 |
| Московский журнал | 01.03.2000 |
Такова была тема соборных слушаний, проходивших в Свято-Даниловом монастыре 18−20 марта 1998 года под эгидой Всемирного Русского Народного Собора с участием иерархов и священников Русской Православной Церкви, видных ученых, представителей Правительства России.
До сих пор материалы слушаний не увидели света. Между тем они сегодня даже актуальнее, чем два года назад. Были рассмотрены наиболее общие, краеугольные вопросы взаимоотношений веры и знания, религии и науки и заложена основа для уже конкретной, детальной работы в будущем. Так, с 7 по 10 марта 2000 года Российский Ядерный центр ВНИИЭФ, находящийся на святой Дивеевской земле, и Всемирный Русский Народный Собор планируют провести научно-практическую конференцию «Проблемы взаимодействия Русской Православной Церкви и ведущих научных центров России» — с целью «содействовать взаимопониманию научно-технической интеллигенции и церкви, их сотрудничеству на благо России».
Сегодня мы впервые публикуем — с незначительными сокращениями и с минимальной редакторской правкой — выступления некоторых участников слушаний.
Ю. С. ОСИПОВ, академик, президент Российской Академии наук
Обсуждая вопросы веры и знания в совокупности, нельзя не обсудить соотношения между наукой и религией. Говоря об этом, я прежде всего отмечу два очень важных момента.
Во-первых, это соотношение всегда формируется в конкретном историческом, культурном и социальном контексте. Поэтому в истории человечества можно найти периоды разных взаимоотношений между наукой и религией — от плодотворного сотрудничества, например, во времена средневековья, до резкого противостояния, например, в эпоху Просвещения и в XIX веке.
Во-вторых, необходимо отличать науку как рациональную познавательную деятельность от так называемого научного мировоззрения, которое на самом деле наукой не является, но использует науку, а также опирается на некоторые философские системы; самый яркий пример — это материализм. Проанализировав историю по крайней мере трех с половиной столетий, сегодня мы можем признать: такое эксцентрическое мировоззрение, претендующее на универсальность и заменяющее религию, конечно, не состоялось, чего нельзя сказать о науке. Безусловно, в разные периоды своего развития наука переживала серьезные кризисы, но всегда умела находить новые формы существования, которые приводили к качественно новым знаниям, новым достижениям в технике.
Конечно, наука не противостоит религии как рациональное иррациональному. Религия немыслима без рационального, понимающего и объясняющего подхода, столь развитого в теологии, которая, кстати, как и наука, никогда не стоит на месте.
Рационализация церковной традиции, включая становление догматики, была направлена на отстаивание истинного содержания христианской веры от намеренных или случайных ее искажений, а иногда и просто от нападок враждебных учений. Например, в ранний патристический период христианская теология формировалась в полемике с гностиками, арианами и другими духовными течениями, которые деформировали истину Предания и Писания. В этих спорах отцы Церкви опирались не только на Святое Писание, но и на рационально развитые философские учения — неоплатонизм, аристотелизм, стоицизм, продолжая отшлифовывать высокую интеллектуальную культуру древнего мира.
Яркий пример — теологии блаженного Августина и святого Фомы. Это свидетельства большой интеллектуальной культуры, а не только глубины и силы христианской веры. Поэтому нельзя упрощать историю и противопоставлять науку религии как рациональное иррациональному.
В мировых религиях рациональное начало органически сочетается с верой, потому что в их рамках человеческое поведение регулируется системой знаний о разумно-нравственном божественном миропорядке, определяющем нормы человеческих взаимоотношений.
В то же время, говоря о взаимоотношении науки и религии, мы должны учитывать исторические рубежи проблемы. Догреческий мир не знал противостояния науки и религии. Классическая античность уже знает этот конфликт. Однако самые развитые рациональные космологические системы, как правило, венчаются представлением о божественном уме, Логосе, как тогда говорили, правящем в мире. И в позднем эллинизме причастность человека божественному Логосу, осуществляемая на высших стадиях познания, предполагает определенную религиозно-мистическую практику.
Только внутри христианской культуры проблема отношений науки как в достаточной мере развитого знания о внешнем мире и религии, исходящей прежде всего из опыта взаимоотношений человека с Богом, становится острой, ясно артикулированной.
