Пушкинский молодежный фестиваль искусств

Российский государственный университет нефти и газа имени И.М.Губкина с 1999 года проводит ежегодный всероссийский Пушкинский студенческий конкурс поэзии. В рамках фестиваля этого года был проведен «круглый стол» — «Свобода, творчество и любовь как высшие

Российский государственный университет нефти и газа имени И.М.Губкина с 1994 года проводит ежегодный всероссийский Пушкинский студенческий конкурс поэзии. Технический вуз и чисто гуманитарная акция — подобное сочетание встретишь не часто. Со временем конкурс вырос в настоящий фестиваль искусств с разнообразными литературными, музыкальными, театральными программами под названием «Пушкин и исторические судьбы русской культуры». Его девиз — «С веком наравне».
Организаторами фестиваля выступают Министерство образования РФ и РГУ нефти и газа при содействии Комитета по делам молодежи, культуре и спорту Одинцовского района Московской области и Ассоциации иностранных студентов в Российской Федерации, а попечителями — комитеты по культуре и общественных и межрегиональных связей Правительства Москвы, ОАО «Газпром» и администрация Одинцовского района.
На фестивальные мероприятия съезжаются победители заранее объявляемых конкурсов. В этом году в них участвовали студенты из 89 вузов России, в том числе и иностранные. Фестиваль проходил со 2 по 8 июля в историко-культурных местах Подмосковья, связанных с именем А.С.Пушкина, — Государственном историко-литературном музее-заповеднике А.С.Пушкина (Вяземы-Захарово), музее-усадьбе Остафьево — «Русский Парнас», Саввино-Сторожевском монастыре, художественной галерее «Сосны» (село Успенское). Студенты выступали в литературно-музыкальных программах, объединенных общей темой: «Пушкин и исторические судьбы русской культуры».
В рамках фестиваля был проведен «круглый стол»: «Свобода, творчество и любовь как высшие духовные ценности человека». Перед этим участники прислали в Москву тексты своих докладов, рецензировавшиеся доктором филологических наук Б.Н.Тарасовым. Он же вел заседания «круглого стола», итогам которого посвящена его статья, публикуемая ниже в сокращении.

