Вера без дел мертва

Такова была тема «круглого стола» в рамках Третьих всероссийских Иринарховских чтений, проходивших в Борисоглебе Ярославской области 18 — 20 февраля 2000 года. «Московский журнал» рассказывал о предыдущих Чтениях, о недавно возрожденном Борисо-Глебском на Устье мужском монастыре, о деятельности на его территории музейщиков и реставраторов, о том, что происходит в обители и вокруг нее: обитель набирает силу, обретаются святыни — иконы, вериги преподобного Иринарха-затворника… Совершаются многолюдные крестные ходы к источнику преподобного Иринарха близ села Кондакова, отреставрирована его келья, стараниями сотрудницы музея Светланы Лапшиной собраны по окрестным деревням колокола — обитель вновь обрела голос… Соответствующим был и тон наших публикаций — исполненный радости и надежд. С надеждой ехали мы и на Третьи чтения в столь полюбившийся Борисоглеб, к стенам ставшего родным Борисо-Глебского монастыря.

Благословил работу «круглого стола» епископ Угличский Иосиф: «Подобные встречи, обмен взглядами и мнениями по самым животрепещущим вопросам, стоящим сегодня перед архипастырями, пастырями, людьми, облеченными властью, перед всеми, кому небезразлично будущее нашей страны, нашего народа, служат углублению наших знаний, касающихся этих вопросов. Но, — вдруг заметил владыка Иосиф, — Премудрый говорит: кто умножает познание — умножает скорбь». И как бы предчувствуя, что скорбь нас вскоре ожидает (что и оправдалось), продолжил твердо: «Да, проблем очень много и они очень остры и болезненны. Но мы — последователи Христа Спасителя, Который ведет нас к Царствию Божию Своими путями и Который ясно сказал нам: в мире сем скорбни будете. И потому нам не должно бояться многотрудности и сложности встающих перед нами проблем, не должно замыкать уста и избегать их открытого и честного обсуждения, затыкать себе уши, чтобы не слышать того, чего, быть может, и не хотелось бы слышать. Предписанный нам путь — путь преодоления скорбей, и им мы будем идти неуклонно. То есть, возвращаясь к цели сегодняшнего собрания, путь углубления знаний, пусть и умножающих скорбь, — наш христианский путь. Этим мне и хотелось бы открыть Третьи Иринарховские чтения…»
Большинство собравшихся так и было ориентировано: да, вера без дел мертва. Почти у каждого за плечами опыт конкретных дел имелся — будь то музейщик, реставратор, писатель, издатель, учитель, краевед, ученый. Почти все знали и скорби — ибо их труды встречали множество препон. И были готовы к тому, чтобы продолжать делать то, что делали: музейщики — сберегать и пропагандировать историко-культурные ценности, реставраторы — восстанавливать храмы и монастыри, краеведы-историки — отыскивать и публиковать все новые и новые факты, учителя — на фоне экспансии чуждых ценностей отстаивать в душах подрастающего поколения разумное, доброе, вечное… Именно в данном ключе и намеревались участники «круглого стола» обсудить, конкретизировать, уточнить направление своих дальнейших деяний. Преобладал настрой, сформировавшийся в те годы, когда начала возрождаться церковная жизнь, а священник сделался непременным участником всех сколько-нибудь заметных общественно-культурных мероприятий, — настрой, в значительной мере доминирующий и доселе. Так что собравшимся казались очевидными как смысл темы «круглого стола», так и то, что имел в виду владыка Иосиф под «делами» и что — под «скорбями».
Все оказалось совершенно иначе. Забегая вперед, скажем: главным итогом Чтений стала, на наш взгляд, быть может, впервые с такой остротой прозвучавшая констатация: романтически-благостный период «общего культурно-духовного делания» кончается, максима «вера без дел мертва» отныне требует себе уже прямого, буквального соответствия, всякий, делающий нечто «на благо русской культуры и духовности», теперь обязан отдавать себе отчет, «какого он духа», — без этого любое свершение в указанной сфере при сколь угодно благих намерениях пребудет мертвым, а то и откровенно вредным. Была обнажена вся глубина и опасность обольщения, которое иные продолжали искренне лелеять, а иные — сознательно эксплуатировать в своих чисто меркантильных целях.
Слово взял наместник Борисо-Глебского монастыря игумен Иоанн (Титов).
«Братья и сестры. „Вера без дел мертва есть“, — провозгласил апостол. Но дело делу — рознь. Есть дела веры — во славу Божию, а есть дела ради славы мира сего, лишь прикрывающиеся видимостью веры. Пять лет назад, когда монастырь только открылся, мало кто знал имя преподобного Иринарха, святого, трудам веры которого наше Отечество столь многим обязано, духовного вождя русского народа в Смутное время. И вот теперь — снова смута на Руси. И подвиг преподобного Иринарха-затворника снова востребован — именно как образец единства веры и делания. На него мы и должны взирать, оценивая свои и чужие дела. И вот при таком подходе некоторые дела, выдаваемые за дела веры, представляют собой антидела, то есть дела, направленные против веры. Об этом я не только не могу, но и не вправе больше молчать.
Мне жаль, что здесь нет, например, реставратора Александра Станиславовича Рыбникова, которому приписывают — и он сам себе приписывает — восстановление обители чуть ли не из руин (хотя такого не было и нет), и это восстановление объявляют делом веры. Как может быть делом веры то, чего не было? И дело ли веры — утверждать ради самопрославления то, чего не было?