Отношения науки и религии складываются по-разному на Востоке и Западе христианской цивилизации. Наиболее драматичны они были на католическом Западе. Это было обусловлено тем, что Запад оказался колыбелью новоевропейской науки. Католическое богословие уже с ХII-ХIII веков поддается соблазну строить себя как рациональную систему знаний и поэтому, естественно, стремится включить в себя естественнонаучные теории. Но поскольку космологические представления античности, на которые опиралась средневековая наука, нередко противоречили христианским догмам, церковным властям приходилось решительно осуждать положения античной науки. Яркий пример: в 1277 году парижский епископ осудил 219 положений, связанных с аристотелевой физикой и философией.
Навязанные силой космологические представления, в основном обусловленные теологическими постулатами, парадоксальным образом работали на возникновение науки нового времени. Они способствовали разрушению аристотелевой космологии, подрывая методологическую претензию аристотелевой физики на априорную дедукцию из каких-то начал, и тем самым открывали дорогу к экспериментальному естествознанию. Это очень важно понимать. <>
Исследования историков за последние годы внесли существенные коррективы в известную историографию, согласно которой нет и не было у науки более заклятого врага, чем религия. Хорошо известно, что в нехристианских странах наука в новоевропейском смысле вообще нигде не возникла. И христианский импульс носил разнообразный характер, зависящий от конкретной исторической ситуации. Например, Ван-Гельмонд, голландский ученый XV—XVI вв.еков, развивает химию Парацельса, расширяет ее во всеохватывающую философию и интересно называет ее: то естественной, то химической, то христианской. Последний эпитет неслучайный, потому что для многих исследователей создаваемая натуральная философия казалась именно христианской, явно в противовес языческим спекуляциям Аристотеля и выдающегося древнеримского врача Галена.
Однако возрожденческая натурфилософия и концепция природы характеризовалась смешением таких базовых категорий, как божественное и природное или естественное. Для нового математического естествознания необходимо было четко разграничить эти понятия, чтобы отделить науку от религии, и не было лучшей возможности для этого, чем возникавшее новое механистическое естествознание. Именно оно позволило однозначно определить, с точностью до аксиоматики, что же такое естественное, или природа, являвшаяся его, естествознания, законным предметом. Религии и теологии в качестве их предмета оставалась область божественного или сверхъестественного, как тогда говорили.
Для того чтобы противостоять возрожденному анимизму, магии, оккультным учениям, чуждым и враждебным христианству, нужен был новый рационализм, дающий более строгое, экспериментально проверяемое понимание законов природы, чем-то понимание, которое мог дать уже дискредитированный аристотелизм. Это понимание предложили Коперник, Кеплер и с особой силой Галилей. Поэтому совсем не случайно, что защита христианства от магии соединилась с защитой ценностей новой механистической науки. И для творцов новой науки натурфилософы Возрождения были представителями равным образом и антирелигии, и антинауки.
Таким образом, религиозная мотивация в пользу новой механистической науки и научная мотивация в пользу христианства, под крылом которого новая наука чувствовала себя защищенной, сливались в едином импульсе, созидающем новую культуру.
Кризис культуры в Европе XVI—XVII вв.еков был глубоким системным кризисом. Под вопрос было поставлено само духовное единство европейского человечества — как его христианское ядро, так и традиционный, идущий еще от античности рационализм. И тот союз науки и христианства, который тогда оформился, явился спасительным для судеб европейской культуры.
Без верности творцов новой науки христианской традиции с усвоенным ею из античности рационализмом наука нового времени просто бы не возникла. Но тогда, когда она возникла, вместе с ней возник и соблазн отказаться от учения о двух истинах, разделявшегося, например, Декартом, у которого истины так называемого естественного светлого разума отличались от истин света веры (это в его терминологии). Причем вторые по иерархии ставились выше первых. Но уже ближайший ученик Декарта Леруа отказывается от принципа двойственности истины и приходит к атеистическому, материалистическому мировоззрению, под которое подводится в качестве его научной базы механистическое естествознание эпохи.
Но этот шаг не возникал автоматически из самой науки. Он становится понятным, если учитывать контекст всей истории Европы той эпохи, потерпевшей неудачу обрести вечный мир и желанную гармонию для ее народов в рамках всех устраивающей религиозной формулы. Именно эта неудача заставит обратить сердца и умы европейцев к науке как эрзацу религии. В результате на науку были возложены задачи явно религиозного порядка: не только создать с помощью зависимой от нее техники рай на земле, но и полностью преобразовать саму природу человека. К концу нашего тысячелетия обнаружилось, что эти надежды не оправдались. Именно поэтому человек нашего времени ищет путей к храму, стараясь при этом сохранить и ценности науки, границы которой он, конечно, теперь понимает по-новому.
