 |
| Московский журнал | Иеромонах Роман (Матюшин) | 01.12.1999 |
22 июня. Вторник. Белград. Выхожу на стоянку такси.
— Куда? — подскакивает смуглолицый.
Даю адрес профессора.
— Сто двадесят (120) динарий!
— Имам девятьдесят и пять.
Легко соглашается.
— Кто вы по национальности?
— Ром, — смотрит в зеркало, — циганин.
Проезжает несколько кварталов, и мы у дома Недельковича. Открывает сияющая Владанка (жена профессора), интересуется, сколько заплатил. Называю цифру. Владанка в ужасе:
— От станицы (вокзала) 20 — 25 динарий. Обманути гост!
Успокаиваю: цыган и в Африке цыган.
23 июня. Среда. Русский Дом. Директор тепло отзывается о сербах:
— В Черногории, когда крестьянин выходил сеять хлеб, так молился: «Помоги мне, Матерь Божия и Матушка Россия».
24 июня. Четверток. Город Рума — родина Драгана Недельковича. Заходим под церковные своды.
— В начале века, — повествует профессор, — жил в этом местечке купец Василий Максимович. Случилось у него горе — умерла единственная двадцатилетняя дочь Вера. Неутешный родитель решил внести посильную лепту в обновление храма. Пригласил художника Уроша Предича, и тот в итальянской манере расписал барочный иконостас. На левой стороне от Царских Врат купец велел изобразить Богородицу с лицом своей дочери…
Но и это еще не все. Вместо Николая Чудотворца купец повелел изобразить себя. Живописец исполнил и это. Вскоре стены храма пошатнулись, дали трещину.
Подъезжаем еще к одной церкви. Нам открывает беженка из Славонии. Слышу страшную историю: убили ее брата, троих племянников. Разрушили церковь до основания, очистили место и засеяли травой. В ее селе хорватские школьники расстреляли своих одноклассников сербов. Одного ранили в ногу, довели до дома и на родном пороге застрелили.
— Что-нибудь успели взять с собой?
— Нет, — переводит профессор, — все оставили: дома, трактора, одежду — все.
Свято-Никольский монастырь. Начало XVI столетия. В гробнице — святые мощи мученика Феодора Тирона и правая стопа святой Феклы. Поем величание, прикладываемся.
Сидим за столиком с игуменом, священниками. Чернобородый протоиерей пламенно восхваляет фильм Тарковского «Андрей Рублев».
— Да как вы его смотрели? Грязь, дождь, никто за весь фильм не перекрестился, иконописцы только и ноют о деньгах. Мученика играет клоун, преподобный Сергий (кротчайший из людей!) с проклятием изгоняет иконописца. Как неверующий может отобразить Русь Святую? Он поклонялся идолу «кино»: ради кадра сбрасывал лошадь с колокольни, ради кадра заскакивали на лошадях в храмы, гадили там. Храм всегда остается храмом, осквернение — осквернением. Чем же он лучше татар? Ваш кумир — карикатурист Святой Руси…
Монастырь Гргетек. Игумен Досифей пришел сюда в пятнадцать лет. Очень любит Россию, бывал в Троице-Сергиевой лавре, Дивееве, Оптиной пустыни, Суздале. Кротко улыбается: «Я только телом серб, душой я русский». На голове у него русская скуфья (не греческая плоская, как повсеместно).
25 июня. Пяток. Кружим по Фрушкой горе. Поваленные деревья, огромные воронки. Бомбили и здесь, хотя, кроме леса, монастырей, крестьянских поселений, ничего вокруг нет.
Монастырь Раковац. XVI век. Находится в стадии восстановления. Игуменья Гавриила показывает храм с современным иконостасом.
— Молим на Славу Храма, — приглашает на престольный праздник.
— Когда Слава?
— 14 июля. Дан (день) Косьмы и Дамиана.
Монастырь Беочин. XV век. Здесь пребывают мощи святителя Варнавы. После того как его хиротонисали во епископа Сарайского (1063?), он отслужил только одну литургию: был арестован усташами, его истязали, предали мученической кончине.
Игуменья Екатерина знала Иустина Поповича. Насельницы — одна другой старше, некоторые в монашестве 50 — 55 лет. И ни одной искушеньицы. Просят прислать сюда послушниц из Молдавии, России. Обещаем передать их просьбу.
