«Истоки вечной юности и радости открываются во мне».

Это слова из прошения в Народный комиссариат здравоохранения моего дяди Петра Сергеевича Петрикова, в июле 1921 года 18-летним юношей приехавшего в Москву поступать на медицинский факультет МГУ. В том же прошении он пишет о себе: ?Творчески вдохновенный, порывный; сознаю я и чувствую близость цельности душевной, так сказать; начинает формироваться и строго очерчиваться личность моя…?Он не мог ведать тогда, какой крестный путь суждено ему пройти: аресты, ссылки, тюрьмы — все это по обвинению в? контрреволюционной деятельности? в составе организации церковников-нелегалов. 27 сентября 1937 года, в праздник Крестовоздвижения, священник Петр Петриков будет расстрелян на Бутовском полигоне под Москвой…Дядю я никогда не видела — во время его третьего и последнего ареста мне было два года. Дочь священника Сергия Сидорова написала о нем в своих воспоминаниях:?С фотографии отца Петра смотрит прекрасное русское лицо, полное духовного горения, но спокойного и ясного, как неколеблемое пламя свечи?. На обороте вышеупомянутого прошения имеется пометка: ?Где же сам заявитель? Нельзя же доверять красивым словам. Документы, подтверждающие все сказанное, личное присутствие??? Далее подпись — ?Л.В.?, и ниже, видимо, более поздняя приписка: ?Будет зачислен при подтверждении тех обстоятельств, на основании которых просит об исключении (скорее всего, имеется в виду? исключение из правил?. — Н.М.). 4/VIII-21 Л.В.?.За Петра Петрикова ходатайствовал сам Н.А.Семашко, блестяще характеризовавший? юношу, происходящего из крайне бедной семьи?. Семья, в самом деле, была небогатая: отец — железнодорожный служащий Сергей Петрович Петриков (1873−1934), мать — сестра милосердия Татьяна Михайловна (1883−1976). До поступления в МГУ Петр учился в приходском училище на станции Батюшково Александровской железной дороги, далее в связи с переводами отца с места на место — в Вязьме, Кубинке и в реальном училище города Можайска, в конце каждого года удостаиваясь наград I степени. Последовавшую затем школу телеграфистов помешала окончить болезнь Сергея Петровича. Какое-то время Петр пробыл в московской Горной академии, сдав зачеты за общеобразовательный триместр. Много времени уделял самообразованию — в частности, изучал марксизм по программе университетской партийной школы. К тому же писал очерки и стихи — последние под влиянием А. Блока и А. Белого, отмечая, впрочем, что? от стихийности их отошел уже?; занимался живописью, музыкой, собирал гербарии, марки и старинные монеты; организовал ученический кружок? Самообразование? в Можайске и любительский драматический кружок в поселке Тучково, в постановках которого исполнял главные роли…И вот внезапно один из лучших студентов медфака МГУ Петр Петриков бросает все, чтобы стать священником. Его отговаривали — он оставался непреклонен. Мягкий в обращении, он обладал сильным, волевым характером. Его рукоположили в 22 года. По словам моей матери (его сестры), девчонки бегали в церковь, где он служил, только для того, чтобы посмотреть на необычайно красивого молодого батюшку. При этом отец Петр, с его феноменальной памятью, был человеком энциклопедически образованным, помнил наизусть целые главы Священного Писания, которое свободно цитировал, тут же называя номер главы и стиха.

