Русская линия
Московский журнал Ю. Кудрина01.06.2000 

«Крымский полон» вдовствующей императрицы
80 лет назад последние Романовы покинули Россию. 11 апреля 1919 года императрица Мария Федоровна вместе со своими ближайшими родственниками взошла на борт английского крейсера «Мальборо»:

80 лет назад последние Романовы покинули Россию. 11 апреля 1919 года императрица Мария Федоровна вместе со своими ближайшими родственниками взошла на борт английского крейсера «Мальборо». На протяжении почти четырех десятилетий после смерти своего мужа Александра III она называлась вдовствующей императрицей и являлась как бы центром притяжения для всей царской семьи.
В конце марта 1917 года после посещения Николая II в Ставке, куда Мария Федоровна отправилась сразу после отречения императора, она переехала в Крым и пробыла здесь два с половиной года: сначала в Ай-Тодоре, затем в Дюльбере и Хараксе. Пребывание в Крыму стало для нее фактически домашним арестом.
Вместе с Марией Федоровной в Крыму находились некоторые члены императорской фамилии и близкие к ним люди. В имении Ай-Тодор проживали дочери: старшая — Ксения Александровна — с мужем Александром Михайловичем и шестью детьми: Андреем, Никитой, Ростиславом, Федором, Дмитрием, Василием, и младшая — Ольга Александровна — со своим вторым мужем, полковником в отставке Н.А.Куликовским, и маленьким сыном Тихоном. С ними были графиня Менгден, фрейлина Евреинова и генерал Фогель.
В Чаире жили Великий князь Николай Николаевич с супругой Анастасией Николаевной, князь С.Г.Романовский, граф С.В.Тышкевич с супругой, князь В.Н.Орлов, доктор Малама и генерал Болдырев; в Дюльбере обосновались Великий князь Петр Николаевич с супругой Милицей Николаевной, их дети Роман и Марина, генерал А.И.Сталь с дочерьми Еленой и Марией; в Кореизе — дочь Ксении Ирина с мужем Ф.Ф.Юсуповым.
В архивах сохранилось письмо Марии Федоровны брату — датскому принцу Вальдемару (май 1917 года): «Как только не разорвется сердце от такого количества горя и отчаяния. Только Господь Бог помогает вынести эти несчастья, которые поразили нас с быстротой молнии"1. Мария Федоровна постоянно возвращалась к мысли о сыне, «бедняге Ники», на долю которого выпали такие испытания. Николай, как свидетельствуют его дневниковые записи, остро переживал отсутствие связи с матерью. В день своего рождения, 6 мая 1917 года, он записал: «Мне минуло 49, недалеко и до полсотни. Мысли особенно стремились к дорогой Мама. Тяжело не быть в состоянии даже переписываться. Ничего не знаю о ней, кроме глупых и противных статей в газетах». 9 июня: «Ровно три месяца, что я приехал из Могилева и что мы сидим как заключенные. Тяжело быть без известий от дорогой Мама, а в остальном мне безразлично…"2
Анализируя события января-марта 1917 года, вдовствующая императрица писала брату: «Можно было, конечно, это предчувствовать, но именно такую ужасную катастрофу предвидеть было нельзя! Как, оказывается, сильно были возбуждены умы! Как долго играли с огнем! <> Одна ошибка следовала за другой, почти каждую неделю смена министерства и наконец это ужасное назначение Протопопова, который оказался настоящим подлецом и предателем, хотя пытался выдать себя за прекрасного и преданного друга <> Чтобы оправдать себя, он говорил: «Как мне надо было себя вести с этими двумя сумасшедшими…» Какой низкий человек; он все время лгал, что все хорошо и что она (Александра Федоровна. — Ю.К.) умнее, чем даже Катерина Вторая! Как чувствует она себя сейчас, несчастная!» «…Мои мысли печальны, я чувствую постоянное уныние и неописуемые страдания, но я часто вижу перед собой Ваши дорогие лица и надеюсь, что я услышу и Ваши голоса. Кто бы мог подумать три года назад, когда мы расставались в Frihaven (порт в Копенгагене. — Ю.К.), что война продлится так долго и что страна поведет себя так позорно. Я никогда не могла представить себе, что нас вышвырнут и что придется жить как беженцы!»
