Романтические идеи в элегиях и балладах Жуковского

Первая публикация сочинения выдающегося русского философа

В домашнем архиве Алексея Федоровича Лосева (1893 — 1988), всемирно известного русского философа и филолога, сохранилось несколько сочинений, написанных в бытность его учеником старших классов классической гимназии города Новочеркасска. Среди тем, которые формулировал для своих воспитанников учитель словесности Ф.К.Фролов (он же директор гимназии), — «Значение Ломоносова в истории русской литературы», «О народности Пушкина», «Г.С.Сковорода в истории русской культуры"… Сочинение юного Алексея Лосева на одну из них — «Романтические идеи в элегиях и балладах Жуковского», датированное 6 октября 1909 года, публикуется впервые.
Весьма умелое владение материалом, строгая логика изложения и неожиданная для юноши, почти мальчика, зрелость мысли и чувства неудивительны, если помнить о том, что из автора в скором времени вырастет выдающийся ученый и оригинальный мыслитель.

План
Вступление. А. «Во все времена и у всех народов в изящном видели отражение, образ своих лучших идей». Б. Литература: а) как выразитель настроения общества, б) как носитель романтических идей. В. Что такое романтизм?
Изложение. Романтические идеи в элегиях и балладах Жуковского. А. «И жизнь и вселенна прекрасны»: жизнь как счастье: 1) «все в жизни к великому средство», 2) «страданье нам учитель, а не врач», 3) «погибшее нам возвратится», 4) время страданий — мгновенье в вечности счастья. Б. Человек — «святейшее из званий»: а) безусловная ценность его душевных способностей; б) верховное знание чувства вообще и любви в частности: 1) любовь — «нетленное благо сердца», 2) любовь как нечто дающее яснее узнать «великость творения», 3) высокое значение чувства любви к природе, 4) истинное чувство любви вечно, 5) особенный характер любви в произведениях Жуковского; в) высокое значение воспоминания о «светлом былом» и надежды на «прекрасное будущее». В. «Лучший друг нам в жизни сей — вера в Провиденье».
Заключение. О необходимости «романтических идей» в миросозерцании каждого из нас.

