 |
| Московский журнал | Е. Болдина | 01.04.2001 |
11 июня 1863 года на своей даче вблизи Москвы скончался Матвей Александрович Дмитриев-Мамонов. С его смертью пресекся один из древнейших и знатнейших родов России. Судьба много дала ему при рождении, но она же и отняла у него практически все…
Матвей Александрович Дмитриев-Мамонов родился 14 сентября 1790 года. Его отец — граф Александр Матвеевич, кратковременный фаворит императрицы Екатерины II, — гордился своим родством с убиенным в Угличе царевичем Димитрием. Мать — княжна Дарья Федоровна Щербатова — была не менее знатна. Вспыхнувшая между молодыми людьми страсть послужила причиной их удаления от двора. Императрица сама убрала к венцу свою фрейлину, одновременно распорядившись, чтобы новобрачные ехали жить в Москву и не попадались более ей на глаза.
В семье Мамоновых родилось четверо детей: Матвей, Федор, Анна и Мария; Федор и Анна умерли рано; в 1801 году скончалась Дарья Федоровна, а через два года — граф Александр Матвеевич; дети и их огромное состояние (более 8000 душ крестьян и на миллион рублей недвижимости) поступили под опеку деда, Матвея Васильевича Дмитриева-Мамонова.
Незаурядные способности молодого графа Матвея Александровича проявились рано и ярко. В 1807 году он по протекции своего дальнего родственника поэта И.И.Дмитриева получил чин камер-юнкера, а в 1811 году стал обер-прокурором 6-го (Московского) департамента Сената. В 1811—1812 годы в журнале «Друг Юношества» М.А.Дмитриев-Мамонов опубликовал цикл стихотворений, свидетельствующий о несомненном литературном даровании автора.
Однако столь же рано и ярко проявился крайне самолюбивый и неуступчивый нрав Матвея Александровича. Служивший под его началом некий чиновник был обвинен в написании пасквильных стихов на ряд известных в столице личностей и по приказу тогдашнего главнокомандующего графа И.В.Гудовича без согласования с обер-прокурором был посажен под арест, что вызвало у последнего вспышку гнева. В общем собрании Сената Дмитриев-Мамонов в резкой форме потребовал у главнокомандующего объяснений. Это происшествие получило широкий резонанс и повлекло за собой письменный выговор графу от имени императора Александра I.
Наступил 1812 год. 6 июля был подписан Высочайший Манифест об организации ополчения. В ночь с 11 на 12 июля император Александр I прибыл в первопрестольную. Спустя несколько дней в Слободском дворце состоялась его встреча с московским дворянством и купечеством, после которой он писал председателю Государственного совета графу Н.И.Салтыкову: «Денег дворяне жертвуют до 3 млн., купечество же слишком до десяти». Граф Мамонов объявил, что до окончания войны будет тратить на военные нужды все свои доходы, оставляя на личные издержки ежегодно лишь по 10 тысяч рублей. Александр I поблагодарил М.А.Дмитриева-Мамонова и предложил ему сформировать кавалерийский полк на его средства.
Современники по достоинству оценили патриотический порыв М.А.Дмитриева-Мамонова: «Граф Мамонов превзошел их (московских дворян. — Е.Б.) величием своих пожертвований…» (Н.И.Тургенев). А.С.Пушкин пишет в неоконченном романе «Рославлев»: «Приезд Государя усугубил общее волнение. Восторг патриотизма овладел наконец и высшим обществом. Гостиные превратились в палаты прений. Везде толковали о патриотических пожертвованиях. Повторяли бессмертную речь молодого графа Мамонова, пожертвовавшего всем своим имением. Некоторые маменьки после того заявили, что граф уже не такой завидный жених, но мы все были от него в восхищении"1.
