 |
| Московский журнал | В. Немирович-Данченко | 01.09.2002 |
Зимний перевал через Балканы
В Зеленом Древе войскам Скобелевского отряда был прочитан приказ его начальника. Вот он:
«Нам предстоит трудный подвиг, достойный постоянной и испытанной славы русских знамен. Сегодня начнем переходить через Балканы с артиллерией, без дорог, пробивая себе путь в виду неприятеля через глубокие снеговые сугробы…
Болгарские дружники! Вам известно, зачем Державною волею русские войска посланы в Болгарию! Вы с первых дней формирования показали себя достойными участия русского народа. В битвах в июле и в августе вы заслужили любовь и доверие ваших ратных товарищей, наших солдат, — пусть будет так же и в предстоящих боях. Вы сражаетесь за освобождение вашего отечества, за неприкосновенность родного очага, за честь ваших матерей, сестер и жен, за все, что на земле есть ценного и святого. Вам Бог велит быть героями…"
Еще издали, подъезжая к биваку Болгарского ополчения, я был оглушен криками «ура» из ближайших дружин, там только что прочитали скобелевский приказ…
…Я должен был следовать с уральской сотней в авангарде. Мы пропустили пехоту вперед, зная, что сейчас же нагоним ее.
— Идем товарищей выручать, — говорили солдаты, двигаясь вперед.
— Каких?.. — нарочно спросил я.
— А что на Шипке седьмо месяц сидят.
Таким образом, хотя об этом и ни слова не было в приказе, солдаты сами хорошо поняли смысл начатого движения…
Рыхлые снега приходились по грудь, шли в какой-то каше… Поворачивали направо, налево; уходили опять назад, огибая отвесы диких скал; вспалзывали по лестницам, образуемым выступами их, падали с этих лестниц, когда вместо камня под ногами оказывался лед. Наконец, показался песок. Тут тропинка оказалась до того узка, что солдаты шли гуськом. До того был убийственно тяжел этот путь, что без преувеличения должен сказать: отдыхали через каждые двадцать пять — тридцать шагов. И какие это шаги были! Солдаты с натугой выхватывали ногу из снеговой глыбы, потом ступали вперед, опять погружаясь в вязкую массу. Под ногами снег расползался, ноги расходились — приходилось падать и, скрипя зубами, подниматься опять…
Полковник Ласковский далеко впереди. Он разрабатывает дорогу. С ним начальник штаба граф Келлер, они бросили своих лошадей и идут так. Это еще начало пути, а уже можно прийти в отчаяние! Шли мы часов пять таким образом, казалось бы, пора и отдохнуть, пора на привале быть; спрашиваем — далеко ли до Куруджи? Оказывается, что и трети дороги не сделали, то есть в пять часов не прошли и трех верст!.. И в самом деле, мне предлагают оглянуться — Топлишь, из которого мы вышли, лежит как раз внизу под нами. Вон оттуда светят костры, точно вся эта узкая лощина залита огнем.
…Шорох ног, тонущих в снегу, да какое-то хрипение кругом. Падая, каждый принимался есть снег. Все-таки освежало. Воды не было ни капли. Бедные саперы, им приходилось идти впереди и работать вдвое. Я исходил горные захолустья Кавказа, шлялся по северным грядам и кручам, но ничего подобного не видел. Проводники-болгаре уверяли, что летом здесь хорошо, а зимой они пробуют идти в первый раз. В нескольких местах путь входил в чащу, до того перепутанную, что ее трудно было раздвигать руками, какие-то колючки впивались в лицо, резали его, обращали платье в лохмотья, даже лошадь артачилась и закидывала голову кверху, точно желая оборвать поводья. С артиллерией была мука. Девятифунтовки бросили позади. Их нельзя было взвести на эти кручи и скалы; горные орудия на саночках — тела отдельно от лафетов — шли лямкой. Впереди целая процессия. Солдаты, наклонившись головой вперед, хрипя, тащат на лямках каждое из таких орудий; так и кажется, что вот-вот разорвутся эти могучие груди, так тяжело они дышат… Где-то вдалеке послышался гулкий выстрел, на который отозвались горные дали. У меня так и захолонуло сердце. Не от страху, тут пугаться — так хоть и не живи. Жаль было этих истомленных до конца людей, зная, что последнюю и самую страшную высоту им придется брать с боя. Я обратился к проводнику, спрашивая, значит ли это, что горы заняты.
— Не, то турци-те за болгарином… Кто сюда хотел перейти, к русским, его убивают.
Наш проводник не взял вознаграждения за свой героический труд. Он мстил… На одном из отдыхов он, как умел, рассказал солдатам все обстоятельства страшного истребления болгар в Сельви.
Всего мучительнее было взбираться на горы после того, как, поскользнувшись, мы скатывались вниз. Иногда пять-шесть раз свершаешь такое восхождение и все с одинаковым неуспехом. Взошла луна — ясная, яркая даже. Затеплились звезды, кругом развернулась бесконечная панорама горных вершин, красиво плававших в серебряном мерцании ночи, а мы все шли и шли, не обращая внимания на то, что было кругом. В одном месте дорога смелым взлетом пересекала вершину горы. Направо она подходила к крутизне. Тут надо идти особенно осторожно. Но и это не спасало… Сколько раз слышали крик, отчаянный, проникавший в душу, и сверху мы видели, как срывался вниз несчастный солдат, гремя по выступам крутизны ружьем, лопатой, котелком…
— Жив ли? — кричали сверху.
— Разбился оченно! — стон снизу…
— Спаси Бог!
И солдаты шли вперед, предоставляя его печальной участи. Остановиться — значит потерять время и погубить весь отряд — успех наш лишь в неожиданности для врага этого зимнего перехода через горы. Хватит сил у сорвавшегося вниз — он по лощине доберется до какого-нибудь села. Нет — умрет с голоду ранее, чем до него доберется какая-нибудь христианская душа.
