Там моя Сербия

Фрагменты путевого дневника известного монаха-поэта

Иеромонах Роман (в миру Александр Матюшин) живет на Псковщине. Валентин Распутин в предисловии к книге его стихов и песнопений «Внимая Божьему веленью», вышедшей в Минске в 1998 году, написал: «Помню, какое сильное впечатление произвели на меня песнопения иеромонаха Романа, когда я услышал их впервые. Они навсегда вошли в то русское духовное и культурное „избранное“, в котором я искал утешения и возбуждения, когда требовалось в одиночестве от себя, от своего „Я“, перейти к России.
Теперь его песни разошлись широко и далеко, но для того, чтобы это случилось, требовались не просто слова, как для эстрады, а поэзия».
В.Г. Распутин называет иеромонаха Романа человеком «не случайного дара, избирающим самую трудную дорогу». Последняя трудная дорога отца Романа пролегла летом этого года в братскую Сербию, куда он (вместе с протоиереем Антонием из Кишинева) совершил паломничество. Ниже публикуются фрагменты его путевого дневника, доносящие до нас боль, страдания и надежды сербского народа.

14 июня. Югославское посольство в Бухаресте. Чиновник выдает первые горькие пилюли:
— Сохрани Бог, чтобы сербов кормили греки, а защищали русские. — Говорит пренебрежительно, с ухмылкой, и куда-то надолго исчезает.
— Его молитва услышана, — обращаюсь к отцу Антонию, — сам-то явно не из окопов.
Тот тоже расстроен и обескуражен. Наконец наш обличитель возвращается, не глядя, протягивает заштампованный паспорт. Слава Богу, путь открыт.
— Нужно взять хлеба побольше, — говорю отцу Антонию, — не знаем, куда едем.
Тот согласно кивает. Румыны с интересом наблюдают за двумя священниками, загружающими в багажник машины пакеты с батонами. Один вопрос решен. С дизтопливом будет посложнее. В приграничном городке полностью залили бензобак и пять канистр. Кто-то из водителей сообщил, что через румынскую границу с канистрами не пропускают — многие местные жители приторговывают бензином уже на сербской стороне. Взывая к Божией Матери, двигаемся к границе. Длиннющая очередь из автомашин. Выходим к румынским пограничникам, таможенникам.
— Мы едем по монастырям, запаслись бензином…
Понимающе улыбаются, просят помолиться.
Едем через Дунай по огромному мосту. Вот и сербские пограничники — простые молодые парни.
Здравствуй, Сербия! Ощущение, как будто въезжаем в родные края. Настроение возвышенное. Едем пустынной горной дорогой вдоль Дуная. Обилие вспыхивающих и гаснущих таинственных искорок — светлячки. Мой друг давит на газ, пытается успеть в Белград до комендантского часа. Уговариваю заночевать где-нибудь возле Дуная. Долго ищем место. Неподалеку от трассы в чистом поле развернули «скатерть-самобранку», потрапезовали под звездами.
15 июня. Проезжаем мимо пустующих бензозаправок — солярки нет. На трассе мало машин. Места красивейшие, добротные дома. И ни одного храма. Останавливаемся умыться возле бензоколонки. Подходит молодой парень. На шнурке вокруг запястья намотан нательный крестик. Спрашиваю, почему так мало церквей.
— Вот моя церковь, — указывает на свою машину.
Спешно прощаюсь с болящим автоприхожанином. Едем дальше. Среди ладных построек пытаемся разглядеть куполок или крест. Тщетно.
В раскаленном парном Белграде разыскиваем Союз писателей. Нас приветливо встречают. Передаю письмо из Союза писателей России. Полный пожилой толмач (профессор Драган Расткович Неделькович) переводит на сербский. Слушают, кивают, приглашают на кофе. Надымлено, хоть коромысло вешай, но в чужой монастырь со своим уставом не лезут. Чуткий профессор отводит нас в другую комнату — здесь не курят.
— Ваши конкретные планы?
— Хотим посетить монастыри, места бомбежек, Косово.