На христианском Востоке отношения науки и религии никогда не принимали такого обостренного характера, как на Западе. Это было обусловлено в основном традиционной и более трезвой локализацией научного знания в православной духовной культуре. Христианский Восток запоздал с развитием науки, понимаемой как математическое естествознание. Поэтому о взаимоотношениях науки и религии в этом регионе приходится говорить, имея в виду XIX столетие и ограничиваясь главным образом русской культурой.
Один из русских философов в середине прошлого века писал:
«В Церкви Православной отношения между разумом и верою совершенно отличны от церкви римской и от протестантских исповеданий. Это отличие заключается, между прочим, в том, что в Православной Церкви божественное откровение и человеческое мышление не смешиваются, пределы между божественным и человеческим не переступаются ни наукой, ни учением Церкви. Как бы ни стремилось верующее мышление согласить разум с верой, но оно никогда не примет никакого догмата Откровения за простой вывод разума, никогда не присвоит выводу разума авторитет Откровенного догмата. Границы стоят твердо и нерушимо. Ни Патриарх, ни собрание епископов, никакое глубокомысленное соображение ученых, никакая власть, никакой порыв так называемого общественного мнения какого бы то ни было времени не могут ни прибавить нового догмата, ни изменить прежний, ни приписать его толкованию власть божественного Откровения и выдать таким образом изъяснение человеческого ума за святое учение Церкви или вмешать авторитет вечных, незыблемых истин Откровения в область науки, подлежащей развитию, изменению, ошибкам, личной совести каждого. Всякое распространение церковного учения далее пределов церковного Предания само собой выходит за рамки церковного авторитета и является как частное мнение, более или менее уважительное, но подлежащее суду разума».
Это было написано, повторяю, в середине прошлого века. Православное понимание взаимных отношений между сферами научного знания и религии во многом предвосхитило выводы исторических и философских исследований феномена науки, предпринятых во второй половине XX века.
Беспрецедентно бурное развитие науки в нашем столетии заново поставило вопрос о взаимоотношении науки и религии. Если до научной революции, начавшейся на рубеже XIX—XX вв.еков, жестко детерминистическая модель мира по существу не оставляла религиозному сознанию иных возможностей, кроме деизма, то в XX веке, после изменения фундаментальных представлений о пространстве, времени, причинности, после появления в квантовой механике соотношений неопределенности и принципа дополнительности, мир уже больше не представляется абсолютно детерминированной машиной, в которой Богу просто не было места. Кроме того, историко-научные, историко-философские исследования показали существенную зависимость науки от социокультурных факторов эпохи, в частности от религиозных представлений.
Диалог между наукой и религией вышел на новый уровень. Естествознание XX столетия, по преимуществу физика и космология, самой логикой эволюции новоевропейского научного разума было подведено к вопросу о происхождении мира и его элементов, и в рамках физики оказались осмысленными вопросы (не ответы — вопросы), как и почему возникли элементарные частицы со строго определенными параметрами, почему, например, радиус электрона — 10−13 см, а не больше и не меньше. В рамках космологии сегодня ставятся вопросы, почему и как возникла наблюдаемая Вселенная со строго определенными параметрами, почему пространство трехмерно, а время одномерно и так далее.
До тех пор, пока предметом изучения в научных дисциплинах был мир, подчиняющийся локальным законам, то есть законам, выявленным и установленным эмпирическим естествознанием, когда существование наблюдаемых эмпирических фактов требует какого-то общего объяснения, европейская наука удовлетворяла требованиям, которые можно сформулировать так: факты требуют объяснения в законах.
Новая задача, возникшая перед европейским естествознанием, <> теперь уже должна удовлетворять другому требованию: законы, которым подчиняются наблюдаемые факты, требуют объяснения. Выяснилось, что сами законы есть просто тонкий поверхностный слой той сферы принципов, симметрий и неких фундаментальных закономерностей, которым подчиняется бытие мира в целом. Без знания последних невозможно объяснить, почему наш локальный мир подчиняется именно этим законам, а не другим.