Мне жаль, что отсутствует Анатолий Николаевич Грешневиков, депутат Государственной Думы, который, провозгласив себя поборником веры православной и не раз благодаря этому побеждавший на выборах, всячески поддерживает и прославляет А.С.Рыбникова как великого реставратора и радетеля Борисо-Глебского монастыря — да и не только. Его речи о православности — лишь декларации, за ними нет именно конкретных дел веры, конкретного православного жития. Когда избиратели, желавшие убедиться в православности своего кандидата, интересовались, часто ли он причащался, я мог ответить только одно: причащающимся его ни разу не видел.
Разве могут называть себя действующими по вере люди, без конца рассуждающие о святынях — о возрождении обители, о прославлении имени преподобного Иринарха, — но их совершенно не чтущие? Того же А.Н.Грешневикова, повсюду рассуждающего о реставрации кельи преподобного Иринарха А.С.Рыбниковым, я также за все время существования возрожденной обители ни разу не видел преклонившим колени у раки святого. За те полгода, как были обретены честные вериги преподобного Иринарха-затворника, он опять-таки ни разу не приложился к ним, хотя не устает говорить о святынях обители на всех своих встречах… Разве может называть себя православным и совершающим дела веры реставратор А.С.Рыбников, если и он не имеет никакого молитвенного отношения к святыням — монастырю, мощам, веригам, ради которых он якобы старается. Вера без дел мертва — тем более мертвы дела без веры!»

Здесь необходимо небольшое отступление. Об Александре Станиславовиче Рыбникове писалось и говорилось много. Упоминался он и в материалах «Московского журнала», посвященных Иринарховским чтениям. В N 4 за 1998 год напечатана его статья о реставрации кельи преподобного Иринарха. То был как раз период «общего дела», находившегося в самом разгаре. Рыбников оказался одним из типичных персонажей того времени, когда любой порыв в духе «спасти памятник», «восстановить старинную красоту», «осознать свои исторические корни» считался религиозно-патриотическим подвигом. Как писал о нем депутат Госдумы и писатель А.Н.Грешневиков в статье «Герои не жаждут славы (борисоглебская газета «Новое время» от 2 февраля 2000 года), Рыбников — из числа «подвижников, желающих восстановить монастыри, усадьбы, звонницы, церкви». Он пришел в реставрацию после политехнического института, поработав и помытарившись, уже не юношей — «по зову сердца». Само такое стремление тогда предполагало, что подобный человек — непременно «подвижник и герой, сохраняющий нам образ России». А.С.Рыбников приехал в Борисоглеб как научный руководитель от Ярославской реставрационной мастерской, «чтобы здесь осуществлять долгосрочный план восстановления всех его памятников истории и культуры» (план, как увидим, и в самом деле оказался весьма долгосрочным). К тому времени за его спиной уже были «спасенные памятники в Ростове, Малых Солях, Угличе, Ярославле, Тутаеве. За один сезон восстановил Рыбников в Борисоглебском монастыре келью преподобного Иринарха — одну из главных его святынь», что явилось «подтверждением как профессионализма реставратора, так и важности патриотического воспитания». (Восстановил он в Борисо-Глебском монастыре и старые настоятельские покои, и еще ряд объектов, о чем чуть ниже.) «Именно здесь, у стен древнего монастыря… он решил осуществить свою давнюю мечту — создать научно-производственную реставрационную базу». Вскоре база (к слову, не у стен, а в стенах монастыря) «стала отстраиваться, обрастать помещениями и техникой». Появилась возможность вести работы не только в монастыре, но и за его пределами. В результате «добрая слава о мастерстве Рыбникова стала разлетаться по всей России. О нем писали тогда многие газеты и журналы, делались радиопередачи, снимались документальные фильмы. Известный художник Антон Стекольщиков писал на холсте с него портрет Дмитрия Донского…» Комментарии излишни. Интересно следующее: «Именно с приездом в Борисоглебский район у него появилась возможность осуществить и самую главную (выделено мной. — А.Б.) свою мечту — построить своими руками свой дом и переехать в него на жительство…»
Итак, существовала в Борисоглебском монастыре государственная реставрационная контора. С началом перестройки А.С.Рыбников на паях с еще двумя работниками быстро ее приватизировал, создав частную реставрационную мастерскую под названием «Яблоко». Все шло гладко, пока в 1994 году монастырь не передали Русской Православной Церкви. В 1996 году были оформлены все необходимые документы — Госкомимуществом и Министерством культуры, — согласован и всеми сторонами подписан план поэтапной передачи объектов, находящихся в монастыре (сначала настоятельские покои и ряд храмов, затем другие храмы и постройки — вплоть до стен). Этот план предусматривал поэтапный же вывод с монастырской территории частной реставрационной фирмы «Яблоко» и филиала Ростовского музея-заповедника. После подписания охранных договоров ответственность за все объекты перешла к наместнику игумену Иоанну.