Монастырь Джития. Храм отверзает монахиня Юстина (из Свято-Введенской белградской обители). Игумении Евлалии за 76, из них 58 лет она в монастыре. Их двое. Разводят кур, молятся.
— Жаль, что вас так мало.
— Как мало, — протестует старица, — ангелы кругом!
— Бомбили вас? — вступает отец Антоний. — Страшно было?
— Как страшно? Не страшно. Николай Угодник — защитник.
Монастырь Кувеждин. Иеромонах Антоний, монах Иерофей — вот и вся братия восстанавливающейся обители.
27 июня. Воскресенье. Раваница. Женский монастырь. Священников больше, чем прихожан. И в алтаре, и на клиросах черно от ряс и подрясников.
28 июня. Понедельник. Видовдан. Божественную литургию совершает епископ Василий в сослужении 12 священников. За литургией была хиротония: протоиерей водил вокруг престола плачущего диакона. Начался крестный ход. Народ заполнил монастырский двор.
За столами в трапезной по-праздничному шумно, весело. Церковный хор исполняет народные сербские песни о Видовдане, о горе Фрушка. И вдруг грянули «Вдоль по улице метелица метет». Тшетно пытаюсь сдержать слезы.
Монастырь Язак. Основан в 1736 году. Очень ухоженный, в цветах, зелени. Игуменья Параскева с сестрами были на празднике, как старым знакомым обрадовались нам. Повели показывать храм, часовню, кельи. Все просто, от души.
30 июня — 1 июля. Белградский Свято-Введенский монастырь. Служим полунощницу, Божественную литургию. Общаемся с матушкой, прихожанами. Нам пора в Черногорию. У монастырских ворот в последний раз благословляю провожающих. Когда-то еще приведется их увидеть? Да и приведется ли? Выехали, как из родного дома.
Монастырь Челие. XIV век. Место подвигов преподобного Иустина (Поповича)*.
Монастырь Лэчич. Один иеромонах и два монаха. Общая беда мужских монастырей Сербии.
Монастырь Милешево. XIII век. Лики на оставшихся фресках почти не сохранились, но чудом уцелевший Белый Ангел сквозь века с кротостью взирает на скудеющий остаток верных.
Монастырь Морачки. XII век. Игумен и искушенец — вся братия. Из разговора узнаем, что здесь приняли 30 беженцев из Хорватии, Боснии.
Город Цетинье. Подъезжаем к Свято-Рождественскому мужскому монастырю при митрополии.
*Преподобный Иустин (Попович) — великий сербский богослов и мыслитель. В уединенном монастыре Челие провел более трети своей жизни, углубленно занимаясь богословскими изысканиями, переводческой и издательской деятельностью. Предаваясь молитвенному и аскетическому подвигам, находил время работать над своими трудами. Кроме трехтомной Догматики, следует назвать также «Свято-Саввие как философия жизни», «Путь богопознания», двенадцать томов житий святых, пять томов толкований Посланий св. Апостола Павла и трех соборных посланий св. Апостола Иоанна Богослова; два исследования о Ф.М.Достоевском; «Философские глубины», «Человек и Богочеловек» (на греческом и французском языках); «Православная Церковь и экуменизм» (на греческом и сербском языках); «Монашеская жизнь», «Начальное богословие», «На Богочеловеческом пути» и т. д. Всем этим работам присуща одна особенность — они опираются на учение великих святых отцов Православной Церкви.
В 1993 году Сербская Православная Церковь причислила преподобного Иустина (Поповича) к лику святых. — Прим. редакции.
Иеромонах Лука ведет нас в приемную, охотно отвечает на вопросы.
— Это здесь десница Иоанна Крестителя?
— Есте. Раньше она была в России, белоэмигранты доставили ее в Белград. Когда пришли к власти коммунисты, десницу забрали в государственное хранилище. Некий коммунист трижды собирался продать Святыню и трижды видел сон: светлый муж с бородой и длинными волосами запретил ему продавать свою руку. Тогда он пришел к митрополиту града Цетинье, рассказал про сон и отдал Святыню.
Вспоминаю, что на Афоне в одном из монастырей я уже прикладывался к деснице Иоанна Предтечи.
— Да, там есть часть правой руки от кисти до локтя, а здесь — кисть, — поясняет иеромонах.