Один из отцов эволюционной космологии советский ученый Ландау на первое место среди проблем космологии ставил проблему происхождения Вселенной. Он говорил буквально следующее: «Один из мучительных вопросов, стоящих перед космологами, состоит в том, было ли что-нибудь до момента Т=0, до какого-то начального момента, и если нет, то как и откуда возникла Вселенная. Рождение и смерть Вселенной, подобно рождению и смерти человека, являются одной из наиболее волнующих проблем, стоящих не только перед космологией, но и перед всем современным естествознанием».
Таким образом, сама научная космология сегодня ставит проблемы, соотносящиеся с обсуждаемыми в традиционной теологии вопросами происхождения Вселенной. Как говорится, круг замкнулся и замкнулся очень сильно. Не случайно многие естествоиспытатели и математики, начав свои изыскания людьми неверующими, каждый своим путем, по-разному, но приходили в конце концов к вере, ибо создание любой стройной научной системы неизбежно приводит к мысли о существовании, как говорят в нашей среде, Абсолютного Бытия.
В современном научном познании все чаще исследователь сталкивается с ситуациями, когда поиск истины оказывается тесно связанным с нравственными проблемами. Об этом сегодня говорил Его Святейшество. В таких областях науки и техники, как генная инженерия, изучение генома человека, клонирование и так далее, оказываются недостаточными классические принципы научного этоса, которые ориентируются на объективное изучение мира. <> В этих областях наука и техника вторгаются в святая святых самих основ человеческого бытия, и ориентиром деятельности здесь становятся наиболее широкие нравственные принципы, которые вырабатываются уже не в самой науке, а в других областях культуры, и в значительной степени — в области религиозно-нравственного поиска. И как актуально звучит сегодня мудрое напоминание Серафима Саровского о необходимости избегать рассеяния ума, пробуждать у людей голос совести, сердечное сокрушение и желание перемен к лучшему.
В настоящее время в отношениях религии и науки набирают силу процессы их явного сближения. И если в начале нового времени, в эпоху Просвещения наука стремилась обрести полную автономию от религии и, наконец, вытеснить ее с позиций мировоззренческого и духовного центра культуры, то теперь происходит их сближение и взаимодействие в формировании ценностей культуры, ориентирующейся на человека. <>
На заре возникновения новой науки ей помог союз с христианством. Возможно, что новый союз науки и христианства, а в нашей России — Православия, поможет преодолеть трудный период экологического и нравственно-этического кризиса, в котором оказалась современная цивилизация.
В. Е. ФОРТОВ, министр Российской Федерации по науке и технологиям
<> мы знаем, что в нашей истории Православная Церковь всегда являлась проводником и хранителем гуманитарных знаний. В течение очень большого периода Церковь была единственным хранителем этих знаний — письменности, истории, элементов философии, географии. Монастыри были настоящими сокровищницами письменных знаний, а многие церковные служители — самыми образованными и передовыми людьми своего времени.
Стоит вспомнить, что вообще вся наука зародилась в средние века в европейских университетах, которые в те времена были чисто религиозными учреждениями. Цель этих университетов, как она была сформулирована Фридрихом Барбароссой в 1154 году, состояла в том, чтобы обеспечить духовное, телесное и социальное процветание людей. Поэтому все средневековые университеты имели три факультета: филологический, медицинский и юридический. Именно под крылом религии возникли первые научные школы, первые ученые. Кстати, в этот момент и возникли некие проблемы между наукой и религией, которые в те времена были не более как попыткой науки уйти от административного диктата. <>
Наука, как и любая область человеческой деятельности, развивается по сложной траектории и, конечно, не застрахована от ошибок. Однако стремление человека к познанию неистребимо. Чем обширнее становятся наши знания о природе, тем более людей поражает великая простота, поразительная точность и целесообразность природных процессов. Каждый из ученых, сидящих в этом зале, по собственному опыту хорошо знает, что если в результате вычислений возникают какие-то сложные формулы длиной в три страницы — это верный признак того, что мы уклонились от истины. Обычно правильный результат бывает компактен, эстетически красив, и это поражает всех, кто реально работает в науке.
В понимании глубинной сущности явлений природы наука и религия имеют очень много общего, хотя религиозные и научные представления о миропорядке существенно отличаются. При этом принципиально различны их методы и способы познания мира. Религия признает духовное приближение к истине через Откровение, а наука опирается на факты, полученные с помощью теории и эксперимента.
