 |
| Московский журнал | Г. Антюхин, А. Зверев, Л. Зверева | 01.10.2001 |
В год 60-летия начала Великой Отечественной войны мы продолжаем публиковать боевые воспоминания ее участников. Коротко представим авторов.
Лидия Ивановна Зверева — доктор филологических наук, профессор кафедры русской литературы Елецкого государственного педагогического университета.
Ее муж, Андрей Дмитриевич Зверев, — доктор филологических наук, профессор кафедры современного русского языка того же университета.
Георгий Владимирович Антюхин — доктор филологических наук, профессор кафедры истории журналистики Воронежского университета.
«Когда-нибудь мы вспомним это,
и не поверится самим…»
Л.И.Зверева
Эти строки известной песни неизменно приходят на ум, когда я думаю о Великой Отечественной…
В канун войны чувство патриотизма в обществе было очень сильным. Несмотря на драматизм эпохи, Родина для каждого из нас стояла превыше всего. В 1941 году на ее защиту поднялся весь народ — не зря пели о войне «народной, священной». Наш девятый класс почти в полном составе ушел на фронт — в том числе и я, хотя мы, еще дети, мобилизации и не подлежали.
Школа в городе Красном Лимане Донецкой области, где я училась, находилась у самой железной дороги. Из окон мы видели, как один за другим в сторону фронта мчались воинские эшелоны, а им навстречу, в тыл — санитарные поезда с ранеными. С одним из них уехали однажды на передовую Валя Зайцева, Лара Недоклепа, Аня Капшук. Их пример заразил остальных — все рвались в бой.
Фронт быстро приближался к Донбассу. В сентябре 1941 года в школе расположился военный госпиталь. Занятия прекратились, и мы стали ухаживать за ранеными. Вскоре советские войска вынуждены были отойти дальше на восток. Немцы стояли уже у самого города. Я больше не раздумывала — попросилась в одну из отступающих частей санитаркой санвзвода.
Летом 1943 года в битве на Курской дуге решался исход войны. В середине июля войска Второго Украинского фронта, в составе которых мне пришлось воевать, с тяжелыми боями продвигались вперед между Белгородом и Харьковом. Форсировали Северский Донец в районе Святогорска, выбили немцев с удобных позиций в береговых пещерах древнего монастыря и с боями же двинулись дальше по равнине.
День 3 августа 1943 года, ставший моим последним фронтовым днем, я не забуду никогда. Во время короткой передышки перед величайшей в истории битвой шла интенсивная подготовка к броску на запад. В штабах совещались командиры. Нас, сидевших в окопах, готовили психологически. Каждый боец знал, что предстоит решающее сражение, от которого зависит судьба Родины. И все же я, девчонка, даже вообразить не могла, что всем нам предстоит. По-детски верилось: ничего со мной не случится, роковая пуля пролетит мимо…
Утро 3 августа началось с грандиозной артподготовки. Враз загрохотали тысячи орудий, заработали «Катюши», полетели на бреющем полете самолеты-штурмовики — все это через наши головы обрушилось на немецкие позиции. Мы вжимались в землю, каждая минута казалась вечностью, было ощущение: этот огненный ад не кончится никогда. Можно было себе представить, что творилось на немецких позициях… И ужас отступал перед гордостью за нашу армию, порождавшей уверенность: мы победим.
Наконец прокатилась команда: «Вперед!» Я, как и все, выскочила из окопа и мгновенно поняла, что артподготовка далеко не до конца подавила огневую мощь немцев. Мы наткнулись на яростное сопротивление. В первые же минуты атаки справа от меня осколком немецкой мины раскроило череп парнишке — накануне вечером он принес в окопы почту, решил остаться до утра — а утром встретил свою смерть. Я бежала сквозь дым, панически боясь отстать от цепи и потеряться в этом кошмаре. Слева упал капитан Вяткин, наш командир. Быстро перевязала ему рану, и мы вновь устремились вперед. Вдруг — взрыв мины. Мне обожгло ноги. Однако я не остановилась. Земля вокруг буквально кипела от пуль и осколков, рвалась в клочья. Вдобавок — неимоверная жара. В общей оглушительной какофонии очередного взрыва я не услышала: что-то ударило в голову, лицо мгновенно залилось кровью — я упала как подкошенная и потеряла сознание…
Пришла в себя, когда меня перевязывали. Мимо выползал из боя пожилой солдат, раненный в руку и щеку. Мой спаситель крикнул ему: «Доставь девчонку в санвзвод! Тащи ее вдоль этого провода, — добавил он, — попадете на наш командный пункт, там вами займутся», — и побежал на линию огня.