В храме прикладываемся к великой Святыне, к мощам Петра Цетинского, который был и святителем и государем Черногории. Его келья — крохотная комнатка с толстенными каменными стенами и единственным небольшим окошком. В ней находится часть мощей великомученика Феодора Стратилата и круглый год хранится Благодатный Огонь из Иерусалима. Наш новый знакомый — иеромонах Петр — повествует о деяниях государя-митрополита Петра:
— В 1806 году он пишет письмо Александру I: «Государь, Черногория мала, трудно ей защитить себя от врагов. Прими нас в Русское Православное царство. Я буду третьим человеком в своей стране — после Тебя и Твоего представителя в Черногории». Очень любил Русь, тяготел к ней. Оставил такое завещание: «Кто отступит от покровительства единоверной матушки России, Всемогущий Бог да даст тому воздаяние: да отпадет живая плоть от его костей во время жизни». И тако было при нем, тако и сейчас.
— Раньше, — добавляет отец Петр, — город Цетинье был опорным пунктом Православия. Сейчас это антихристианское гнездо. Нецерковные черногорцы считают Православие оккупацией Черногории. Несколько лет назад толпа числом двести или более человек забросала монастырь камнями…
Монастырь Архангела Михаила. Здесь находятся честные мощи мучеников, отравленных католиками в 1451 году. В 1996-м земля, где они покоились, заблагоухала. «Брали кость из могилы, — говорит отец Петр, — текло миро».
Монастырь Савина. После посещения храма обсуждаем церковное положение в Сербии.
— Зашто служат на сербском языке, — недоумевает болезненный, но жизнерадостный архимандрит Иустин, — привлекают народ?
Для российских обновленцев подчеркну, что Сербская Церковь претворила в жизнь их хотения, но служба на современном языке не наполнила храмы и монастыри… Скорбный наш попутчик иеромонах Мирон (друг убиенного иеромонаха Харитона) рассказывает, как шиптари рушили, сжигали монастырь XII века в честь Святой Троицы. Он тоже имел дело с ними — ему нужно прийти в себя. Четыре дня побудет здесь, а потом, повинуясь воле епископа, вернется в Косово. Может быть, на смерть. Обнимаемся на прощание.
— Помолитесь за убиенного иеромонаха Харитона.
Монастырь Подмошне. Свято-Успенская церковь. Молодой радушный настоятель в рабочем подряснике вводит нас под церковные своды. Рассматриваем новонаписанные фрески…
— Овде (здесь) самая любвеобильная братия, — говорит отец Петр.
Монастырь Дулево. Церковь в честь первомученика архидиакона Стефана. Рядом — источник святого Саввы. Настоятель — кроткий иеросхимонах Савва — сорок лет в монашестве. Седые волосы покрывает старенькая греческая скуфья.
Монастырь Режевичи. Почтенного возраста архимандрит Макарий.
— Велий русофил! — характеризует его иеродиакон.
Старцу 80 лет, из них 60 он провел в монастыре. Живет один, без послушника, но, слава Богу, помощники не оставляют. Очень тепло принимает, со слезами вспоминает, как светильник Сербии митрополит Николай благословил его на монашество. Неподалеку от дома на травке вдова с восемью своими чадами чистят большущих карпов. Они приходят помогать старцу, и тот учит малышей подходить под благословение в русских традициях.
Вечером прибываем в Цетинье — родной монастырь нашего проводника.
3 июля. Суббота. К концу утрени прибыли паломники из Нови-Сада. Юноши и девушки образовали хор, который четко звучал во время литургии. На запричастном стихе запели о самарянке. Припев своеобразный: эруда-эруда-да-да, радуйся, Дево!
Обращаюсь к епископу Иоаникию:
— На Видовдан молодой человек из антикварного магазина подарил мне орден святого Саввы. Можно ли носить в память о Сербии?
— Може, може.
5 июля. Понедельник. Монастырь Острог, где подвизался святитель Василий. Худой искушенец стучит в келью старшего. Вскоре нас ведут в маленькую пещерную церквушку. Поем величание святителю Острожскому, прикладываемся к его благовонным мощам. Монастырский собор стоит выше, там в ларчике-мощевике хранятся кисти рук страстотерпца, умученного турками.
