Русская линия / Библиотека периодической печати / В Лисицком бору на Волге

Мне восемьдесят с лишним. Перебираю старые свои рисунки, эскизы. И с каждым связано воспоминание. Вот эта серия работ 1989 года, казалось бы, и не самый значительный эпизод моей жизни, но как же она мне дорога…
Позади осталась зима с затяжными морозами и гололедицей. Уже не верилось, что растают потемневшие сугробы и зазеленеет трава. И все-таки весна пришла, и доченька поддержала мое намерение уехать из города на природу, да не куда-нибудь, а на Волгу — в турбазу Лисицкий бор под Калинином.
И вот я устраиваюсь в светлой комнате с видом на лес. Хочется поскорее увидеть Волгу. По песчаной дорожке среди сосен иду к берегу, разуваюсь, опускаю ноги в воду, волны ласково смывают усталость. Затем в самом счастливом расположении духа углубляюсь в лес. Все здесь цветет и радуется жизни. Вспоминаю бунинские строки: «… Срок настанет — Господь сына блудного спросит: „Был ли счастлив ты в жизни земной?“ И забуду я все, вспомню только вот эти полевые пути меж колосьев и трав — и от сладостных слез не успею ответить, к милосердным коленам припав».

С первого же дня пишу эскизы. Пейзажи вокруг удивительные. Вот, например, широкая дорога к деревне со странным названием Лисицы. Над дорогой склонилась развесистая старая ветла.
Вернувшись из этой поездки домой, я сделала с эскизов немало работ в технике аппликации из ткани. Недавно выставка этих работ была показана в издательстве Московской патриархии, а затем побывала в Японии. Не только пейзажи волнуют меня, но и люди, с которыми я встречаюсь здесь каждый день. Знакомлюсь с почтальоном, приезжающим на базу на могучем черном мерине. Сразу захотелось его нарисовать. Чем дольше я смотрю на Никона Серова, тем больше он мне нравится. Богатырская фигура, лицо доброе, располагающее, серые глаза, умные и проницательные. А он, между тем, рассказывает мне о своей жизни. Родился в деревне Видогши, что от турбазы в шести километрах, и прожил здесь всю жизнь, не считая тех лет, когда воевал. Был ранен, осколок дает о себе знать. Работал плотником, многие сожженные в войну дома восстановил, сыновьям дал высшее образование. Отец Никона был пономарем в церкви на Городне, что на правом берегу реки, пел и читал на клиросе, постоянно брал сына с собой. Потом церковь разорили, иконы и старинные книги сожгли. Отцу было 97 лет, когда он умер, сам себе слабеющим голосом прочитав отходную. Жаль Никону, что разорение храма отец видел, а вот увидеть, как крест снова водрузили на нем, ему не довелось.
Мне захотелось побывать там. И вот в тихий праздничный день Святой Троицы я поехала в церковь на Городне. На меня пахнуло милым далеким детством, когда, войдя в небольшой древний храм, я почувствовала свежий запах трав, которыми был устлан пол, увидела березовые ветви у резного иконостаса. После водосвятия нас окропили святой водой и дали выпить чудной воды из источника. Я попросила капитана теплохода, который катает туристов по Волге, задержаться ненадолго перед храмом, чтобы я могла сделать набросок церкви со стороны реки. Капитан выполнил мою просьбу. Как же красива церковь Рождества Богородицы, когда смотришь на нее снизу! Она возвышается на правом берегу Волги на насыпном холме-городище. Сюда приезжал Гоголь полюбоваться резным иконостасом. Церковь не раз перестраивалась, и сейчас вместо прежней главы в виде богатырского шлема можно увидеть позолоченную луковицу на вытянутом барабане. Этот древний храм-крепость стерег когда-то Москву от недругов.
А сколько их видела наша страна! Память перенесла меня в далекое лето 1941 года, мы были тогда с мужем на практике в Тарусе. Так же ласково грело солнце, все бурно цвело. Возвращаясь с этюдов, мы увидели маленькую старушку, которая шла нам навстречу. «Война, детки», — только и сказала она, и светлый день внезапно померк. Муж решил идти на фронт, хотя студенты художественного факультета ВГИКа, где мы учились, имели право на бронь. Мы пошли в ЗАГС и расписались на тот случай, чтобы я могла приехать к нему, если его ранят.