Профессор задумчиво покачивает головой:
— Нужна хорошая организация дела. Может, мне удастся поехать с вами. Где вы остановились?
— Мы только приехали, — вступает отец Антоний. Я тоже прошу не беспокоиться, говорю, что мы вообще ехали сюда, как на войну, и никаких хлопот никому доставлять не желаем. Профессор добродушно улыбается:
— Вы могли бы остановиться у меня, но в монастыре священникам будет удобней.
— Хвала, хвала, — благодарим по-сербски.
Едем в русский Свято-Троицкий храм. Огромная церковь в честь святого Марка внизу сплошь покрыта надписями (и антинатовскими, и секс-лозунгами). За ней — небольшой русский храмик. Профессор жестом требовательного хозяина стучит в решетку. Две пожилые сербки тепло отзываются на русское «Мир вам!» Входим во дворик.
— Мы на русской земле, — радостно возглашает отец Антоний.
Появляется настоятель, настороженно всматривается:
— Есть письмо от митрополита Кирилла? С какой миссией прибыл — как официальное или частное лицо?
— Как частное лицо.
— Тогда обратитесь в Российское посольство.
Положение глупейшее.
— Простите, я хочу, чтобы вы нас правильно поняли: мы ни в чем не нуждаемся и не просим вас о ночлеге, питании, финансах. Мы хотим посетить русский храм, который мне дорог не меньше вашего: я тоже русский человек.
На сербском вступает профессор Неделькович. После кратких переговоров нам разрешают зайти в храм. Иконостас зияет пустыми отверстиями — иконы вынули во время бомбежек. Подходим к гробнице барона Врангеля, поем кодак «Со святыми упокой». Неделькович сопровождает нас в Свято-Введенский женский монастырь. Здесь его тоже знают.
— Он как благочинный, — смеется отец Антоний.
Нам отводят комнату. Появляется прихожанка Марина. Слушаем рассказы о войне: как одному священнику на крестном ходе осколком снесло голову, как однажды ночью были и бомбежки, и гроза, и землетрясение.
— Война какая-то была странная, — говорит Марина, — сколько ни бомбили — терпели, а как только посидели в темноте, без горячей воды — тут же возроптали.
16 июня. Среда. С раннего утра — в храме. После завтрака беседуем с игуменьей Агнией. Искушеньица (послушница) проводит нас в приемную патриарха, показывает огромную толстую книгу для автографов. На последней странице — теплые пожелания русского священника с устья Волги и троих насельников Троице-Сергиевой лавры. Смотрю на число: 30.03.1999 г. — время бомбардировок. Читаю с благодарностью и сожалением: сам-то опоздал.
Звонит наш профессор, ждет у себя. Едем с ним в Удруженье книжевников (Союз писателей). Говорят о НАТО, Макиавелли, об агрессии. Всматриваюсь в публику. Есть хорошие лица, но о воцерковленности говорить не приходится. Дыхание Запада сделало свое дело раньше НАТО. Кто жует жвачку, кто курит. Через час покидаем актовый зал и идем наверх — в мир кофе и шливовицы. Радиожурналистка Елица (родом из Косово) говорит о страшных событиях: в Косово арестован архиерей, сожгли монастырь, албанцы надругались над монахинями. Сколько убитых — неизвестно.
— Где русские? — со слезами спрашивает Елица.
— Что русские? — не выдерживаю. — Мне стыдно сербам смотреть в глаза из-за иуд-правителей.
Спрашиваю, как добраться до Косово.
— Что вы! Вас там убьют!
Появляется наш опекун:
— Я могу поехать с вами по монастырям. На три дня — потом мне нужно вернуться в Белград.
Про себя строю планы: согласиться, затем отправить профессора с отцом Антонием в Белград, а самому двинуться в сторону Косово.
В городе Панчево посещаем собор. У церковного дома за круглым столом в тенечке благодушествуют протоиерей и иерей. Иерей помоложе. Настоятель — в почтенном возрасте, с седой бородкой и прокуренными до желтизны усами.
— Кушать будете?
— Хвала, хвала, — благодарно отказываемся.
— Кофе?
