Кузбасский художник Иван Егорович Селиванов

Его называли сибирским Пиросмани. Он умер в одиночестве, обретя посмертную славу:

Его называли сибирским Пиросмани, и это во многом верное сравнение. И у Пиросмани, и у Селиванова прежде всего одинаковы судьбы. Оба знали о своем высоком даре. Оба были бесприютны и неимущи. Вокруг обоих какое-то время вились меценаты, искусствоведы, поклонники — однако и Пиросмани, и Селиванов умерли в одиночестве, обретя посмертную славу.
Образ России Ивана Селиванова — терпение и воля, страдание, сила и самопожертвование. Предельно сдержанные, строгие, напряженные работы. Таков же был он и в слове. И там, и тут — подвижническая мощь и абсолютная простота выражения. В 1990 году издательство «Молодая гвардия» выпустило книгу И.Е.Селиванова и Н.Г.Катаевой «И была жизнь…», посвященную И.Е.Селиванову. Книга содержит в числе прочего его дневники. Их можно перечитывать бесконечно — всякий раз открываешь что-то новое. По приводимым ниже фрагментам видно, что о трагичности, боли и красоте русской жизни Селиванов высказался в определенном смысле прямее и пронзительнее, чем даже Андрей Платонов.

Я очутился в низменности, в которой разрабатывались каменноугольные пласты когда-то. Не было видно ни людей, ни животных. Везде угольная пыль и мелкий уголь. Мое сознание говорило мне: в этой низменности пасется твой конь рыжей масти, которого дал комендант города твоей матери Татьяне Егоровне во время гражданской войны. Мне стало жаль этого коня, и при воспоминании о прошлом у меня полились слезы. Этого коня я не стал искать, потому что на меня напала робость. Надвигалась темнота. День воскресенье, 8 марта 1981 года.

Вернулся с поля в деревню, зашел в какой-то чужой большой дом. Вдруг начало смеркаться, я стою у дверей, ко мне подходит хозяйка дома. Немолодая, среднего роста, серобрыса. Подает мне несколько сухарей в пригоршне, я эти сухари из серого хлеба положил в карман. Она мне сказала: «Теперь за эти сухари иди паси мою корову». Я чувствую себя, как пастух скота всей этой деревни, а не только коровы этой хозяйки. Сейчас поем и погоню весь скот, несмотря на то, что стало смеркаться. День среда, 18 февраля 1981 года.

Конца и края в поднебесье нет. Плывут в предпасмурную погоду серы, хмуры облака. Откуда и куда?.. Сон давит на меня. Про других не знаю я. Трава пожелтела на краях полосок и деревцах кустарника в предместье нашем. В долине низкой, пожелтевший пастух стережет скотины стадо. Жизнь полумертва в наших избах старых вдалеке от крупных деревень. Вечерняя пора над головою в пределах неизмеренных. И потянулось скотины стадо в сторону избенок наших… 1 октября 1981 года.

Ходил вчера я нищим в большом селении, вижу, за столом две девчонки белобрысые, на вид приятные. С улыбкой на лице посмотрели на меня. «Не расстраивайтесь вы, девчонки, не бойтесь меня. От роду был я нищим по судьбе своей». Перекрестился я, промолвил слова: «Подайте мне кусочек хлеба Христа ради». Без слов они подали, повернулся я, сердце застучало, слезы брызнули у меня из глаз. Селение стояло на берегу высохшей реки Почи. Надвигалась вечерняя поздняя пора… День суббота, 24 января 1981 года.

