Калужский период жизни Ивана Аксакова

В сентябре 1845 года в Калужской палате уголовного суда появился молодой человек лет двадцати двух — коллежский асессор Иван Сергеевич Аксаков:

В сентябре 1845 года в Калужской палате уголовного суда появился молодой человек лет двадцати двух — коллежский асессор Иван Сергеевич Аксаков. Новичку предстояло служить товарищем (заместителем) председателя палаты. Он был младшим сыном Сергея Тимофеевича Аксакова, уже известного в литературных и театральных кругах Москвы человека.
Полтора года, проведенных И.С.Аксаковым в Калуге, достаточно подробно освещены в его письмах. Здесь мы хотели бы добавить к ним некоторые сведения из уцелевших документов палаты.
Иван Сергеевич уезжает из столицы в провинцию «потому, что быть секретарем мне надоело до смерти, что граф Панин мог, по настоянию Гагарина, упрятать меня Бог знает в какую глушь в прокуроры, потому, наконец, что хотелось попробовать нового образа жизни и самостоятельного жития, потому, наконец, что по глупости своей воображал что-нибудь сделать, совершить труд, крепко заняться. В этом отношении я себя совершенно надул».
Калужский бомонд И.С.Аксаков презирал не из снобизма — за бездеятельность и мелочность интересов. Так ни с кем и не сдружился, разве что с местным общественным деятелем Федором Унковским. «Город ничем не интересуется, не подозревал и не подозревает (исключая одного Унковского) существование первых трех книжек „Москвитянина“; ничего не читает, а если и читает, так только „Вечного жида“ в русском переводе, — писал он родным. — Душа утрачивает способность ныть и болеть по правде, замиряется с средой, ее окружающей, и становится почти недоступною покаянию».
Однако работа в уголовной палате давала богатый материал для размышлений. И.С.Аксаков за всей грязью уголовных дел не переставал усматривать в народе здоровое созидательное начало, сохранив убеждение, что «Народ в развитии своем// Пойдет, поверь, иным путем, // Самостоятельным и русским».
В палате разбирались дела о кражах, неосторожном обращении с огнем, а также умышленных поджогах, служебных злоупотреблениях, конокрадстве, незаконных порубках леса, подкинутых младенцах, уклонении от рекрутчины и тому подобное. «Что интересного в этой службе — так это самые преступники, арестанты, которых видишь лицом к лицу, — признавался И.С.Аксаков. — Для меня интересен всякий человек, всякое лицо. Неисчерпаемы сокровища чужой души».
Через губернскую уголовную палату проходили дела и с четко выраженной социальной подоплекой — например, о столкновениях крепостных с их господами. Именно в Калуге появляются первые антикрепостнические стихи И.С.Аксакова: без сомнения, под влиянием увиденного и услышанного на службе.
27 сентября 1845 года палата рассмотрела дело крестьян калужского помещика лейтенанта флота Александра Баскакова, которые, сомневаясь, что помещик имеет право ими владеть, просили уездного предводителя дворянства ознакомить их с купчей Баскакова. Предводитель отказался. Тогда решили мужики идти дальше. Кинули жребий, кому отправлять ходатайство царю. Жребий выпал Григорию Денисову. Тот отыскал грамотного человека и почтой отправил прошение в Петербург. Узнавший об этом Баскаков передал крестьянам через старосту, что, если они сами не выдадут зачинщика, — перепорет всех. Мужики сходили в Калугу к вице-губернатору, но ничего не добились.
Как-то Григорий Денисов работал в поле. Прибегают дети: помещик, мол, зовет. Денисов отправился. Барин встретил его вопросом: «Зачем отлучался в Калугу?» — и ударил кулаком в лицо. Денисов сказал, что в Калугу не ездил. Он не врал: прошение было послано из Одоева. Слушать его не стали. Становой велел сотскому и солдату раздеть и пороть Денисова. Присутствовавшие при этом крестьяне начали разбегаться, становой с сотским — за ними. Денисова бросили.
Баскаков выпросил солдат для усмирения «бунта». Когда те прибыли в деревню, мужики попрятались в окрестных лесах. В 1845 году Григорий Денисов еще с одним крестьянином уехал в Петербург (по тогдашним законам он не имел права отлучаться из деревни без разрешения помещика), подал жалобу на имя цесаревича Александра Николаевича (будущего Царя-Освободителя) и ходатайство о даровании свободы.
Кончилось это, как мы знаем, уголовной палатой. Приговор Григорию Денисову: тридцать плетей, Сибирь и арестантские роты. Прочих крестьян — кого в солдаты, кого примерно выпороть на деревне. Под приговором стоит и аксаковская подпись1.
В пьесе И.С.Аксакова «Служебные сцены, или Присутственный день уголовной палаты» есть эпизодический персонаж — крестьянин Андрей Пахомов, обвиняемый в том, что был «главным зачинщиком неповиновения, оказанного крестьянами… помещику их, коллежскому советнику фон Диквальдгаузену». Приговор Андрею Пахомову — сорок плетей и каторга.