Почему Мария Федоровна не покинула Россию сразу после революции? Как ее решение остаться повлияло на судьбу детей? Не повлекло ли оно роковых последствий — в первую очередь для сына и его близких? В мае 1917 года она задавала себе только один вопрос: «Что же в конце концов произойдет с нашим несчастным, бедным Ники, который сидит со своей семьей запертым в собственном доме. Так тяжело постоянно думать о его несчастной и горькой судьбе. Можно совсем заболеть. Все более чем ужасно, и ты можешь представить, как это день и ночь мучает и терзает меня. О нем ничего не слышно…» (из цитированного выше письма брату Вальдемару).
Все имения — Ай-Тодор, Чаир и Дюльбер — охранялись отрядом численностью 72 человека, большей частью состоявшим из матросов Черноморского флота и солдат Ялтинской дружины (командир — прапорщик В.М.Жоржалиани)3. Решение комиссии Севастопольского Совета военных и солдатских депутатов от 9 мая 1917 года предусматривало принятие «особых мер» по изоляции проживающих в Крыму «членов бывшей императорской фамилии». В специальной инструкции говорилось, что их контакты между собой, а также «с внешним миром» должны быть исключены. «Сношения» разрешались лишь в особых случаях с согласия начальника охраны. Лица, приезжающие из России, допускались к пленникам только по разрешению Севастопольского Совета. Пользоваться для въезда и выезда было предписано «специальными воротами». «Лица, выезжающие в неуказанные ворота», подлежали аресту.
«Мы живем совсем отрезанными от мира, — писала Мария Федоровна Великой княгине Ольге Константиновне — греческой королеве. — На нас смотрят как на настоящих преступников и очень опасных людей. Трудно в это поверить… Каждый раз, когда куда-либо выезжаем, мы должны спрашивать разрешение караульного. Ежедневное маленькое унижение. Они (охрана. — Ю.К.) никогда не здороваются. Стоят в своих будках или выходят с газетой в руках и сигаретой во рту, чтобы закрыть за нами калитку"4.
За всеми обитателями поднадзорных имений устанавливалось тайное наблюдение. Его осуществляли специальные уполномоченные Севастопольского ЦИК Акимов и Бобков. Им же поручалась «организация цензуры писем и телеграмм».
Во время корниловского мятежа Севастопольский Совет решил перевезти всех Романовых на миноносце из Кореиза в Севастополь с целью изолировать их, однако после заверения начальника охраны прапорщика Жоржалиани, что «все будет спокойно», этот план отменили, ограничившись усилением охраны и мерами цензурного характера. Таким образом все Романовы оказались практически полностью отрезаны от внешнего мира. Ф.Ф.Юсупов вспоминал, что «связной», переносившей письма, была его двухлетняя дочь Ирина — ей единственной разрешалось ходить из имения в имение. Зять вдовствующей императрицы Великий князь Александр Михайлович: «Мы состояли под домашним арестом и могли свободно передвигаться лишь в пределах Ай-Тодорского имения на полутора десятинах между горами и берегом моря. Комиссар являлся представителем Временного правительства, матросы же действовали по уполномочию местного Совета. Притеснения следовали одно за другим. Был составлен целый список запретов и список тех лиц, которых разрешалось принимать. Временами разрешение на посещение неожиданно отменялось, но затем без всяких объяснений вновь давалось. И так все время"5.