Дед мой, Сергей Петрович Петриков, рос сиротой. Пастух, солдат, сторож, конторщик, помощник начальника станции Тучково — таков его жизненный путь. Бабушка родилась в Самаре, происходила из купцов. Выдавали ее замуж состоятельные петербургские родственники-фабриканты. Будущего супруга выбирали отец с матерью. Выбор оказался удачным: Сергей Петрович отличался не только внешней привлекательностью, но и прекрасными человеческими качествами. У них родилось пятеро детей. Двое умерли совсем молодыми; из оставшихся Петр (1903−1937) был старшим, а Евгений (1914−1946) — младшим. Нина (1909−1992) — моя мать — пережила обоих. Это была хорошая, дружная семья, семья тружеников. У бабушки спорилось все, за что бы она ни бралась. Когда Сергей Петрович получил должность помощника начальника станции, и Петриковы перебрались в Тучково, бабушке как образцовой работнице выделили — сверх всяких норм — большой участок земли. Построили дом… А через несколько лет начались потрясения. Дважды — в 1931 и в 1932 годах — арестовывали Петра Сергеевича. Правда, благодаря хлопотам Татьяны Михайловны оба раза его освобождали, заменяя концлагерь ссылкой. В 1932 году, находясь под арестом в городе Муроме, отец Петр дал о себе довольно пространные показания, более похожие на исповедь. Вероятно, отвечая на вопрос об отношении к советской власти, он писал: ?Власти подчиняюсь по совести и готов пожертвовать для нее всем, чем только смогу, если это будет нужно. Только верой в Бога не могу пожертвовать никому, если когда-либо будут этого требовать?. Вскоре умер Сергей Петрович. Потом наступил роковой 1937 год, когда семья навсегда потеряла Петра. Незадолго до войны от мамы ушел муж — мой отец. Вторичная ее попытка устроить свою жизнь также закончилась крахом. В результате на маминых руках оказалось уже двое детей — я и младшая дочь Татьяна, родившаяся в 1940 году. Началась война. Евгения Сергеевича призвали на фронт. Сильно поредевшую семью отправили в эвакуацию. Пока две осиротевшие женщины с детьми скитались по разным городам, наш тучковский дом оказался в зоне боев — в нем немцы устроили огневую точку. Один угол пострадал от пуль, в саду танк своротил грушевое дерево. Большую часть икон и мебели красного дерева унесли соседи: впоследствии бабушка видела свои вещи в чужих домах. На этом беды не кончились. В 1951 году дом сгорел. Пожар начался ночью. Водитель проезжавшего мимо грузовика едва успел спасти через окно бабушку, которая всю ночь смотрела, как догорают стены. Утром она приехала со страшным известием к нам в Москву. Новый дом на старом фундаменте мы построили в 1953 году — уже с компаньоном, так как сами поднять строительство не могли. Нам досталось 2/5 строения и половина участка.

…С бабушкой связаны мои самые светлые детские воспоминания. Каждое лето я проводила у нее в Тучкове. Малограмотная, она все же умела писать и очень любила читать, числясь одной из наиболее активных посетительниц местной библиотеки. Все время пытаясь чем-то помочь семье, она трудилась не покладая рук. Помню огромные деревянные пяльцы в большой комнате: по чьему-то заказу бабушка стегала ватные одеяла. Летом я помогала ей пасти коз. На заре бабушка будила меня, чтобы я выпила стакан парного молока. После этого я снова заваливалась спать, а проснувшись, бывало, спрашивала: ?Бабуля, ты почему мне сегодня молока не дала? — ничего не помнила спросонья. Часто мы отправлялись за ягодами на болото, находившееся от нас километрах в семи. Собирали бруснику, голубику, чернику, клюкву. За нами неизменно, как собачка, следовала коза Роза. По пути мы ее доили, напивались молока. Вернувшись с ягодами, пересыпали их в ведро по поставленному чуть наклонно обеденному столу. Пока ягоды катились, отбирали недозрелые и переспелые…Бабушка всегда готова была чем-нибудь позабавить и порадовать своих внучек. Однажды даже привезла в сумке двух новорожденных козлят. У метро за ней увязалась ватага ребятишек, спрашивавших: ?А это кто? Собачки? — ?Вот ведь городские дети, — удивлялась бабушка, — не могут отличить козлят от щенков!? Живя на одну пенсию, она умудрялась еще и помогать нам, экономя на еде: ей, мол, достаточно того, что растет на огороде и в саду. До 90 лет сама управлялась по хозяйству, окапывала деревья и кустарники. Когда появились первые признаки серьезного недомогания, мы забрали ее в Москву. Бабушка была глубоко верующей, часто ходила в церковь. Последние годы мне приходилось возить ее в церковь на санках. В 1976 году в возрасте 93 лет она умерла в больнице от гангрены — умерла у меня на глазах.

