Русская линия / Библиотека периодической печати / Обратный путь через Сиваш

Автор публикуемых ниже записок Борис Алексеевич Трофимов родился в 1891 году в купеческой семье. Окончил реальное училище и сразу же поступил в Высшее Императорское техническое училище (в настоящее время — МГТУ имени Баумана) на химическое отделение, но в 1912 году переходит в Московский университет на юридический факультет, который досрочно оканчивает с отличием.
Россия уже находилась в состоянии войны с Австро-Венгрией, Германией и Турцией. Диплом с отличием давал Трофимову право свободного выбора военного учебного заведения. Он едет в Петроград и поступает в Константиновское артиллерийское училище, считавшееся одним из лучших. По окончании училища распределяется в 1-ю запасную артиллерийскую бригаду. В марте 1916 года Борис Алексеевич добровольцем едет на Кавказский фронт, где участвует в боях наступающей к Босфору русской армии.
Фронт окончательно формирует его убеждения. Он становится твердым и последовательным противником революционного движения. В августе 1918 года он уезжает в Донбасс и поступает в ряды Белой армии.
После отступления Добровольческой армии из Новороссийска и смены командующего — А.И.Деникина — он продолжает воевать под командованием П.Н.Врангеля. Трофимов не покинул Россию вместе с врангелевскими войсками. С огромным риском весной 1921 года он добирается до Москвы и оттуда вместе с женой и дочерью уезжает в Петроград, где жили его двоюродные братья. Старший — Сергей Матвеевич Михайлов, морской офицер, — после установления Советской власти работал в Главном Морском штабе. Младший — Федор Матвеевич — занимал должность главного инженера Путиловского завода. Они помогли Борису Алексеевичу устроиться на Путиловский завод, где он проработал пять лет главным бухгалтером, после чего вернулся в Москву.
К этому времени политическая и экономическая ситуация в стране значительно изменилась: новая власть начала ценить специалистов. Борис Алексеевич стал главным бухгалтером на электроламповом заводе. Затем последовали Наркомат путей и сообщений и Наркомат тяжелой промышленности. Где бы он ни работал, его деятельность неизменно отмечалась наградами, так как он был высокоэрудированным специалистом, знающим к тому же иностранные языки.
Будучи родным племянником Бориса Алексеевича, я в 1962 году настоял на том, чтобы его воспоминания были записаны. Рассказ о войне в Крыму он продиктовал мне за год до кончины. Умер Борис Алексеевич Трофимов в 1973 году.