Великая княгиня Ксения Александровна в письме к Великому князю Николаю Михайловичу сообщала: «Приходил сегодня комиссар. Сандро с ним долго говорил. Кажется, он понимает, что мы никакой опасности не представляем, но находит, что охрану следует какую-нибудь оставить, но с тем, чтобы люди не выполняли бы распоряжения карательного начальства, как они это делают все время. Просил нас не выезжать еще несколько дней (сначала сказали два дня, а выходит больше недели!), пока он не сделает доклада Севастопольскому комитету — куда он поедет сегодня вечером. Понимаешь, как это всем действует на нервы и бесит?!"6
В апреле 1917 года Петроградский Совет, основываясь на доносах о якобы контрреволюционной деятельности членов императорской семьи, дал указание произвести обыск в их имениях.
Мария Федоровна подробно описывает, как все происходило: «…На прошлой неделе во время домашнего обыска с нами обращались очень грубо и непристойно. Половина шестого утра: я была разбужена морским офицером, вошедшим в мою комнату, которая не была заперта. Он заявил, что прибыл из Севастополя от имени правительства, чтобы произвести у меня и в других помещениях обыск.
Прямо у моей кровати он поставил часового и сказал, что я должна встать. Когда я начала протестовать, что не могу это сделать в их присутствии, он вызвал отвратительную караульную, которая встала у моей постели. Я была вне себя от гнева и возмущения. Я даже не могла выйти в туалет. <> Офицер вернулся, но уже с часовым, двумя рабочими и 10−12 матросами, которые заполнили всю мою спальню. Он сел за мой письменный стол и стал брать все: мои письма, записки, трогать каждый лист бумаги, лишь бы найти компрометирующие меня документы. Даже мое датское Евангелие, на котором рукою моей любимой мамы было написано несколько слов, — все было брошено в большой мешок и унесено. <> Все мы были арестованы, каждый в своей комнате, до 12 часов, после чего, наконец, получили первое кофе. Но не получили разрешения покинуть дом. Ужасно!
Я думала о А.М. (Великий князь Александр Михайлович, зять Марии Федоровны. — Ю.К.), который был разбужен таким же образом и у него тоже все было перерыто и разбросано по полу. Я никогда в своей жизни не видела ничего подобного. Все это было для меня шоком. Я чувствовала себя убийственно плохо и совершенно не могла после этого спать.
Невозможно было поверить, чтобы наш собственный народ обращался с нами так же, как немцы обращались с русскими в Германии в начале войны"7.
По свидетельству лейб-казака Тимофея Ксенофонтовича Ящика, женщина, состоявшая в команде, была особенно активна: вывернула содержимое шкафов и чемоданов и призывала вспарывать подушки и одеяла8. Обыск был произведен также у Александра Михайловича. Матросы обнаружили лишь два десятка старых ружей «Винчестер» с яхты, принадлежащей Великому князю, о существовании которых попросту забыли.
Когда Марии Федоровне предложили подписать протокол как «бывшей императрице России», она написала: «вдова императора Александра III».
По жалобам Александра Михайловича и его жены Ксении Александровны (сестра Николая II) относительно краж, имевших место во время майского обыска в Ай-Тодоре, из Севастополя прислали следственную комиссию, и 1 июня 1917 года все члены бывшей императорской семьи были заслушаны. «…Новая комиссия, состоящая из 14 лиц, прибыла из Севастополя, чтобы провести допрос по обстоятельствам дела. Комната была оборудована под трибунал с большим столом, вокруг которого сидели: генерал и другие судьи. Нас всех вызывали, и мы должны были отвечать на поставленные вопросы.
Для того, чтобы не говорить, я сделала на листке бумаги короткую запись. К счастью, у меня был Сандро, и это придавало мне силы. Я сидела между матросом и солдатом, дрожа от гнева и негодования по поводу неслыханного обращения.
После того как бумага была зачитана и начался допрос, один из судей спросил меня, могу ли я вспомнить, что я говорила тем, кто делал обыск. Я отвечала громким и отчетливым голосом: «Естественно, я могу вспомнить. Это более чем вероятно, особенно когда Вас будят ночью посторонние люди в Вашей спальне». Какие слова я говорила, я не могу вспомнить. Они были записаны в новом протоколе, который был затем подписан.