В ярком свете месяца чем-то необычайным казался этот зигзаг сверху вниз, образуемый на белой поверхности горы длинною вереницею черных фигур, медленно взбиравшихся на площадку, где уже в полном бессилии собралось двенадцать уральцев с лошадьми и своим командиром Кириловым, в крайнем утомлении спавшим на снегу. Тут же точно замер от устали генерал Столетов. Неутомим оказался только граф Келлер, без отдыха отправившийся дальше во главе своего отряда занимать Ветрополье — плоскогорье, бывшее еще верстах в трех от нас. Поверите, так была ужасна крутизна, по которой мы всползли, что, глядя вниз, у меня да и у других кружилась голова… Тут, между прочим, я увидел оригинальный прием казаков, которые благодаря своим удивительным лошадкам взбирались на эти кручи. Они схватывались за их хвосты, закручивали их на руку и, подгоняя лошадей, так сказать, буксировались ими вперед. Мне предложили сделать то же самое. Попробовал — оказалось гораздо легче.
Все вверх, вверх и вверх. Хоть бы шагов двести ровного пространства, хоть бы площадка, удобная для отдыха. Мы вышли в два часа пополудни, теперь час ночи. Уже одиннадцать часов в дороге, а до Ветрополья еще добрых три версты. Проклинаешь жизнь, смерть кажется легче. В иное время такое малодушие в себе самом было бы противно, теперь видишь его в других и становится легче. На миру!.. Все вверх и вверх. Наконец, попали в такие сугробы, где каждый шаг приходится отвоевывать. Буквально по горло в снегу… Двигаешься уже не ногами, а как-то напираешь всем корпусом вперед, выдавливаешь для себя место. Все мокро: и сам и платье. А выберешься из снегов — ветром и морозом охватывает, так что пальто коробится, рубашка деревенеет и на волосах разом образуются куски льда.
Я, кажется, никогда не забуду этого ужасного пути!
В ином месте сядешь на снеговую глыбу, думаешь отвести душу. Вдруг она раздается под тобою, сползает вниз, и, чтобы не упасть в кручу, зияющую под ногами, нужно по пути схватиться за дерево и просить солдат бросить тебе веревку, чтобы опять забраться на путь. Бросят веревку… Вылезаешь наверх разбитый, в синяках и ссадинах. Ноги подламываются, болят во всех суставах, леденеют, а нужно идти еще далеко, далеко.
Завтра главным силам будет идти хотя и трудно, но все же легче, чем нам. Путь будет протоптан, уширен. Сегодня несколько тысяч наших ног, подламываясь, очистят дорогу для них.
Так мы встретили на балканских высотах Рождественскую ночь!
На одной из скользких площадок расположились табором. У генерала Столетова оказались херес и мясо. Закусили, сделали по глотку и поздравили друг друга с праздником. Только что было расчувствовались и стали сентиментальничать, как сверху прибежал казак:
— Пожалуйте еще роту…
— А что?
— Граф Келлер заняли Ветрополье без выстрела. Теперь надо Марковы Столбы занимать.
— Сейчас узнаем, во что обойдется нам этот перевал. Если на Марковых Столбах есть турки, значит, и Куруджу они уже захватили. Если нет — и Куруджа свободна. Их положение таково, что, поставив отряд на Курудже, нужно непременно пост отрядить и на Марковы Столбы.
С волнением и тревогой прислушиваемся мы, не раздастся ли первый выстрел в мертвом молчании этой холодной ночи, не заметит ли турецкий часовой нашего движения?.. Вот-вот эти карнизы, эти черные вершины оденутся огнем…
— Ну, господа, пора… - предлагает Столетов.
Мы садимся на коней, чувствуя полное бессилие идти, лошади с трудом взбираются на новую кручу, едва перемогаясь, поворачивают на вторую, по брюхо в снегу ползут вверх. Деревья становятся все крупнее и крупнее. Превосходные буковые леса одевают первый уступ Марковых Столбов…
Шепотом, как перед близкой опасностью, говорят солдаты. Чей-то крик замирает далеко-далеко — еще один сорвался…
Ветрополье — это площадь высоко в горах, похоже на дно кратера, края ее круто поднимаются отовсюду… Сейчас же послали роту занять на ночь Куруджу, другую поставили к Марковым Столбам, аванпосты разбросали кругом по краям кратера. Только после этого путь вперед мог считаться вполне обеспеченным и позиции были в безопасности.
В ночь на 26 декабря Скобелев привел сюда главные силы. Полки отыскали себе место, принялись срывать снег. Каждая артель солдат вырывала круглое пространство саженей пяти в диаметре, так, чтобы внизу была голая земля. Высота снега при этом оказывалась от аршина до двух. По середине круга раскладывали костер, наламывая сучья и вырубая дрова в лесу, который отовсюду обступил горную поляну. Тут-то и пригодились сухие дрова, принесенные с собою солдатами; у кого их не было, тот часа два возился с костром, сучья только курились, дымили, тогда как у других ярко разгорались целые поленницы. Ложились ногами к огню, головами к снегу. Везде в кострах шипели котелки с говядиной, которая тоже накануне была выдана солдатам. Поспел суп — съели, вымыли котелки и заварили чай. Для этого опять набивали котелки снегом. Таким же способом напились и мы. У Скобелева с Куропаткиным был круг попросторнее. Солдаты поделились углями с генералом. Офицерство было голоднее солдат. С последними были и говядина и сухари, а у первых все в обозе — обоз же явится только завтра.