История научной мысли однозначно свидетельствует о том, что мотивации, движущая сила, оправдание научных исследований в ранней европейской цивилизации основывались на чисто средневековой уверенности в рациональности того, что создал единый Бог. Именно единый, потому что если существует единый Бог, единый Промысел, то есть и единый предмет исследования. Этого не случилось на Востоке и в Китае, <> потому что там существовала религиозная философия многих богов. А это значит, что существует много истин, что не дает предмета для научных исследований, потому что нельзя стремиться к достижению какой-то одной истины, а приходится искать каждую истину под каждого конкретного бога.
Дезориентирующее влияние политеизма пагубным образом отразилось на развитии научных направлений Востока. А представление о едином Боге явилось мощным импульсом развития науки на самых ранних этапах. При этом Церковь всегда считала стремление познать замысел Творца всего сущего богоугодным делом, хотя и указывала на тщетность попыток дойти в этом до конца.
Основоположником современной химии является монах Бертольд Шварц, который был занят поиском философского камня, но пришел к выдающимся химическим открытиям. Наблюдательный монах Кримальди за сто лет до известных опытов Пуассона, Араго, Френеля открыл явления дифракции света и описал их с поразительной точностью. Получивший очень глубокое духовное образование лорд-канцлер короля Якова I Френсис Бэкон явился человеком, который сформулировал основные принципы научного знания. Ему принадлежит крылатое высказывание: «Знание — сила» (хотя более точный перевод: «Знание — это власть»). С тех пор эта крылатая фраза фактически является эмблемой всех наших научных исследований. Он первый дал определение науки: наука есть способ накопления и передачи знаний из поколения в поколение. Именно этим человек отличается от животного. <>
Между тем, факты, которые накопили в последнее время разные научные дисциплины, ставят под сомнение, казалось бы, незыблемые теории прошлого, такие как дарвинизм, теория самозарождения жизни на Земле, общепринятое исчисление геологических эпох. В то же время гипотеза «большого взрыва» и разбегания галактик, последние данные палеонтологии и антропологии обнаруживают поразительно много общего с основными положениями Библии. Углубленный же научный поиск имеет известные черты сходства с религиозным Откровением. <> Многие ученые признавались, что самые глубокие научные открытия были сделаны ими в момент интуитивного прозрения, причем решение приходило как-то сразу и целиком, даже во сне. Так открыл периодическую систему Менделеев. Об этом много и откровенно писали такие ученые, как Ньютон и Эйнштейн. Они говорили о присутствии в момент открытия очень сильного духовного возбуждения. Об этом писал в своих работах по психологии научного творчества и наш соотечественник академик Мигдал. Он говорил мне, что перед настоящим открытием должно произойти какое-то озарение, очень близкое религиозному экстазу. <>
Яркой особенностью современного этапа развития цивилизации является нарастающая тревога за будущее человечества. Эта тревога в полной мере разделяется и научным, и религиозным сообществом. Об этом очень точно говорил в своем вступительном слове Патриарх. Выбирая пути в грядущее тысячелетие, люди все больше ощущают меру ответственности за свой выбор. Человек, который именует себя homo sapiens, сделал окружающую природу лишь предметом познания и преобразования. Согласно определению того же Френсиса Бэкона, техника возникла как средство облегчения человеческого бытия. Однако в какой-то момент эгоистические стремления человека, его неуемное желание посредством технического развития максимальным образом удовлетворить свои все возрастающие потребности создали ситуацию, когда под угрозой оказалось само бытие человечества, что, конечно, находится в кричащем противоречии с базисными религиозными принципами.
Многие склонны обвинять в этом современную науку, которая в погоне за миражем окончательного и всеобщего познания мира может привести человечество к деградации и даже гибели. <> Вопрос моральной ответственности ученых и инженеров с невиданной ранее остротой встал в связи с овладением атомной энергией, освоением космического пространства, глобальной информатизацией, поразительными успехами генной инженерии, биоинженерии, клонирования, а также в связи с нарастающим экологическим кризисом на нашей планете. Многим, хотя пока и не всем, ученым сейчас ясно, что знаменитый императив Галилея — «решись постигать» — нуждается сегодня в значительной корректировке, а именно: прежде чем использовать новые знания, нужно подумать о последствиях. Парадокс состоит в том, что наука все активнее начинает искать способы защиты от самой себя, от созданных ею самой изобретений и открытий. Сегодня мы знаем, какие моральные муки испытывали творцы ядерного оружия — Эйнштейн, Бор, Оппенгеймер, Фукс. <>
Важная грань соприкосновения науки и религии — это нравственные законы, которыми должна управляться наука и которым безусловно должны следовать наши ученые. Это заповеди, которые сформулированы две тысячи лет назад в Нагорной проповеди. <> Сохранение гармоничности и цельности природы сегодня необходимо считать основой выбора любых приоритетов и ценностей человека и ученого. Проблема ответственности за последствия новых знаний имеет сегодня два аспекта. Во-первых, она предполагает воспитание высокой этики у самих ученых, во-вторых, необходимость контроля со стороны всего общества за научными исследованиями и производственными технологиями.