Ты можешь представить, как я кипела внутри себя от гнева и возмущения. Эта комедия продолжалась полчаса, после чего я, наконец, получила разрешение уйти"9.
Между тем денег не хватало. Узники Ай-Тодора довольствовались 150 рублями в неделю, тогда как картофель стоил 1,8 рублей, говядина — 7 рублей, масло — 12 рублей за фунт. Находившиеся при Марии Федоровне вспоминали, что поначалу Романовы продавали картины и украшения, но позже не стало тех, кто мог что-либо купить10.
В конце июня 1917 года дочь Марии Федоровны Ксения писала из Крыма Великому князю Николаю Михайловичу: «Вот уже скоро месяц, что мы фактически арестованы и находимся в руках Комитета, которому правительство нас так мило подарило. За что и зачем — никому не известно. <> Последние дни нам совершенно запрещено выходить из Ай-Тодора, только из-за того, что ходят какие-то послы от Контрреволюции, а мы-то при чем? Если нам тяжело, и часто все это невтерпеж, то каково же бедной Маме! Перед ней просто стыдно, и что ужасно, <> что ничем и никак ей не помочь! Видишь и сознаешь ее страдание и бессилен ее утешить, предпринять что-либо. Это ужасное наказание. <> И если бы ты только видел, как невыносимо больно и горько — что творится на фронтах. Это такой позор, который никогда не смоешь, что бы ни случилось!"11
Сообщение об отъезде Николая II с семьей в Тобольск произвело на Марию Федоровну удручающее впечатление. «Для меня это был шок. От страшного отчаяния я почувствовала себя совершенно больной. <> Их (Николая II и его семью. — Ю.К.) заставили ждать поезда всю ночь — с полуночи до утра — не раздеваясь! Но самое ужасное было то, что вначале им дали понять, что они едут в Ливадию. Наверное для того, чтобы они обрадовались. Затем сказали, что они должны взять с собою теплые вещи, и только после этого они, бедняжки, наконец, поняли, что едут не на юг. Какой грех причинять людям такое разочарование!» (письмо Великой княгине Ольге Константиновне).
Однако случались и радости — как это ни казалось невероятным. Появился внук Тихон, сын дочери Ольги Александровны… «Временами, когда кажется, что уже невозможно все это выносить, Господь посылает нам нечто вроде лучика света. Как раз в тот вечер, когда я чувствовала себя совсем потерянной, моя Ольга родила ребенка. <> Это была огромная радостная неожиданность, особенно для моего разбитого сердца. Я очень рада, что Baby появился как раз в тот момент, когда от горя и отчаяния я ужасно страдала. <> И вдруг такая радость! В понедельник в их доме (Ольги Александровны. — Ю.К.) было крещение. Мальчика назвали Тихоном…"12
Осенью 1917 года обитатели Ай-Тодора перешли под наблюдение комиссара В.М.Вершинина, бывшего члена Государственной Думы, доставившего Николая II с семьей в Тобольск и откомандированного в Крым в качестве комиссара по охране членов бывшей императорской фамилии. Вторым надсмотрщиком остался Жоржалиани. В сентябре-октябре 1917 года Мария Федоровна перенесла тяжелое простудное заболевание. «Бедная бабушка опять была больна и провела в кровати почти пять недель, — писала Ольга Александровна своей племяннице Марии Николаевне в Тобольск. — Кашель сильнейший, слабость очень большая. Мы попросили приехать Татьяну Александровну ухаживать за нею…"13 Близкие удивлялись мужеству, с каким держалась Мария Федоровна в те трудные для семьи дни. Князь Г. Д.Шервашидзе в одном из писем свидетельствует: «Ее Величество приводит нас в восторг тем достоинством, с которым себя держит. Ни одной жалобы на стеснительное, не снившееся ей положение, в каком Она пребывает, спокойное и приветливое выражение, одним словом, такая, какою всегда была. <> Такое ее поведение немало подымает и наше расположение духа и помогает нам легче переносить тягости заключения и царящее уныние"14.