От кофе не ускользнуть. Садимся за столик. Прихожанин выносит бутылку шливовицы (самогон из слив) с деревянным крестом внутри. Это что-то новенькое. Оказывается, целебный источник может быть и такого рода. Иерей привычным движением достает сигарету, щелкает зажигалкой (кажется, здесь это не считается грехом), затягиваясь, приглашает на службу.
— Хвала, но нам нужно возвращаться.
По дороге в Белград машину останавливают военные. Узнав, что мы из России, спрашивают иконки, целуют руку. Старший, указывая перстом на небо, просит молиться о них. Да, помощи ждать больше неоткуда.
— Здесь целуют руку священнику только монахи и военные, — подмечает внимательный отец Антоний.

17 июня. С господином профессором следуем по направлению города Ниш. Переезжаем реку с коричневой водой — Великая Морава. Следы бомбежек.
Монастырь Раваница. Место захоронения царя Лазаря, погибшего на Косовом поле. Заходим в собор XIV века. Приложились к святым мощам царя Лазаря… По дороге в Деспотовец — руины.
Монастырь Манасия. Средневековая крепость. Бывшее владение деспота Стефана Лазаревича — сына великомученика царя Лазаря. Пытаюсь узнать, ходит ли какой транспорт в Косово. Матушки тревожатся, советуют поехать в другой раз, когда все успокоится. Какой смысл тогда и ехать?
Александровец. В этом городе родился и жил генерал-полковник Балкович. Здесь нет никаких военных объектов. Город бомбили, потому что это родина генерала. Всюду ужасные следы бомбежек. При свечах сидим в доме бывшей студентки профессора — дочери священника. Драган Неделькович рассказывает, почему сербы принимали мусульманство. Если турок заходил в сербский дом, его обязаны были кормить. За то, что он трудился за столом — жвакал (жевал), хозяин ему платил. Если турок оставался ночевать, то мог выбрать любую женщину (жену хозяина, невестку, дочь). И за это опозоренный серб должен был платить. Налог одрина. Если турку встречалась похоронная сербская процессия, родственник умершего (или замученного турками) тоже платил. Налог мертвина. Был еще налог на кровь: одного из мальчиков брали в янычары. И так — до XIX века, более 500 лет! Многие не выдерживали, принимали мусульманство. Албанцы, приняв мусульманство, обычно становились турецкими жандармами (как у нас — полицаи в войну). Но есть среди них и православные, правда, малая часть. И живут они не в Косово, а в южных областях Албании, недалеко от Греции.
— Переплетений много, — повествует профессор, — у сербского патриарха Макария брат был главным визирем…

18 июня. Пяток. Раннее утро. Находимся на пути к городу Крушевац — некогда столице царя Лазаря. Навстречу попадаются трактора, грузовики, доверху набитые домашним скарбом. Беженцы…
Крушевац. Остатки древней стены. Храм. Памятник в честь Косовской битвы: ослабевший раненый воин со знаменем, ангел венчает его терновым венцом. Останавливаюсь у киоска купить карточки с видами города. Взгляд наталкивается на обложки журналов — такого откровенного бесстыдства я еще не встречал нигде.
Профессор ведет в комнату-музей при мэрии. Показывает мозаику своего друга Сербиновича. Портреты участников Косовского сражения. Наряду с изображениями каноническими — современное авангардное исполнение. Читаю надпись на оконном стекле: «Человек, если ты ступишь на Сербскую землю, кто б ты ни был: свой, пришелец, — посетив Косово поле, увидишь многие кости мертвых, камни. Знай, что мы и доныне стоим, как эти камни». На входных дверях надпись: «Сколько сможем, столько будем сплетать нашу песнь!»
У памятника царю Лазарю — группа вооруженных солдат с фотоаппаратом. Крестятся, делают групповой снимок. Достаю свой фотоаппарат. Воины с удовольствием снимаются со священниками, подымают руки в знак благодарности и спешат к своим машинам. Мы направляемся к храму. Неподалеку на скамейке ссутулился молодой капитан — вид у него потерянный. Священнослужители рассказывают о капитане: «Не хотел уходить из Косово. Когда прибыл в разграбленный албанцами монастырь, не выдержал: хотел снять военную форму — надеть монашескую». Трудно без слез это слушать.
