Рисунки Пушкина

Рукописи Пушкина, как и рукописи многих других поэтов (особенно поэтов XIX века), испещрены рисунками. Листы, исписанные им, походят на страницы Онегинского альбома:

В сафьяне, по краям
окован,
Замкнут серебряным
замком,
Он был исписан,
изрисован,
Рукой Онегина кругом.
Среди бессвязного
маранья
Мелькали мысли,
примечанья,
Портреты, буквы, имена…

С этим можно сопоставить описание Анненкова: «Рядом со строчками для памяти и будущих соображений стоят в них (т.е. в пушкинских рукописях) начатые стихотворения, конченные в другом месте, прерванные отрывками из поэм и черновыми письмами к друзьям. С первого раза останавливают тут внимание сильные помарки в стихах, даже в таких, которые в окончательном виде походят на живую импровизацию поэта. Прибавьте к этому рисунки пером, которые обыкновенно повторяют содержание написанной пьесы, воспроизводя ее таким образом вдвойне».
Описание это не совсем точно. Пушкин довольно редко «повторял содержание» стихотворения своим рисунком, т. е. иллюстрировал его. Это случается — особенно в болдинских черновиках 1830 года, — но это не правило, скорее исключение. Пушкинский рисунок возникал чаще всего во время отдыха, во время некоторой остановки процесса творчества, в минуту нерешительности и раздумья. Если труд радостен, если вдохновение бьет ключом, такие паузы наступают редко и Пушкин может сказать о себе:

Пишу, и сердце
не тоскует,
Перо забывшись
не рисует
Близ неоконченных
стихов
Ни женских ножек,
ни голов.

Но перо часто «забывается», и в самом деле именно «близ неоконченных стихов» возникают чаще всего эти «бессвязные маранья» рисовальщика. Лишь изредка Пушкин стремится использовать так или иначе свое побочное вдохновение. В этих случаях возникает нечто вроде иллюстрации. Чаще же всего рука его рисует то, что бессознательно приходит на ум, и иногда в связи со стихами, над которыми он работает, иногда же без всякой связи с ними. Есть также у Пушкина рисунки, возникшие независимо от писания стихов, но они очень редки. Сводятся они главным образом к наброскам, которые нам сохранил альбом Е.Н.Ушаковой. Большинство пушкинских рисунков находятся таким образом на полпути между иллюстрацией и вполне бессознательным мараньем на полях. Под строками «Каменного гостя», среди которых стих «Испанский гранд, как вор, ждет ночи и луны боится», виднеется мужская фигура в широкополой шляпе и плаще, у дерева; вдалеке намечено несколько зданий: это Мадрид. Возле стиха «Кавказского пленника»: «Свобода! Он одной тебя еще искал в подлунном мире», — очерк вольно несущейся без всадника лошади. Такие же мгновенные очерки проносящихся вольно кобылиц имеются в черновиках «Подражания Анакреону». В 1826 году, когда Пушкин узнал о казни декабристов, он сел писать стихотворение, начинающееся словами: «И я бы мог, как шут…» Написано стихотворение не было, но на его черновике имеется рисунок виселицы. Такие же рисунки встречаются вновь в рукописи «Полтавы», относящейся к 1828 году. Там дважды изображены сперва два повешенных, потом все пятеро, потом еще раз виселица со все теми же казненными декабристами. «И я бы мог…» Так непобежденное волнение, неосуществленный творческий порыв находил выход в полусознательном рисунке.
Рисунки Пушкина — прежде всего рисунки поэта. Интерес их еще более в том, что они рисунки Пушкина. Они гораздо больше похожи на рисунки Бодлера или, например, Лермонтова в тех случаях, когда Лермонтов забывает, что учился рисовать, чем его стихи похожи на их стихи. Их прелесть, их интерес не порядка живописного. Рисунки Пушкина, как и вообще рисунки поэтов, не только «по ту сторону» всякого живописного искусства, но и нередко и по ту сторону поэтической индивидуальности их автора. В них характерна прежде всего сжатость языка форм, сведение всего к главнейшему, к самому существенному. Но выбор этого существенного совершается по иному принципу, чем в рисунках живописцев. Это — существо поэтической идеи, а не зрительного образа и даже не пластически выразительного (как, скажем, у Домье). Отсюда — примитивизм этих рисунков, некоторая нераздельная передача жизни; в конце концов они более всего похожи на рисунки каменного века. Пушкинские скачущие кобылицы начертаны с той же безошибочной магической верностью, как изображения каких-нибудь зубров, начертанных много тысяч лет тому назад в доисторических пещерах Франции и Испании. Их острого очарования не испытать нельзя; труднее его оправдать, на него ответить. Но во всяком случае, это не рисунки в обычном смысле слова. Это — рисованная поэзия.