Мария Федоровна «изредка получала от сына короткие письма или почтовые открытки. Императрица была им очень рада, хотя, естественно, они не могли много рассказать о том, что действительно происходило в Тобольске, где находилась императорская семья» (лейб-казак Т.К.Ящик).
В октябре 1917 года после прихода к власти большевиков в Ай-Тодоре произошли существенные перемены. Командовавший охраной Жоржалиани был отозван, и Севастопольский Совет назначил вместо него матроса Задорожного. «Это был огромный человек с неотесанным лицом, на котором, однако, можно было заметить некоторую доброту. <> По счастью, наша первая встреча прошла наедине <> и я вскоре понял, что он расположен к нам. Он откровенно сказал, что [только] сначала дал увлечься революционным движением. Расстались мы друзьями. Для нас было большой поддержкой сознавать, что мы доверены охране этого человека. При своих товарищах он обращался с нами грубо и ничем не обнаруживал своих истинных чувств"15.
В феврале 1918 года Народным Комиссариатом Республики было принято постановление об упразднении канцелярии Марии Федоровны. Задорожный от имени Севастопольского Совета объявил Романовым, что они с лицами свиты должны поселиться в имении Дюльбер и что это предпринимается прежде всего в целях обеспечения их безопасности. Обитателей Дюльбера, по свидетельству князя Ф.Ф.Юсупова, кормили явно недостаточно: чаще всего — гречневой кашей и супом. Как вспоминал лейб-казак Тимофей Ящик, дневной хлебный рацион всех членов императорской семьи составлял полтора килограмма. Ольга Александровна писала в Тобольск племяннице Марии, одной из дочерей Николая II: «Опять с трудом получаем свои деньги из банка. Дают не более трехсот в месяц — это при ужасной здешней дороговизне. Не хватает. И так на этой неделе пришлось продать две пары сапог Ник. Ал. (Николай Александрович Куликовский, муж Ольги Александровны. — Ю.К.). Смешно, не правда ли? К счастью, добрая милая Наталья Ивановна Орж. (Н.И.Оржевская, попечительница Житомирской общины милосердия. — Ю.К.) прислала нам своего масла и окорока (нам и Бабушке), и мы блаженствуем. <> Посылка после 2-х месяцев приехала благополучно"16.
Вскоре все Романовы во главе с Марией Федоровной переехали в Харакс, бывшее имение Великого князя Георгия Михайловича. 13 марта 1918 года в Крым прибыл представитель Датского Красного Креста врач Карл Кребс (по согласованию с датским послом в Петрограде Харальдом Скавениусом). Он привез продовольствие и 50 000 рублей денег. Хорошо говоривший по-русски Кребс получил разрешение посетить Марию Федоровну и побеседовать с ней. Беседа должна была вестись на русском языке в присутствии Задорожного. Однако говорили по-датски. Задорожный делал вид, что не замечает этого.
Кребс забрал письма Марии Федоровны к родственникам в Данию и по прибытии в Копенгаген написал в МИД подробный отчет о встрече с вдовствующей императрицей и об условиях, в которых проживала в Крыму императорская семья17.
15 мая 1918 года датский посол в Германии Карл Мольтке сообщил в Копенгаген Скавениусу, что во время встречи в Крыму с немецким офицером вдовствующая императрица заявила о своем желании выехать в Данию. Мольтке приводил также мнение немецкого Государственного секретаря барона фон Буше: желание Марии Федоровны неосуществимо, так как немецкое правительство считает, что «все без исключения Романовы должны остаться в России». Аналогичную позицию, по словам датского посла, заняло и большевистское правительство, которое через своего посла в Берлине Адольфа Йоффе заявило о нецелесообразности отъезда Романовых из России.
Между тем положение с каждым днем становилось все тревожнее.