Горная артиллерия пришла вовремя. Меня это изумило. Я никак не ожидал, чтобы Орлов ухитрился всползти на эти кручи со своими пушчонками, оказавшими нам после большую пользу…
Долго еще над площадкой шел говор и шум. Как ни были утомлены солдаты, а как дорвались до огня и отдыха — сейчас же посыпались шутки и песни. Подивиться нужно этой способности быстро забывать все, что еще несколько минут назад вымучивало до ужаса.
Ночью мы несколько раз просыпались от холода. Мороз был сильный, а сапоги у всех замокли за дорогу. Сушить ноги на огне — самое вредное. Это вызывает немедленно затем на морозе отморожение. Случаи подобного рода часто были на Шипке. Тем не менее, как ни тяжело в этом холоду, а проснешься ночью и сейчас же опять заснешь от устали.
Утром, когда мы проснулись, вершины гор кругом горели точно груды в самом полыме раскаленного серебра… Синие тени ущелий и лощин казались почти черными в этом ярком блеске. Голые буковые деревья и дубы тоже были охвачены всеоживляющим сверканием этой зари, розовые тоны легли на морщинистую старую кору, розовым светом облились снега крутых откосов… Скобелев с авангардом, оказалось, уже ушел.
Только что мы вышли, на розовом фоне востока перед нами так и вырезалась гордая серебряная масса Куруджи. Господи, что это за высь… Вершина, точно пик, уходит в недосягаемый простор, скаты тяжело висят над всеми окрестными горами. Там, на этих скатах, теперь болгарское ополчение бережет нас от турок. Ему предстоит честь первым принять бой, если неприятель, который, несомненно, сегодня заметит наше движение, захочет встретить нас со стороны Куруджи. Говорят, что вчера видели движение, наоборот, к нам в тыл, к Зеленому Древу, но там их встретят хорошо, неожиданно для них… За Куруджею целые гряды лесных гор, одни за другими, всплывают, горбятся и снова падают вниз…
Вьючат лошадей. Ломают ветви волошского орешника для следующего ночлега. Они сухи и хорошо разгораются. Когда мы выступили, было уже восемь часов утра. Первые три версты дорога была разработана саперами превосходно, казалась сравнительно со вчерашней паркетом.
На второй версте мы остановились и вперили взоры на восток, где совершенно ясно, как на плане, являлась перед нами Лысая гора (к западу от Святого Николая). Черные линии ложементов едва намечиваются, зато массы черных землянок за гребнем, защищающим их от нашего огня, как на ладони. В бинокль видно движение масс оттуда. Они собираются в стройные колонны. Очевидно, только теперь почуяли наше движение. Говорят, что они уже пустили семь гранат по передовой нашей колонне — если не громят нас теперь, то потому, верно, что пушки обращены на другую сторону и перевезти их сюда не успели. Белый зигзаг траншеи, засыпанной снегом… Он от землянок идет к вершине, где, окруженные четырьмя кругами ложементов, черные брустверы батарей с отверстиями амбразур, сверкающих, как острие ножа.
Мы на седловине. Налево перед нами — Лысая гора с турецкими позициями, направо — благословенная долина Тунджи. В ней только и видно грузные массы Больших Балкан, смутное марево Малых Балкан — и между ними море света. Ни одного пятна, ни одного очертания. В одну блестящую поверхность слилось все… Только направо синеет, точно остров, единственная гряда гор, и та своими подножиями сливается с этим морем. Вид ни с чем не сравненный, неизобразимый! Солдат не сентиментален — и тот останавливается и смотрит туда и чувствует красоту чудной долины… Все ее краски сгущаются к вершинам гор, чем ниже, тем они светлеют и светлеют. Внизу — море света, и только… Оно безбрежно на юг…
Здесь нам слышатся первые выстрелы, они далеко внизу. С Лысой горы турки, очевидно, спускаются к Шейнову… Мы различаем три колонны.
Скоро к Столетову является ординарец с приказаниями от Скобелева. Оказывается, что Ласковский уже наткнулся на турок и разрабатывает теперь дорогу под их выстрелами. Когда он спускался с горы, турки стягивали к устью ущелья свои войска. Два табора (бригады) пехоты и два полка их кавалерии заняли высоты на последнем спуске к Имитли. По всей долине Казанлыка маневрирует кавалерия. В деревнях Имитли, Хаскиое, Чихирли и других поселены тысячи башибузуков, вырезавших по приказанию Сулеймана болгарское население Долины роз. При первой тревоге, при первых выстрелах они начали собираться около деревень.
Турецкий паша (мы все думали, что это Ахмет-Зю, оказался потом Вейсиль) выехал на курган перед тем пунктом, где стоит уже наш передовой отряд, и любуется на движение своей кавалерии… Его пробовали было снять наши стрелки, вооруженные в Углицком полку Пибоди, но безуспешно… Скоро в долине, против места, откуда мы должны будем дебушировать, турки рассыпали две цепи за изгородями и по окраине села Имитли. Кавалерия их стала строиться в колонны… Пока мы продвигаемся вперед, к Ласковскому подходит Казанский полк: под довольно живым огнем его отряд продолжает разрабатывать дорогу…
Лысая гора все яснее и яснее определяется перед нами. Мы видим, как из темных землянок турецкого лагеря, окруженного едва заметным зигзагом траншеи, черные точки перебегают по ослепительно белому снегу в свои ложементы… Вон они уже вереницами потянулись направо и налево. Ясно, что теперь они нас ожидают и с этой именно стороны готовят встречу.
Седловина, с которой одновременно перед нами раскидывались виды на турецкую позицию и на чудные долины Тунджи, сливается с Куруджею. Куруджа обрушивается здесь ужасающей кручей в глубокую пропасть, на дне ее только курится беловатый пар. По этому обрыву протоптана тропинка, по ней можно пройти лишь одному. Вниз крутизна, где никто не удержится, вверх такой же отвес, на котором ни утеса, ни прутика, чтобы схватиться, когда ноги соскользнут вниз.
