры у него на первом месте. В городе Лорето он видел в храме статую Девы Марии с Младенцем на руках: «На Ней и на Нем драгоценные короны; кроме сего, Она одета в длинное платье особого покроя, постепенно расширяющееся книзу; одета так, что не видеть рук Ее, как будто кто спеленал Ее. Это платье унизано жемчугами, драгоценными камнями, бриллиантовыми ожерельями и дорогими привесками. Все это — вклады королей, князей, богачей. Сюда-то приходят сотни тысяч католиков из всех государств и тут молятся перед черной статуей, в виду которой я и перекреститься не мог, как православный христианин, чествующий живописные иконы Богоматери, но не статуи ее». Еще до поездки в Италию, в Иерусалиме Порфирий записал такие свои размышления: «Рим подобен умирающему грешнику, который не может жить жизнью колыбели, а гроба боится. <…> Рим не в силах уничтожить Св. Писание и соборные определения, а его превратному изъяснению их ныне верят одни женщины и дети до выхода из школ иезуитских. Что ж остается ему делать? Переродиться и достигнуть в возраст первобытного христианства. А что значит переродиться? Переменить черноту эфиопа на белизну европейца? Ох более! Переродиться значит умереть и воскреснуть. А если так, то колыбель христианства должна быть страшна для Рима так же, как и гроб. <…> Рим согрешил перед Богочеловеком, гордо усвоив себе Его непогрешимость». Не повлияли на эти воззрения Порфирия ни увиденные им святыни Италии, ни встреча с папой Римским, поведавшем ему о своем стремлении к соединению церквей. Гораздо большее внимание путешественника привлекли первохристианские катакомбы, и он составил их описание, до сих пор не утратившее своей научной ценности. Кстати, ученому миру Европы имя епископа Порфирия было известно еще при его жизни и не получило настоящей европейской славы только потому, что главные его труды увидели свет через 20−30 лет после их написания, когда появились подобные работы европейцев. Вернемся, однако, к временам, когда еще будучи архимандритом Порфирий возглавлял Русскую Духовную миссию в Иерусалиме и предпринял путешествие в Египет, взрастивший в древности многих христианских подвижников. В ту пору Египет уже давно исповедовал ислам, а часть населения, оставшаяся верна православию, называлась коптами. Коптские монастыри и стали целью этого путешествия. Укажем лишь на некоторые из тех, где побывал начальник Иерусалимской миссии. Так, он посетил одну из наиболее известных христианских святынь Каира — расположенный в старой части города монастырь великомученика Георгия Победоносца. Обитель, представляющая собой чрезвычайно сложное шестиярусное сооружение, по словам Порфирия, «столько же мудрено описывать и рисовать, сколько трудно обозревать». По его предположениям, она возникла в ХV веке. К ее особенностям принадлежала та, что христиане, а нередко и мусульмане привязывали здесь цепью к мраморной колонне одержимых и больных падучей. После совершения молитвы их оставляли в таком положении на несколько дней. «При мне один умалишенный армянин сидел мрачно в этой цепи, а на другой день уже ходил весело. Св. Победоносец помиловал его». Добрался Порфирий даже до обители преподобного Антония Великого, а путь к ней тогда был долгим, трудным и небезопасным. Три дня плыли по Нилу на парусном суденышке, после отправились через пустыню на верблюдах. Коптские монастыри той поры жили в постоянном опасении вооруженного нападения бедуинов, поэтому обитель представляла собой в некотором роде крепость. Ворот в ее высоких стенах, сложенных из тесаных камней, не имелось, и посетителей, убедившись, что те пришли с добрыми намерениями, поднимали на веревках. «Наш переводчик первый ступил в эту петлю левою ногою, схватился обеими руками за веревку и так на одной ноге был поднят наверх воротом, утвержденным на толстой стене под навесом. Потом таким же способом подняли дружину мою и наконец меня». В описываемом случае путешественников встречали как дорогих гостей. У подъемника выстроилась вся братия во главе с игуменом; для Порфирия поставили специальное кресло, в которое он и сел, приняв поданный ему игуменом медный крест. Затем начался крестный ход. «Все монахи в темно-синих рясах и черных завивалах на голове, с предлинными ветвями масличными и финиковыми, пошли вперед попарно и, спустившись со стены по уступам лестницы, продолжали шествие до церкви, воспевая какой-то священный стих. За ними и мы в облаках фимиама, воскуряемого молодыми иподиаконами, шли между тесными зданиями монастырскими. Когда крестный ход наш приблизился к церквам, начали благовестить в колокол. От чистых звуков его зазвучала в нас чистая радость». Особая торжественность встречи объясняется еще и тем, что Порфирий и его спутники были первыми русскими, посетившими эту землю, прославленную подвигами Антония Великого. Епископ Порфирий (Успенский) прожил долгую жизнь, наполненную трудами и свершениями во имя веры, любви к Богу и людям. И совсем не самопревозношением выглядит сказанное им о себе в «Книге бытия моего»: «Никто не скажет обо мне: он праздно прошел по земле».