Командный пункт оказался обыкновенным окопом, в котором находилось всего два человека и телефон. Нам указали, где санвзвод. Идти я не могла, солдат донес меня до пещеры под обрывом, где раненым оказывали первую медицинскую помощь перед отправкой в тыл. Мучила жара, боль приобрела характер общей слабости. Просила пить, но врач запретил. Когда он вышел из пещеры, я все же отхлебнула у кого-то глоток — и тут же потеряла сознание.
Очнулась на телеге. Потом ехали на грузовой машине. Медицинская карта раненого, оформляемая в санвзводе при черепном, как у меня, ранении, имела красную диагональную полосу, что означало срочную эвакуацию. Действительно, задержки нигде не было. Вечером грузовик остановился у полевого госпиталя на краю какого-то селения. После передовой я оказалась в сказке: закатное солнце, мирная тишина, зеленый, будто нарисованный, луг, спокойные, в чистых халатах, люди, по-домашнему ужинавшие на вольном воздухе… Здесь врач осмотрел меня, предложил поесть, но я не смогла. Уже с другой машиной отправилась дальше. К ночи прибыли на железнодорожную станцию. Нас разместили в разбитом здании вокзала, пол которого был застелен соломой. Носилки с ранеными стояли по всему огромному залу с выбитыми стеклами. Гуляли ледяные сквозняки. Ночью я замерзла и начала пищать: «Мне холодно!» С соседних носилок донеслось: «А ты укройся соломой». Одной рукой (вторая не двигалась) нагребла на себя соломы и кое-как согрелась.
Утром нас погрузили в теплушки санитарного эшелона. Никакого тепла там, конечно, не было. По обе стороны шли двухъярусные нары. Поскольку я была маленькая и легкая, мои носилки поставили на второй ярус.
Ехали двое суток. Никто из медиков раненых не сопровождал. Никакого ухода, никакой еды. Мы не роптали, отлично понимая, что для этого попросту не хватает людей — они нужны на передовой.
Фронт грохотал совсем рядом. В первую же ночь пути на каком-то перегоне немцы обнаружили нас и начали бомбежку. Поезд остановился. Раненые, кто мог, выскакивали из вагонов и бросались врассыпную. Я не то что бегать — встать-то не могла и с ужасом ждала, когда очередной взрыв накроет наш вагон. Дождалась! Вздрогнула земля, вагон сильно качнуло. Лежавший слева солдат, почти до пояса замурованный в гипс, чуть приподнялся — и тут же был насмерть сражен осколком в голову.
Когда все стихло, стали собирать убитых и сзывать разбежавшихся. К счастью, пути оказались не поврежденными. Долго не могли найти паровозного машиниста, со страху удравшего Бог знает куда. Наконец двинулись дальше.
Следующей ночью прибыли в город Россошь Воронежской области — конечный пункт маршрута. Нас выносили из вагонов местные жители, собравшиеся к эшелону в огромном количестве. Никогда не забуду испытанного тогда чувства благодарности к этим людям.
Ждать, когда отвезут в госпиталь, пришлось долго — машин не хватало. Вся привокзальная площадь была уставлена носилками с ранеными. Я подняла голову и вздрогнула: казалось, в лунном свете передо мной простирается древнее русское поле после побоища.
Мне предстояла трепанация черепа. Оперировал знаменитый нейрохирург профессор Кессель. Как он оказался в Россоши? Пути войны неисповедимы… В любом случае мне крупно повезло.