В монастыре, считавшемся оплотом музейно-реставрационной культурности (и тем самым духовности), возобновилась, пусть вначале и тоненьким ручейком, молитвенная жизнь. И стало ясно, что все усилия по «сохранению исторической памяти» и «восстановлению исторического облика» не есть нечто самодовлеющее и призваны служить этому вот ручейку. Здесь — исток так называемых конфликтов между реставраторами и музейщиками, с одной стороны, и монастырями — с другой, наблюдающихся сегодня не только в Борисоглебе. «Конфликт» — слово газетное и лишь для краткости нами использованное. Как музей, так и фирма «Яблоко» привыкли ощущать монастырскую твердыню своей вотчиной. Они еще готовы были слегка потесниться, чтобы дать местечко и монахам. Поставленные же перед необходимостью уйти совсем — впали в молчаливое, но упорное ожесточение. И если музей терял только привычный уклад, покой, возможность эксплуатировать то, что не требовало никаких затрат, — саму святость и древность места, то «Яблоко» теряло многое и в чисто материальном плане. За реставрацию должен отвечать хозяин. Следовательно, он должен и контролировать правильность использования выделяемых на реставрацию средств, что до сих пор было монополией «Яблока». Принимать работы предстояло уже не только чиновнику из Министерства культуры, но и настоятелю. Вести работы требовалось в последовательности, определяемой настоятелем, а не выгодой реставраторов. Главное же, появилось воистину «то, ради чего», — и мирская слава благодетеля и спасителя, позирование для портрета Дмитрия Донского, восторги в СМИ — утратили под собой почву. С этой-то утратой смириться оказалось невозможно…
Нельзя сказать, что выступление игумена Иоанна на Чтениях явилось совершенной новостью. Были приватные разговоры в кулуарах еще на предыдущих Чтениях, где Рыбников, впрочем, продолжал считаться одной из главных фигур в «общем деле» «возрождения истинной духовности». Уже не один год шла борьба за выполнение правительственных постановлений о полной передаче монастыря Русской Православной Церкви — и музей, и Рыбников, всячески поддерживаемый А.Н.Грешневиковым, уклонялись от этого. Были высказаны подозрения по поводу доброкачественности выполняемых фирмой «Яблоко» работ, говорили о том, что «самая заветная мечта» — дом, построенный собственными руками, — увенчалась появлением на территории возводимого «Городка реставраторов» едва ли не особняков в «новорусском» стиле; в местной прессе разгорелся скандал между Рыбниковым и главой местной администрации А.Н.Корниловым, который назначил комиссию по проверке «объемов выполненных ремонтниками («Яблоком». — А.Б.) работ» и «соответствия израсходованных финансовых средств» на ремонт одного из борисоглебских зданий. Комиссия выдала заключение, где, в частности, говорилось о «необоснованном применении к обычным ремонтным работам повышающих реставрационных коэффициентов», о «завышении объемов работ"и так далее. А.С.Рыбников все это, разумеется, опровергал. Существенные претензии к качеству выполненных «Яблоком» работ оказались и у настоятеля монастыря игумена Иоанна, тоже ходатайствовавшего о назначении компетентной комиссии самого высокого уровня…

Но вернемся к выступлениям на «круглом столе».
С.И.Котькало, главный редактор журнала «Новая русская книга»: «Здесь затронута проблема не чисто местная, но общероссийская: столкновение реставраторов, музейщиков и монастыря. Вернее, несовпадение их интересов. Пока единства нет, эти три института будут преследовать разные цели. Но музейщики и реставраторы не должны забывать о главном назначении монастыря, в стенах которого они находятся. Это место молитвы. И если для них храмы — это памятники культуры, а „предметы культа“ — выставочные экспонаты, то для верующих они — святыни. Именно музейные работники и реставраторы должны проявить здесь понимание, а не требовать понимания от Церкви. То, что было когда-то отнято, должно быть возвращено».
Характерной оказалась реакция музейщиков: почему вдруг они в деле «духовного возрождения», на ниве которого столь долго и самоотверженно трудились, должны отойти, как им представляется, на второй план? Вот фрагмент выступления В.И.Вахриной, научного сотрудника Ростовского музея-заповедника (филиалом которого является музей на территории Борисо-Глебского монастыря). «Отец Иоанн затронул очень болезненную тему. Однако я напомню: когда в 20-е годы закрывались монастыри, именно музеи оказались хранителями того, что еще можно было сохранить. Я в музее 30 лет и знаю среди нас многих энтузиастов и подвижников — истинных спасителей исторических ценностей! То, чего не коснулись их руки, — безвозвратно утеряно. Так уж получилось, что многие музеи находятся на территории монастырей, которые ныне стали вновь принадлежать Церкви. Я человек православный, и мне обидно, что возникают как бы ссоры на этой почве. Я считаю, что ссорятся не музей с монастырем, а Иван Иванович с Иваном Никифоровичем. Дело — в живых людях, которые не могут — или не хотят — договориться. И это при том, что эти люди называют себя православными. (О стремлении, явном и весьма, на наш взгляд, недобросовестном, свести конфликт к чисто бытовой ссоре личностей — например, игумена Иоанна и того же А.С.Рыбникова, мы еще будем говорить. — А.Б.) Надо жить православно, а не выяснять, кто прав, а кто виноват. Да, Церковь — это то, что нас всех объединяет. Но движение должно идти с двух сторон. Мы обязаны со смирением помогать друг другу. Музей ведь тоже свою роль выполняет. Он должен распространять духовность (выделено нами. — А.Б.) среди населения. У нас богатейший материал — именно церковный, религиозный. Мы должны работать вместе…»