Во все времена и у всех народов в изящном видели отражение, образ своих лучших идей. Как бы ни было не развито общество, оно не может не нуждаться в произведениях прекрасного, равно как и все изящное не может не отражать духовной жизни человека, который по самой природе своей есть нечто, стремящееся к совершенству. Но между всем, что прекрасно и что, следовательно, неотразимо влияет на нас, едва ли не первое место принадлежит литературе. В литературе мы находим отклик на всякое событие, которое перенес народ, отголосок всякого настроения, которое пережило общество, как на гладкой поверхности озера находим отражение плывущих по небу облаков. Литература есть зеркало жизни, но зеркало дорогое, ибо жизнь уходит, а литература остается. Изучая произведения изящной словесности, мы созерцаем великую реку жизни, мы видим, как быстро катятся волны, те волны, которые иногда приносили человеку счастье и которые порой служили для него также и источником страданья. Все, чем жил человек, во имя чего он действовал так, а не иначе, отражается в литературе, как эхо над рекою. Литература, одним словом, связана нерушимыми цепями с действительною жизнью. У нас, например, все воззрения народа дореформенной Руси, все целиком отразились, между прочим, в «Домострое», «философия XVIII-го ст.» опять со всею силой — в произведениях Екатерины II, наконец, романтизм, с такой же, даже большей полнотой — в сочинениях Жуковского.
Много спорили о Пушкине, еще больше Гоголе — теперь почти все, касающееся великих писателей, разработано. О Жуковском же еще много придется спорить и в будущем, ибо до сих пор окончательно не установлено, что такое романтизм вообще и романтизм Жуковского в частности. Когда мы говорим о ложноклассицизме, то подразумеваем известное направление, бывшее одинаковым во всякой литературе, когда же говорим о романтизме, то приходится считаться со всеми его особенностями, которые он имел у каждого народа. Это и составляет главную трудность определения романтизма. Придерживаясь взглядов Белинского и А. Григорьева, за романтизм можно принять известное умственное течение, которое захватило собой не только литературу, но и философию и науку. Это течение было реакцией рационализму; оно придавало главнейшее значение в духовном мире человека не разуму, а сердцу; оно воскресило все то, чего так чуждалась материалистическая философия; оно призывало «примириться с природой», в которой видело источник всех радостей и наслаждений для человека. Отрицая верховенство разума, романтики отвергали и все то, что было создано разумом. Они считали культуру за зло и не ожидали от цивилизации ничего действительно полезного. Земная жизнь была для них мгновенье в вечности и потому они ждали счастья в будущей жизни. Вся жизнь их была полна неясных стремлений в таинственный, идеальный мир, полна порывов от всего земного к божественно-прекрасному. Такой характер носило следовавшее за рационализмом умственное течение в начале XIX века. Перенесенный на русскую почву, романтизм принял несколько другой вид, что обусловливается, с одной стороны, особенной индивидуальностью его главного представителя — Жуковского, а с другой — и тем, что это направление не имело у нас исторической почвы, а было перенесено только благодаря появлению в русской литературе великого поэта-романтика. Каков же был характер русского романтизма и какие романтические идеи Жуковский внес в свои произведения?
Следует предварительно заметить, что романтизм, понимаемый в настоящем его смысле, есть целое мировоззрение, есть целая совокупность разнообразных идей, которые в сумме составляют стройную философскую систему. Старые и вместе постоянно юные вопросы, вроде того, например, что такое наша жизнь в своей сущности, как известно, отвергались почти всеми философами «просвещения», в большинстве случаев заклятыми врагами самой скромной метафизики. Романтизм же, в противоположность скептицизму, давал точное и определенное решение этой проблемы бытия вообще и жизни человека в частности. И в то время, как многие философы, стараясь ответить на эти вопросы при помощи одного разума, все больше и больше погружались в дебри пессимизма, романтики, а в их числе, разумеется, и Жуковский, были представителями самого глубокого, самого светлого и жизнерадостного оптимизма. «Боги для счастья послали нам жизнь», — говорит Жуковский устами Теона в стихотворении «Теон и Эсхин». «И жизнь и вселенна прекрасны». Это первое, что бросается в глаза при исследовании романтизма Жуковского. Жизнь прекрасна, несмотря на то, что ее постоянно сопровождают несчастья и страдания; даже более того, жизнь прекрасна, потому что только страдания делают ее таковой и только страдания придают ей смысл. Всякое понесенное нами горе, мучительная разлука или разочарованье возвышают душу. Борьба с жестокою судьбиной укрепляет ее силы, и дело разума — направить их к самоусовершенствованию. «Несчастье — великий учитель!» Да к тому же, земная жизнь так коротка, так ничтожна по сравнению с вечностью, что не подчиняться земным условиям — не имеет никакого смысла. Мы рождены для счастья. «Что жизнь, когда в ней нет очарованья?» — восклицает Жуковский в элегии «Певец». Понимая это «очарование» в смысле увлечения только прекрасным, находя удовлетворение своим возвышенным чувствам, мы счастливы. Но «с жизнью печаль неразлучна», истинное счастье осеняет человека не часто; раз посетив и оставив глубокий след в его сердце, оно мгновенно исчезает. Все это служит романтику опорой для надежды, что «где-то в знакомой, но тайной стране погибшее нам возвратится». Итак, если земная жизнь — «страдания питомец», если для нас этот мир есть мир, «где верны лишь утраты», то остается еще мир идеалов, мир совершенства и красоты; здесь нет забот, здесь нет печали и слез. Надежда на возвращение потерянного в будущей жизни и живая вера в достижение в конце концов возвышенного идеала тоже есть счастье, и, кроме того,

С сей сладкой надеждой я выше судьбы
И жизнь мне земная священна.