Первые три недели врачей занимало в основном мое черепное ранение. По сравнению с ним ранения руки и ноги казались мелочью. Между тем осколки костей в этих ранах позже дали себя знать. Это случилось после эвакуации в глубокий тыл — в город Балашов Саратовской области. Здесь занялись наконец моими руками и ногами. Постепенно я начала вставать. Дальнейший путь лежал в Тбилиси — во фронтовой женский госпиталь.
В Тбилиси лечилась долго. Из раны на лбу выходили костные осколки, она не заживала. Нога перестала разгибаться. Помогли горячие ванны и массаж. Нога выпрямилась. А вот рану на лбу врачам так и не удалось одолеть: она продолжала выделять осколки костей. Вдобавок начало расти образование, именуемое в народе «диким мясом». В таком состоянии меня и выписали — с забинтованной незажившей раной. После черепного ранения полагался отпуск на два месяца, и я отправилась домой, в Донбасс. Поезда ходили от случая к случаю, притом только товарные. От Тбилиси до родной станции Нырково Луганской области добиралась две недели. Денег не было ни копейки, в госпитале получила сухой паек всего на три дня. Последние 40 километров брела пешком — пути разрушены, автобусов и машин и в помине нет. Как потом оказалось, эти 40 километров я шла по минному полю, на котором успел вырасти чертополох в два человеческих роста и которое только начали разминировать наши саперы. Однако судьба смилостивилась надо мной, и я наконец ступила на порог разбитого снарядами отчего дома, обняла измученных войной и оккупацией родителей и сестру…
Когда отпуск закончился, я пошла в военкомат. Оттуда меня направили на медицинскую комиссию. Фронт между тем откатился далеко на запад. Врачи сказали: «Пусть теперь воюют мужчины, ты и так много сделала, теперь иди доучиваться в школу». Демобилизована я была в апреле 1944 года как инвалид Великой Отечественной войны. Папа сказал: «Через месяц начнутся выпускные экзамены в 10-х классах. Тебе надо окончить школу сейчас, чтобы не терять год».
И я доучилась, получила аттестат, поступила в Харьковский государственный университет на русское отделение филологического факультета, вышла замуж, родила сына, окончила аспирантуру в Черновицком университете на кафедре русской литературы, защитила кандидатскую, потом докторскую диссертацию, получила звание профессора. В Черновицком университете проработала 40 лет. После распада Советского Союза в вузах Украины началось резкое сокращение объема преподавания русского языка и литературы. Мы с мужем, Андреем Дмитриевичем Зверевым, тоже профессором-русистом, вынуждены были искать работу в России. В 1993 году приняли приглашение ректора Елецкого пединститута (ныне — государственный педагогический университет) и переехали в Елец. Было нелегко. Но помогла фронтовая закалка. Впрочем, это уже совсем другая история.
Впереди была целая жизнь…
А.Д.Зверев
Родился я 12 июля 1924 года в селе Петровка Вторая Александровского района Донецкой области в семье крестьянина. Отец, Зверев Дмитрий Александрович, окончил церковноприходскую школу, воевал в 1914—1917 годах, дослужился до звания фельдфебеля. Мать, Зверева Горпина Емельяновна, в девичестве Сакулина, была родом из соседнего села Никольское.
Петровка Вторая (раньше — Виноградово, по фамилии здешнего помещика) расположена на границе Донецкой, Харьковской и Днепропетровской областей. Две трети жителей — русские, переселенцы из Курской области (Зуевы, Журавлевы, Винокуровы, Трошины, Шилкины, Ходины), остальные — украинцы (Десенки, Зелики, Коваленки, Мирошниченки, Чередниченки), выходцы с Полтавщины. Окрестные села — Никольское, Полтава, Гедино, Ивановка и другие — украинские, и лишь одно — Знаменовка, расположенное в трех километрах от Петровки, — русское.
Семья наша была смешанной: дед по отцовской линии — украинец, бабушка — русская, не знавшая ни одного украинского слова. Моя мать совсем не говорила по-русски. В семье, как и в селе в целом, общались на весьма своеобразном наречии — используя по большей части украинские слова, но в русском произношении: «Шо ты гаворыш?», «Якой ты швыдкий!», «Пайдем на рэчку?»