На фронт отправилась и моя любимая тетя Екатерина Николаевна Раич-Думитрашко, которой исполнилось уже 56 лет. В возрасте 25 лет в 1914 году она была военфельдшером. За отвагу и мужество получила Георгиевский крест III степени и золотую медаль «За усердие». И вот в 1941 году снова пошла учить необстрелянных сестричек. Вскоре я уже писала письма по двум фронтовым адресам — мужу и тете…
Кто расскажет детям и молодежи о великой войне, прошедшей по нашей земле? И когда я думаю так, я всегда вспоминаю Александра Сергеевича Котова, заведующего Музеем боевой славы на турбазе Лисицкий бор. В этих краях в ноябре-декабре 1941 года 31-я армия преградила путь гитлеровцам, рвавшимся к Москве. И Александр Сергеевич почел своим долгом по крупицам собрать все, что возможно, о воевавших здесь людях. В прошлом ракетчик, подполковник в отставке, он с редкой энергией и талантом занимается этой работой, проводит экскурсии. Пригласил и меня зайти в музей.
В Калинине (теперь снова Тверь) немцы стояли два месяца, превратив за это время центральную площадь в кладбище. Делали добротно, надолго, обкладывая могильные холмики кирпичами. В ту зиму стояли морозы до 40 градусов. Сопротивление немцев было жестоким. Цена освобождения Калинина — 32 тысячи погибших советских солдат.
Обо всем этом я услышала и на слете ветеранов 31-й армии. Они привезли для посадки саженцы кедров. Читали стихи, пели. Котов увлек молодежь, отдыхающую на турбазе, своей мечтой — оборудовать на берегу все как было тогда — в 1941-м. И вот уже роют траншею, сооружают блиндаж, устанавливают пушку, а я спешу сделать набросок.
На другое утро, проходя мимо траншеи, увидела Котова — без рубахи, с крестом на груди. Он ожесточенно работал лопатой и приветствовал меня, как всегда, вытянувшись в струнку: «Здравия желаю!»
— А вы Алексея Ивановича Скурлатова еще не рисовали? — спросил он меня. — Это же русский солдат Алеша в Болгарии, о котором поют: «Стоит над горою Алеша…»
Алексея Ивановича уговорить позировать удалось с трудом. Я рисовала, а он рассказывал: «Наше поколение 1922 года призывалось в 41-м, когда шли бои за Москву. Я служил в отдельном лыжном батальоне, сформированном на Алтае. Нам, необстрелянным, сначала было страшно, потом привыкли. Немцев было в пять раз больше, самолетов — в 2,5 раза больше, чем у нас, а наше вооружение — бутылка с зажигательной смесью. Все изменилось, когда появились гвардейские минометы — «катюши», танки Т-34, противотанковые ружья. 5 декабря в районе Крюкова впервые погнали врага. Нам пришлось штурмовать немецкий аэродром с 18 самолетами. 9 самолетов подожгли, 9 захватили. Под Старой Русой нас побил немец. Меня контузило: три месяца не слышал, не говорил.
Дошел до Болгарии, 9 сентября вошли в город Сливен. Мы вели связь, ставили столбы. Копать было трудно — грунт каменистый, у болгар не было техники, машин мало, транспорт — ишак. Но за два месяца обеспечили связь Пловдив — Варна, Пловдив — София. Наша часть дружила с болгарами. Вместе пели, танцевали, пили их ракию. Был среди них болгарин Мефодий Витанов, служащий на почтамте, около которого мы стояли. Один наш солдат сильно тосковал — узнал, что погибла у немцев вся его семья. Однажды он сказал: «Походить бы хоть день в гражданском, а там пусть убьют!» Мефодий рассказал о его мечте болгарам, и они купили ткань и заказали ему костюм. Принесли ракию, обмыли обновку. Говорят: «Ладно сшито. С тебя бы картину писать или скульптуру делать!» А солдат в ответ: «Я пожилой, а вот Алеша — молодой, с него можно картину писать!» Это и запомнил мой друг Витанов.