Дорога петляет вниз. Верстах в трех — другая обитель. Слушаем рассказы матушки о Косово. Глаза ее увлажнены — никогда эта рана не затянется…
Неожиданная встреча. Трое русских послушников, некогда — добровольцы. Воевали в Боснии, в Косово. Узнав, откуда мы, мгновенно теплеют, вступают в разговор.
— Вы что-нибудь получили после войны? — с военной прямотой спрашивает отец Антоний.
— Ничего, хотя обещали и квартиру, и работу, — добродушно улыбается бывший офицер. — Впрочем, — поспешно добавляет он, — где им что взять — они сами бедные.
— Вы тоже в офицерском звании? — спрашиваю у двоих.
— Нет, солдаты.
— Не могли бы рассказать о войне в Боснии, Косово?
— Грязная это была война, — ровным голосом отвечает послушник с рыжеватыми волосами и бородкой. — Погибли достойнейшие люди. Лучшие сыны Сербии шли на смерть в Косово. Жертвуя собой, старыми самолетами таранили врага.
Узнаем, как свирепствовали мусульмане, сдирая кожу с живых.
— Больше мусульман зверствовали хорваты (сербы-католики), — продолжает послушник. — Приходит крестьянин с поля, а в печке — запеченный младенец. Как поросят запекали…
Вспоминаю рассказ игуменьи Симфоры из монастыря Текергел (Румыния). Она была на богословской конференции в Швейцарии, где показали документальный фильм о войне в Боснии. Даже фундаменты взорванных храмов выкапывали. Но особенно ее потрясли коробки с глазами сербских детей, коробки с детскими ушами, коробки с детскими носами…
Встреченные нами послушники видели многое — кровь, смерть.
— В Боснии захватывали города, много теряли людей. И все напрасно: вскоре получали приказ оставить город.
— Почему?
— Выкупали, платили деньги и забирали город. Та же ситуация и с Косово: его заранее продали.
Что нового на этой земле? Не то же ли самое было и в Чечне?
Не могу опомниться от услышанного. Вспоминаю косовских беженцев. Кому они нужны? Армия оставила монашествующих, мирное население. С тяжелым сердцем, но оставила. Кто сейчас в Косово? Патриарх, епископы — Церковь. Она осталась верной народу. И народ это понял: как в последнее убежище, приходят люди в косовские обители. Но долго ли простоят эти убежища?
Возвращаемся из Черногории. Нужно до темноты успеть в монастырь Милешево. Слушаем кассеты с сербскими песнями. Больше всех легла на душу «Тамо далеко», с нею мы и колесим по Сербии. Слава Богу, прибыли засветло.
— Откуда столько людей? — недоумевает отец Антоний.
Недоумение рассеивается, когда заходим в храм. Троеручица! Афонская икона из Хилендарской сербской обители. Ее обносят по всей Сербии. Вот и нам выпала милость Божия приложиться к Чудотворному образу… Благодарим отца игумена, испрашиваем благословения у митрополита и потихоньку продвигаемся к выходу.
Долго мчимся объездами (мост разрушен натовцами), спускающейся горной дорогой. Наконец фары высвечивают табличку-указатель: до Сретенского монастыря — 2 километра.
— Как начинали поездку, — весело подытоживает отец Антоний, раскладывая сиденье, — так и заканчиваем. Ночь у монастыря заменяет все правило.
6 июля. Вторник. Просыпаюсь от постукивания била. Чуть погодя в утреннюю дремоту вливается колокольный благовест. Нужно вставать. Идем умываться к монастырскому источнику. Матушки выгоняют овец. Удивляются, увидев нас. Узнав, откуда мы, приглашают покормить перед дорогой.
— Сколько годин в монастыре? — спрашивает отец Антоний улыбающуюся монахиню Нину.
— Девятнадцать, в монастыре с пятнадцати лет.
Да, мало монашествующих в Сербии, но это — монашествующие.
Двумя верстами ниже — Троицкий мужской монастырь. На небольшой лужайке седобородый игумен в мокрой от пота белой рубахе косит траву.
— Единственный народ! — чеканит отец Антоний. — Единственный!
Сербская граница позади. Несемся болгарскими просторами. Прошу поставить нашу песню. Красивый мужской голос проникновенно выводит:
— Тамо далеко, далеко од мора,
Тамо е село мое, тамо е Сырбия.