(Эвакуировались в Сибирь, в Кузбасс. Перед войной Селиванов жил в Ленинграде. …Попутешествовали и по Западной Сибири, прежде чем осели в Прокопьевске. На участке Сталинск — Мундыбаш работали до зимы. — Прим. авт.).
В связи с производственным конфликтом начальник Зернин подал дело на меня в суд: якобы я, Селиванов, делал прогулы и нарушения трудовой дисциплины. Прогулы я, конечно, не делал и трудовую дисциплину не нарушал. Поспорили из-за незначительных неполадок в деле печных работ. Начальник есть главк на своем участке: что скажет, выполняй, подчиненный. Пусть будет данная работа по его указанию запорчена, все равно выполняй. И хотя я же мастер своего дела, мне веры нет… В один день в конце декабря месяца мне принесли повестку: явиться Селиванову Ивану в нарсуд Мундыбашского района. В судебном зале находился только судья. Я подал повестку судье. Ответ получаю: «Садись, молодой человек. За неподчинение указанию начальника Зернина и нарушение трудовой дисциплины перевести вас с печных работ в погрузконтору грузчиком с вычетом 25%. Можешь быть свободным». Я поклонился судье и сказал: «Благодарю. Честному и благородному рабочему человеку не пристало переносить всякие прискорбия и обиды, несвойственны к делу производства, от начальника-кикиморы. Лучше уж умереть, чем быть в подчинении у начальника-сволочи».

Сегодня на воле погода стояла серо-пасмурная, с утра я вышел из избы, пораздумался и помечтал кое о чем о прошлом. Решил сходить на линию железной дороги посбирать уголька. Взял ванну, в которой стирала Варюша (жена. — Прим. авт.), и я в ней продолжаю стирку белья, вот осенью 24 сентября будет десять лет, как я один, а ванна дюжит уже тридцать лет и мало чем отличается от новой. Такой прочный попал металл…
Сейчас стоит летняя пора времени. Ванну тянуть много труднее по земле, чем по скользкому белому снегу. Ничего поделать нельзя, надо заготавливать топливо заранее. Подошел к линии железной дороги в таком месте, где с той и с другой стороны стоят две стены. Габаритность дороги от рельс до стен, подобных заборам, невелика, но при ходе поезда человека все же не зацепит. В этом месте из вагонов порядочно насыпалось угля. Какое богатство рассоривается из вагонов на железную дорогу!.. Нельзя вообразить, описать на белой бумаге несведущему человеку. Да! Миллионы рублей!
Надо грузить уголь в углярки так, чтобы ни один грамм не падал на землю. Но одна моя мысль говорит другой: «Как вы будете тогда отапливаться, Иван Егорович, и вся братия, равная тебе? Вас много живет около железных дорог. И вы в основном отапливаете свои избушки углем, падающим из вагонов на землю». Да! Одна мысль противоречит другой: «Ты и твоя братия, равная тебе, замерзнет в своих старых халупах в зимнее время…»
Я насобирал в ванну столько уголька, сколько позволяет моя силенка дотащить до избушки. Дотянул уголек, ссыпал в стайку. Совсем как при Варюше… День понедельник, 1 июня 1981 года.

Решил сегодня я пойти на вольный воздух погулять. Очистить легкие от всякой пыли, которая имеется во всех избах, есть дело полезно для всех, хотя пыль эту глазами мы простыми нечасто видим, а в пасмурное время дня совсем не замечаем. Открыл я дверь избы своей. Совсем другой вдыхаю воздух. И как бы радуется грудь, смеются легкие. Улыбается весь Божий свет.
Спустился я с пригорка. Смотрю на широкие просторы, синеву небес в холмистой области своей. Вижу перевалы, вижу город захолустный, но все же свой. Он отличья не имеет от всех захолустных городов. Особенность его такая — этот город шахтовый. Пыльный, грязный воздух. Повсюду видны терриконы, горы каменноугольной породы. Вот это и составляет особенность Прокопьевска. Тут красота своя, приличье, тут стать своя.
…Привык ты к городу шахтовому, считай его за вторую родину. День воскресенье 1981 года.

У меня на столе была тарелочка с мелко нарезанной капустой. Соленая, только что принесена из погреба, на вкус очень приятная. Я эту капусту употребляю во всех видах: в супе-борще, жаренную на сковороде с картошкой, в винегрете, да и просто так, с хлебом… 4 июня 1981 года.