Вновь подъезжают старые военные грузовики с солдатами из Косово. Отец Антоний прав: здесь молятся только священники, монахи и воины. Тяжело смотреть на измученных солдат.
— В этом храме, — объясняет профессор, — причащались воины перед Косовским сражением.
Монастырь Любостыня. Основан Мелицей (в монашестве Евгения), женой царя Лазаря. Стоим у ее гробницы. Приветливая игуменья Харитина торопится нас покормить, просит пожить, послужить, сокрушается, что мы спешим.
Наша следующая цель — монастырь Жича — резиденция епископа Стефана. Переезжаем через Западную Мораву. Тормозим у разбомбленного моста. Впереди еще вынужденная остановка — дорогу преграждает колонна военных грузовиков…
В соборе у входа возле зажженных свечей стоят мужчина и женщина в черном. «Родственники погибшего в Косово», — поясняет сопровождающий нас архимандрит. В скорбном безмолвии рассматриваем фрески, которые почти не сохранились. У горящих свечей протирает пол искушеньица. Родственников уже нет. Поем «Со святыми упокой». Скрывая слезы, послушница отворачивает лицо.
Епископ Стефан. Старенький, простой. Встречая нас, кланяется: «Спасибо очень много, что пришли». Приглашает в архиерейские покои.
— В 1941 году, — тихо говорит мне профессор, — усташами было уничтожено двадцать восемь родственников епископа Стефана. Убили отца, двоих братьев, все потомство.
Входит почтенного возраста архимандрит. Видно, чем-то расстроен, возбужденно жестикулирует. Слышу: Ельцин, 700 миллионов долларов, продали. Джидове, масоны… Переводчик не требуется.
— Отец Юлиан, — представляет его профессор, — очень духовный монах в Сербии.
— Самый духовный, — смиренно поправляет епископ.
Записываю, где остались монашествующие в Косово: мужские монастыри Грачаница и Высоки Дечаны, женские — Соколица и в городе Печь. После трапезы прощаемся. Архимандрит Юлиан обещает ждать нас в монастыре Студеница.
Возле местечка Матэрушка Баня — скопление беженцев. Сербская полиция преграждает дорогу. Выходим с профессором, тут же меня плотно обступают беженцы: где русские? что Россия?
— Что русские? Нас продали! Вас продают! — с болью почти кричу в ответ. Кажется, другого они и не ждали. Пожимают руку. Командир просит местного жителя провезти нас объездной дорогой.
Места красивейшие. Проезжаем горную речушку Студеницу. Вот и монастырь. Настоятель — дивный старец Юлиан — уже здесь. Обнимает нас, как давних знакомых. Идем на службу в собор. На двух клиросах — четверо певчих. Монастырь трудовой, братия немногочисленна. В храме сиротливо ютятся трое прихожан. Негусто. За окнами слышится мощный гул дождя. Каждый день дожди.
Трапезничаем. К отцу наместнику наклоняется служащий иеромонах, что-то шепчет.
— Простите, — встает тот, — я вынужден вас оставить: из Косово едут автобусы с солдатами и полицейскими.
Выходим вместе. Военные быстро идут в летнюю монастырскую трапезную, шумно рассаживаются за мраморными столиками. Настоятель подает поднос с множеством стопочек со шливовицей. Подхожу ближе. Увидев русского священника, затихают.
— Можно ли мне попасть в Косово?
— Не можа се. Французы, албанцы, — как по команде замотали головой. Вглядываюсь в их простые лица. В России такого единства священства и солдат я не встречал. Что значит, жить в постоянной опасности, ходить возле смерти…
Дождь. Непрекращающийся дождь. Небо плачет над Сербией.

19 июня. Суббота. Совершается Божественная литургия. В храме, кроме нескольких певчих, никого. В алтаре у Престола в греческом облачении стоит молдавский протоиерей. Зычный его голос под высокими сводами не так глушит, как в домовой церкви в Кишиневе. После службы нам открывают храм XIV века в честь Иоакима и Анны.