29 июля 1812 года М.А.Дмитриев-Мамонов зачисляется на военную службу, а в августе начинает формировать казачий полк — частью из своих крестьян, а частью из наемников. Военное дело было ему совершенно незнакомо, и потому полковым командиром стал «известный… в прежних войнах» с Наполеоном князь Борис Антонович Святополк-Четвертинский, который предложил вступить в полк свояку, князю Петру Андреевичу Вяземскому (писавшему впоследствии об этом времени: «рифмы прочь, и перья в папку, и долой мой модный фрак, я надел медвежью шапку, я мамоновский казак»). Несмотря на огромные труды, формирование полка затянулось: к 19 августа в его составе числилось всего 56 штаб- и обер-офицеров, 59 юнкеров, 186 рядовых и насчитывалась только 81 лошадь. Обмундирования, конской сбруи, обозов не было вовсе. В результате 1-й Московский казачий полк так и не принял участия в боевых действиях. Зато в Бородинском, Тарутинском (6 октября) и Малоярославецком (12−13 октября) сражениях отличился его шеф. «Употреблен был во время нескольких сражениев по кавалерии с разными поручениями в самых опасных местах, которые исполнил с отличием и храбростию, как наидостойнейший офицер, заслуживший особенное замечание, чем и был мне совершенным помощником», — сказано про графа Мамонова в представленном генералом Ф.П.Уваровым наградном списке офицеров ополчения. В декабре 1812 года М.А.Дмитриев-Мамонов был пожалован золотой саблей «За храбрость».
12 марта 1813 года казачий полк переформировали в «уланский генерал-майора графа Дмитриева-Мамонова полк"2, который до апреля находился на квартирах в Ярославской губернии, а потом в Серпухове. Предложение управляющего Военным министерством князя А.И.Горчакова о размещении мамоновского полка в Москве было решительно отвергнуто Ростопчиным, ссылавшимся на переполненность Хамовнических и Екатерининских казарм и выражавшим опасения, что «с водворением оного в Москве возникнут снова беспорядки, воровство, чему уже много было примеров"3. Действительно, в Серпухове казаки отличились буйством и притеснением обывателей. Было даже начато следствие, не согласившись с выводами которого М.А.Дмитриев-Мамонов назвал серпуховского городничего «наглейшим оболгателем».
В середине лета, к радости местных жителей, полк выступил наконец из Серпухова в город Слоним Гродненской губернии; в 1814 году получил боевое крещение и дошел до французского города Форлуи, после чего был окончательно расформирован. Его шефа сначала прикомандировали к начальнику 2-й конно-егерской дивизии, затем велели состоять по кавалерии. В это время совместно с М.Ф.Орловым Матвей Александрович основал тайную преддекабристскую организацию «Орден русских рыцарей», написав программный ее документ «Пункты преподаваемого во внутреннем ордене учения». Среди «пунктов» — ограничение самодержавия посредством Сената, введение военного книгопечатания, а также откупа и соляной монополии, упразднение университетов и учреждение вместо них в обеих столицах обсерваторий, ботанических садов, публичных библиотек и зверинцев, уменьшение числа монастырей; самое же главное — «лишение иноземцев всякого влияния на дела государственные» и «конечное падение, а если возможно, смерть иноземцев, посты занимающих» («иноземцами» не считались только потомки иностранцев в третьем колене, предки которых исповедовали православную веру, служили российскому престолу и являлись российскими подданными). Другой разработанный им документ — «Краткие наставления русским рыцарям» — Матвей Александрович даже опубликовал в 1816 году в количестве 25 экземпляров без цензурного дозволения4.
В 1819 году граф Дмитриев-Мамонов вышел в отставку по болезни и поселился в своем имении Дубровицы, когда-то принадлежавшем князьям Голицыным и подаренном матушкой-императрицей графу Александру Матвеевичу, где повел жизнь совершенно затворническую: ни он ни к кому не ездил, ни у него никто не бывал. Даже слуги почти не видали графа: по заведенному порядку в одни и те же часы ему подавали завтрак, обед и ужин, меняли белье и платье, но сам он в комнатах не появлялся, отдавая распоряжения в письменном виде. Имение превратилось в настоящую крепость — с мощными стенами и башнями. Осенью 1823 года Матвей Александрович опасно заболел. С большим трудом уговорили его приехать в Москву, где собрался консилиум известнейших врачей: Альбини, Мудров, Скюдери. Сохранилось описание внешности графа того периода: «Он и страшен, и прекрасен; волосы локонами висят, борода три года не брита».
Толки о странностях графа начались давно, но особенно распространились после назначения в 1820 году на пост московского генерал-губернатора князя Дмитрия Владимировича Голицына. В примечаниях к публикации писем М.А.Дмитриева-Мамонова в «Русском архиве» Петр Бартенев писал, что «между гр. Мамоновым и князем Голицыным были личные неудовольствия еще в 1813 году в чужих краях вследствие непомерной заносчивости графа"5. Считая князя менее родовитым (всего лишь Гедиминовичем, тогда как сам он был Рюриковичем, причем, в отличие от особ царствующего дома, по мужской линии6), Матвей Александрович не принимал во внимание ту власть, которая была дарована князю как начальнику второй по значению губернии.