Мечтал я с вечера, что завтра буду делать. Возьму ведро, открою погреб. Накладу картошки, промою, а потом подумаю, что я приготовлю. Сварю в мундире я картошку, может, пюре сделаю, а может, суп-похлебку сготовлю — что сумею. Что сварю, тем и питаться буду. Если нет картошки и нет копейки про запас, дело плохо. Иди в магазин, купи хлеба… Отрежь от булочки кусочек, возьми соли. Солью посоли хлебушко, водичкой мутной запивай из-под снега.
…Зашел я в избу, на кухню. Сел на свою дровяную постель-доску. На кухне прохладно, полусумрачно. В моей голове забродили мысли, необсказуемые и неописуемые. Как тяжело и мучительно проживать на белом свете человеку в преклонны, предсмертны годы! Живущий в одиночестве! Нет в словах границ, как на земле и на планете края. Истинную правду с людьми говорить нельзя.

Для меня настал сезон нелегкий. Ненастны, мокры дни пошли осенни. Заготовить топливо необходимо на сурову зиму. Сырость-грязь и мелкий дождь с небес идет порою. Беру истрепанный мешок, иду на отвальные места, замусоренные, и там собираю угольные камешки. Нет камешков, попадают щепа, обрезки древесины. Все это топливом моим зовется вечно. От юных лет до сегодняшнего дня. Веди себя, как это нужно, все невзгоды отбрасывай душевны от себя. Идет время, я иду в дороге, в мозгах моих мерещатся часы. Каждая минута дорога для жизни, для спасения души.
Так прошла в борьбе и труде вся жизнь моя. Дальше крайность ожидает: какая смерть предстанет в последние минуты передо мной?.. День среда, 30 сентября 1981 года.

Из «Разговоров с кошкой Алексеевной»

Я часто сижу и думаю, куда мне деть эту животинку, в какую школу отдать, чтобы из маленького плута человека сделали, действительно образованного человека — кота Васю?! Перебрал в нашем районе все учебные заведения, мой котик Вася не подходит ни в одно, а сам я в педагоги для него не гожусь. У меня на это нет никакого образования, чтобы человека-котика Васю довести до степени полного осознания, как положено.

Обрисовать картину родины словами всю мне невозможно-трудно. Родина моя не так красива — грустна была мне с детства. Бродил, скитался я по ней, и часто умывался я слезами. Порой голодный спал в избе холодной с родимой мамушкой родной. Грызет тоска душу и сердце…

Рисование есть главная тактика моей жизни.

Природа несколько изменилась. Мне стали видны вдали полусогнувшиеся заборы, деревенские бани, которые топятся по-черному, часовня среди поля — очень хороша… Не замечая времени подошел к своей избе, в которой живу почти половину века. Отпер замок, осмотрелся, прилег отдохнуть. Подремав, начал рисовать карандашом на бумаге портреты мужчин. День суббота, 30 мая 1981 года.

Искал я правды в широком мире,
Правды нигде найти не могу.
Она где-то стоит под укрытием,
В расщелине,
И смотрит на мир.
Решает важнейшие вопросы:
Хочет ликвидировать нищету.
День воскресенье, 22 февраля 1981 года.

Задумал я зайти в барак казенный. Подошел к дверям, открываю, со мной встречается парняга здоровенный. «Разрешите мне погреться, дрожь пробила тело у меня…» Парняга посмотрел на меня сожалеючи, завел в квартиру, сказал старушке-матери иль бабушке: «Пусть этот дедушка у нас согреется». — «Пусть, пусть согревается, я не возражаю».
Стара женщина приветливо разговор затеяла. «Садись, садись и согревайся, вот тебе скамейка. Откуда и куда плетешься в такой морозный день?! Аль неволя заставляет, али нечего поесть? С кем проживаешь? У кого?»
Соврать мне старухе или правду-истину обсказать?.. По глазам вижу: стара опытная, не из простых, бывшая. Собирает она на стол: скатерть раскрывает, наливает похлебки в чашку, отрезает от ковриги кусок хлеба ржаного. Подумал: хозяйка из деревенских, этот хлеб мой, я питался им с детства. «Кушай-кушай, согревайся, не стесняйся!» Отвела стара от голода мой желудок. Налила в чашку чая, подала лепешку. «Вот, если хочешь, бери песок сахарный, положи по вкусу, это называется «внакладку».
Попил чайку с лепешкой, сказал: «Спасибо, за все за это благодарен». Богу в угол поклонился, хотя иконы не видал… Поднялся на ноги с мечтой пойти на волю с согретой душой. Старая хозяйка промолвила: «Куда спешишь?…» Пожал плечами: что сказать… «Хорош вам дом и твой привет ко мне отличный. Выше выразить нельзя. Честь и совесть — сознанье ваше». — «Не спеши, собеседник. Ты и я в могиле скоро будем. Сыра земля нас поджидает. У нас с тобой предсмертные годы, может, в этот день с тобою и умрем». <> Разговор закончила со мной хозяйка стара. (О Боге: «Идиет, кто в него не верит. Бог — опыт народный».)
Встал, подумал: чем отблагодарить за тепло, хлеб, похлебку с хлебом, за чай лепешку, а главно, за душевные разговоры? «Копейки за душою нет в кармане, не осуди, хозяюшка, за все спасибо». Проводила меня хозяйка из квартиры, направленье дала-показала. «Куда желаешь, туда иди». День пятница, 4 декабря 1981 года.