В 1946-м меня демобилизовали, стал на Алтае трудиться трактористом. Тем временем в Болгарии решили поставить памятник русскому воину-освободителю. Витанов описал меня скульптору. Когда памятник был готов, он был доволен. Сказал: «Похож на моего друга Алешу» — и выбил мое имя на камне. А оно полюбилось всей Болгарии. Витанов писал в нашу страну, просил «Алешу» откликнуться. Пришло ему 40 писем с фотографиями. Наконец товарищ, который работал вместе со мной и слышал песню «Алеша», послал Витанову письмо и мою фотографию. И тот меня признал.
В 1982 году мне исполнилось 60 лет. Краевое управление дало мне путевку в турпоездку в Болгарию в группе из 28 человек. Когда мы в Софии сошли с самолета, ко мне подошел человек, спросил: «Ты — Алеша?» и скомандовал: «Все обратно в самолет!» Началась съемка для кинокартины «3-й Украинский фронт». Потом пришли школьники с цветами, среди них я увидел мужчину с родинкой, узнал, крикнул: «Митя!» (Алексей Иванович показал фотографию, где он стоит обнявшись с Мефодием Витановым.) Вот что с мужиками случилось: плакали. Да тут еще музыка ударила, певица запела песню «Алеша"…»
Александру Сергеевичу понравился мой портрет А.И.Скурлатова, тут же принес мне два листа ватмана и попросил еще потрудиться для музея: сделать портрет Татьяны Ксенофонтьевны Комаровой, которая вынесла все ужасы войны, смогла сохранить троих детей и вырастить их без мужа. И отправил меня на «ракете» в деревню Судимерки. Татьяне Ксенофонтьевне 85 лет, живет с дочкой в избе-пятистенке. На полу половики, в углу иконы, фикусы, очень чисто. Мне не терпелось поскорее начать рисовать: лицо все в морщинах, глаза глубоко посажены, губы по-старчески вытянуты в ниточку.
«Когда началась война, — рассказала она, — проводила я на фронт мужа и сына шестнадцати лет и осталась с тремя детьми, младшему всего три месяца. Рядом в деревне Игуменки были немцы, обстреливали нашу деревню. По крыше, как град, стучали осколки. Слышала о тяжелых боях на берегу. Соседка Маша ночью пробралась, чтобы поискать среди убитых мужа, шла с младенцем на руках. Ее остановили и в лютую стужу облили водой. Так и осталась на берегу как «статуй», наши бегали смотреть, плакали… Кончилась война. Обидно было: соседки встречают мужей, а мой погиб. Что ж, надо жить дальше. Работала в совхозе дояркой, в тракторной бригаде, на льнотеребилке. Получила страховку, пошла в Калинин через Волгу корову купить. А Волга только два дня как стала! Мать не пускала: «пропадешь!» Но что делать? Перешла потихоньку, Бог помог. А корова оказалась хворою, продать пришлось и купить коз — так детей и выкормила…»
Обратно я шла и думала об этой женщине. Все вынесла, детей подняла. 85 лет — а какой порядок в доме. Настоящий русский характер.
…Моя жизнь на турбазе была богата встречами с разными людьми. Рассказать обо всех невозможно. К концу отпуска накопилось много рисунков, еще больше друзей и впечатлений. Подошла к Александру Сергеевичу: не устроить ли напоследок выставку? Он сразу подхватил эту идею, на другой день написал объявление: «Природа и люди Верхневолжья глазами художницы С.Г.Галкиной» и по местному радио пригласил всех на выставку. А вечером Котов позвал меня и моих соседей к себе на чай. Не знаю, на каких дивных травах настаивал он свой волшебный чай, но мы пили его с наслаждением! На память он подарил мне милую деревянную поделку — жеребенка. Природа щедро одарила этого человека, он мог стать хорошим скульптором. Но главное — получился замечательный человек.
Недавно я узнала: Котов умер. Но память о нем будет жить в Музее славы 31-й армии.
Тема верности Отечеству всегда волнует меня. Встречи на Верхневолжской земле остались в моем сердце. А с портрета смотрят на меня улыбчивые, с хитринкой глаза Александра Сергеевича Котова.