В конце января 1825 года граф Мамонов жаловался генерал-губернатору: «Вдоль бульвара, находящегося против моего дома, обоего пола испражняются всячески, как водится в нужных местах <> люди, вероятно, служители генерал-майора Шульгина 1-го, курившие табак в стружках и на улице <> перебегали на мою сторону бульвара с трубками…"7 Далее следуют непечатные выражения. В заключение граф требовал перенести полицейскую будку ближе к его дому. Д.В.Голицын ответил довольно любезно, объясняя невозможность переноса будки, но в конце письма «долгом поставил заметить», что наказание вольных людей относится к компетенции правительства. Замечание было вызвано жалобами на графа, поступившими в конце 1824 — начале 1825 года: тот приказал высечь нагайками занимающегося извозом крестьянина княгини Е.П.Голицыной Михаила Евдокимова за «шум с приехавшим погребщиком», учиненный на графском дворе; пытался применить силу к частному приставу Захарову, явившемуся для расследования этого инцидента; отдал в работный дом двадцать крестьян, осмелившихся просить снизить оброк в связи с неурожаем.
Рассмотрев жалобы, князь Д.В.Голицын пригрозил Матвею Александровичу возможностью учреждения над ним опеки. В тот же день граф отправил генерал-губернатору вызывающее письмо, копии с которого разослал знакомым. Отвергая саму мысль об опеке, так как он «не малолетний и не сумасшедший», граф отстаивал свое право наказывать крепостных людей, которое «передано нам от предков наших», и подчеркивал свое превосходство в родовитости перед Голицыным, уступавшим ему во всем, «кроме по табели о рангах» (М.А.Дмитриев-Мамонов имел чин генерал-майора, что соответствовало 4 классу, а князь Голицын был генералом от кавалерии, то есть полным генералом). Заканчивалось письмо форменным вызовом на дуэль.
Назревал скандал. Александр Яковлевич Булгаков (будущий московский почт-директор, человек чрезвычайно информированный), предчувствуя последствия дерзких поступков графа, писал брату: «Государь дал князю волю делать, что он заблагорассудит. Неизвестно, какие примет князь меры, но, кажется, опеки не миновать. Нельзя не сожалеть о Мамонове: при молодости, богатстве и уме будет иметь весьма несчастный конец"8. Предчувствия не обманули Александра Яковлевича. Последней каплей, переполнившей чашу терпения Д.В.Голицына, явилось письмо к нему графа Мамонова, разгневанного задержанием полицией его казака 25 мая 1825 года. На сей раз Матвей Александрович перешел уже всякие границы: «Я обещал Вам наказывать Вас, не заставьте исполнить оный обет над Вами, дурным блюстителем правосудия в вверенной Вам губернии, робким кадетом, воришкою, подлецом и мошенником, того, которого Ваши подлецы родственники называют беззащитным человеком, но который есть и всегда пребудет Граф Дмитриев-Мамонов"9.
На следующий день подольский уездный предводитель дворянства князь А.В.Васильчиков получил предписание отправиться в Дубровицы и внушить автору послания, что он как дворянин обязан повиноваться начальству. М.А.Дмитриев-Мамонов подписать бумагу о повиновении отказался. Тогда прибывший вместе с предводителем адъютант Д.В.Голицына поручик В.И.Толстой разместил в комнатах караул и отобрал у графа оружие, впрочем, дав в рапорте довольно благоприятный отзыв о Мамонове: «Весьма далек от того положения, в котором его описывают», «кротостью, сопряженной между тем с твердостью, можно все из него сделать». На генерал-губернатора это не подействовало. Князь Голицын продолжал считать, что поведение М.А.Дмитриева-Мамонова дает все основания употребить против него «всю строгость».
7 июля император Александр I утвердил мнение Комитета министров о признании генерал-майора М.А.Дмитриева-Мамонова безумным и учреждении опеки над ним, а также над всем его имуществом, весьма значительным (кроме имений в восьми губерниях, насчитывавших в общей сложности около 10 000 душ, он владел капиталами в Государственном заемном банке, Московской сохранной казне и Коммерческом банке — всего более 100 000 рублей, и домами в Москве). Сегодня трудно установить, был ли граф на тот момент действительно безумен или же просто излишне раздражителен. Доктор Малиновский, лечивший его впоследствии, считал это «помешательством от самолюбия и славолюбия». Один из первых опекунов, С.П.Фонвизин, писал, что граф пребывал «в положении совершенно расстроенных умственных способностей при постоянном гневном раздражении, доходившем иногда до бешенства"10.