Хожу на воле, по просторам, подошел к одной пропасти, стою, мечтаю-мыслю, что за яма, конца и края нет у ней, дна совсем не видно, и если край обнажится, тут моя могила. Отвернулся, плюнул и пошел не знаю куда.

Люди в кандалах

Зайдите на крутой высокий берег. Перед вами горизонт расширится. Вы будете любоваться тем, что видите. В минуту вашего размышления из-за горизонта покажется огромная масса людей-народа. Эти люди закованы в кандалы и еле-еле двигаются, куда? Ваша мозговая система при видении данной живой реальной картины потеряла бы сразу равновесие по воле вашего сердца. Вы бы подумали: что такое? Куда деваться, куда бежать? От такой огромной массы людей, закованных в кандалы? Каких только нет людей в этом человеческом море… За что они закованы в железны кандалы?.. Спросил бы я от сердца у каждого из них. Нельзя закон нарушать, нельзя к ним подойти.

Пишу, когда во мне ликует природа.

***
Иван Селиванов не продавал свои работы. Он отсылал их в Москву — для потомства, для новых поколений. В Москве Селиванов учился в Заочном народном университете искусств. Именно Москва и «открыла» Селиванова. Фильмы о нем, выставки — все задумывалось и организовывалось здесь. Местные же власти и представители «творческой интеллигенции», «профессионалы» художника не признавали. В свою очередь, и Иван Егорович местной публике не доверял.
В последние годы жизни Селиванов был на государственном обеспечении, получая, как он выражался, зарплату-пенсию. На территории дома престарелых в городе Белове для него выстроили домик, где он вскоре и умер — в полном одиночестве, брошенный друзьями и поклонниками, философствовавшими над каждым дюймом его живописи, по поводу каждого написанного им слова. Юридически работы Ивана Селиванова истинно принадлежат родине, народу — на то была его воля, да и наследников не осталось (жена Варюша умерла раньше). И никакие прокопьевские, беловские, кемеровские, а также московские учреждения продавать их не вправе. Право у них одно: сохранять и экспонировать.
Что же мы видим? Глава прокопьевского Союза художников Виктор Иванович Самошкин на вопрос, есть ли в Прокопьевске селивановские работы, ответил, что есть с десяток. Но… их хотят продать. То ли прокопьевскому отделу культуры, то ли прокопьевскому отделению Союза художников нужны средства…
Как добиться, чтобы селивановские работы не сгинули в частных коллекциях, а остались в Кузбассе? Хочется надеяться, что нынешняя кемеровская власть решит эту проблему. Проблема же состоит в том, чтобы выкупить еще остающиеся в Кузбассе работы Селиванова и организовать в Кемерове постоянную экспозицию. Поскольку Иван Егорович по праву считается крупнейшим русским примитивистом, здесь же логично было бы разместить полотна и других «самодеятельных» художников Кузбасса (может быть, не только Кузбасса), а также создать художественную студию памяти Ивана Егоровича Селиванова.