В Петровке Второй была только начальная школа. Средняя же находилась в районном центре Александровке, в 12 километрах от Петровки. Учась там, я жил на квартире и каждую субботу пешком отправлялся домой.
В начале июня 1941 года мы получили аттестаты зрелости, а несколько дней спустя на нашу страну напала гитлеровская Германия. Уже в октябре в селе появились немцы. Дико и странно было видеть здесь людей в грязно-зеленой форме, которые вели себя как «освободители», но в то же время нещадно мародерствовали. За первой волной немцев нахлынула вторая. Эти начали создавать полицейские участки, охотиться на коммунистов и комсомольцев. Агитируя за частную собственность, колхозы тем не менее разгонять не спешили: так удобнее было управлять населением.
Весной 1942 года линия фронта приблизилась к нам вплотную и на какое-то время стабилизовалась по реке Самаре: на северном берегу были наши, на южном — немцы. Жителей Петровки выгнали из села. Побросав в тачку самое необходимое, мы ушли на хутор Ново-Петровский, лежавший в 5−6 километрах от Петровки.
В октябре 1942 года немцы собрали со всего района молодых людей в возрасте 16−17 лет и отправили сначала в Краматорск, затем в Славянск и Константиновку — изолировали, чтобы исключить возможность пополнения рядов Советской Армии. В начале 1943 года нас погнали пешком на Запорожье. Оттуда — эшелоном в город Шацк, районный центр Волынской области, и расселили по баракам. Вскоре мы узнали, что в окрестных лесах действуют партизаны. Несколько парней, в том числе и я, совершили побег с целью присоединиться к одному из отрядов. С большими трудностями, с помощью местного населения удалось установить контакт с отрядом имени Жукова. Нас долго проверяли, затем приняли. Через месяц командование отряда решило напасть на гарнизон Шацка. Операция прошла успешно: освободили всех наших товарищей, уничтожили несколько десятков немцев, захватили оружие, боеприпасы, обмундирование, продукты. Боевое крещение прошло успешно, мы стали полноправными партизанами.
В нашем регионе действовало сначала два партизанских отряда — имени Жукова и имени Ворошилова. Вскоре появился еще один — имени Зеленина. Это связано с тем, что приток людей в партизаны в начале 1944 года заметно увеличился. Три отряда составили партизанскую бригаду, которой присвоили имя В.И.Ленина. Комбригом был назначен капитан Катков. Бригада наносила фашистам большой урон. Было пущено под откос свыше 20 воинских эшелонов, разгромлены десятки хорошо укрепленных гарнизонов. Все это находило отражение в «стенной» газете отряда имени Зеленина, которую выпускал я.
Однажды разведчики доложили: в направлении одного из хуторов движется группа немцев и мадьяр численностью свыше 50 человек, хорошо вооруженных (на подводах везли минометы, тяжелые пулеметы). Командование распорядилось устроить им засаду и уничтожить. Выделили две роты. Мы заняли удобную позицию. Когда появился противник, открыли огонь, потом бросились в атаку. Передо мной оказался громадный мадьяр, вооруженный длинной винтовкой со штыком. Я схватил обеими руками его винтовку и рванул на себя. К моему удивлению, тот не сопротивлялся, выпустил оружие и поднял руки. Мы взяли в плен одиннадцать человек — все мадьяры. По пути в отряд они не переставая твердили: «Гитлер капут» и жестами давали понять о готовности воевать против немцев. Но в штабе распорядились по-другому: на следующий день пленных расстреляли. Мне их было жаль, особенно «моего» великана. С другой стороны, кто мог дать гарантию, что в критической ситуации мадьяры не ударят нам в спину? На войне как на войне…
Я пробыл в отряде девять месяцев. За это время мы уничтожили железнодорожный состав, освободили сотни людей, угонявшихся в Германию, захватили легковую машину с ценными документами, отправленными затем в Москву, разгромили полицейские участки в нескольких крупных селах.