Находясь в своем имении фактически под домашним арестом, М.А.Дмитриев-Мамонов — что неудивительно — постоянно выходил из себя: избил своего крепостного, накинулся на часового, пытался избить купца Негри, являвшегося его доверенным лицом. Генерал-губернатор приказал перевезти графа в его московский дом. Матвей Александрович заявил, что только сила или собственноручное предписание императора заставят его покинуть Дубровицы, и передал поручику Толстому записку:
«Я уже сказывал, что начальство твое не мое начальство. Мое начальство Государь император Александр Первый, самодержец Всероссийский, царственный, августейший и всемилостивейший и законный наш монарх. Учить ты меня ничему не можешь, а угрозы твои я презираю, ты адъютант ракальи Голицына, а я Гр.[аф] Дм[итриев] Мам[онов]"11.
Пришлось применить силу. 24 июля 1825 года солдаты усадили графа в карету. Вечером того же дня он был доставлен в Москву и сдан обер-полицмейстеру. Вызванные медики Филипп Пфеллер, Матвей Мудров и Михаил Маркус поставили диагноз «меланхолия».
Опекунами назначили родственников графа — сенатора А.А.Арсеньева и клинского предводителя дворянства С.П.Фонвизина, а также петербургского почт-директора Константина Яковлевича Булгакова. В ноябре 1825 года они, обеспокоенные состоянием графа, ничего не евшего и выпивавшего только чашку шоколада и чашку кваса в день, созвали представительный консилиум — Ф.П.Гааза, Х.И.Лодера, Ф.И.Пфеллера, М.Я.Мудрова и М.А.Маркуса. Докторов Матвей Александрович к себе не подпустил, тем не менее принудительное лечение, состоявшее (по воспоминаниям сына учителя графа Мамонова — П.Г.Кичеева) в «обливании головы холодной водой», началось. Менее чем через год гневные припадки прекратились, граф сделался покоен.
Сначала Матвей Александрович жил в своем доме на Покровском бульваре, однако рядом находились Покровские казармы и барабанный бой и военная музыка беспокоили его. В 1830 году опекуны продали этот дом (впоследствии в нем размещалась Московская академия практических наук) и купили для больного небольшое имение на Воробьевых горах — так называемую Васильевскую дачу.
Постепенно жизнь графа входила в определенную колею: летом он увлеченно работал в саду, зимой предавался чтению книг и курению табака, за семь лет единственный раз выехав в Кремль посмотреть на большой колокол. Церковь практически не посещал — лишь в 1860 году, когда по случаю холеры вокруг Васильевской дачи носили чтимые образа, усердно молился и просил принести ему церковные книги. Очень любил животных — кормил «около десятка разных собак, бесприютных или потерявших своих хозяев, стадо голубей и бесчисленное множество воробьев». Для собак и ворон ежедневно покупалось до полутора пудов говядины, для мышей в доме были расставлены кормушки.
Много времени Матвей Александрович проводил в обществе детей своих служителей: обедал и ужинал с ними, покупал им одежду, сладости. Особенно привязался он к сыну вольнонаемного извозчика Петра Александрова — Дмитрию12. Опекуны писали предводителю дворянства Черткову, что привязанность эта «представляет собой редкий пример родительской, заботливой любви». Когда уволили управляющего Варфоломеева, сына которого граф также очень любил, Матвей Александрович был несколько дней болен. В сохранившихся записках к малолетнему Ване Варфоломееву он называет его «мой друг», «моя радость», «мое дитя» и трогательно просит опекунов «возвратить моего маленького"13.
Кроме детей, Матвей Александрович общался только с врачами и прислугой. Посторонние люди крайне раздражали его. Доверием пользовались лишь один из опекунов — князь Михаил Дмитриевич Цицианов, и негоциант Негри. После их смерти круг общения еще более сузился. Опекуны постоянно менялись. Граф не желал их видеть.
Еще более раздражался Матвей Александрович, когда на ту или иную свою просьбу получал отказ. Услышав слово «нет», он начинал в исступлении бегать по комнатам и кричать: «У меня, у графа Мамонова, нет! Все у меня есть — все, чего бы я ни захотел, но все у меня хотят отнять». При этом он рвал на себе рубашку и бросался на служителей, бил их, но, по словам очевидцев, «без ожесточения».