Уроки пушкинской мудрости

«Следовать за мыслями великого человека есть наука самая занимательная». Эта пушкинская фраза сразу приходит на ум при чтении работ участников «круглого стола» Пушкинского молодежного фестиваля искусств. Работы эти, связанные с именем Пушкина и одновременно посвященные теме «Свобода, творчество и любовь как высшие духовные ценности человека», показывают, что сия «занимательная наука» действительно приносит духовную, нравственную и интеллектуальную пользу молодым людям и способствует более точной и содержательной оценке многого из происходящего с ними и вокруг них. Поэт, как заявляют авторы докладов, остается для них «мудрым советчиком, а музыка его стихов и глубина раздумий не утратила обаяния и притягательности даже в наш компьютерный, ядерный и сумасшедший век». Приобщение к пушкинскому творчеству помогает молодежи не только художественно самовыражаться и творчески обогащаться, но и глубже задуматься над положением человека в современном мире. Вот лишь несколько цитат:
«Трудно вести речь о свободе, любви и творчестве (как это заявлено в теме доклада), если сегодня под вопросом наличие вообще каких-либо ценностей и, как это ни парадоксально, существование человека… Человек невозможен без ценностей. Ценность — это именно то, что и делает его человеком».
«Образу человека в нынешнем мире противостоят могущественные силы разрушения его человеческой сущности. Человеческий дух как осознание собственного Я ежедневно подвергается открытой духовной агрессии через средства массовой информации, современные информационные технологии и рекламу. Человеческой душе противоборствуют силы упадка и разложения, угрожая ее достоинству и индивидуальной свободе. Эти враждебные силы проникают в область подсознания и инстинкта и, как следствие, анимализируют индивидуальное и социальное человеческое бытие; они же парализуют сферу совести и моральной активности человека… В условиях нарастающего бездуховного развития науки, техники и искусства актуальным становится сбережение человеческой сущности, что лежит исключительно в области нравственного совершенствования человеческой души и укрепления духа».
«Именно вакуум духовных ценностей ведет к наркомании как пути, наиболее доступного, для обретения власти над реальностью. Пусть эта реальность — всего лишь нравственная иллюзия… Мы все восклицаем, что понятия ценностей в людях атрофировались: понизилась ценность любви, дружбы; благородство души мало приветствуется. Но давайте сначала спросим у себя об их роли в нашей личной жизни. Сохранили мы их в себе? Несем в души других, хотя бы только близких людей? А может, все наши проблемы от черствости друг к другу, от нашего эгоизма? Ведь в наше время выражение „помочь ближнему“ утратило первоначально подразумевающийся альтруизм, чаще под ним скрыто ожидание какой-либо выгоды».
«Проблема соотношения свободы, творчества и любви является сейчас актуальной, так как в индустриальном мире глобализация индивидуализма приводит к разрыву коммуникационных связей, порождает одиночество человека и неудовлетворенность жизнью».
Констатируя подобное положение вещей, авторы докладов противопоставляют ему пушкинскую поэзию, которая и демонстрирует единство свободы, творчества и любви, вызывает оптимистический настрой и укрепляет веру в духовное могущество России, «пробуждает чувство красоты, человеческого достоинства». В работах заходит речь о «дружбе как жизненном воплощении высшей свободы личности» в поэзии Пушкина, о «конституционном принципе свободы слова» в его лирике, о том, что «свобода, творчество и любовь играют колоссальную роль в жизни человека», а «овладение процессом творчества есть главный критерий» его духовного развития.
Откликаясь на эти суждения и как бы вступая с ними в диалог, хотелось бы с помощью Пушкина и других выдающихся представителей русской культуры еще раз задуматься над столь ответственными понятиями, как свобода, творчество, любовь.
Тот колоссальный разрыв между научно-технической мощью и духовно-нравственным оскудением человека, который рассматривается в студенческих работах, есть также результат его свободы и творчества. Вспоминая о «Дон Кихоте», по его мнению, самой грустной из книг, Достоевский указывал на выраженную в ней «глубочайшую и роковую тайну человека и человечества», на историческое бессилие и выключенность из творчества действенной любви: «всем этим благороднейшим и богатейшим дарам, которыми даже часто бывает награжден человек, недоставало одного только последнего дара — именно: гения, чтобы управить и направить все это могущество на правдивый, а не фантастический и сумасшедший путь деятельности, во благо человечества!»
В логике Достоевского без «последнего удара» любви человек есть, говоря словами апостола Павла, «медь звенящая, или кимвал звучащий», а его свобода и творчество лишены положительных сил добра и света, выдвигают на передний план «недоделанных» и «недосиженных» людей, господство которых направляет мир по пути духовного эгоизма, тщеславия, завистливого соперничества, конкурентной борьбы.
В одной из статей о Достоевском Владимир Соловьев сформулировал принципиальный вывод, который относился не только к автору «Братьев Карамазовых», но и к автору «Евгения Онегина» и который, можно сказать, совершенно не воспринимается интенсивно-поверхностным сознанием современного человека: «Пока темная основа нашей природы, злая в своем исключительном эгоизме и безумная в своем стремлении осуществить этот эгоизм, все отнести к себе и все определить собою, — пока эта темная основа у нас налицо — не обращена — и этот первородный грех не сокрушен, до тех пор невозможно для нас никакое настоящее дело и вопрос что делать не имеет разумного смысла. Представьте себе толпу людей слепых, глухих, бесноватых, и вдруг из этой толпы раздается вопрос: что делать? Единственный разумный здесь ответ: ищите исцеления; пока не исцелитесь, для вас нет дела, а пока вы выдаете себя за здоровых, для вас нет исцеления». Продолжая свою мысль, философ подчеркивал, что истинно плодотворное дело и духовный рост возможны лишь тогда, когда в природе человека есть положительные силы добра и света, которых нет без Божественной благодати. И неудивительно, что вопросы «что делать?» получали на практике тупиковые ответы, ибо они ставились и решались в границах не преображенной, остающейся «темной основы нашей природы».