Еще один важный аспект нашего сотрудничества лежит в плоскости государственного патриотизма. Не секрет, что даже в прошлые времена мы умудрялись разбазаривать довольно много наших интеллектуальных достижений, которые затем вернулись к нам с Запада уже в виде готовых товаров. За последние семь лет утечка умов, изобретений и технологий за рубеж приняла поистине катастрофические масштабы. Объективной причиной этого стало обвальное сокращение финансирования науки, трудности перехода к рынку, общий экономический кризис и политическая нестабильность.
Сегодня вместе с Российской Академией наук мы делаем все, чтобы выправить критическое положение в нашем научно-техническом комплексе. Принимаем меры по сохранению ведущих центров, научных школ, по государственной поддержке ученых, по увеличению притока молодежи в науку, добиваемся принятия новых законов, которые могли бы стимулировать вложение капитала в научно-техническую сферу, делаем многое другое. <>
Но материальные стимулы никогда не были и не будут самодостаточными для национального успеха в каком-либо деле, в том числе в науке и технике. Необходима духовная мотивация, национальная гордость и государственный патриотизм. К сожалению, в последние годы наше общество во многом растеряло эти чувства. Сейчас мы отчетливо видим, что самой страшной бедой России за последние годы были не столько экономические и социальные потери. Мы вплотную приблизились к черте, за которой следует потеря духовности, цели и смысла жизни. Здесь мы связываем надежду с нашей религией. <>
Наша Церковь на протяжении веков сохраняла нам нашу историю. Она сохранила понятие Отечества, идею и образ Родины. Думается, что Церковь, всегда составлявшая надежную опору патриотизма в России, сегодня может и должна влиять на общество, формируя уважение к созидательной деятельности ученых и инженеров. <> Со своей стороны, для науки и ученых важно бережно, с уважением и пониманием относиться к деятельности Церкви, сотрудничать с ней в нравственном воспитании граждан новой России, особенно подрастающего поколения.
У Церкви и науки есть еще одно большое поле для совместных действий. Это касается борьбы с мистикой, магией, колдовством, астрологией, паранаучными исследованиями, всем, что сегодня буквально захлестнуло общество. Люди стали верить в примитивное решение своих вопросов, которое им навязывают безответственные шарлатаны. Здесь Церковь и наука едины. Ведь еще императрица Елизавета в указе об открытии первого университета определяла «борьбу с сектантством и искоренение оного в народе» как одну из важнейших задач. <>
Мы знаем, что многие российские ученые сегодня являются верующими людьми, а среди церковного клира немало людей с научными степенями, людей высокой культуры. Западная статистика показывает (у меня нет данных по нашей стране), что около 40 процентов физиков, биологов, математиков, химиков имеют прочные религиозные убеждения. Насколько такое сочетание может быть продуктивно, можно убедиться на примере великого физиолога, лауреата Нобелевской премии И.П.Павлова или известного профессора, хирурга, лауреата многих премий архиепископа Луки (Воино-Ясенецкого). Автор знаменитого многотомного курса высшей математики, по которому учились многие поколения людей, в том числе и я, был церковным старостой. И сегодня поиск нужных пропорций между научным и религиозным знанием все больше занимает ученых, особенно работающих на самом переднем крае исследований, там, где они ближе всего соприкасаются с неизведанным. <>
Актуальность темы сегодняшних слушаний объединила в нашем зале служителей Церкви, ученых, представителей властных структур в стремлении осмыслить социальные и духовные проблемы, стоящие перед нами в XXI веке. Если прежде наука у нас противопоставлялась религии, то сегодня мы ясно видим: различие методов и подходов в достижении истины не должно быть причиной взаимного отторжения двух могучих сфер духовной жизни человека. Здесь много места для диалога и сотрудничества во имя нашей с вами Родины.