Становясь на такую точку зрения, то есть, с одной стороны, веря, что «страданье — великий учитель», а с другой — признавая стремление к идеалу целью человеческой жизни, Жуковский высказывает иногда сожаление, что «наше горе земное не долго». Романтик здесь, как видим, является защитником прямо стоического взгляда на все несчастья и страданья, которые только могут постигнуть на земле человека. Но мы обязаны с достоинством сносить не только горе, но также счастье. Не нужно забывать, что «судьба и в милостях мздоимец» и что для совершенствования, — «когда в несчастьи рок откажет», — полезно «самому призвать себе страданье» («Поликратов перстень»). Одним словом, и жизнь, и весь мир прекрасны, страданья же не только не противоречат этому, но, возвышая человека, указывают именно на то, что «жизнь нам земная священна». Этот взгляд Жуковского на мир и на бытие вообще есть главный пункт в его мировоззрении.
Но романтическое понимание смысла жизни придает известный характер решениям и всех других вопросов, подобных предыдущему. Идеи романтизма руководят Жуковским и тогда, когда он начинает говорить о самом существе человека, когда он переходит от таких проблем, как смысл жизни, к вопросам более частного характера. Как сейчас увидим, решения этих вопросов только подтверждают основную идею романтизма Жуковского, именно, что жизнь прекрасна, и служат не более, как дальнейшим ее развитием.
Итак, кто же я? — спрашивает себя Жуковский. Я — человек и вследствие этого у меня «святейшее из званий». Легко из этого понять, что Жуковский высоко ставил человеческие достоинства, ценил наши способности и был совершенно чужд пресловутым, часто самим себе противоречащим взглядам материалистов и вообще скептиков на человеческую природу. Жуковский не сказал бы о себе в противном случае:

При мысли великой, что я — человек,
Всегда возвышаюсь душою.

Но как относился Жуковский, этот горячий защитник романтических идей, к каждой способности человеческой души, взятой отдельно?
В истории «философии XVIII ст.» мы находим странное преувеличение мыслителями ценности человеческого разума. Дело дошло до того, что в эпоху первой французской революции стали проповедовать, в противовес католицизму, культ разума, устраивая в честь последнего целые празднества. Руссо, как главный противник рационалистической философии, стал, наоборот, признавать верховенство за чувством; он отрицательно отнесся как к самому разуму, так и к его произведениям. Получилось две противоположные точки зрения на ценность главнейших душевных способностей человека — ума и сердца. Жуковский, признавая немалое значение за деятельностью разума, остался противником рационализму, равно как, считая чувство за высшую способность человека, далеко не сочувствовал романтизму, а la Pycco. В мировоззрении Жуковского смягчились все наиболее резкие крайности романтизма. Наш писатель был слишком оптимистом, чтобы отрицательно относиться к какой бы то ни было области духовного мира человека, чтобы не признавать ее целесообразность. «Все в жизни к великому средство». И вследствие того, что цель нашей жизни есть что-то «великое», и средства, ведущие к ее достижению, должны также считаться за «священный дар свыше». Сердце Жуковский ставил, однако, выше ума, хотя, как сказано, и за последним признавал большое значение. Чувство придает жизни высший смысл. «Лучшее наше добро», говорит сам Жуковский, «есть наше сердце и его чистые чувства». Мы не можем найти удовлетворения в «быстрых радостях» и «ложных мечтах», ибо все это смертно. Оно только научает нас «утрачивать верные блага свои», научает презирать и самую жизнь. Но, судя по тем особенностям, которые присущи самому существу человека, которые лежат в самой его природе, мы созданы для блаженства, для поклонения всему святому и для достижения идеалов. Но где же оправдание всех наших поисков за правдой, если на земле все мимолетно, все может быть разрушено смертью в одно мгновение? Единственно, что не боится судьбы, что есть «истинные блага сердца», это — «любовь и сладость возвышенных мыслей». Любовь есть самое высокое наслаждение, и только при ее наличности мы счастливы. Любовь, соединяющая родственные души, несмотря на свою кратковременность, сообщает человеку новые силы и заставляет его, подняв в небесные сферы божественного счастья, понять всю «великость творения». Любовь открывает нам новые, неведомые до нее области, при свете ее живительных лучей мы освобождаемся от пошлости обыденной жизни, мы получаем возможность насладиться тем, что вечно и воистину прекрасно. Святое чувство любви очищает человека, и оно необходимо, ибо для того, чтобы быть счастливым, нужно «быть достойным счастья» («Песня», 1813).
Любовь, вместе со скорбью и страданием, — самые главные мотивы поэзии Жуковского. Но эта любовь есть нечто совершенно отличное от того, что мы обыкновенно понимаем под этим словом. Это, говорит Белинский, «скорее не любовь, а потребность, жажда любви, стремление к любви, и потому любовь в поэзии Жуковского — какое-то неопределенное чувство». Это

Уныния прелесть, волненье надежды,
И радость и трепет при встрече очей,
Ласкающий голос — души восхищенье,
Могущество тихих, таинственных слов,
Присутствия радость, томленье разлуки.

