Фотография с «кормилицей»

Алексей Михайлович Ремизов через всю жизнь пронес любовь к своей кормилице.

Русским нянюшкам-пестуньям в лице Арины Родионовны памятник воздвигнут — нерукотворный:

Подруга дней моих суровых,
Голубка дряхлая моя!..

А кормилица? Ну кто же — в молочном-то возрасте — запомнит свою кормилку?
Алексей Михайлович Ремизов не просто помнил, через всю жизнь он пронес любовь к своей кормилице, многажды писал о ней.
«Евгения Борисовна Петушкова, калужская песельница и сказочница, и меня не отделить от нее».
Девять месяцев она кормила его. И самое раннее — возможно, первое — ощущение бытия у него связано именно с кормилицей: «Она погладила меня своей жесткой рукой и назвала своим ласкательным, созвучным с ее Машуткой… Меня уж никто не называл тем именем и с той женской простонародной интонацией, неповторимой в моем произношении, моя невольная память исходила из самого существа: я чувствовал запах ее молока».
И через много десятилетий — пройдя революцию, ссылки, изгнание, жизнь прожив, — он будет вновь и вновь ощущать этот запах: «Вдруг, и это как запах „чистого поля“, цветов и травы в Париже в самую бесснежную зиму и гололедицу, вдруг…»
Через девять месяцев они расстались. Евгения Борисовна вернулась в свою калужскую деревню. Но, бывая в Москве, — здесь работал ее муж, — она неизменно наведывалась к своему молочному сыну.
Эти встречи он вспоминал как праздники. Вниманием, лаской домашние его не баловали. «Самое трудное было — мое детство"…
Все творчество Ремизова овеяно сказовым, лирическим началом. Но особое внимание его — к собственно сказке. При жизни у писателя вышло восемьдесят три книги. И более половины из них — сказки. «Читая всякие записи сказок, я все искал, я хотел вспомнить те первые сказки и, случалось, вдруг слышу знакомый голос, и тогда я писал с голоса калуцкой песельницы и сказочницы — моей кормилицы».
Ему было восемь лет, когда он видел ее в последний раз. Тогда в Москву ее привело несчастье: муж, рабочий чугунолитейного завода на Зацепе, попал в машину, ему отняли ногу. Евгения Борисовна увозила его в деревню.
Как всегда, навестила Ремизовых в их доме (Малый Толмачевский переулок, 8).
— На войне был, и ничего, Бог спас, а вот — калека!..
— Такая судьба! — заметила ей старуха-нянька.
«И я помню, я видел, как на это непререкаемое, на этот «суд непосужаемый», и все заключающее «судьба», встрепенувшись, она посмотрела: испуг это? нет! — и какие огни посыпались из ее глаз — и пусть разразит ее, не согласна! И опустившийся рот ее задрожал… И этот образ сжился со мной. Так ярко я чувствую и живо, как свое: отпор, огонь на огонь встречной, неумолимой, беспощадной судьбы, это сердце и волю. Вот кто меня выкормил и научил ходить по земле — какая «взвихренная Русь»!
О кормилице своей Ремизов писал во многих произведениях: в романе «Пруд» — во всех его четырех вариантах; в «загогулинах памяти» — книге о годах ссылок и тюрем «Иверень»; в «каторжной идиллии» — вдохновенном эпосе о десятилетиях парижской эмиграции, романе «Учитель музыки». И, конечно, в «узлах и закрутах памяти» — автобиографической книге очерков «Подстриженными глазами». Она — о детских и юношеских, московских годах жизни. Кормилица помянута здесь во многих главах, а «Первые сказки» — целиком о ней. Книга вышла в Париже в 1951 году, создавалась же — несколько десятилетий.
Друг и биограф писателя Н.В.Кодрянская однажды спросила:
— Алексей Михайлович, что вы сами думаете: в каких ваших книгах нужно искать к вам разгадку?
— Не знаю, трудно самому решить, а все же, пожалуй, «Подстриженными глазами». В этой книге я обнажил себя до конца!
Один из самых ранних очерков был опубликован в 1929 году в Чикаго. Там на русском языке выходил в то время журнал «Москва». В этом журнале, в 9-й, сентябрьской его книжке, и появился очерк Ремизова. Назывался он «Русская земля». Посвящен был — кормилице. И открывался снимком: она, Евгения Борисовна, во всей красе, с улыбающимся малышом на коленях… «Мне тогда семь месяцев исполнилось», — сообщал автор.
Ремизов без конца перерабатывал свои произведения, менял названия. В 1937 году очерк о кормилице появился в парижской газете «Последние новости» под названием «Первые сказки». Включен очерк и в книгу «Учитель музыки». Здесь он называется «Молоко». Самый полный вариант — в книге «Подстриженными глазами».
Только первая публикация, в чикагской «Москве», проиллюстрирована фотографией кормилицы с младенцем Алешей на руках. Но во всех вариантах сообщалось об истории снимка: «Из Толмачевского переулка понесла она меня на Пятницкую в дом Рожнова к фотографу Мартынову"…
На рубеже 70 — 80-х годов прошлого века в Москве работало около шестидесяти фотографий, в основном на Кузнецком мосту, на Тверской улице, на Петровке. Были они и на Пятницкой, в том числе любительские.
Разделяя увлечение многих состоятельных людей того времени, здесь в собственном доме (более-менее сохранился лишь флигель — ныне № 12) оборудует фотоателье страстный фотолюбитель, купец Александр Фадеевич Лузин. В 1868 году он сделал архитектору Н. Тютюнову примечательный заказ: соединить два строения (ныне № 14) «легкой галереей в помпейском стиле» — с широкими окнами и стеклянной крышей. Эту галерею Лузин стал сдавать профессиональным фотографам.