Д.С.ЛЬВОВ, академик, академик-секретарь Российской Академии наук
Сегодня мы собрались для обсуждения ключевых проблем, непосредственно связанных не только с жизнедеятельностью каждого из нас, но прежде всего с будущим России. Естественно, будущего не знает никто, кроме Всевышнего. И наука здесь, как мне представляется, может высказывать лишь отдельные гипотезы.
Когда мы говорим об экономической жизни нашего общества, положение здесь, как все присутствующие отлично понимают, далеко не идеальное. Как руководитель экономического отделения Академии наук я задаю себе вопрос: а велик ли грех ученых-экономистов, которые сегодня наблюдают целый ряд негативных последствий того, что мы называем «реформы»? Я отвечаю на этот вопрос: бесспорно, да. Но надо иметь в виду, и это очень важно, что отечественная экономическая наука всегда имела два лица.
Большая часть этой науки выполняла, да и сейчас выполняет определенную технологическую функцию в системе управления, разъясняет «предначертания власти» и тому подобное. Такая наука сегодня превалирует, и ждать от нее существенного улучшения нашей жизни вряд ли стоит.
Но есть и всегда была, в том числе и в застойные годы, другая часть, к сожалению, малая, которая многое предвидела, которая давно говорила о некоторых процессах, очень опасных для России с ее уникальными условиями.
Сегодня в России произошло существенное расслоение населения, в том числе морально-этическое, и в обществе уже можно выделить ряд социальных страт.
Полтора процента населения владеют более чем половиной национального богатства.
На втором месте — чиновничий класс, его можно объединить с социальной стратой, условно называемой «властью», которая сосредоточила в своих руках несколько меньшую часть национального богатства — около 20 процентов.
Далее — научная и художественная интеллигенция, которая в результате реформ ничего не выиграла, а существенно проиграла. Идет разложение этого основного интеллектуального слоя России.
Наконец, 10−12 процентов — криминальное дно, которое все в большей мере завязывается с первой стратой, так называемой «финансовой олигархией».
В условиях, которые сложились на седьмом году после перестройки, альтернатив у России очень мало. Степень свободы маленькая, и альтернативные варианты по существу неразличимы. Любой вариант сегодня связан с большими социальными потерями. И я задаю себе второй вопрос: а почему так произошло? И хочу ответить на третий вопрос: что же делать, в каком направлении идти?
То, что произошло с нашей страной, произошло как бы по воле злого провидения. На протяжении ограниченного исторического времени, по существу одного столетия, даже меньше, страна дважды ввергается в безжалостный эксперимент. Это 1917 год, когда Россия от полуфеодального строя вроде бы перешла к советскому социализму. И через 70 с небольшим лет вторая беда — отход от социализма, новые преобразования, и опять все начинается сначала, опять освоение целины.
Мне кажется, что это — проявление системного мирового кризиса, где Россия по особым причинам оказывается в качестве страны, берущей на себя задачу обеспечения хрупкого баланса в мире с огромными для себя потерями. Эта роль России еще не осознана, ее только еще предстоит раскрыть. Но если мы говорим о гибели одного строя, можно ли в этой связи сказать о том, что в равной мере гибель угрожает и другим, в том числе капиталистической, системам?
Недавно вышла блестящая книга Альберта Гора, вице-президента США, «3емля на чаше весов», где он, завзятый капиталист, говорит, что Америка окончательно превратилась в общество потребления, где моральные устои, тем более вера, являются третьестепенными, где вопросы наживы, вещизма выдвинуты на первый план. Это говорит человек, далекий от религии, официальное лицо. Он говорит: «общество потребления», и он говорит: «это общество в тупике».
Почему так происходит? Мне думается, фундаментальная причина состоит в отходе от некоторых констант, которые можно четко проследить на историческом пути человечества. Когда человечество пытается нарушить эти константы, появляются конфликты, возникает системная болезнь мира.
Фундаментальной константой является, конечно, Православие. Вы посмотрите: тысячелетняя история, изменились общественные уклады, были революции, менялись ландшафты, менялся и сам человек, а Православная Церковь, в отличие от того же католицизма и других, удивительно сохранила свой облик, почти не тронутый временем. И сохранила те истины, которые несет с собой.
Забвение этой константы случилось, когда произошло отделение Церкви от государства. По существу, произошло отлучение Церкви от человека, от его генетических кодов. В человеке всегда и всюду существует ему присущая духовность. Ее можно лишь на время притупить, что и было сделано в годы большевизма. А в последующем это должно было выплеснуться. И главный конфликт системной болезни мира, а не только России — это конфликт между идеей, истиной и системой, системой-властью.