Вчера здесь ничего не было… Тут могла бы пролететь только птица. Необычайный путь был проделан необычайным способом… Войсковой старшина уральской сотни Кирилов, оставив лошадей на седловине, лег и продвигался боком по откосу в снегу, до более отлогого места. Помогая себе руками, таким образом спустились все казаки один за другим. Ползли они так гуськом с неимоверными усилиями версты три. В конце концов образовалась узкая бить, по ней назад уже — и тоже гуськом… После этого они попробовали провести по ней лошадей, а днем двинулись все…
Первое время еще ничего. Мы довольно уверенно ставили ногу на узкую тропу, но потом бездна точно тянуть к себе начала… Задаешься не смотреть туда, а глаза невольно опускаются вниз; тошно делается. Остановиться, очнуться нельзя — других задержишь, а тут еще веди за собой лошадь, которая неистово дергает головой… Вон, впереди, послышался пронзительный крик и загомонили солдаты. Какая-то черная фигура, неистово размахивая руками, летит вниз…
Идешь и чувствуешь, что с каждым шагом все больше усиливается головокружение…
Там, где оканчивалась эта ужасная дорога, скаты Куруджи переходили в новую высоту, названную нами Аванпостной горой. Эта гора ближе всего была к турецким позициям. Если бы турки ее заняли, наше движение было бы невозможно. К счастью, мы их предупредили: на Аванпостной горке стоял наш караул — целая рота стрелков и часть болгарской дружины. Как они взобрались на нее — уму непостижимо. Дело в том, что на ясной лазури безоблачного неба Аванпостная гора казалась белою сахарною головой. Крутизна со всех сторон необычайная. Черная кучка наших солдат на ее вершине изредка посылала выстрелы в турок, подбиравшихся со стороны Лысой горы… Я не знаю, как взобрались туда наши, зато мы видели, как они спускались оттуда. Солдат обращал лопату в род саней и катился на ней вниз под общий хохот нашего отряда…
Когда мы оставили пик Аванпостной горы позади, перед нами внизу открылась вся Долина роз с Шипкой, Шенновом, Имитли, Хаскиоем и Казанлыком. Удивительно красива была она с извилистыми опаловыми нитями оледеневших рек; с садами, в которые прячутся села, с синею массою Малых Балкан, ограничивающих ее с юга…
Тут до нас донеслись глухие отголоски залпов. Скобелев уже завязывал дело 26 декабря. Нужно было торопиться…
В половине четвертого Скобелев с правым флангом нашего отряда уже спустился под огнем. У него до тридцати раненых и убитых. Мы расспрашиваем встречных. Противоречия за противоречиями. Ничего нельзя добиться. По одним слухам, наши внизу — турки наверху, по другим — мы на дороге, а неприятель в долине. Потом уже разъяснилась истина. Устье ущелья служит вершиною угла, образуемого Балканами и обращенного на юг. На левой линии этого угла сидят еще турки, туда послан их выбить поручик Кашталинский с пятью ротами, вооруженными Пибоди; на правой линии гор по уступам и на их скатах засели наши. Турки нас бьют из долины, с своих вершин, сверх того в занятые нами горы входят узкие ущелья, в глубине которых сидит в тылу у нас неприятель и наверняка укладывает каждого, кто показывается у него в виду.
На одной из высот, очень крутой и командующей занятою нами позицией, расположилось до роты турок. Эта командующая высота очень опасна.
Скобелев подзывает к себе хорунжего Дукмасова, своего ординарца, и отдает ему приказание с тридцатью солдатами Казанского полка прогнать с нее турок. Дукмасов, не задумываясь, рассыпает цепь и кидается на них вверх, сам впереди. Турки бьют по нему залпами, но герои, теряя товарищей, всползают на высоту. Турки не ждут штыкового боя. Они срываются вниз, и Дукмасов только видит, как они не сбегают, а сваливаются в лощины, занятые их кавалерией. Гора наша, и на ней ставится аванпост. Первая Аванпостная горка, уже описанная мною, обеспечивает наш левый фланг от случайного нападения турок, эта — охраняет правый.
С Куруджи вниз, в ущелье, через которое мы должны дебушировать в долину, идут спуски крутизны необычайной. Раз начали спускаться по ним — нельзя уже было остановиться. Оставив эти отвесы позади, мы сжигали за собою корабли. Взобраться назад можно было только по другому пути. Мы не сходили, а скатывались, съезжали. Чем дальше, тем отвесы становились невозможнее. Страшно было смотреть вниз. Прутья близросших деревьев еще оказывали некоторую помощь. Схватясь за них, мы прыгали вниз и подымались с обвеянного ветром льда разбитыми. Узкий скат этой теснины надолго останется в нашей памяти. Отдохнуть пришлось только в двух местах, в остальных — остановиться значило упасть. На одном из поворотов, еще ранее, мой бедный конь сорвался и слетел вниз. Когда я спустился, он силился подняться, однако нога у него была переломлена, пришлось его бросить и остаться пешим…
Залпы внизу учащаются. Кашталинский в эту минуту на нашем левом фланге уже занял высоты, выбив с них турок смелым натиском, причем все время шел впереди своих рот. Заняв высоты, он сейчас же начал окапываться, и когда турки попробовали было атаковать его — солдаты уже стояли в глубокой и безопасной траншее.
В шесть часов вечера в Долине роз началось сильное движение. Из Имитли несколько таборов вышли на равнину, выстроились и спустя полчаса двинулись к Казанлыку, а из леса, окаймляющего красивую деревушку Шейново, где у турок укрепленный лагерь, около трех таборов пошли в обход позиции Кашталинского на наш левый фланг в тыл ему. Потери нашего отряда к этому моменту уже достигли ста сорока человек.