Несмотря на болезнь, граф сохранил утонченный вкус — ежедневно заказывал повару самые изысканные блюда: говядину с трюфелями, соусы с гребешками, спаржу, любимую рыбу — стерлядь. Обед состоял из шести блюд, ужин — из четырех-пяти, к которым часто добавлялось мороженое двух сортов. На стол графа ежегодно расходовалось от 10 000 до 17 000 рублей, на чай, сахар, кофе, шоколад, конфеты, фрукты — от 2000 до 3000 тысяч. Его постоянно преследовал запах то сала, то дегтя; в комнатах приходилось не переставая жечь благовония, тоже стоившие немало денег, как, впрочем, и свечи, из-за бессонницы графа горевшие ночи напролет. По 3000 рублей в год тратилось на дворовых детей, для которых шили гусарские мундиры, кавалергардские колеты, казакины, украшенные генеральскими эполетами и орденскими звездами. Временами Матвей Александрович изъявлял желание обить новым штофом, причем самого лучшего качества, занимаемые им покои, отделать дорогими обоями комнаты, приобрести сюртук, шубу на собольем меху, музыкальную машину (орган). Когда опекуны пытались его отговорить, он очень сердился. Так, не получив собольей шубы, отверг все прочее, стал выходить на прогулки вовсе без теплой одежды, и опекуны вынуждены были уступить.
Что касается опекунов, то они не всегда отличались добросовестностью, хотя получали за свои труды пять процентов от суммы доходов. В архиве сохранился анонимный донос генерал-губернатору графу А.А.Закревскому о том, что графа Дмитриева-Мамонова кормят гнилыми и тухлыми продуктами и всячески обкрадывают. Проверяющий полковник Аверкиев обнаружил в доме всю провизию «низкого качества, а некоторые предметы совершенно негодными». Оказывается, повар, получая ежедневно по 10 рублей серебром на обед, сам не готовил, а нанимал другого человека — уже за 7 рублей серебром в месяц. Комнаты, в которых жил граф, были закопчены, ободраны, плохо меблированы, не убраны. На замечание по этому поводу врача Малиновского один из опекунов, князь А.Н.Вяземский, ответил: «На дурака смотреть нечего"14.
Более всех скомпрометировала себя родная сестра М.А.Дмитриева-Мамонова Марья Александровна. Назначенная опекуншей, ближайшая родственница и единственная наследница, она постепенно прибрала к рукам все дела опеки, добившись даже перевода опекунского управления из Москвы в Петербург, где проживала. До 1833 года Матвея Александровича лечили лучшие медики, однако вскоре Марья Александровна оставила при графе только своего домашнего лекаря Генриха Левенгейма, который не посещал больного месяцами (граф даже не знал, что это его врач), получая между тем из средств опекаемого сначала 8000, а впоследствии до 12 000 рублей серебром в год и из тех же средств оплачивая прислугу и экипаж. Кроме того, по контракту за 10 лет пребывания при графе ему полагалось еще 50 000 рублей. Левенгейму было поручено смотреть за домом, нанимать и увольнять слуг, закупать одежду, белье, провизию.
В 1827 году Марья Александровна забрала из Дубровиц все драгоценности, получила деньги по найденному в бумагах брата билету Государственного банка (68 000 рублей), принадлежавшему их отцу. Со временем в ее петербургский дом перекочевали любимые вещи Матвея Александровича — мозаичный стол, серебряные бокалы, канделябры, блюда, чаши, картины, зеркала. Одного серебра она вывезла более пяти пудов.
Все это было изложено в двух анонимных записках, поступивших к графу А.Х.Бенкендорфу в 1841 году. После проведенного расследования Высочайшим повелением дело об опеке над М.А.Дмитриевым-Мамоновым рассмотрел Комитет министров, который лишил графиню опекунства и учредил новый опекунский совет под надзором князя Д.В.Голицына. Николай I посчитал решение Комитета слишком мягким и отдал распоряжение об учреждении опеки над самой графиней (когда опеку сняли, Марья Александровна уехала за границу, где и скончалась в 1848 году).
Матвей Александрович пережил сестру на 15 лет. П.Г.Кичеев в своих воспоминаниях пишет: «Он намочил на себе сорочку одеколоном и, вероятно, уронил на нее искру от сигары или папиросы. Сорочка вспыхнула, и он страшно обжегся. Никакие медицинские средства не могли спасти его». Сын первого опекуна графа И.А.Арсеньев называет совершенно другую причину смерти графа: «Он шел из своей спальни в библиотеку, упал и моментально умер, пораженный ударом паралича». В опекунском рапорте сообщалось, что Матвей Александрович скончался после «восьмидневной тяжкой болезни», а в метрической книге церкви Воскресения в Пленницах, где его отпевали, написано просто — «от престарелости».