Такое значение чувства любви становится еще более важным, если человек, согретый ее дыханием, начинает верить в вечную любовь, которая не прекращается до смерти («Рыцарь Тогенбург»), которой нет конца и за гробом («Жалоба Цереры»). Встретившему взаимность в своей любви человеку становится более легким земной путь и стремление к «возвышенной цели». «Кто раз полюбил, тот на свете уже одиноким не будет». Даже имея перед собою объект своей любви реально уже переставшим существовать, такой человек все-таки счастлив. Ведь

Для сердца прошедшее вечно,
Страданье в разлуке есть та же любовь,
Над сердцем утрата бессильна.

Таково отношение Жуковского к чувству любви. Но область сердца, как уже сказано, есть именно та область, которою романтик живет по преимуществу. Углубляясь постоянно в самого себя, обращая все свое внимание на личную внутреннюю жизнь, он как бы забывает все окружающее и мыслит только о прошедшем, которое принесло ему счастье, или о будущем, где все «светлое былое» возвратится. Жуковский жил исключительно прошедшим и будущим. «О милое воспоминание!» — восклицает он в стихотворении «Мотылек и цветы», где говорится, как мотылька привлекают «цвет воспоминания» и «цвет сердечной думы».

О милое воспоминание
О том, чего уж в мире нет,
О дума сердца — упование
На лучший неизменный свет!
Блажен, кто вас среди губящего
Волненья жизни сохранил
И с вами низость настоящего
И пренебрег, и позабыл.

Подобное значение воспоминания признает только романтизм, только романтики, как наш Жуковский.
Чтобы закончить характеристику романтических идей Жуковского, которые проведены им в его элегиях и балладах, нам следует указать еще на одну особенность романтизма, ту особенность, которая иногда предполагается всеми другими только что упомянутыми отличиями этого направления, иногда же (и очень у многих романтиков) существует как нечто отдельное от их стремлений в идеальный мир, как нечто совершенно независимое. Это именно живая вера в Бога. Романтизм Жуковского есть мировоззрение, которое всецело основывается на догматике христианства. Все идеи этого мировоззрения соединены в одно целое верою в существование Бога, который в представлении Жуковского является и Высочайшей Истиной и Бесконечным Добром и Совершеннейшей Красотой.
Лучший друг нам в жизни сей —
Вера в Провиденье.
Благ Зиждителя закон:
Здесь несчастье — лживый сон;
Счастье — пробужденье («Светлана»).

Отсюда тот светлый идеализм, то оптимистическое настроение, которые не покидали Жуковского всю его жизнь и которые придавали ему сил для сопротивления тяжелым ударам недоброй судьбы. Ропот на Бога Жуковский считал недопустимым, потому что горячо верил, что от Него может быть только доброе. Нравственная идея необходимости беспрекословно переносить страдания выражена во многих балладах, между прочим, в «Людмиле», где хор мертвецов так поет над девушкой, умершей за свой ропот:

Смертных ропот безрассуден;
Царь Всевышний правосуден;
Твой услышал стон Творец;
Час твой бил, настал конец.