1 августа 1944 года партизанский отряд имени Зеленина оказался в тылу наступавших советских войск. После ряда совместных с ними операций его расформировали. Меня направили в запасной полк, а через месяц — на фронт (Второй Белорусский). Практически сразу я попал в бой, был тяжело ранен и эвакуирован в город Боржоми, где пролежал в госпитале более полугода, перенес две серьезные операции. День Победы встретил в Тбилиси.
В Петровку вернулся в середине мая 1945 года. Мне было 20 лет. В октябре 1945 года поступил на филологический факультет Харьковского госуниверситета. Впереди была еще целая жизнь…
Дорогами войны по пушкинским местам
Г. В.Антюхин
Последняя довоенная осень в Воронеже — теплая, ласковая, солнечная. В голубом чистом небе — ни облачка. Сады и парки горят золотом и багрянцем. Падают на асфальт зрелые каштаны. Все семьи еще вместе, все отцы и старшие братья пока живы…
Я вышел из дома и направился к вокзалу, откуда мы с товарищем уезжали в далекую Ригу учиться в военной школе. Было мне восемнадцать лет.
19 июня 1941 года курсанты школы в полном составе выехали на «учения» в Литву, поближе к границе. Здесь на случай военных действий уже успели подготовить укрытия, наладить связь. Днем мы строили фортификационные сооружения, ночью их охраняли.
В ночь на 22 июня 1941 года мне как раз довелось стоять на посту. Едва рассвело, высоко в небе загудел самолет. Очень скоро я убедился: не наш!
Началось отступление. Из Прибалтики потянулись беженцы. Каждый день — обстрелы и бомбежки.
29 июня мы находились чуть южнее городка Остров близ Пушкинского заповедника. Дальше двинулись на Псков, минуя Тригорское, Михайловское, Новоржев — святые пушкинские места. Утром 3 июля вышли на широкий зеленый луг Завеличья, на лодках переправились через реку Великую и высадились у былинных стен Псковского кремля.
В Пскове пробыли несколько дней. Все здесь связано с именем Пушкина, исходившего город вдоль и поперек. В ту пору он создавал трагедию «Борис Годунов"…
В середине июля наши части «потеряли» противника. Это грозило непредсказуемыми последствиями. Нас, четырех курсантов, вызвал к себе батальонный комиссар Савин — герой гражданской войны, еще тогда награжденный орденом Красного Знамени, и поставил задачу: вести разведку, следуя в направлении Новоржева, ближайшего к Михайловскому городка (верст 30 от пушкинских владений).
Пешком идти далеко. «Мобилизовали» какую-то фанерную полуторку с надписью на борту «Хлеб». Доехали на ней до Новоржева, не встретив ни одного немецкого солдата. Город невзрачный, с единственной, по сути, улицей. Пушкин посвятил Новоржеву шутливое стихотворение:
Есть в России город Луга
Петербургского округа;
Хуже не было б сего
Городишки на примете,
Если б не было на свете
Новоржева моего.
Мы остановили машину на окраине, у водопроводной колонки, из которой беспрестанно текла вода. Видим, идет старушка с ведром.
— Бабушка, где тут наши?
— Ваши, — отвечает старушка, — не знаю где, а ихние вон на том конце улицы обедают…
И правда, стоят два танка, рядом немцы что-то едят и пьют. Что ж, задание выполнено: враг обнаружен. Развернули полуторку и понеслись, выжимая из нее все, что можно.
Новоржев в ходе боевых действий был полностью уничтожен, а после войны отстроен заново. Я храню фотографию старого Новоржева, глядя на которую, живо вспоминаю горячее лето сорок первого.
Вскоре линия фронта здесь стабилизировалась. Я побывал во многих населенных пунктах, помнящих Пушкина: Порхов, Дно, Дедовичи, Локня. В Боровичах одно время находился наш госпиталь.
2 декабря мне присвоили первое офицерское звание — младший лейтенант — и направили в Москву. Прибыл туда рано утром 5 декабря. В первый же день купил томик стихов А.С.Пушкина. Он прошел со мной фронтовыми дорогами от Москвы до Берлина. И теперь стоит в моем кабинете на самом почетном месте.