Похоронили графа Матвея Александровича Дмитриева-Мамонова в Донском монастыре. Так как после него не осталось ни прямых наследников, ни завещания, имущество по закону должно было отойти представителям боковых ветвей рода: отцовское — в род отца, материнское — в род матери. На объявление о вызове наследников, опубликованное в «Московских ведомостях» и «Санкт-Петербургских ведомостях», откликнулось более 20 человек: правнучатые племянники Дмитриевы-Мамоновы, князь С. Черкасский, И.С.Фонвизин, князья С.М.Голицын и А.П.Щербатов. Спустя без малого год Московская палата гражданского суда утвердила наследников: князя Черкасского — к родовому материнскому имению, а князя С.М.Голицына и И.С.Фонвизина — к родовому отцовскому и благоприобретенному имениям в равных долях. Таким образом Дубровицы вернулись к Голицыным.
История эта имела некоторое продолжение. К 100-летию победы в Отечественной войне 1812 года сын одного из незадачливых претендентов на наследство, В.А.Дмитриев-Мамонов, решил установить памятник своему предку — обелиск из гранита и мрамора15. Однако к тому времени, когда он наконец договорился с городскими властями о месте установки обелиска — на Васильевской (Мамоновской) даче, началась первая мировая война, а затем революция…
В заключение приведем имена современников графа Дмитриева-Мамонова, оставивших воспоминания о нем:
И.А.Арсеньев (Слово живое о неживых // Исторический вестник. 1887, февраль);
П.Г.Кичеев (Из семейной памяти. Граф М.А.Дмитриев-Мамонов // Русский архив. 1868. Вып.1);
Н.А.Дмитриев-Мамонов (Граф Матвей Александрович Дмитриев-Мамонов. Из воспоминаний Н.А.Дмитриева- Мамонова // Русская старина. 1890. IV).
1. Спустя 40 лет, во время Крымской войны, вновь вспомнили о патриотическом поступке графа. Собирая средства на нужды государственного ополчения, губернский предводитель дворянства А.Д.Чертков говорил: «Граф Матвей Александрович, явивший в достопамятный 1812 год доблестный пример высокого патриотизма, составив и сформировав на собственный счет для защиты Отечества целый полк, названный ему в честь Мамоновским, не уступил бы и ныне никому в общем всех рвении для блага общественного пожертвовать частью своего состояния"… (ЦИАМ. Ф.380, оп.4, д.94).
2. Полн. собр. зак. 1 изд. Т.32. № 25 353.
3. ЦИАМ. Ф.16, оп.6, д. 52.
4. Лотман Ю.М. Матвей Александрович Дмитриев-Мамонов — поэт, публицист и общественный деятель // Лотман Ю.М. Избранные статьи. Таллинн, 1992. Т.2.
5. Русский архив. 1868. № 6. С. 963.
6. В качестве семейных реликвий у Дмитриевых-Мамоновых хранились срачица (сорочка) и лжица (ложка) убиенного царевича Димитрия, а также стяг князя Пожарского, под которым Мамоновский полк участвовал в сражениях.
7. Дом М.А.Дмитриева-Мамонова находился на Покровском бульваре рядом с казармами. Генерал-майор А.С.Шульгин — обер-полицмейстер Москвы в 1816—1825 гг. (ЦИАМ. Ф.16, оп.4, д. 2166, л.3 об.).
8. Русский архив. 1901. № 6. С. 174.
9. ЦИАМ. Ф.16, оп.4, д. 1943, л.41.
10. Там же. Ф.380, оп.4, д. 119, л.8.
11. Там же. Ф.16, оп.31, д. 136, л.5.
12. Очевидно, именно его встретил в 1860 г. племянник графа Н.А.Дмитриев-Мамонов. Дмитрию исполнилось уже 20 лет, но Матвей Александрович был все так же к нему привязан. Когда зимой 1863 г. Дмитрий простудился и умер, граф очень переживал и долго не мог оправиться.
13. ЦИАМ. Ф.4, оп.3, д. 801, л.2.
14. Там же. Ф.16, оп.24, д. 3189, л.55 об.
15. Болдина Е.Г. Нереализованный проект памятника графу Дмитриеву-Мамонову // Материалы научной конференции «Отечественная война 1812 года. Источники. Памятники. Проблемы». Бородино, 1994.