Моя мама — Нина Сергеевна — окончила Московский институт инженеров железнодорожного транспорта и работала инженером-проектировщиком в Мосгипротрансе. В отличие от двух своих братьев она красавицей не уродилась, хотя женщиной была интересной: темные глаза, густые волосы и брови. Детей воспитывала без мужа. Мой отец, оставивший семью, когда мне было всего четыре года, никогда мной не интересовался. Второй брак мамы, о чем я уже упоминала, обернулся кошмаром: Сергеев жестоко избивал всех нас, морил голодом. Избавиться от него удалось с большим трудом. В результате мама слегла с какой-то страшной болезнью, вызывавшей тромбы.. Шесть лет она была прикована к постели и умерла в тяжелейших мучениях.

Евгений Сергеевич Петриков, мой второй дядя, перед войной женился на очень красивой женщине по имени Ольга. Когда его призвали на фронт, она ждала ребенка. В первый же год войны Евгений Сергеевич попал в плен. Ему удалось организовать побег группы русских пленных. Сам же он, пытаясь на немецком мотоцикле преодолеть ров, упал туда вместе с мотоциклом. Подоспевшие немцы избили его, сломав при этом ребро и повредив позвоночник. Из плена дядю освободили наши войска. Уже серьезно больной, он из немецкого лагеря угодил в советский — для перемещенных лиц. В нашем семейном архиве бережно хранятся три его письма из заключения. Два из них датированы концом 1945-го, третье — началом 1946 года.?Здравствуй, дорогая, родная Нинушка! Наконец-таки получил долгожданное письмо от тебя, читал его весь день и, кажется, выучил наизусть… Не представляю Нинульку ученицей 3-го класса, я ее помню такой, когда она говорила: ?Резинка натугила? и? Дверь надо отключить?. Танюшка определенно будет красивой. Жду с нетерпением писем от мамы и от тебя, я послал на Тучково четыре письма и на твой [адрес] посылаю третье… Как хочется увидеть Вас всех, ну да я думаю, что это не так далеко. Работаем как военнослужащие в батальоне и, как ты говоришь, проходим проверку. Пережито за эти годы уйма: пленение, побеги, лагеря и, наконец, — венец немецкой? культуры? — концлагеря. При одном побеге мне повредили позвоночник и переломали ребрышко, был плох здоровьем, но сейчас оно восстановилось. Живу неплохо, но сильно скучаю о Вас. Нинушка! Пиши чаще письма, это единственная пока радость для меня. Пришли по возможности физиономии всех Вас. Как здоровье Мамы? Очень хочу ее видеть… Целую всех крепко. Ваш Евгений?.В другом письме он поздравляет нас с Новым годом. ?Крепко целую и сильно сожалею, что я не с Вами. Ваш брат и дядя — Женя?. В конверт вложен адрес какой-то шахты в донбасском поселке Рутченково. Последнее письмо — шуточный репортаж о проведенной в одиночестве новогодней ночи. ?Место действия: Рутченково. Справка: Рутченково — это предместье гор. Сталино, до центра города от него 8 км. Счастливцы уверяют, что туда ходит трамвай (по 32-м числам каждого месяца). Но упрямцы ему не доверяют и ходят туда исправно на ногах каждый день, что проделываю иногда и я, благо они у меня длинные… Бьют куранты. Я поднимаю первый бокал за здоровье дорогих и милых мне Танюшек (больших и малых), Нинулек (средних) и за Маргариту (его дочь, родившаяся в 1941 году. — Н.М.), которая отстала от всех, ну да с годами это у нее пройдет… Бьют куранты! Это у Вас, я от них далеко, а сердцем (ах, сердце!) я всегда, а сегодня в особенности, с Вами (прямо поэт). Новый год! Пусть он будет действительно Новым годом, также и в моей жизни, ей-Богу, я на это имею право… С Новым годом! Мои дорогие! За скорую встречу я поднимаю последний бокал. Крепко всех целую. По техническим причинам (иду спать) репортаж обрывается. 2 ч. 30 м. Ваш Евгений?.Лишь ранней весной 1946 года его отпустили — с открытой формой туберкулеза, то есть уже умирающего. Он приехал к матери и сестре в Москву в легком пальтишке, пробыл там две или три недели. Потом сказал: ?Прости, мать! Я должен успеть увидеть дочь Маргариту и жену?. Оба понимали, что в этой жизни уже не встретятся…Евгений Сергеевич уехал в Брянск. Ольга, несколько лет не получавшая от него никаких известий, вышла замуж за друга детства — летчика, но, узнав, что Евгений жив, вернулась к нему и оставалась с ним до последовавшей вскоре его кончины.

