Всеобъемлющего Пушкина каждый любит по-своему: стихотворец — ценит в нем стихотворца, прозаик — прозаика, а есть такие, которым важно видеть в Пушкине Дон Жуана и заниматься его семейными делами. Для книголюбов Пушкин прежде всего — книголюб, самый настоящий и едва ли не единственно настоящий из всех больших русских писателей. В «Статьях и заметках» В.Е.Якушкина так рассказывается о последних минутах поэта: «Не желаете ли видеть кого из ваших близких?» — спросили после дуэли 27-го января 1837 г. терявшего силы Пушкина. «Прощайте, друзья», — сказал он, обратив глаза на свою библиотеку… 29-го, после 2-х часов пополудни, наступил момент некоторого прояснения, после которого уже потухающим взором обвел он шкафы своей библиотеки и чуть внятно прошептал: «Прощайте, прощайте».
Библиотеку Пушкина спас от гибели и описал покойный Б.Л.Модзалевский, назвавший его «библиофилом в лучшем смысле этого слова». По принятой терминологии, библиофильство есть осмысленное собирание книг, лучших, важных по содержанию, прекрасно изданных, нужных для работы. Все остальное — библиомания, библиотафия, библиофагия и т. д. Эти определения и условны и неправильны: напрасная попытка логически расклассифицировать проявления книголюбия. Но страсть к книгам так же иррациональна, как и все человеческие страсти, вызываемые духовным одиночеством. Пушкин был и библиофил, и библиоман, и страстный библиофаг. Об этом свидетельствует состав его библиотеки — как и много строчек его писем. Таковым он был с детства до смерти.
Спасено и охранено свыше 4-х тысяч его книжного собрания; было больше. Все книги перелистаны, и ни одна пометка Пушкина на полях и на вклеенных листах не укрылась от исследователей. Для нас, библиоманов, ценнее всего автограф Пушкина, сделанный им 26 мая 1830 года для двух калужских букинистов на Полотняном заводе Гончаровых и самым стилем своим свидетельствующий о понимании Пушкиным святости братства книголюбов: «Александр Пушкин с чувством живейшей благодарности принимает знак лестного внимания почтенных своих соотечественников Ивана Фомича Антипина и Фаддея Ивановича Аббакумова». Он и сам ценил и берег автографы и пометки чужой руки на книгах. Поразительны по обстоятельности и точности заголовки его библиографических заметок: полное название, издательская фирма, дата, цена, счет страниц текста, нумерованных и ненумерованных. Такой педантичности не было даже у Сопикова, «Опыт» которого стоял у него на полках.
Нечего прибавить к описаниям пушкинской библиотеки, сделанным Б.Л.Модзалевским и отлично разработанным М. Куфаевым («Альманах Библиофила», Лен. О-во Библ., 1929) и другими исследователями. Но в сочинениях Пушкина часто упоминаются книги, которых в его библиотеке не найдено и заглавия которых он приводит, очевидно, по памяти. Таких упоминаний очень много, и беглых и более обстоятельных. «Жан-Жака ли читаешь, Жанлис ли пред тобой», «Друзья, почто же с Кантом Сенека, Тацит на столе», «На полке за Вольтером, Вергилий, Тасс с Гомером все вместе предстоят», «Мудрец простосердечный Ванюша Лафонтен», «Бранил Гомера, Феокрита, зато читал Адама Смита», «Хотя заглядывал я встарь в Академический Словарь», — все это не говорит библиофилу ни об изданиях, ни об определенном сочинении, — за исключением «Академического Словаря», где даже сделано всем известное примечание (о необходимости его для «всякого, кто желает предлагать мысли с ясностью») и где речь идет, конечно, о «Словаре Академии Российской, производным порядком расположенном», изданном в 1789−94 гг. в 6 частях и переизданном (ч. 1−3) в 1806−12 гг. в Петербурге in-quarto. Но вот в «Истории села Горюхина», например, упоминаются «Новейший Письмовник» Курганова, драма «Ненависть к людям и раскаяние», «Благонамеренный», «Соревнователь просвещения» и «собрание старинных календарей» за 1744−1799 гг. Тут есть чем заинтересоваться книголюбу и даже есть о чем с Пушкиным поспорить. «Новейший Письмовник» существовал, и было их даже несколько, но это не кургановские издания, хотя и того же времени. Кургановский письмовник носил в первом издании (1769) длинное название (в остальных изданиях несколько сокращенное) «Российская универсальная грамматика или всеобщее Письмословие» и т. д. По рассчету дат «Истории села Горюхина» мальчику купили родители, очевидно, восьмое издание Курганова (1809 г.). «Ненависть к людям и раскаяние» не драма, а комедия Коцебу, вышедшая в переводе А. Малиновского в 1796 г. Что касается календарей за 55 лет, «в зеленом и синем бумажном переплете», — то тут библиоман не может не прийти в немой восторг! За такой срок не издавался непрерывно ни один календарь, и вряд ли где-нибудь имеется такой подбор хотя бы разного наименования изданий, месяцесловов и столичных или провинциальных календарей, которых до 19 века вообще было немного. Иными словами, в руках пушкинского героя было невиданное сокровище, библиографии неизвестное.