— Батюшка, не ездите в Косово: очень опасно, — шепчет на прощание отец наместник.
Монастырь Градац. За трапезой, возглавляемой отцом Юлианом (он уже здесь), намекаю отцу Антонию, чтобы он осторожно вез нашего профессора в Белград. Тот недоуменно смотрит. Объясняю, что я с ними только до главной трассы, а там — в Косово. Бурное возмущение: «Исключено!» Неожиданно вступает профессор: «Мы вдвоем в Белград, а отец Роман — в Косово». И (совсем не ожидал) что-то живо говорит седовласый старец.
— Он хочет, — переводит профессор, — организовать поездку до монастыря Сопочаны, а оттуда довезут до Приштины, где русские православные добровольцы, есть священник. Нужно их поддержать.
Вечерня. На клиросе две монахини, послушница. В храме — никого. Отец Юлиан просит послужить Акафист, а сам становится на клирос, поддерживает малое стадо. Никто никуда не спешит. Здесь легко молиться.
На дворе — ослепительное солнце (в первый раз!). Из своей маленькой кельи на третьем этаже выхожу на балкон. Внизу под старым, но еще мощным деревом с паломницами за столиком живо беседует старец Юлиан. Искушеньица ставит перед ними воду, сласти.
— А мне? — подаю голос с балкона. — Про меня забыли?
Понимают, смеются, зовут вниз. Нет, нужно готовиться к службе и хоть сегодня лечь пораньше.

20 июня. Воскресенье. Ударяют в колокол. Иконописица сообщает, что отец Юлиан на ночь выехал в Студеницы, его может не быть. Просит послужить. После чтения Евангелия приходит местный иерей Горан. Облачается, совершает проскомидию. Выхожу на полиелей — храм заполнен военными.
В монастырской приемной иерей Горан, говоря об албанцах, проводит ладонью по шее. Жест красноречивый. Вооруженные албанцы партизанят вдоль дорог. Искушенец Мишко говорит, что в Косово никого не пропускают. «И все может быть», — сурово смотрит на меня.
Узнаю, что архимандрит Юлиан поднимался ко мне попрощаться, но увидев, что в келье нет света, не стал беспокоить. Прошу передать поклон и извинения этому редкому человеку, в присутствии которого было так покойно и просто…
Сопочаны. Древнейший монастырь. Отсюда до Косово — рукой подать. В величественном храме — ни одного женского лица. Как на Афоне.
Выхожу с братией на улицу. Группа паломниц — молодых накрашенных женщин в брюках, весело на меня смотрят.
— Мир вама!
— И вама, — живо отзываются хором.
В трапезной с приезжими говорим о жизни, о России. Все, кроме монахов, пьют кофе, курят.
— Приехали поговеть, причаститься? — не удерживаюсь от обличающего вопроса.
— Да, наравно (конечно).
— У нас с этим не допускают, — указываю на сигареты.
— Зашто? — искренне удивляются собеседницы.
Иеромонах Петр пытается дозвониться до епископа Артемия, который находится в Приштине. Жалуется на плохую связь. Удается соединиться с игуменом Михаилом. Он благословляет отвезти меня на ночлег в свою келью. Знак хороший: может, помогут добраться в столицу Косово, а там недалеко и русские солдаты.

21 июня. Понедельник. Нови Пазар. Девяносто процентов мусульман, остальные — православные: они-то и гибли во время натовских бомбардировок.
Подъезжаем к собору. Диакон ведет к телефону. Увы, связи с косовской столицей нет. Отец Петр пробует дозвониться до игуменьи монастыря Соколица (под Приштиной). Безрезультатно.
— Отче, не дай Бог, вам еще рисковать.
— Я не боюсь, — улыбаясь, отвечает гренадер в подряснике, — боюсь без благословения.
Согласно киваю головой.
— Смотрите, — на столе расстилает карту Югославии, обозначает крестиками косовские монастыри, уверенно проводит ручкой по нитям дорог, — безбедно.