Поразительно все-таки это непоколебимое убеждение (у кого искреннее, а у кого и явно маскировочное), что «мы должны работать вместе», что «движение должно идти с двух сторон» и что не следует «тратить драгоценное время на мелкие дрязги» (каково? — А.Б.). Позже в разговорах музейные работники всерьез развивали мысль о необходимости территорию обители превратить в некий культурно-реставрационно-религиозный центр, где кто хочет — может себе молиться, кто интересуется историей — может насытить душу созерцанием музейных экспонатов, кто хочет — пусть любуется возрожденными «памятниками архитектуры» — все благо, все служит делу «обретения своих глубинных национальных корней». Иначе, говорили они, монастырь будет потерян «для населения»: все культурно-историческое богатство достанется лишь нескольким монахам. И как этого не понимает настоятель? При подобном истолковании дела ясно, кто, по их мнению, занимается «дрязгами», и уже не удивляет сквозящая в речах «православных работников культуры» мысль о том, что игумен Иоанн, дескать, бьется из чисто земных побуждений: раньше государственные средства, выделяемые на реставрацию, шли напрямую реставраторам, а теперь, дескать, настоятель хочет прибрать их к рукам. Вообще хочет «подмять все под себя"… А чего стоит тихая, скрытная подозрительность, понуждающая видеть в любом поддерживающем игумена Иоанна едва ли не его «шпиона»! Сколько с трудом маскируемой нелюбви — и это у людей, объявляющих себя православными! Ярчайший, характернейший штрих: именно после выступлений в духе «давайте жить дружно» и «не будем тратить время на мелкие дрязги» немалая часть зала разражалась аплодисментами — «православные», обсуждающие тему «вера без дел мертва», вели себя как в театре! Им ответствовал игумен Иоанн: «Чтобы поднятый здесь вопрос получил освещение с духовно-правовой точки зрения, позволю себе зачитать Тринадцатое правило Седьмого Вселенского Никейского Собора: «При случившемся, по грехам нашим, бедствии в церквах, некоторые святые храмы, епископии и монастыри некими людьми расхищены и соделалися обыкновенными жилищами. Аще завладевшие оными восхотят отдати их, да будут возстановлены по прежнему, то добро и благо есть; аще же не тако: то, сущих от священнического чина повелеваем извергати, а монахов или мирян отлучати, яко осужденных от Отца, и Сына, и Святаго духа, и да вчинятся, идеже червь не умирает, и огнь не угасает. Понеже они гласу Господню противятся, глаголящему: не творите дому Отца Моего домом купли». Еще существует правило, что если кто поселится в обители без благословения игумена, тот — как тать и разбойник.
Это я прочитал человеку, называющему себя православным, — Александру Станиславовичу Рыбникову. И он мне при людях ответил: ну и проклинайте сколько угодно, мне нет дела до ваших проклятий.
Как я могу относиться к музею, устроившему экспозицию в храме, к мирским людям (большинство из которых — женщины), входящим в алтарь Царскими Вратами через то место, где находился Святой Престол? Есть среди работников музея и верующие. Они терзаются грехами, которые вынуждены совершать на своей работе, с тревогой говорят о них, просят как-то разрешить проблему — вплоть до того что, быть может, лучше благословить их уволиться… Как я могу благословить музей, устроивший, простите за выражение, отхожее место на монастырском кладбище, на могилах монахов? Уже пять лет заведующая Борисоглебским отделением Ростовского музея не решает вопрос о закрытии туалета на кладбище — это ли не кощунство?!
Как я могу благословить пребывание на территории монастыря частной реставрационной мастерской «Яблоко», которая незаконно занимает уже три года принадлежащий монастырю храм, более того, устроила там сушилку для пиломатериалов? В подклете работают калориферы, сушится тес, горячий влажный воздух, поднимаясь, губит фрески. Когда это увидели внучатые племянницы монахини Юлиании (Марии Николаевны Соколовой) Наталья Евгеньевна и Анна Евгеньевна Алдошины — настоящие профессионалы в иконописании и реставрации, — они были потрясены и в один голос заявили, что за подобное надо привлекать к серьезному ответу».
А.Н.Грешневиков пишет, что А.С.Рыбников — «преемник великих мастеров Барановского и Генделя, талантливейший Реставратор» (именно так — с заглавной буквы), совершающий «великий труд». Воля ваша, есть что-то странное, даже нездоровое в том, с какой неистовой безудержностью, с потерей всякого чувства меры расточает восхваления в адрес совладельца «Яблока» депутат Грешневиков. Между тем сомнения по поводу рыбниковской деятельности возникают у многих. Назначает комиссии по обследованию выполняемых фирмой работ глава борисоглебской администрации, требует создания правительственной комиссии игумен Иоанн… Грешневиков в ответ печатает в «Новом времени» статью «Прости нас, Рыбников!» Всякие сомнения он с порога отметает, повода хотя бы задуматься не видит, веры же сомневающимся в профессионализме и добросовестности своего протеже не дает никакой. Главный лозунг статьи — «Собаки лают — слон идет!» Как и выше, цитируя ее, мы оставляем стиль автора без изменений. «Когда на том или ином историческом отрезке времени появляется Личность, то рядом непременно заводятся политические шакалы, которые не только агрессивно подвергают талант Личности сомнению, но и пытаются агрессивно загрызть эту Личность». Далее, поставив Рыбникова в ряд также в свое время травимых злонамеренной серостью выдающихся людей — маршала Жукова, генерала Шаманова, писателя Шолохова — и объявив его великим реставратором и героическим тружеником, обвинив главу администрации в том, что тот позволил себе предположить, что Рыбников «якобы обогащается за счет реставрации», Грешневиков просит у Рыбникова от себя лично и от имени своих борисоглебских единомышленников прощения за «несправедливые нападки». «Прости нас, Рыбников! И помни о подвижнике Иринархе, келью которого ты восстановил. Его подвиг не только в том, что он пешком ходил в Москву предупредить царя о нашествии поляков и после благословил Минина и Пожарского на очищение столицы от иноземцев. Помни, в монастыре было много монахов, а Иринарх — один. Монахи пьянствовали, распутничали, избивали Иринарха, а когда тот говорил братии правду — они ломали ему ребра и выгоняли зимой босым из монастыря. Лишения, несправедливость пережил Иринарх и стал святым. Александр Станиславович, будь терпеливым, и Дело твое выживет, Труд твой останется, и Истина останется за тобой. После словоблудов останется пустота, после тебя останутся — памятники России, ее храмы и монастыри!»