Старинные книги упоминаются Пушкиным и в повестях. В «Барышне-крестьянке» на третьем уроке Акулина разбирала уже по складам «Наталью боярскую дочь». Это или повесть Карамзина или драма С. Глинки в четырех (а не в пяти, как у Сопикова) действиях, вышедшая в 1806 году в Москве. В «Дубровском» у Кириллы Петровича Троекурова «была огромная библиотека, но сам он никогда не читал ничего, кроме «Совершенной Поварихи». Опять загадка для книголюба! Такой книги не существовало. Был «Новейший полный и совершенный Русский Повар и приспешник», был «Совершенный Российский Повар и кондитор», был «Совершенный Французский кандитор», была, наконец, «Постная Повариха или приготовление разных постных кушаньев», редчайшее костромское издание, — но зачем бы стал Кирилла Петрович читать такие книги? Вероятно, дело идет о весьма знакомой библиографам также сейчас очень редкой повести «Пригожая повариха или похождение развратной женщины», первая часть которой была написана М. Чулковым (на книге автор не значится), а вторая часть не вышла. Книгу эту зачитывали в свое время до полной ветхости; ее героиню зовут Мартоной, а героев — Светоном, Ахалем и Свидалем; они дерутся на дуэлях, травятся, умирают, снова оживают, и, естественно, что Троекуров дополнил такой книгой свою наследственную библиотеку из французских писателей 18 века.
Книголюбам интересны упоминания Пушкиным ходивших в рукописях «Критик» на «Московский бульвар» и на «Пресненские пруды»; несколько списков этих злободневных стишков, развлекавших Москву, найдены и опубликованы. Все эти беглые упоминания бесконечно ценны для любителей старой книги, чувствующих в Пушкине единомышленника, члена всесветного братства страстных поклонников и разумного и неразумного коллекционерства, обожания редкостей, переплетов, надписей, экслибрисов, самого запаха книжного тленья. А доказательством того, что Пушкин ценил книги и за их редкостность, может служить томик «Путешествия из Петербурга в Москву» Радищева, имевшийся у него в двух экземплярах: один из них был «цензурным», с соответствующими пометками, и на внутренней стороне листа после переплетной красного сафьяна крышки поэт-библиофил сделал собственноручно надпись: «Экземпляр, бывший в Тайной Канцелярии. Заплачено двести рублей». В этой надписи столь характерной для книголюбов, лишь один порок: не указано, у кого и когда приобретена книга. В примечании к цитате из одной редкой французской книги (в гл. VIII «Истории Пугачевского бунта») Пушкин пишет: «книга сия весьма редка; я видел один экземпляр оной в библиотеке А.С.Норова, ныне принадлежащей князю Н.И.Трубецкому». Позже он приобрел несколько дефектный экземпляр этого издания, год которого, кстати, помечает неправильно (нужно — 1672).
Один из биографов Пушкина назвал коллекционерскую страсть Пушкина слабостью его времени. Но это не слабость, а подлинная страсть, и знакома она всем временам. Среди страстей благородных — благороднейшая! Нужно только удивляться, что на эту упорнейшую и самую прочную страсть прекрасного нашего писателя его биографы и те, кто жизнь его берут материалом для биографических романов, до сих пор обращали так мало внимания, придавая чрезмерно большое значение его «любовным приключениям», нашему суду не подлежащим.