Обходное движение турок окончилось ничем. Только что они показались на скатах горы, Кашталинский выдвинул в тылу своей траншеи цепь лучших стрелков — их дружный залп отрезвил турок до такой степени, что они сейчас же отодвинулись и начали тоже окапываться… Нельзя было оставить такую силу позади, и — я позволю себе забежать вперед — ночью обошли их неожиданно и атаковали так стремительно, что неприятель бежал, оставя на месте много ружей и патронные ящики.
Все время, пока мы сползали, пока на левом фланге шел бой, с Лысой горы медленно спускались вниз таборы, которые, как оказалось потом, усилили гарнизоны нижних редутов и укрепленного лагеря в Шейнове…
Этой убийственной дороге настал конец, когда уже стемнело.
Внизу блеснули массы огней. Вдруг пришла в голову «долина огней», описанная каким-то французским романистом. Скаты гор тоже были унизаны кострами… Один на высоте, охваченной туманом и потому невидной, казался каким-то багровым метеором.
Я отыскал Скобелева, несколько утомленного. Он сидел у костра, поминутно выслушивая донесения и делая распоряжения о посылке небольших отрядов в разные, уже занятые нами пункты. Тут же был и следующий с нашим отрядом знаменитый художник Василий Васильевич Верещагин. Здесь ему часто приходится смотреть в лицо смерти, причем не знаешь, чего у него больше — таланта или мужества… В самом сильном огне он спокойно и так же обстоятельно садится на свой складной табурет и набрасывает эскизы, как бы это он делал у себя в кабинете. На другой и на третий день я его встречал в самой жаркой кипени боя.
Рядом с Скобелевым лежал Ласковский: пуля ударила ему в руку, тем не менее он оставался на работах и только на следующее утро его убедили уехать в Габрово.
Невдалеке, на снегу, кончался уже молодой офицер. Пуля прошла ему сквозь голову и засела в ухе. Он уже не говорил ничего, а как-то страдальчески сжимал и разжимал веки и рукою неотступно указывал на ухо… Рядом — пятеро солдат… Этих закрыли шинелями, и только по очертаниям можно было догадаться, что под сырым грубым покровом лежат здесь безответные труженики, честно исполнившие свои долг…
Утром 27 декабря в долине показались значительные колонны турецкой пехоты. Я поехал на горы, на позицию Углицкого полка, откуда в бинокль рассмотрел, что на них наступает не пехота, а довольно стройная часть кавалерии.
В это время мы еще не могли сами перейти в наступление. Дебушировала одна бригада, которой приходилось защищать позиции, растянувшиеся верст на десять. Остальной отряд еще спускался, а Суздальский полк был очень далеко, потому что приходилось в горах возиться с орудиями, переносить их на плечах.
— Отправьтесь с своею сотнею и произведите рекогносцировку к стороне Чикирли, — приказал Столетов войсковому старшине Кирилову.
Чикирли виднелось впереди смутным маревом своих садов, едва-едва очерчивавшихся на ослепительной белой поверхности Долины роз. Полагали, что за деревьями прячутся турки. От Имитли это село было верстах в четырех. Мы быстро поскакали туда и приостановились только тогда, когда вишневые, кизиловые и персиковые рощи, теперь безлиственные и печальные, были от нас на расстоянии выстрела. Выслали вперед разъезд. Медленно въехал он в сады — молчание. Вот последний всадник исчез за деревьями — тоже молчание. Выждав минут пятнадцать, двинулись и мы. Оказалось, турки еще вчера ночью вышли отсюда…
Не успел я вернуться на позицию, как от князя Вяземского, болгарская дружина которого была оставлена в горах, прискакал ординарец.
— Восточнее Шипки видны колонны пехоты князя Мирского…
— Почему вы думаете, что это наши?..
— Спускаются в долину оттуда, откуда следует идти нашему левофланговому отряду.
Что было думать? Это мог быть Мирский, но нам еще вчера дали знать, что через Сливно с востока срочно идет на выручку шипкинского отряда Сулейман… Приняв первое и перейдя с нашими, пока еще ничтожными силами в наступление, мы могли наткнуться на большой отряд турок — если бы второе оказалось справедливо… А тут еще вдруг нас огорошивают известием:
— Неприятель появился со стороны Калофера.
В полдень турки показались противу устья ущелья, которым мы входили сюда вчера. Их огонь мешал дебушированию… Наши живо подхватили перестрелку, и ущелья огласились грохотом выстрелов, так что, казалось, вся горная страна эта со всех сторон охвачена хаосом упорной битвы, хотя дело еще только начиналось…
Спустя час все пространство кругом было занято турецкими стрелками. Только что мы показывались на гребне — по нам били очень метким огнем. А из Шейнова выступали еще две колонны. В промежутке между Шейновом и Чикирли — точно тень на снегу от случайно налетевших тучек — определились три пятна, медленно двигавшиеся к нам. Очевидно, неприятель был силен, если, оставив значительный отряд для сопротивления Мирскому, решался перейти в наступление с нашей стороны… Пятна все определяются и определяются. Скоро становится ясным, что это турецкая кавалерия… Вон длинная цепь стрелков черными точками перебегает из Шейнова к ложементам, чтобы усилить их. Мы их встречаем меткими залпами… Цепь редеет. Видимо, наш огонь не без последствий… Черные точки раскидываются шире… один фланг подался назад… дрогнул центр… еще несколько мгновений — и цепь отступает назад… Лежащие в ложементах усиливают огонь.
Огнем отсюда с фронта ничего не сделаешь с турками, которые прячутся за закрытиями. У них зато открыт левый фланг их, обращенный к Имитли. Этим пользуются:
— Девятую и Десятую роту Казанского полка выдвинуть из Имитли во фланг туркам. Прикажите казанцам открыть продольный огонь по неприятельским ложементам, подойдя к ним возможно ближе. Отсюда, с высоты, отлично видны все перипетии наступающего боя… Вон направо, из потонувшего в садах Имитли, выбегают казанцы. Двумя черными колоннами выстроились и двинулись вперед. Отсюда их движение кажется досадно медленным, хотя они идут скоро… Вот колонны развернулись, вытянулись… несколько цепей уже двинулись вперед и подходят к туркам без выстрела.