Тут уже не знаешь, что и думать. Ладно бы — сближение Рыбникова с Жуковым и Шолоховым: всякому может изменить чувство меры. Но сближение с преподобным… Какое тут чувство должно отказать?
По поводу «памятников России», которые останутся после Рыбникова, участники Чтений всласть нашутились, но в целом было не до шуток. Почему нападают на едва ли не святого реставратора? Дело в том, утверждает Грешневиков, что «на благодатной, святой земле, благословленной Сергием Радонежским… появились ненужные силы зла». Увидев кое-что своими глазами и тоже усомнившись в гениальности, а в ряде случаев и просто в добропорядочности «великого Реставратора», мы тоже оказались таким образом в глазах А.Н.Грешневикова «лающими собаками» и адептами «сил зла». Что ж, так или иначе — самое время поделиться увиденным.
Уже то, что Борисо-Глебский монастырь восстановлен Рыбниковым «из руин», представляется по меньшей мере заведомой неправдой. Монастырь в руинах не лежал никогда — может быть, какие-то отдельные постройки. Стены, башни, соборы плоть свою сохраняли.
Десять лет Рыбников в Борисоглебе. Размах же реставрационных работ довольно скромен — по сравнению с тем, как это преподносится «болельщиками» Рыбникова. Да и не спешит Александр Станиславович. Не зря слава о нем «прокатилась по всей России» — у него база-то в монастыре, но работает он повсюду, в том числе и на строительстве «Городка реставраторов», где на двух гектарах огороженной территории растут весьма добротные дома-усадьбы, гаражи и ряд сопутствующих сооружений. Фирма «Яблоко» — предприятие весьма доходное…
О восстановлении кельи преподобного Иринарха на страницах «Московского журнала» в свое время поведал сам А.С.Рыбников. Скромно, спокойно, взвешенно. Где не был уверен и действовал предположительно — честно и откровенно говорил: «возможно», «вероятно». Каким образом все это под пером А.Н.Грешневикова превратилось в чудо прозрения и археологической интуиции — Бог весть. И теперь, стоит высказать хоть малейшее критическое замечание в адрес «шедевра реставрации» — сразу пополнишь легион «сил зла». Между тем не всякому придется по душе слишком явное эстетико-археологическое, чисто архитектурное отношение к святыне, проявленное Рыбниковым при реставрации и ясно ощущаемое в тоне рыбниковской статьи: «Это редчайший пример индивидуальной каменной кельи. Уникальность постройки ставит ее в один ряд с интереснейшими памятниками Борисо-Глебского монастыря». Отважимся возразить Рыбникову: «уникальность постройки» заключается, по нашему мнению, совсем в другом — сама-то по себе она весьма незамысловата, да и трудно предположить здесь изначальное существование каких-то особых архитектурных красот. И народ приходит сюда не полюбоваться «реставрационным шедевром», а поклониться месту подвига преподобного.
О сушилке и деревообрабатывающей мастерской в подклети Благовещенского храма уже говорилось. Сам храм штукатурится и белится. Но отчего штукатурка производилась раствором на столь крупным песке (в сущности, это и не раствор даже, а бетон), что произвести качественную затирку оказалось невозможно и стены шершавые, как, прости Господи, в хлеву? Нам ли говорить Рыбникову, что песок для штукатурки используется определенных фракций, а при необходимости его нужно просеивать? Впрочем, может быть, «так и было задумано» для создания «колорита»? Но если не так — тогда это чистая халтура.
Отреставрированы старые настоятельские покои. «Объект» — гордость фирмы «Яблоко». Этапам работы посвящена значительная часть реставраторской музейной экспозиции — чертежи, планы, снимки: так было, а так стало… Что ж, войдем. Жаль, что нет сметы и проекта, поэтому о многих вещах говорить придется только гадательно. Например, что стоит в смете — «штукатурка» или «затирка» стен? В натуре — весьма корявая затирка, так что через нее проступает кирпич. Тоже для создания «исторического колорита»?
Потолки побелены, но не прошпаклеваны — в результате поверхность рябая, кавернозная. Интересно, что написано в смете — «простая» или «улучшенная» окраска? Не думаем, что проектом и сметой предусмотрена для настоятельских покоев отделка, приемлемая опять же лишь в хлеву.
Ложные потолочные балки представляют собой сбитые из досок короба. Они коряво, заскорузло побелены заодно с потолками. Но разве выдающийся реставратор, строитель и архитектор Рыбников не знает, что коэффициенты теплового расширения у дерева и камня различны и что в местах примыкания деревянных коробов к стенам и потолкам неизбежно возникнут трещины, что и наблюдается повсеместно в настоятельских покоях (удручающее зрелище)? Разве не знает Рыбников, что перед окраской такие примыкания проклеивают, например, несколькими слоями марли, а потом шпаклюют? Интересно, есть ли эта работа в смете?