Весной 1871 года галерея приглянулась фотографу с Арбата Владимиру Мартыновичу Мартынову. Более двух лет он проработал здесь. Клиентуры хватало: семьи у замоскворецких купцов были большие… В июле 1873 года Мартынов перенес свое ателье в дом Рожнова, через дорогу, как раз напротив лузинских владений.
Дом этот был двухэтажный. Низ — каменный, верх — деревянный. Строился в послепожарной Москве в 1817 году купцом Давыдовым. С.Н.Рожнов приобрел его в 1864 году.
(В 1903 году на месте дома Рожнова архитектором С. Суворовым был возведен другой, четырехэтажный — ныне № 17, — в стиле «рациональный модерн». Сейчас это обычный жилой дом с магазинами в первом этаже.)
Сюда, к фотографу Мартынову, и принесла в начале 1878 года маленького Алешу Ремизова его кормилица.
Непонятно, как запомнил все еще даже не годовалый малыш, но сценку в ателье Мартынова писатель Ремизов воспроизвел десятилетия спустя красочно и зримо: «Фотограф усадил ее, нарядную, и меня с ней, и сказал (хитрый фотограф!): «Смотрите, птичка летит!» И оба мы на «птичку» встрепенулись, тут он и щелкнул. И эта «птичка», судя по карточке, больше во мне: взлет глаз и разлившаяся радостью улыбка, точно говоря—мир так прекрасен, звенящее небо, земля нарядна, душиста и тепла!..»
Ремизов всегда щедро дарил свои книги. Один экземпляр он неизменно преподносил жене, Серафиме Павловне, излагая в пространных надписях судьбу каждого издания. В итоге сложилось уникальное рукописное автобиографическое повествование.
Серафимы Павловны не стало в мае 1943 года. В 1947 году — в год своего 70-летия — Ремизов решил передать эти дарственные экземпляры Наталье Владимировне Кодрянской. «Все это я хочу передать в Ваш дом — моей любимой внучке «Подсолнушку». Это единственное собрание будет памятью о Серафиме Павловне. На книгах я везде сделаю надпись «передачи». Я знаю, с какой бережливостью будут эти книги храниться у Вас».
Так же Ремизов поступил и с мартыновским снимком, наклеив его на лист бумаги, сделав вверху поясняющие надписи и поместив под ним фрагмент из неопубликованной тогда еще книги «Подстриженными глазами».
Наталья Владимировна (она дожила до 1983 года) действительно бережно хранила ремизовские автографы. И распорядилась ими достойно. Книги были переданы в Петербург, в Пушкинский Дом. А фотография «с кормилицей» оказалась в Москве, в Государственном архиве литературы и искусства.
Надписи Ремизова на снимке порождают ряд вопросов.
Дело в том, что во всех опубликованных вариантах очерка о кормилице (в том числе и в книге «Подстриженными глазами») Ремизов говорит о себе семимесячном.
Надпись на обороте карточки, переданной Кодрянской: «Алексей Ремизов — шести месяцев — с кормилицей Евгенией. Москва». Здесь же, на обороте, и фирменный знак мастера — «Фотография В. Мартынова на Пятницкой улице в д. Рожнова в Москве».
А под карточкой, в пояснениях для Кодрянской, отдельной строкой: «Мне тогда исполнилось девять месяцев жизни». Причем слово «девять» выделяет он, Ремизов.
Какая, вроде бы, разница? Ну, шесть. Ну, семь. Ну, девять. Все равно — младенец, грудничок.
Нет, не все равно. Возможно, это разночтение не случайно: карточка могла быть не одна.
Евгения Борисовна, напомним, кормила ребенка девять месяцев. Видимо, перед отъездом она и побывала с ним у фотографа Мартынова. И надпись для Кодрянской: «Мне тогда исполнилось девять месяцев жизни» — верна.
В таком случае — существует ли другой снимок, на котором малышу было бы шесть или семь месяцев?
Да, существует. Полагаем, есть другой вариант снимка Ремизова-ребенка с этой же кормилицей. Или — скажем осторожнее — грудного ребенка с кормилицей, очень похожей на Евгению Борисовну.
На карточке, подаренной Н.В.Кодрянской, Ремизов — «девятимесячный» — сидит у Евгении Борисовны на коленях.
На другом снимке кормилица держит ребенка на руках. Понятно, фотограф Мартынов мог сделать, как водится, несколько снимков. Но небольшая разница в наряде кормилицы дает основание заключить: снимки делались в разное время.
Немаловажное обстоятельство: легко прослеживается связь второго снимка с семьей Ремизовых. Дядя Ремизова — брат его матери, Марии Александровны, Николай Александрович Найденов — был известен как крупный предприниматель и видный общественный деятель. На собственные средства Н.А.Найденов издавал альбомы, посвященные истории Москвы. В подготовке этих альбомов с ним сотрудничал выдающийся фотомастер Альберт Иванович Мей, издатель популярнейшей в свое время серии открыток «Типы России», вошедшей в золотой фонд российской художественной фотопечати. Причем для этой серии мастер пользовался как собственными снимками, так и работами других фотографов.
В «Типах России» и появилась открытка «Кормилица», о которой идет речь.
Почти наверняка это — Евгения Борисовна и шести-семимесячный Алеша Ремизов, уютно сидящий на руках своей кормилицы. Снимок мог сделать и Мартынов, и сам Мей — они работали в одно и то же время.
Всмотритесь внимательно в оба снимка. Сходство чрезвычайное. И к обоим можно отнести слова Ремизова: «Когда я смотрю на карточку моей кормилицы, я думаю: ведь это Россия — сама русская земля, вся-то в цветах: ленты, бусы, кокошник, кружева. Какая нарядная!..»