Цепи двух казанских рот уже у загородей, за которыми начинаются турецкие ложементы. Несколько смельчаков первые перелезают через плетни и быстро перебегают к стоящим впереди деревьям.
— Пора! Ну, угличане, за мной! — И в голове двух рот своего полка Панютин тоже сбегает вниз, чтобы ударить турок в лоб…
Вся окрестность гремит, наше «ура» почти не слышно вовсе, оно тонет в оглушающем грохоте залпов, охватывающих неприятеля и со стороны казанцев, и со стороны углицких стрелков… Кавалерия турецкая пробует двинуться в тыл казанцам, но солдаты, оставшиеся на вершинах, останавливают ее рвение беглым огнем… Вот стрельба звучит только со стороны турок. Наши массами бегут, чтобы ударить на них в штыки… На минуту общий рев какой-то… Мы уже близки… Передние ворвались в траншею — оттуда послышалось и точно оборвалось несколько воплей… До сих пор мы видели засыпанную снегом вражескую позицию только по линии огня, теперь она вдруг почернела, отодвинулась назад, вытянулась, оборвалась в нескольких пунктах и рассыпалась вся отдельными кучками: турки отступают… Далеко-далеко орудийные удары… Не Мирский ли там?
— Молодцами поработали угличане… - сообщают мне. — Поверите ли — со смехом шли.
Турки сбегаются к Шейнову со всей долины. Но подножие гор и сады вдоль дороги, тропинки, вьющиеся там, — в наших руках. Главные пункты мы занимаем своими отрядами еще до подхода наших основных сил.
А в это время сверху обрисовывается чудный вид. В серебристом блеске тонут горы. Большие Балканы налево крутыми уступами обрушиваются вниз, направо далеко-далеко синеют грациозные вершины Малых Балкан. В ослепляющих глаза далях тонут леса и сады благословенной Долины роз… В то время, когда мы торжествуем победу, из-за Шейнова выдвигаются опять стройные колонны. Видим, что пехоты здесь у турок мало. Опять выслали кавалерию. Но в эту минуту направо перед Имитли выстраивается донской N 9 полк. Обе колонны, наша и турецкая, быстро двигаются одна к другой. Турки остановились и залегли. Потом собрались и двинулись на наш правый фланг цепью. Ожесточенная стрельба началась и на левом фланге, у Кашталинского…
Артиллерийский огонь вдали усиливается. Нам уже ясно, что это у Янины работают солдаты Мирского. Турки выдвигают на опушку шейновских садов два орудия и начинают посылать нам гранаты.
Уныло звучат вдали турецкие сигналы… Наши солдаты горят от нетерпения. Хочется скорее отбросить турок — а приказания нет.
— Мирского, поди, одолевают… Ах, беда… Что же это Скобелев…
И слава Богу, что Скобелев не увлекся. Двинь он слабый пока отряд свой, его одну бригаду турки разнесли бы без толку для нас и на другой день мы уже были бы не в силах начать большую атаку с разбитыми полками.
Турки оказываются очень ненаходчивыми. Они бьют гранатами по кавалерийской цепи. Донцы смеются… Кто-то под огнем турецкой цепи — и близко-близко к ней — скачет с нашего левого фланга к донцам на правый. Мы трепетно следим за ним. Доскакал. Что-то, видимо, передал командиру… Цепь донцов отходит назад. Турки делают то же. Полк свернулся в одну колонну и стройно уходит в Имитли. Торжествующее «алла, алла, алла!» в разноголосицу, но громко звучит у турок, воображающих, что мы отступаем…
Турецкие батареи заговорили и с Хаскиоя…
— Двигайтесь вниз. Генерал Скобелев приказал выступить в долину… - это показывается характерная фигура В.В.Верещагина — в высокой папахе, во весь карьер приближающаяся к нам из резервов.
До того это приказание было вовремя, до того оно ответило на желание всех, что общее «ура» неудержимо вспыхнуло на вершинах и скатах занятых нами гор, откуда точно перебросилось в Имитли, к донцам и болгарским дружинам.
Из Маглиша показываются и идут вниз густые массы. Мы думаем, что это турецкая пехота.
От Мирского — никаких известий, и сверху, от Радецкого, тоже…
Общее движение уже дебушировавшей части Скобелевского отряда началось в два часа пополудни. Войска шли с удивительным одушевлением. До сих пор я не видел ничего подобного. Менее опытный генерал повел бы их немедленно на штурм Шейнова. Скобелев только переменил фронт, вытянув войска не на юг, как было сегодня утром, а к востоку. Я ехал с Углицким полком, потом присоединился к Скобелеву.
— Скорее выдвинуть артиллерию… Ради Бога, горную батарею скорее… - хлопотал он.
Горные пушки Орлова выдвинулись далеко вперед. В значительном расстоянии от нас маневрировала турецкая кавалерия, угрожая нашему флангу. Батарея разделилась на две части. Одна осталась на правом, другая, под командой Лихачева, быстро проскакала на левый фланг и выехала чуть не в цепь.
— Возьмет ли горное орудие до этого скопища? — тревожился Скобелев.
— Возьмем… По крайней мере постараемся…
— Подройте хобот… переложите подставки как можно более…
— У нас они девки чудесные, далеко плюют, не гляди, что невелички… - острит солдат, устанавливая орудие. — Ну-ка, милая, выручи…
С орудием возился Гофмейстер, опытный артиллерийский офицер.
Поставили. С лихорадочным нетерпением следили мы за полетом первой гранаты. К общему разочарованию — недолет.