Двери, ложные деревянные полуколонны, подоконники — все рассыхается, все сделано грубо, слеплено на живую нитку, завитки в углах наивно пришиты гвоздями и существуют отдельно, ничего как следует не острогано, не зачищено, покрыто морилкой и лаком поверх сплошных заусенцев. Инструмент-то они хоть точат? — думается невольно. Опять же, интересно было бы заглянуть в соответствующий раздел сметы — там, небось, предусмотрена высокохудожественная, в том числе резчицкая, работа, клееные сложные соединения, а не элементарные — с одним шипом и шкантиком. Подоконники разве бывают из «тридцатки»? И не должны ли они, будучи составными, быть, соответственно, клееными, чтобы не рассыхаться (в подоконниках настоятельских покоев едва ли не больше щелей, чем дерева)? Как сформулировано в смете — «установка готовых (заводских) подоконных досок» (они дорогие), «изготовление и установка подоконных досок» (тоже работа не из дешевых) или нечто вроде: «Вставить одну за другой несколько не связанных между собой тесин»? Кстати, неужели Рыбников забыл, что при установке подоконных досок их конопатят, дабы ветер под ними не свистел? Редкие клочья наличествующей пакли выглядят совершенно неубедительно. Технология же предусматривает оконопатку оконных блоков и подоконников так: на 2/3 — паклей насухо и на 1/3 — паклей, смоченной в гипсовом молоке.
Особый разговор — двери. Что наборные филенки кое-как сбиты из вагонки не первого сорта и отдельные детали легко изымаются из конструкции, а общий вид иных дверей больше соответствует сараю, мы уж и не говорим. Работа грубая, топорная, неряшливая. Тоже «под старину»? Ладно… Установлены-то они как? Пусть в древней кладке отсутствовали четверти — закрепили бы хоть пробки как следует, чтобы коробка не вываливалась вместе с ними. И что, разве натолкать между коробкой и стеной сухой пакли, а сверху просто замазать цементным раствором или оштукатурить деревянные заделки без набивки гвоздей или полос штукатурной сетки — это установка? Опытному человеку (а Рыбников ведь человек опытный) заранее должно быть ясно, что после двух-трех открываний-закрываний этот раствор начнет вываливаться из щелей длинными призмами, волоча за собой паклю. Эти полувываливающиеся цементные бруски наблюдаешь там и тут, проходя настоятельскими покоями. И потом: то, что дверная коробка стоит не заподлицо со стеной, а утоплена в проем, вовсе не означает, что ее не нужно обналичивать. Как раз постановкой нащельников и можно было бы скрыть швы и несовершенства пригонки к кладке, которые там и тут буквально вопиют.
Поднимаемся на третий этаж. Он задуман и выполнен деревянным с обшивкой по каркасу доской, а по черной дощатой обшивке — фанерой. Но Боже ты мой… Дощатая обшивка слеплена из такого утлого коротья, что представляет собой скорее мозаику из обрезков, обзолистых, уже совсем никуда не годных концов. Никак не отделаться от впечатления, что сюда вместо нормальной доски просто «загнали» отходы — экономии ради. Но как назвать подобную «экономию»? Потолочные балки сшиты гвоздями из отдельных брусков сечением примерно 5×5 сантиметров. О работе такой конструкции как целого и речи быть не может. Но далее! Пролет большой, а бруски значительно короче. То есть балки составные не только по сечению, но и в длину! Причем не сплошь, а с разрывами. И разрывы-то где? — в середине пролета, где самые большие прогибы!.. И, наконец, кровля. Стропила, стойки, раскосы и прочее выполнены из доски — то ли «пятидесятки», то ли «шестидесятки» (много обзола — его даже не очищали, чего не допустит ни один уважающий себя плотник). Соединения — все встык. Друг к другу элементы крепятся посредством наискось вбитых гвоздей — по одному на каждое сопряжение. Примыкания прирезаны так, что плотного прилегания нет — скрепляющий гвоздь виден в щели. Стропила где опираются на мауэрлат (в таком случае болтается верх), а где не доходят до него (то есть пята висит свободно). Это называется, простите, «на соплях» — тут дело совершенно очевидно. При сильном ветре вся конструкция ходит ходуном, соединения разбалтываются, и гвозди постепенно вытягиваются — там и тут они торчат из древесины чуть ли не на два пальца.
И так далее. Вдобавок А.С.Рыбников, находясь (вот уж который год не имея на то никакого юридического права) в стенах монастыря и совершая подвиг за подвигом по его восстановлению, совершенно не считается с мнением и желаниями настоящего хозяина — настоятеля. Захотел сегодня белить стены — белит стены. Решил завтра делать что-то другое — делает.
Скажем мимоходом и о строительстве в монастыре гаража, подрядчик которого — тоже «Яблоко». Столбы сложены столь криво, будто строители-реставраторы в глаза не видели отвеса. Кирпичная стена толщиной в полкирпича сложена даже не из половняка, а из четвертушек. Тоже — «загнали» сюда весь хлам (соответственно, сэкономили). В результате ни перевязки, ни должного сцепления — долго такая стена простоит? Слово «халтура» вновь и вновь просится на язык.