В 1956 году нам прислали справку о реабилитации отца Петра и свидетельство о его смерти? в 1942 году от воспаления легких?. В графе? место смерти? стоял прочерк. Ни бабушка, ни мама так и не узнали, отчего на самом деле он умер и где захоронен…Это удалось выяснить только в 2001 году по новейшим публикациям и архивным документам. Скоро я нашла и дом в Можайске, в котором отец Петр снимал когда-то комнату. Здесь он вместе со своей преданной келейницей Верой Петровной Миронович устроил домовую церковь и проводил богослужения. Здесь его и арестовали в 1937 году. В.П.Миронович тоже была арестована и получила 10 лет исправительно-трудового лагеря.

И, наконец, то немногое, что удалось узнать о Петре и Евгении от родных и старожилов поселка Тучково. Из двух своих братьев мама больше жалела Евгения, говоря, что Петр все-таки сам выбрал свою судьбу. Она не подозревала о его трагической гибели…Тех, кто помнит Петриковых, в Тучкове почти не осталось. Мне рассказали, что Петр, повзрослев, стал молчалив, задумчив, в свободное время предпочитал уединение. Бабушка даже беспокоилась: здоров ли он? Отец Петр большей частью жил вдали от семьи, но каждый его приезд к родителям в Тучково становился событием для местных жителей. Его любили и уважали все. Тут же несли к нему детей — крестить. С людьми отец Петр обращался просто и смиренно, никогда никого не осуждал, говорил тихо, двигался неспешно; от него веяло покоем и благодатью. Он был целибатным (то есть давшим обет безбрачия) священником — случай довольно редкий. Являясь духовным сыном Нектария Оптинского, отец Петр и отпевал старца по блаженной его кончине. В Москве он служил и на Солянке, и на Маросейке; в марте 1931 года получил даже приход церкви святителя Николая в Кленниках на Маросейке. По свидетельству одного из старых прихожан, маросейцы единодушно сочли это назначение благоприобретением для своей общины. Правда, примерно через полтора месяца нового настоятеля арестовали. В настоящее время Русской Православной Церковью решается вопрос о канонизации священника Петра Петрикова. Краткие сведения о нем можно найти в ряде изданий, в том числе в первом выпуске мартиролога? Бутовский полигон?. Его имя увековечено на мемориальной доске в Бутове.

Совсем недавно случилось то, что иначе как чудом я назвать не могу: ко мне вернулась икона Владимирской Божией Матери, 25 лет назад исчезнувшая из нашего тучковского дома. Вернулась, пройдя через множество рук. Я уже и не надеялась ее обрести, даже забыла, как она выглядит. Когда мне ее передали, я не сразу уверилась, что это — та самая икона. Только на следующий день в лучах утреннего солнца прочитала на обратной стороне: ?Иерей Петр Петриков. 1931 год, май 18 дня? (в старой орфографии, слово? иерей? сокращено до одной буквы — ?i?) — и последние сомнения исчезли. Через несколько дней я обнаружила здесь же обрывок еще одной надписи: ?Сия икона начата…? Дальнейшее, в том числе и дата, утрачено безвозвратно. Возникает предположение: не сам ли отец Петр писал этот образ?

Собирать по крупицам все, что связано с братьями Петриковыми, — сегодня самое дорогое и важное дело моей жизни. Я думаю о них — и воистину? истоки вечной юности и радости открываются во мне?…