Элегий и баллад, где Жуковский выражает свои религиозные убеждения, очень много; можно даже сказать, что все они в той или другой степени служат отражением религиозного настроения автора. С религиозной точки зрения Жуковский осуждает всякое преступление, и в балладе «Ивиковы журавли» мы находим тяжелый приговор Эринии, богини мщения, преступнику-убийце. Та же идея проводится и в балладе «Суд Божий над епископом». Мы не будем рассматривать других баллад с религиозными идеями — они все однообразны и мало отличаются по своей главной мысли от упомянутых. Таким образом, скрепляющим цементом в мировоззрении Жуковского является вера в святость религии, вера в ее необходимость для людей. Будучи сам христианином в настоящем смысле этого слова, Жуковский и свою поэзию сделал «земной сестрой религии небесной». В этом его значение, в этом его сила неотразимого обаяния.
Говорят, что в жизни каждого человека бывает романтическая эпоха. Говорят еще, что это есть время ранней юности, «когда человек живет преимущественно сердцем». Действительно, идеализм в той или другой форме всегда есть принадлежность юноши и даже существует специальный термин — «юношеский идеализм». Но в высшей степени странно, когда говорят, что романтическое настроение присуще только молодым людям, странно, что пугают каким-то разочарованием в жизни, которое непременно следует за эпохой романтизма. Ведь фаустовские вопросы «откуда?» и «куда?» встают неумолимо над каждым мыслящим человеком и притом совершенно независимо от того, юноша он или взрослый. Неумолимо встает он и гложет до тех пор, пока не найдешь на него истинного ответа. Но попробуйте решить эти вопросы (о необходимости их разрешения я не говорю) без посредства метафизики. Это вам не удастся. Вы будете метафизиком, вы будете идеалистом. А будучи идеалистом, и станете романтиком. Романтизм, конечно, лишенный всех своих крайностей, есть единственное мировоззрение, которое способно удовлетворить ищущего истины человека. На протяжении всей сознательной жизни человечества появлялось немало философов, из которых почти каждый строил свою философскую систему. Но эти системы могли только удовлетворить одно-два, много три поколения. Появлялись другие системы, которые опровергали предыдущие, и принятие этих последних делалось уже невозможным. Вся история философии представляет ряд попыток понять непостижимое, объяснить для нас необъяснимое. Иногда кажется, что будто бы один философ и справедливо рассуждает, но, прочтя другого, не знаешь, к кому из них пристать. Да где же, наконец, истина? — спрашивает утомленный в поисках за правдой слабый человеческий разум. — И что есть эта истина? Но, полагаясь на ум, полагаясь на позитивное знание, мы забыли о достоинствах человеческого чувства, забыли, что такое вера. Откройте Евангелие и вы найдете слова Божественного Учителя: «Аз есмь истина!» Признавши эту святую правду, мы избавляемся от тех мучений, которые доставляются нам всеми этими вопросами «откуда?» и «куда?» Но ставши христианином, станешь романтиком. Прекративши бесплодные напряжения ума в погоне за решением того, что есть истина, мы станем более доверчивыми своему чувству и более твердыми в вере, оставив на долю ума удовлетворение его любознательности. Христианско-романтический идеализм избавит нас от пресмыкания по серым, лишенным солнца плоскостям.
И вот когда выступает Жуковский со всей своей нравственной силой, так обаятельно действующей на читателя-идеалиста, еще не совсем свыкшегося с пошлостью окружающей среды.
И тихо всплывают в уме фантастические, воздушные образы грустно-задумчивой поэзии Жуковского, певца тоски и страданья… Тихо проносятся эти чудесные образы, освещенные волшебным сиянием таинственной луны, сотканные из быстрых лучей заходящего счастья, лучей с «знакомой, но тайной страны». И чувствуется невольно близость этого поэта-романтика, в чудных стихах воспевшего грустное, тихое, застенчивое и ожидающее только одного дорогого взгляда чувство любви, человека, стремившегося туда, где нет страданья, где воздух напоен божественными звуками вечного и неразрушимого счастья, где все прекрасно, где нега и добро, где красота и совершенство. Жуковский будет всегда дорог для каждого человека, и если устареет его язык, устареют стихи, то не потеряет значения его миросозерцание, которое с редкостной силой отразилось в его произведениях. И сердечно приветствуя зарождающееся в современной философии стремление к идеализму, я выражаю полную уверенность, что идеалистическая философия и неразрывно связанный с нею романтизм (разумеется, без прежних его крайностей) принесут достойные плоды и найдут себе многочисленных последователей-философов, которые наконец поведут уставшее от продолжительных усилий человечество к божественному счастью и абсолютному совершенству.
Публикация А.А. Тахо-Годи.
Вступительная заметка В.П. Троицкого