Игумен Иоанн так и заявил на чтениях: «После подобной реставрации ничего не останется. Потому что не останется духа. Мало того, что Рыбников находится в монастыре, не имея на то ни юридического права, ни настоятельского благословения, что само по себе уже приравнивается к татьбе и разбою. Он беззастенчиво эксплуатирует не только материальную базу монастыря, но и духовность этого места, будучи чужд этой духовности. Рыбников живет в келье, на двери которой вместо православного креста — циркуль-измеритель. Всякий, кто воцерковлен, наверняка знает, что это за символ. А на стене — портрет Джона Леннона, автора сатанинского Белого альбома. На все мои увещевания Рыбников год за годом отвечает: не он повесил — не ему и снимать. Как я могу считать этого человека православным и благословить его пребывание в обители? Я свидетельствую: этот человек — не православный и даже не старообрядец, каковым он себя недавно объявил. Тут другое… И показывают это не его слова, а именно дела. Это — не дела веры, не дела во славу Божию, а дела ради мамоны и славы мирской…»
Что касается вышеперечисленных наших недоумений в отношении качества реставрационных работ в монастыре, мы не вправе, да и не обладаем всей необходимой документацией для того, чтобы что-то здесь категорически утверждать — кроме одного очевидного факта: не столь благостно обстоят дела с реставрацией Борисо-Глебского монастыря и они требуют компетентной экспертизы, чего решительно не желает А.С.Рыбников. Игумен Иоанн говорит об этом открыто, он взывает ко всем инстанциям с просьбой обстоятельно и непредвзято разобраться. Рыбников же предпочитает молчать. Уже после Чтений мы приехали в Борисоглеб снова, чтобы попытаться выслушать обе стороны и сделать по возможности объективный репортаж. И Рыбников наотрез отказался что-либо говорить «для печати»: все равно, мол, переврете. Откуда такая уверенность? «Переврать» — не значит ли в его устах — сказать нечто вразрез с грешневиковскими писаниями о нем? Как бы то ни было, ряд участников Чтений составили и подписали письма в ВООПИиК и в Министерство культуры, ходатайствуя о назначении комиссии с целью непредвзятой и скрупулезной ревизии сделанного «Яблоком». Казалось бы, Рыбников, которого незаслуженно и «агрессивно грызут» злобные силы, должен быть заинтересован в этом больше других. Однако Александр Станиславович высказался по поводу комиссии в том духе, что это некие «происки».
И опять возвратимся к «круглому столу», где столь решительно было нарушено благодушие «общего дела». В ответ прозвучал довольно распространенный аргумент, что иконы и церковную утварь возвращать Церкви ни в коем случае нельзя, ибо, во-первых, из церквей непременно украдут, так как они не оборудованы должной системой охраны, а во-вторых, — возвращенные «предметы древнерусской культуры» в таком случае, мол, станут недоступны «широкой общественности». И опять: «Нам нельзя — Церкви и музейщикам — ожесточаться друг против друга, мы должны друг друга любить и жалеть, а не разводить пустые дрязги…» (В.А.Гречухин, писатель из города Мышкина). Такие высказывания, повторим, встречались сочувственными аплодисментами части присутствующих. Обиды и претензии иных «православных деятелей культуры» (мы-де спасали культуру, а теперь должны отойти на второй план) была сильнее пастырских увещеваний. На то, что «из церквей украдут, а музей сбережет», исчерпывающе ответил владыка Иосиф (см. посвященную этому эпизоду Чтений заметку «Отдайте Богу Богово» в Ярославских Епархиальных Ведомостях, 3, 2000). Игумен Иоанн добавил, что из храмов, конечно, крадут, но не меньше крадут и из музеев. Однако украсть из храма — для человеческой, пусть и воровской психики — не то же, что украсть из музея: бывали случаи, что обокравший храм каялся, чего не скажешь о ворах музейных… Что же касается обид и призывов к миру и согласию типа «давайте жить дружно» — сегодня слушаешь их воистину со скорбью. Ведь русскую культуру — в широком смысле — ее недоброжелатели стремятся именно запереть в культурные резервации, где русский дух будет существовать исключительно «музейно»! Нежелание возвращать иконы означает только одно: вольное или невольное омертвление веры музейностью. Монастырь как некое молитвенно-культурно-просветительское общегородское заведение — на таком «идеале» все еще продолжают настаивать музейщики и значительная часть «гуманитарной интеллигенции», объявляющая себя православной и не слушающая, противящаяся, тайно негодующая на пастырей, обличающих их неправду. Тот же Рыбников, зная, что уйти ему из монастыря все равно придется, не постеснявшись присутствия посторонних, обещал настоятелю: «Если я уйду, вы здесь гвоздя не забьете — на каждый гвоздь будете писать кучу согласований», — это потому, что он, Рыбников, является председателем местного отделения ВООПИиК и имеет соответствующие полномочия. Вот тебе и голубь, которого «агрессивно грызут» бесчисленные силы зла! А поддерживающий и всячески защищающий Рыбникова «православный депутат» А.Н.Грешневиков на одной из встреч с избирателями заявил: постоянные нападки на «Яблоко» со стороны местных властей, а также других безответственных людей (выделено мной. — А.Б.) приведут не к потере реставрационной мастерской, но к прекращению выделения бюджетных средств на реставрацию монастыря — потому что данные средства может осваивать только реставрационная мастерская «Яблоко», которой руководит известный реставратор-профессионал А.С.Рыбников. Это уже иначе как шантажом не назовешь…
Скорбную суть происходящего, на наш взгляд, наиболее полно и емко сформулировал на «круглом столе» юрист из Москвы В.Э.Гефенидер: «Обсуждаемое сегодня имеет, быть может, гораздо более глубокий смысл, чем это представляется, — смысл не культурно-правовой, но духовный. Проблема действительно приобрела всероссийский характер. В Дивеево — тяжба между жителями и монастырем. Исками завалили суды: люди начинают пытаться в срочном порядке приватизировать жилье на территории монастыря. В Переславле-Залесском восстанавливается монастырь — чуть ли не за руки хватают: не так гвоздь забит, не того размера плитка, не все исторические каноны соблюдены. Недавно из Москвы уехал искавший здесь помощи тюменский священник, против которого возбудили уголовное дело по статье 243 УК РФ (уничтожение памятников истории и культуры). Разобрались: на территории монастыря было здание приходской школы — по оценке — износ 70 процентов, восстановлению не подлежит. Он его разобрал и построил новое. Похоже, что уголовное дело завели по какому-то заказу, так как до сих пор нет материалов, устанавливающих, является ли вообще монастырь памятником и какого уровня. Теперь вот Борисоглеб…
Проблему я вижу в следующем. По сути, борьба идет не столько за или против возвращения историко-культурных ценностей (это внешняя сторона дела), борьба идет — для многих подсознательная, но для кого-то вполне сознательная — против начавшегося становления православного образа жизни. Отдадим должное музейщикам и реставраторам за сделанное ими. Но ныне их претензии — это козырь в борьбе против живой православной жизни, средство омертвить пробуждающиеся ее ростки. Взять тот же Радонеж. В охранной зоне вокруг него спокойно и невозбранно строятся дачи, коттеджи, но как только собрались восстановить дом священника — тут же воздвигли непроходимую стену!»