При отсутствии действительно положительных сил добра и света интеллектуальные лидеры оказывались (и оказываются) в положении слепых поводырей, не способных увидеть скрытое иррациональное содержание рассудочных теорий, подспудные болезни здравого смысла, опасную активность не познавшего собственной ограниченности разума, утопичность любых социальных преобразований при опоре на эгоистические начала.
Без просветления и преображения «темной основы нашей природы» благодатной любовью «свободный» человек становится рабом своих собственных страстей, а его историческое творчество направлено не на внутреннее самосовершенствование, а на внешнее господство над природой и людьми при последовательно снижающемся качестве душевно-духовной жизни. В последнее время все чаще сравнивают отдельные страны или все человечество в целом с кораблем, чей курс не имеет осознанной цели. Известный физик Вернер Гейзенберг говорит, например, о непрерывно совершенствуемом и перегруженном железными и стальными конструкциями судне, компас которого указывает уже только на центр его собственной массы. Следовательно, необходимо решать, идти ли прежним путем, бесконечно совершенствуя судно и компас, или выкинуть компас и снова смотреть на звезды. Мысль Гейзенберга естественно продолжить вопросом: а какое решение может принять человек изнутри душевно-духовного состояния, характеризующегося постоянно снижающимся качеством, о чем человек к тому же не подозревает?
Гегель заметил однажды, что если в голове нет идеи, то глаза не видят фактов. Продолжая его суждение, можно сказать, что если нет любви в сердце, то ум проходит мимо сокровенных значений в наблюдаемых явлениях. «Без любви вы ничего не сознаете, а с любовью сознаете многое», — настаивал Достоевский. «Нет истины там, где нет любви», — утверждал Пушкин. Любовь как познавательная категория тесно связана в русской культуре с любовью как высшим состоянием человеческого сознания: без обретения последнего самые высокие творческие побуждения пригибаются к земле «темной основой нашей природы».
Именно к такому выводу приводит нас и внутренняя логика пушкинского искусства. Его надлежащее осмысление способно приобщить нас к пушкинской мудрости (и дать ключ к ней), расширить и углубить горизонты нашего мышления, в своей «свободе» и в своем «творчестве» все более оказывающегося в плену узких экономических целей и утилитарных задач. К нам вполне применимы слова, сказанные еще в середине XIX века выдающимся современником Пушкина И.В.Киреевским, писавшим о «полускотском равнодушии ко всему, что выше чувственных интересов и торговых расчетов», и с известной долей фатализма отмечавшим: «Одно осталось серьезно для человека — это промышленность, ибо для него уцелела одна действительность бытия: его физическая личность. Промышленность управляет миром без веры и поэзии. Она в наше время соединяет и разделяет людей; она определяет отечество. Она обозначает сословия, она лежит в основании государственных устройств, она движет нравы, дает направление наукам, характер — образованности; ей поклоняются, ей строят храмы, она действительное божество, в которое верят нелицемерно и которому повинуются».
И чем сильнее влияние этого «божества», тем очевиднее жизнь человека превращается в своеобразный экономико-потребительский флюс, как бы съедающий его духовные и душевные силы. Пушкин же, напротив, в своем творчестве постепенно освобождался от всякого «греха одностороннего» — от мировоззренческой предвзятости и идеологического сектантства, политических пристрастий и юношеского фрондерства, атеистической воинственности и ложного мистицизма. Очищая и углубляя свое духовное зрение, поэт начинал видеть полноту и сложность предметов и явлений, осознавать их объективное место в иерархическом устройстве мироздания.
Если мы внимательно присмотримся к происходящему вокруг, то будем вынуждены признать, что живем в эпоху антипушкинского, несвободного сознания, поскольку принятие низшего за высшее (и даже агрессия низшего на высшее) становится негласной нормой существования. Общественные отношения опять выстраиваются с опорой на низшие силы в человеке — своекорыстие, тщеславие, зависть, сребролюбие и так далее; высшие же силы, составляющие суть подлинной свободы (честь, достоинство, совесть, милосердие, любовь) угнетаются и иссушиваются в «цивилизованном обществе», превращаются в условную шелуху, едва прикрывающую наготу торжествующего цинизма. Нынешние властители дум почти с религиозным трепетом твердят о правовом государстве, демократии или рынке (показательный пример принятия низшего за высшее, превращения средства в цель), отказываясь видеть оборотные стороны этих фетишей, качественно анализировать душевно-духовное состояние личности. В пылу неофитского первооткрывательства и наивно-пристрастной идеализации относительных ценностей «цивилизованного общества» за бортом осознания оказываются процессы, снижающие высоту духовных запросов и уводящие волю в рассудочно-торгашеские низины.
В ситуации такой невменяемости Пушкин может преподать нам своеобразный урок мудрости и трезвости, необходимости «терпеть противуречие», ясно видеть изнанку пропагандируемых идей. С середины 1820-х годов происходит своеобразная христианизация поэта, которая и явилась основой осознания им «гармонической правильности распределения предметов» — понимания совести как божественного голоса в человеке, святости, милосердия и любви как высшего состояния души, а поэзии как пророческого служения («Пророк»). С обретением православной почвы (образы Пимена, Патриарха и Юродивого в «Борисе Годунове») к Пушкину пришла истинная умудренность, чуткость нравственного слуха и способность безошибочного различения добра и зла, высшего и низшего.
Пушкин стремился, если воспользоваться здесь словами Достоевского, постичь «тайну человека» и творимой им истории, а также вырабатывал и совершенствовал способы беспристрастного, многостороннего и живого выражения глубинных жизненных противоречий:

Описывай, не мудрствуя лукаво,
Все то, чему свидетель в жизни
будешь…

Не мудрствуя лукаво — значит не перекрывая авторским голосом голосов участников драмы жизни и не давая им спасительных рецептов, умея разглядеть «темную основу нашей природы» с ее страстями и неизбывными парадоксами. Только тогда наступает «момент истины»:

И внял я неба содроганье,
И горний ангелов полет,
И гад морских подводный ход,
И дольней лозы прозябанье…

В результате у Пушкина стало вырабатываться, говоря словами Гоголя, нечто подобное «многостороннему взгляду старца». Этим «взором ясным» поэт открыл для себя «силу вещей» и «вечные противоречия существенности», тайную власть беса «гордости ужасной» и «волшебного демона» сладострастия, невидимо, но мощно присутствующих в человеческой жизни и бросающих на нее искажающую и повреждающую тень. В последних глубинах человеческой души поэт прозревал борьбу «гадов» и «ангелов», «натуры» и «идеала», которая незримо питает и окрашивает противоречивый ход истории, вносит непредсказуемые повороты в поведение людей. Именно в извивах сердечно-волевых движений, имеющих неуловимую для строгого рассудка пластику, рождаются бытийные силы, двигающие «живую жизнь», придающие ей многообразные формы (социальные институты, философские системы, наука, цивилизация). К истокам этих корневых начал, где завязываются «маленькие трагедии» человеческого существования и образуются феномены славы, власти, гордости, тщеславия, зависти, счастья, свободы, наслаждения, мужества, страха, скуки, тоски, и было направлено внимание зрелого Пушкина. Он отчетливо видел, что накопление культурных ценностей не освободило людей от «сомнительных и лживых идеалов» власти и наслаждения, так прочно укорененных в глубине человеческой природы и постоянно препятствующих гармонизации отношений между людьми. Напротив, в «шуме бытия» он различал нарастающий гул разрушительных инстанций, со всей пристальностью рассмотренных в «Маленьких трагедиях», где перед читателем проходят разные страны и эпохи, порожденные западной цивилизацией человеческие типы, за внешним блеском которых скрываются цинично-эгоистические мотивы поведения и уязвимое нравственное содержание.
Пушкин одним из первых подметил оборотную сторону буржуазного «прогресса», втискивающего сознание человека в границы сиюминутных эгоистических интересов. «Наш век торгаш», — с сожалением констатировал он, одновременно раскрывая теневую сторону «революционного» лозунга «Свобода, равенство, братство». Устами одного из своих персонажей Пушкин вопрошает: «Разве народ английский участвует в законодательстве? Разве власть не в руках малого числа? Разве требования народа могут быть исполнены его поверенными?» И далее об «оттенках подлости», отличающих один класс от другого, о раболепном поведении «Нижней камеры перед Верхней; джентльменства перед аристократией; купечества перед джентльменством; бедности перед богатством; повиновения перед властию…» Демократия в США, подчеркивал Пушкин, предстала «в ее отвратительном цинизме, в ее жестоких предрассудках, в ее нестерпимом тиранстве. Все благородное, все возвышающее душу человеческую — подавлено неумолимым эгоизмом и страстью к довольству…» Одно из проявлений «демократической тирании» — «укороченное» просвещение, замыкающее сознание на сиюминутных утилитарных проблемах. Такой подход Пушкин называл «слабоумным изумлением перед своим веком», «слепым пристрастием к новизне», «полупросвещением». Поэт, исключавший себя из числа «подобострастных поклонников века», находил и более суровые слова: «Дикость, подлость и невежество не уважают прошедшего, пресмыкаясь перед одним настоящим».
В.Г.Белинский удивлялся тому, что «великий поэт видит зло в успехах просвещения» и утверждает, что «нам не впрок пошли науки». В недоумении критика проявилась суженность его духовного кругозора, подмеченная Пушкиным: «Если бы с независимостью мнений и остроумием своим соединил он более учености, более начитанности, более уважения к преданию, более осмотрительности, — словом, более зрелости, то мы бы имели в нем критика весьма замечательного».
Конечно, Пушкин отрицал не истинное просвещение, а торжество надвигающегося «полупросвещения», названного позже Достоевским «полунаукой», жрецы и рабы которой есть «самый страшный бич человечества», изгоняющий из души «любовь к родному пепелищу» и к «отеческим гробам», «заветные предания» традиций и идеалов и тем самым закрепляющий власть «темной основы нашей природы». Между тем, по убеждению Пушкина, только проникновенное освоение уроков отечественной и мировой истории, «таинственной игры», где «мечутся смущенные народы» и «высятся и падают цари», а кровь людей багрит алтари «то гордости, то славы, то свободы», позволяет достойно «нести бремя жизни, иго нашей человечности», поддерживая в мире энергию любви и добра, без чего нет подлинных свободы и культуры, предполагающих творческое преображение внутреннего человека в духе христианской любви.