Ялтинский Совет намеревался захватить Романовых и расстрелять их. Севастопольский же Совет считал, что необходимо прежде провести судебный процесс. Однажды ночью к Дюльберу прибыл вооруженный отряд ялтинцев, намереваясь проникнуть в замок. Задорожный отказался его впустить и направился за поддержкой в Севастополь. На следующее утро Романовы узнали о приходе немцев, которые по Брест-Литовскому договору начали оккупацию Крыма. «Можно себе представить общую радость освобождения, столь внезапного и неожиданного», — писал князь Ф.Ф.Юсупов. Немецкий офицер, собиравшийся арестовать и повесить «главаря охраны» Задорожного, был крайне удивлен заступничеством за него Великих князей. «Спустя несколько дней «тюремщики» трогательно простились с узниками. Самые молодые плакали, пожимая руки"18.
Через адъютанта императора Вильгельма, прибывшего в Ялту в мае 1918 года, последовало предложение о провозглашении российским императором того из членов семьи Романовых, кто подтвердит условия Брест-Литовского договора. Среди Романовых таковых не нашлось.

Сообщения о смерти Николая II поступали в Крым из разных источников. В телеграмме, прибывшей из Киева 1 августа 1918 года, говорилось, что Ники убит 16 июля, но Аликс и Алексей живы и находятся в безопасности. Силы вдовствующей императрицы были на исходе. Ксения и Александр Михайлович боялись лишний раз ее волновать. Однако скрыть от Марии Федоровны известие о поминальной службе по Николаю II, состоявшейся в Лондоне в присутствии английской королевской четы, не смогли. В сентябре до Крыма дошли слухи об убийстве Михаила и других великих князей. Казалось бы, все ясно…
Но вот что ответила Мария Федоровна на письмо своего племянника короля Дании Кристиана Х, который выражал соболезнование по поводу гибели Николая II (это письмо находится в Дании): «Ужасающие слухи о моем бедном любимом Ники, кажется, слава Богу, не являются правдой. После нескольких недель жуткого ожидания я поверила в то, что он и его семья освобождены и находятся в безопасности.
Можешь представить, каким чувством благодарности к нашему Спасителю наполнилось мое сердце!
Я ничего не слышала от него (Николая. — Ю.К.) с марта, когда они были в Тобольске, так что ты, конечно, понимаешь, какими страшными были для меня все эти месяцы.
Теперь, когда со всех сторон мне говорят об этом (что Николай жив. — Ю.К.), я должна надеяться, что это действительно правда. Дай-то Бог…"19
Красная Армия приближалась к Крыму. 7 апреля 1919 года вдовствующую императрицу в Хараксе посетил командующий британскими военно-морскими силами в Севастополе и заявил, что английский король Георг V предоставляет в ее распоряжение дредноут «Мальборо». Он настаивал на отплытии из Крыма в тот же вечер. Однако Мария Федоровна поначалу наотрез отказалась уезжать из России. Родственникам стоило большого труда убедить ее. В день рождения своей старшей дочери Ксении она наконец согласилась20.
11 апреля 1919 года Мария Федоровна покинула Россию. Ей было тогда 72 года. Она прожила на русской земле более полувека.
Несмотря на все утверждения о гибели Николая II и его семьи, вдовствующая императрица продолжала считать, что они «чудодейственным способом» спасены, запретив служить панихиды по Ники. И хотя Мария Федоровна оказала финансовую поддержку следователю Н.А.Соколову, когда был сделан вывод, что в живых никого не осталось, она отказалась принять и Соколова, и собранное им досье, и «коробку с находками». Великий князь Александр Михайлович пишет в своих воспоминаниях, что вдовствующая императрица «так никогда и не поверила советскому официальному сообщению, которое описывало сожжение тел <> Она умерла в надежде все еще получить известия о чудесном спасении Ники и его семьи».

Каталог Православное Христианство.Ру Рейтинг@Mail.ru Яндекс.Метрика