Игумен Иоанн: «Да, для тех, кто смотрит на икону как на произведение искусства, кто считает, что обитель — не святыня, не лечебница духа, а только архитектурный ансамбль, все споры по этому поводу — дрязги. Мы же видим здесь подмену, когда дела против обители выдаются за дела ради нее, ради веры. И с этим мы не можем больше мириться. Музейная культурно-просветительская деятельность может осуществляться где угодно. Предлагаемый же музейщиками и реставраторами симбиоз — гибель для обители. Я уже говорил об экспозициях в храме, о туалете на монастырском кладбище. Музейный работник с улыбкой любования вертит в руках потир, святыню, к которой даже я, священник, не дерзнул бы прикоснуться без облачения иначе, чем через плат! Я уже говорил о том, как ведет себя в стенах обители реставратор Рыбников. Сейчас снова смута на Руси. Чтобы не сеять в умах еще большего смятения, я год за годом откладывал решительные действия, увещевал, указывал на греховность такого поведения. Ответом мне было равнодушие. Что ж, эти люди по крайней мере уже не могут сослаться на неведение, потому что все было им конкретно сказано: не ходи через алтарь! Не оскверняй священные сосуды… За это должно отлучать! Продолжая терпеть все это и дальше, я сам буду яко тать и разбойник. Настало время не слов, но дел. Увещевания закончились, пришла пора прещений. Попирая святыни обители, дерзко нарушая апостольские правила и правила святых отцов, эти люди (до полного покаяния) теперь уже не вправе называть себя православными — как противящиеся Духу Святому».
И последнее — чтобы уж расставить все точки над i. В разговорах с реставраторами и музейными работниками нам неоднократно приходилось слышать, что владыка Ярославский и Ростовский архиепископ Михей, в отличие от наместника Борисо-Глебского монастыря игумена Иоанна (дерзость этого противопоставления после рыбниковского «ну и проклинайте, сколько угодно» уже не удивляет), весьма к ним благоволит и не против их пребывания в стенах обители. Мы отправились в Ярославль к Высокопреосвященному владыке. Тот очень спешил и смог уделить нам лишь минуту. У нас, впрочем, и был-то всего один короткий вопрос: каково отношение владыки к пребыванию на территории Борисо-Глебского монастыря частной реставрационной мастерской «Яблоко»? Владыка был весьма удивлен: «Как, разве ее еще оттуда не убрали?» Это, собственно, было все, что мы хотели услышать, но для верности пришлось переспросить: «Стало быть, Ваше Высокопреосвященство, Вы решительно считаете, что реставраторов нужно убрать из монастыря?»
«Конечно, — ответил он, — обязательно. Это же нам так мешает…»
(Ранее официальным письмом владыка Михей обращался к А.С.Рыбникову с требованием освободить занимаемые его фирмой помещения на территории монастыря до 20 января 2000 года.)
В заключение процитируем письмо, направленное 3 марта 2000 года в департамент культурного наследия Министерства культуры РФ от имени ряда участников Третьих Иринарховских чтений (на момент написания этого очерка — начало апреля 2000 года — заметных действий по нему предпринято не было): «Борисо-Глебский монастырь… пять лет назад был возвращен Русской Православной Церкви. Однако до сих пор на его территории располагается частная реставрационная фирма «Яблоко"… Эта фирма — не только самозванный «арендатор», она еще якобы занимается реставрацией монастырских построек, но «реставрация» эта носит, мягко выражаясь, странный характер. Даже неспециалисту с первого взгляда становится ясно, что применяемые фирмой технологии скорее разрушительны для памятника архитектуры и носят характер откровенной халтуры… При этом полностью игнорируются все замечания и протесты настоятеля… Самоуправство фирмы «Яблоко» болью и тревогой отзываются в наших сердцах. Его возможно прекратить, только проведя компетентную, объективную экспертизу деятельности фирмы — причем на федеральном уровне…»

Материал проиллюстрирован видами Борисо-Глебского на Устье мужского монастыря
(рисунки Александра Орлова)

Редакция обращается в Министерство культуры РФ с просьбой рассматривать данную статью как официальный запрос.