Именно это и происходит сейчас в России. Наглядный пример: приведенная мной социальная стратификация общества. Это божественно? Где здесь морально-этические начала? Невольно задумываешься, что, не устранив эту фундаментальную причину, мы, такая богатейшая страна, с таким народом, интеллектуальным потенциалом, природными ресурсами, будем прозябать и дальше. Это же недопустимо.
Облик любой страны в значительной мере определяется ее финансовой системой, системой налогов, взаимоотношениями регионов страны с центральной властью и так далее. Все это сразу говорит о том, что здесь за власть, нравственная она или нет. Система, которую мы сегодня наблюдаем, конечно, безнравственна во многих отношениях. И очень важно, что мы сегодня присутствуем в этом святом месте и говорим по этому поводу. Роль Православной Церкви должна быть в этом плане существенно повышена.
Наши исследования показывают, что больше 80 процентов всего национального богатства в России создается не трудом, не капиталом, а тем, что у России по существу от Бога, это ее природоресурсный потенциал. Так сложилось исторически. Доход, который она от этого получает — нефть, газ, плодородные земли, воздушные пространства, вода и так далее, — это же не результат деятельности человека, хотя, бесспорно, человеческий фактор играет свою роль, когда обустраиваются месторождения и так далее. Но откиньте то, что является заслугой человека, и вы увидите, что 80 процентов не связано с трудом. Такие природные ресурсы дал стране Господь Бог.
Но то, что принадлежит Богу, должно принадлежать всем. А мы что делаем? <>
И сейчас, и в прежние советские годы беда заключалась в том, что к реформированию экономики пришли люди, которые никогда, ни в одной своей работе не были известны как теоретики, люди, даже элементарно не знающие современную рыночную экономику. Последствия проводимых реформ можно было сразу предвидеть. И здесь должна повысить голос общественность, сказав о том, что моральные факторы создания эффективной системы управления должны быть иными по сравнению с теми, что мы видим в настоящее время. А для этого нужно признать, что природные ресурсы, земля, воздушные пространства России являются общественным достоянием. Ведь у российского православного народа всегда историческая тяга к земле. Мы сегодня говорим: давайте сменим форму собственности. Частная собственность якобы и есть альфа и омега рынка… Настоящая наука, которая идет вровень с мировой, нигде не находила ни одного подтверждения этого неверного тезиса. Наука подчеркивает другое: тем, что принадлежит всем, должно пользоваться общество.
Мы говорим о цементации многонациональной России, где масса конфессий. Но почему же мы не думаем об обруче, который мог бы стянуть это в страну? Понятно, какой это должен быть обруч: национальные богатства, общественное достояние, доход от которого идет не Березовскому, а составляет сумму дивидендов каждого жителя России. Это, как мне думается, божественный путь развития России, связанный с нравственностью. Земля и нравственность неразделимы.
Приращение в мировой экономической науке сейчас идет совершенно не в русле будущего, прежде всего не в русле морально-этического, духовного развития. Нет таких направлений в западной экономической мысли. И это не случайно, потому что в протестантской этике в отличие от Православия четко прослеживается: каждый движется к Богу индивидуально. И дух коллективизма, но коллективизма без кавычек, который присущ России, подвергается там (и у нас сегодня) анафеме. А с этим непосредственно связаны такие вещи, как минимальная заработная плата, налоги и так далее. Я экономист, занимаюсь этими вопросами профессионально. Все это сейчас — не от Бога.
Существуют и должны существовать некоторые параметры, не связанные с экономикой, а связанные с нормальной жизнедеятельностью людей. А если наши руководители думают иначе, то они ничего не понимают в экономике. Это значит, что мы плохо живем не потому, что плохо работаем, а потому, что для нашего российского народа созданы нестерпимые условия. Мы дошли до такого маразма, что во главу угла ставим какие-то инфляции, стабилизации, дефицит бюджета, то есть какие-то инструментальные вещи. А ведь на первый план должен выйти, как сейчас говорят, человек. Но его же нет, этого человека. И поворот в этом направлении очень важен. <> Важно, чтобы духовные принципы стали основой экономических знаний. К моему большому удовлетворению, здесь присутствуют молодые ученые. За ними будущее. Дай Бог, чтобы при нашей жизни мы увидели некоторые плоды решения упомянутых выше серьезных проблем экономического развития.
Обзор подготовил А.Н.Пыресев