— Ай, да и беда же какая, совсем острамились.
Опять захлопотали около орудия солдаты…
— Выше дуло… Ну-ка, так вот. Второе!..
Гулкий выстрел разбудил дали и отозвался в самых глухих ущельях… Граната легла в сомкнутой колонне неприятельской конницы.
— Молодцом! Ну-ка, еще…
Второй выстрел и — так же. Солдаты смеялись, любовно охаживали орудия, устанавливали их… После третьего удара, поддержанного левофланговой батареей, конница рассыпалась, отступила и спустя несколько минут совершенно скрылась в Шейновском лесу.
— Я хочу только дать знать Мирскому, что мы уже выходим, — объяснил сегодняшнее движение Скобелев. — По залпам наших орудий он сообразит, что мы здесь. Наступать мы еще бессильны: пока отвлечем часть войск неприятельских от него… Подошла ли голова Владимирского полка? — спрашивает он у графа Келлера. — Ну, тогда, если покажется около Шипки колонна Мирского, я рискну атаковать отсюда. Сожмем турок с двух сторон… Только если покажется вблизи Мирский. Иначе с наличными моими силами я ничего сделать не могу…
Минута за минутой проходила, часы за часами — колонна Мирского не только не показывалась, но даже перестрелка, только что недавно гремевшая там, начала стихать.
— Что бы это значило… Неужели у Мирского отступают?
— Расставьте войска пошире… Как можно шире! Нужно дать неприятелю преувеличенное понятие о наших силах.
С этой целью, когда синие сумерки окутали дали, скрывая от нас Шейново и леса Долины роз, наш отряд разложил нарочно побольше костров. По числу последних издали можно было подумать, что у нас не менее корпуса по крайней мере. При этом несколько оркестров — отовсюду начали играть марши до глубокой ночи, а во время зори, когда все музыканты слились в один общий хор, орудия… напоследок сделали такой оглушительный залп по Шейнову, что окрестные горы долго гремели эхом, передававшимся из одних ущелий в другие…
Поздно вечером уже подошли отставшие 9-я и 3-я роты Одиннадцатого стрелкового батальона, весь Владимирский полк и Первая дружина Болгарского ополчения. Не доставало еще нескольких рот стрелков и двух полков. Сверх того, когда Скобелев спросил, где полевая артиллерия, оказалось, что, хотя суздальцы тридцать шесть часов уже потеют над нею, с величайшими усилиями и даже мукой перевозя ее, она достигла только Марковых Столбов и завтра к бою не прибудет…
А решительный час приближался. Ежеминутно передавались слухи о походе Сулеймана на Шипку. Нужно было торопиться. Всю ночь лихорадочно работали… Скобелев лег часа на два отдохнуть перед боем.
Я не преувеличиваю: завтра решится судьба кампании. Разобьют нас турки — война затянется надолго. Удастся уйти неприятелю — у турок в распоряжении тридцатипятитысячная боевая армия с громадными артиллерийскими парками и запасами… Она станет на страже Малых Балкан, и одолевать ее там будет трудно.
Не спалось от ожидания. Только солдаты верили в успех. Они заснули спокойно. Блуждающий свет костров выхватывал из темноты эти простые, «серые» лица… Сколько из них заснут завтра вечным сном… И тяжело, больно становилось на душе, плакать хотелось, глядя на этот безмолвный бивак.
У Мирского1
А между тем в тот самый день, когда Скобелев накануне решительного боя делал демонстрацию, у Мирского несколько часов шла ожесточенная битва. Мне ее приходится воспроизводить по рассказам. Оказывается, что князь получил от Радецкого приказание немедленно атаковать турок ввиду того, что движение Скобелевского отряда идет успешно. Задача эта усложнялась еще необходимостью прикрывать перевал, чтобы турки не зашли в тыл. Оставив с этой целью Серпуховский полк, остальные резервы Мирский приказал придвинуть к Шипке на две версты. Движение это было отчетливо исполнено под огнем неприятеля, так как в полдень турки открыли сильную орудийную стрельбу и гранаты выхватили несколько жертв из наших рядов. Прежде чем атаковать Шипку и левые турецкие редуты здесь, нужно было покончить с батареями и укреплениями, стоявшими перед нашими. С боя заняли Хаскиой, послали донцов с целью вступить в сношения с отрядом Скобелева.
Между Хаскиоем и Шипкой — ряд курганов, укрепленных ложементами, идущими спирально снизу вверх. Доступы к ним — все под ужасным огнем неприятеля. Местность ровная. Всякий двигающийся по ней перед турками как на ладони. Взять эти укрепления приказано было стрелкам и Елецкому полку. Стрелковая бригада была уже ранее в линии. За Елецким полком густою резервною колонной двигались севцы. Дойдя до стрелковой бригады, ельцы вместе с нею выстроились в боевой порядок…
— Смотри, ельцы, не выдавай! — кричали стрелки.
— Постоим, заодно идем! — отвечали оттуда.
Турки заметили наше движение и сейчас же усилили прикрытие ближайших к нам укреплений.
По общей команде солдаты двинулись вперед. Турки их осыпали гранатами, ружейный огонь выхватывал целые ряды у стрелков. Первые жертвы боя валились, товарищи, сжав зубы и нахмурясь, переступали через трупы и еще неудержимее, неистовее, стремительнее вели атаку. В эти минуты опытные боевые психологи уже не командуют, не ведут своей части, предоставляя ей самой делать это. Тут является что-то стихийное, дело идет само, помимо генералов и начальства. В отдельных случаях атак ротный командир и офицер одушевляют солдат, но в общем — единичная воля ничего не значит. Для этих-то моментов и важно боевое воспитание войска.