«А р е с т, а н т
(громко, во весь голос, выступая вперед) Я не доволен (все вскакивают, шум, общее смятение, солдаты окружают арестанта).
П р е д с е д, а т е л ь
Что — о — о?
С е м е н И в, а н о в и ч
Каков!
А л е к с е й, А л е к с, а н д р о в и ч
Каково!
С е к р е т, а р ь
Ступай, ступай, ступай!
А р е с т, а н т
(из-за солдат) Да как же это, господи… я жаловаться хочу!
П р е д с е д, а т е л ь
(топая ногой) Вон его! Вон!»

Вполне вероятно, что замысел пьесы навеян событиями в деревне Баскакова и разбирательством калужской уголовной палатой дела Григория Денисова — прототипа Андрея Пахомова.
Рабочий день И.С.Аксакова составлял четыре часа: времени и для сочинительства, и для участия в столь нелюбимых балах и званых обедах было достаточно. Если, как мы видели, служба давала Ивану Сергеевичу материал для стихов и пьес, то все остальное — для острейшей статьи «Несколько слов об общественной жизни в губернских городах».
В августе 1843 года в жиздринском селе Загоричах высекли розгами нескольких государственных крестьян и среди них — Алимпия Трифонова. Все они подозревались в краже. Высекли жестоко. Один из мужиков потом рассказывал, что получил «не более пяти, но горячих ударов, отчего концы у розог отскочили, несмотря на то, что они пред тем были кладены в воду, а когда перестали его сечь, старшина Прокопий Фирсов бил его кулаком по голове и щекам». Отец Алимпия Трифонова пробовал заступиться за сына. «Тогда сотский за это обратился к нему с озартом так, что он … едва мог, севши на свою лошадь, из Загорич уехать». Эта расправа сошла бы сельским властям с рук, но Алимпий Трифонов, раздобыв где-то нож, перерезал себе горло. Умер не сразу — видно, дрогнула рука. Нашедшие его люди позвали священника, и Трифонов успел исповедаться. Священнику он сказал, что пошел на самоубийство из-за притеснений «начальства», которое жиздринский уездный оправдал.
Приговор и дело отправили в губернскую уголовную палату. Она рассматривала следственные документы в 1844 году (в это время И.С.Аксаков находился в Астрахани). Тут покровителей у загоричских сельских начальников не нашлось. Однако судили их только за превышение власти: они не имели права вмешиваться в дела о воровстве. Сотского приговорили к двадцати ударам плетьми, заседателя волостного правления — к пятнадцати. Обоих отрешили от должностей. До вынесения приговора пришлось им помаяться и в тюрьме. Но за смерть Трифонова никто не ответил2.
Калужская палата уголовного суда вела переписку по делу загоричских начальников до ноября 1845 года, и Иван Сергеевич, вернувшись, успел узнать, что произошло.
Самый полный стихотворный сборник И.С.Аксакова вышел в 1960 году в серии «Библиотека поэта». Там есть весьма резкое и не по-славянофильски «бунтарское» стихотворение «С преступной гордостью обидных…», датированное 22 ноября 1845 года:

А ты, страдающий под игом
Сих просвещенных обезьян, —
Пора упасть твоим веригам!
Пусть, духом мести обуян,
Восстанешь ты и,
свергнув бремя,
Вещав державные слова,
Предашь мечу гнилое племя,
По ветру их развеешь семя
И воцаришь свои права!

Как свидетельствует журнал уголовной палаты, именно 22 ноября здесь разбиралось письмо из губернского правления по поводу дела Алимпия Трифонова. В журнале стоит подпись И.С.Аксакова3. Не следует спешить с выводом, что поводом для создания стихотворения явился непосредственно случай с зарезавшимся крестьянином. В книге неправильно указана дата: эти строки написаны в январе 1847 года, но навеяны они, безусловно, участием в рассмотрении дел, подобных трифоновскому.
В аксаковских письмах упоминается о жутком преступлении, происшедшем в Калуге. «Какой недавно был здесь ужасный случай: мещанин убил свою жену, тещу и зажег дом свой, отчего двое детей его задохнулись. Впрочем, он не сознается, хотя подозрение на него сильное. Причины… никто не знает» (письмо от 7 мая 1846 года).
Случилось это 3 мая. Мещанин Михаил Федорович Боровков пришел под вечер домой из трактира, а в горнице — дым. Он «обратил токмо внимание, целы ли иконы», и побежал к соседям, не задаваясь вопросом, где домашние, не пытаясь тушить пожар самостоятельно. Так Боровков рассказывал на допросах. Подобные странности в поведении плюс еще ряд улик явились поводом заподозрить в убийстве и поджоге именно его. Тещу Боровкова нашли в доме, а жену — на огороде, обеих с перерезанным горлом. В задымленной комнате на кровати среди подушек лежал семимесячный сын хозяина, а трехлетняя дочь, судя по характерным признакам, была задушена.
Виновного так и не определили. Улики против Боровкова палата признала недостаточными. Решено было привести мещанина к «очистительной присяге»: откажется — оставить под подозрением, согласится — оправдать. Приговор был зачитан Боровкову 5 декабря того же 1846 года, и под ним стоит подпись И.С.Аксакова. Обычно Иван Сергеевич ставил перед фамилией только букву «И», но здесь стоит «Ив"4. Хотел ли он подчеркнуть какую-то особую свою роль в этом деле? Не он ли подал милосердную идею об «очистительной присяге»?..

И.С.Аксаков уехал из Калуги в 1847 году. В чиновничьей карьере он разочаровался еще до службы в уголовной палате, но оставит ее только в 1851 году, когда министр внутренних дел Л.А.Перовский, в связи с аксаковским «Бродягой», предложит Ивану Сергеевичу «прекратить авторские труды». Ответом станет отказ и отставка.
И.С.Аксаков полностью посвятит себя общественной деятельности. Ему предстояло стать ведущим славянофильским публицистом. Вклад его в русскую культуру неоспорим. Если Иван Сергеевич иногда заблуждался в чем-то, то искренне. Он любил Отечество. И служил ему как мог, стремясь к тому,

Чтоб ненавидела душа —
Где б ни был ты,
в глуши невидной,
Иль на опасной высоте —
При бодрых силах сон
обидный,
С неправдой мира
мир постыдный,
Потворство лжи и суете!

1(ГАКО). Государственный архив Калужской области. Ф.130, оп.1, ед.хр.714, л.349−427.
2Там же. Ед.хр. 663.
3Там же. Ед.хр. 715, л.236 об.
4Там же. Ед.хр. 741, л.212−220 об.