Дальше ручка спотыкается:
— Небезбедно, — перечеркивает подступы к Приштине, — шиптари (албанцы) увидят это (указывает на мой наперсный крест), браду… или (проводит рукой по шее), или (нажимает пальцем на воображаемый курок)…
Несемся по направлению к Косово. Навстречу — несколько небольших военных машин. Наверху — пулеметы. Солдаты на сербов не похожи.
— Французы, — говорит отец Петр.
Подымаемся в гору, в радиаторе закипает вода. Выхожу из машины и с огромной высоты любуюсь творением Божиим.
— Шиптари, — показывает вниз на албанские селения отец Петр, — тамо все шиптари…
Дорога упирается в монастырские врата. Дружным лаем нас встречают небольшие дворняжки. Трижды звоним. Выходит послушница.
— Как живот?
— Хвала Богу, — улыбается в ответ.
Иеромонах Петр выясняет ситуацию. В монастыре Дэвич албанские боевики избили молодого иеромонаха Серафима. «Нэмного», — успокаивает отец Петр. Одну послушницу шиптарь хотел забрать с собой, требовал, чтобы она сняла апостольник. «Я обручилась Богу. Ни отец, ни мать не видели моей непокрытой головы». Это происходило при людях. Насилия не было. Шиптари ушли, забрав трактора, одежду, деньги.
— Можно ли попасть в Приштину?
Матушка качает головой:
— Дорога закрыта. Кругом шиптари. Ехать можно только под охраной французских солдат.
— А епископ там?
— В Призрани.
Незадача. Добираться до Приштины нет смысла. Была надежда, что епископ поможет доехать до русских добровольцев, держащих аэропорт косовской столицы…
— Изволите, — лицо игуменьи светлеет, — изволите!
Входит французский офицер, за ним — солдаты с автоматами.
— Отец Роман из России, — представляет матушка. — Отец Петр из Сопочан.
У офицера располагающее благородное лицо. Он уже не раз помогал монастырю. Живо беседует с игуменьей на английском.
— У него шестеро детей, — переводит матушка Макария.
Достаю две бумажные иконки, протягиваю ему:
— От шиптарской пули. Чтоб детки дождались.
Он явно не ожидал этого.
— Мерси, — прижимает ладонь к сердцу.
— Они случайно не в Приштину едут? — спрашиваю игуменью.
— Нет, они неподалеку…
Французы уходят. Матушка показывает осколок бомбы, сброшенной рядом с монастырем.
— А если попробовать пройти одному?
— Нет, — отвечает твердо, — всюду шиптари. Схвачен иеромонах Харитон. Может, убили.
Забираемся в раскаленную машину. После нескольких поворотов отец Петр глушит мотор, зовет за собой. Пробираемся сквозь терновые заросли, валуны.
— Вот, — широкий жест рукою, — Велико Косово поле.
Баньска. Наверху — монастырь XIV века. На полпути к нему — уже привычная тележка с громоздкой поклажей. Беженцы. В сопровождении супружеской пары с младенцами подымаемся к храму.
— Откуда вы?
— Из-под Приштины. Все сербы ушли, мы остались одни. Албанец привел свою семью в дом, нас выгнали.
Со склона горы идут две пожилые крестьянки с вязанками хвороста. Возле одной — белобрысые внук и внучка.
— Рус, — представляет отец Петр.
Как они светлеют лицами! Протягиваю образочки, помазываю елеем от Гроба Господня. Крестятся, молитвенно шепчут «Русь Света, Русь Света».
Нови Пазар. Около десяти часов вечера приезжаем к знакомой отца Петра. Она несказанно рада, говорит, как любит Россию. Ее сын не сводит глаз с русского. Отец Петр пробует связаться с епископом Артемием — последняя попытка получить благословение на посещение косовских монастырей. Бесполезно. Прошу соединить меня с Белградом. Отец Антоний дает понять, что терпение его иссякает и он через день-два рванет за мной в Косово. Говорю, что постараюсь в ближайшие дни приехать. Да, нужно ехать.

Продолжение следует