Не прошло и получасу, как турки из передних ложементов были выбиты штыками. Первые укрепления были затем взяты штурмом в каком-то неукротимом одушевлении рвавшихся все вперед и вперед солдат. Отставшие захватили три орудия и сотню пленных — передние уже были далеко. «Распалились», — говорят солдаты… За ложементом брали ложемент. Шли без выстрела — под выстрелами, подойдя — яро выбивали штыками, покрывая крики ужаса и вопли умирающих победным «ура».
Тем не менее под огнем неприятеля наши ряды редели. Потребовалось усилить боевую линию. Особенно нуждался в этом правый фланг, осыпаемый артиллерийскими снарядами. Против него действовали сильнейшие батареи неприятеля. Там даже была минута паники. Терпя ужасные потери, полк сначала приостановил движение, потом вся эта масса всколыхнулась. Нерешительность, как круг по воде, расходилась в боевых колоннах. Заметя это, полковник Громан кинулся вперед, но в это время шальная пуля сняла его с седла и он упал перед полком. Позади шли, как я уже говорил, севцы. Их послали поддержать елецких солдат, а на помощь изумительно шедшей вперед Четвертой стрелковой бригаде направили орловцев. Севцев блестяще развернул под огнем и быстро повел вперед один из героев этого дня, полковник Жерженский. Они неукротимо вдвинулись в боевую линию. Тогда же на грозном укрепленном кургане у турок вспыхнуло зарево и послышался оглушающий треск взрыва. Оказалось, что наше горное орудие удачным выстрелом попало в зарядные ящики неприятеля.
В это время до Мирского достигли отзвучия пушечных выстрелов. На западе точно гремел гром… Это была демонстрация Скобелева. Все бродили точно во тьме — и движение его, предпринятое для отвлечения сил от Мирского, приняли за настоящий бой…
— Слава Богу! — слышалось в рядах у Мирского. — Скобелевцы идут на подмогу…
Славный боевой полк орловцев, отстоявших в страшные августовские дни Шипку, стройно вошел в боевую линию и грозно выдвинулся вперед, начиная атаку под глухой рокот барабанов. Сила наступления оценивалась в тринадцать батальонов. Они смело шли вперед, сметая на пути турецких застрельщиков. Первый редут был взят моментально штыковым боем, под общее «ура» всей боевой линии. Самая яркая драка была перед тремя дальнобойными орудиями, которые защищались отчаянным табором низамов, не просивших пощады, не бросавших оружия. Но опять-таки это был момент. Солдаты, казалось, только прошли через редут, оставив позади сотни своих и врагов, корчившихся в предсмертной агонии.
Массы турок собирались, чтобы противостоять нашим усилиям.
Отступив, они заняли новую линию укреплений и открыли оттуда огонь по нашей наступающей линии, которая после первой удачи не остановилась, а чуть не бегом пошла дальше.
Грохот орудий со стороны Имитли смолк. Это давало отряду Мирского знать, что сегодня Скобелев не предпримет ничего.
Рисковать дальнейшим наступлением было неразумно. В общем резерве оставалось только два батальона Ярославского полка. Мирский слишком щедро распорядился своими силами, послал всю Тридцатую дивизию на Казанлык. Будь у него два полка под руками, он мог бы продолжать наступление.
Генерал Домбровский, командовавший боевою линией, еще утром ранен в плечо. Но, не обращая внимания на жгучую боль и кровотечение, он, как честный солдат, стоял на своем посту, передав только начальство над боевой линией полковнику Кроку. Теперь же, заметив, что турки усиливаются в своих укреплениях, что сила нашей атаки разобьется о следующую линию турецких редутов, потому что нас поддержать некому, приостановился. В эту минуту у неприятеля послышалось одушевленное «алла! алла!» и массы таборов низамов перешли в наступление против правого фланга. Завязался отчаянный бой.
Успеху дела главным образом содействовала изумительная храбрость Четвертой стрелковой бригады, которую недаром называли «железной». Во время самого отчаянного напора турок командир батальона Кутневич и капитан Заводский собрали солдат и, не поддавшись, под отпором дали такой урок неприятелю, что он бросился назад, несмотря на то, что мимо стрелков в это время отступали наши пехотные части. Заметив отступление наших, подполковник Лазарев кидается с горстью солдат вперед и удерживает отступающих. В центре удерживал отступающих полковник Беклемишев. Наконец командир стрелкового батальона Аминов, собрав роту, смело повел ее вперед под убийственным огнем. На расстоянии ста шагов он потерял всех своих офицеров и половину солдат, но занял ложементы у второй линии турок. Нужно было сохранить взятые позиции. Только стало смеркаться — наша атакующая линия остановилась и тотчас же, не отдыхая, стала окапываться.
Часов в одиннадцать ночи занятые нами позиции турки пробовали отнять. Их допустили близко и отогнали… Атака со стороны неприятеля до утра не повторялась. Этим воспользовались — Мирский ввел ночью в боевую линию ярославцев. В резерве не оставалось ничего, только потом подошли два батальона серпуховцев.
Тут тоже от надежды переходили к опасениям и сомнениям. В мучительном раздумье ждали следующего дня.
А ночь все ярче и ярче разгоралась. Месяц обливал Долину роз своим серебряным светом. На искрившемся снегу — тысячи умерших и умиравших. Со всех концов боевого поля неслись стоны. Молили о помощи… Санитары работали без устали, собирая раненых.
1. Обходное (правофланговое) движение отряда генерала Мирского через Казанлык было встречено подошедшими сюда же турецкими войсками такой численности, что если бы даже с отрядом Мирского пришел отряд Скобелева, они бы и сообща не прорвались на помощь защитникам Шипкинского перевала. В то время как появление русских войск у себя в тылу исключалось турецким командованием «физической невозможностью» их прохода через горные перевалы зимой.
Подготовка текста и примечания Ю.Н.Сенчурова
Окончание в следующем номере