А.С.Трофимов

Глава I

В мае 1915 года по окончании университета с золотой медалью я получил право поступать в военное училище по своему выбору и тотчас отправился в Петербург для подачи прошения в Константиновское артиллерийское училище, считавшееся одним из лучших в России.
С августа по конец декабря 1915 года я занимался по сокращенной программе, обусловленной военным временем, и в конце декабря был произведен в прапорщики с назначением в Москву, в 1-ю запасную артиллерийскую бригаду, в которой сосредоточивались резервы солдат и офицеров для пополнения фронта. В марте 1916 года командование затребовало нескольких офицеров на Кавказский фронт. Я добровольно изъявил согласие и 13 марта (старого стиля) 1916 года вместе с прапорщиками Лилеевым и Потресовым в купе 2-го класса отбыл с Курского вокзала в Тифлис.
В Москве было еще прохладно, по утрам от мороза лужи покрывались тонкой коркой льда, а в Области Войска Донского зеленели поля, на подступах к Тифлису цвели миндаль и абрикосы. В запасной батарее мы пробыли дня три и затем получили назначения: я в Трапезунд, на приморское направление фронта в Кавказский горный артиллерийский дивизион, а Потресов и Лилеев — к границам Персии.
По железной дороге я прибыл в Батум, а оттуда морем на транспортном судне — в Трапезунд. Плыли ночью с потушенными огнями, опасаясь наткнуться на немецкую подводную лодку. Трапезунд с моря представлял красивую картину: богатство красок, растительность, архитектура… Когда мы высадились на берег, то увидели и изнанку этой красоты: грязные узкие улицы, сточные канавы, наполненные нечистотами, тяжелые запахи… По улицам города бродили получившие увольнительные русские солдаты и офицеры в надежде найти себе развлечение, сновали греки, армяне, турки, турчанки в чадрах и католические монахи-капуцины, которые жили неподалеку в монастыре.
Я и прапорщик Бланк представились командиру дивизиона полковнику Аристарху Аристарховичу Квиткину. Он на спичках разыграл жребий, кому где служить. Бланк вынул длинную спичку и остался в 1-й батарее, а мне досталась короткая, и я должен был после отдыха ехать за несколько километров по опасной тропе во 2-ю батарею.
Вскоре наши войска начали наступление. Турки спешно покидали позиции, и мы продвинулись километров на сто от Трапезунда в глубь каменистого плато. Наш взвод, которым командовал прапорщик Черненко, с приданными 30−40 солдатами, шел по бездорожью, взбираясь на кручи вместе с лошадьми, навьюченными частями орудий, снарядами и продовольствием. Двигались отдельно от другой части 2-й батареи вслед за полком кубанских пластунов. У края равнины, от которой шел спуск в глубокий каньон, мы разбили палатки и установили орудия на позиции.
Как это ни было странным, но прошло несколько дней, а неприятель не подавал признаков жизни. В бездействии мы стали терять терпение. Однажды на рассвете меня и Черненко разбудил полевой телефон. Звонили из штаба полка кубанских пластунов. Сообщили, что, по данным разведки, большие силы турецкой пехоты и конницы движутся к нашим позициям и чтобы мы были готовы к бою.
Получив из полка необходимые сведения, я дал команду установить прицел и открыть огонь шрапнелью по позициям турок. Турки были активны и, неожиданно раздвинув цепь своей наступающей пехоты, пропустили лавину конницы, нанося смертельные удары по отступающим пластунам. Разгорелся отчаянный бой, но силы были неравные. Огромные массы турок заполонили долину. Мы вели беглый огонь картечью, от которого неприятель нес большие потери, но продолжал двигаться вперед. Во избежание полного уничтожения пластунского полка и артиллерийского взвода мы получили приказ сняться с позиции и отступить. Стали быстро разбирать орудия и вьючить их части на лошадей, но полностью нам сделать это не удалось: осталась люлька от одного орудия, а турки уже были примерно в ста шагах от нас. Тогда мы сбросили люльку с кручи и под прикрытием взвода пластунов гуськом стали взбираться к вершине горы. Вскоре пластуны остановили наступление турок.
Под вечер от командира дивизиона мы получили приказ: Черненко должен был ехать к батарее, а я с одним орудием занять позиции по указанию командира пластунского полка. При наступлении темноты в сопровождении проводника и взвода пластунов мы двинулись на позицию. На рассвете добрались до места и установили орудие на вершине горы у самого склона. С высоты хорошо просматривалось недавнее поле битвы с не убранными телами пластунов и турок, над которыми уже кружили стервятники.
Вскоре батальон наших пластунов двинулся в наступление. По указанию командира батальона есаула Зозули я открыл огонь из орудия по намеченным целям, нанося туркам значительные потери. Одним из снарядов был разрушен домик на вершине горы, откуда турки вели непрерывный огонь по наступающим пластунам, мешая им двигаться вперед. Отчаянный бой длился несколько часов, и к полудню перелом наступил. Наши заняли турецкие позиции.
После боя есаул Зозуля по телефону поблагодарил меня за отличную стрельбу, которая помогла пластунам выиграть битву. За этот бой я получил орден Станислава 3-й степени с мечами и бантом.
На освобожденных от турок позициях мы простояли несколько дней, ночуя в палатках. За это время со склона горы достали сброшенную нами люльку орудия. Техник ее осмотрел и передал в нашу батарею. Орудие опять стало годным.
Взятие русскими войсками Эрзерума, а затем Трапезунда заставило турецкое командование произвести перегруппировку своих сил и снять целый ряд корпусов с других участков фронта для усиления 3-й Кавказско-Персидской армии Вахиб-паши в Армении. Ее увеличили до 350 000 солдат и офицеров. Турецким командованием намечался охват русской армии с флангов силами специально созданных обходных корпусов: один, Иззет-паши, должен был двинуться в обход Эрзерумского района с юга на Муш, находящийся неподалеку от озера Ван, а другой должен был двинуться с севера на Трапезунд. Так как турки занимали Байбурт (на дороге Трапезунд — Эрзерум), то этот корпус должен был вместе с Байбуртской группой турок охватить Эрзерумский район с севера. Стратегический план предусматривал не только захват Эрзерума и других городов Турецкой Армении, но и возвращение части нашего Кавказа.
Под напором противника мы беспрерывно вели оборонительные бои, отбивая удары турок то в направлении на Трапезунд, то в направлении на Муш, то в направлении на Эрзерум. В этой сложной обстановке кавказские войска под руководством генерала Юденича проявили исключительную твердость и два месяца боролись с превосходящими силами турок, которым лишь на Эрзерумском направлении был временно уступлен город Мамахатун, где действовал наш артиллерийский дивизион. Несмотря на численное превосходство турецкой армии, их наступление провалилось.
Этот момент был выбран генералом Юденичем для решительного перехода в наступление. После упорного боя был взят обратно город Мамахатун и разбит корпус Иззет-паши, стремившийся выйти на Муш. Одновременно наша Трапезундская группа войск продвинулась по крайне трудному горному району, разгромила турок у Байбурта и овладела этим городом. В ходе блестящей операции в наших руках оказалось шоссе Трапезунд — Байбурт — Эрзерум. Таким образом, наши Эрзерумская и Трапезундская группы войск образовали общую монолитную армейскую массу, подчиненную единому оперативному управлению штаба фронта.
Дальнейшее наступление нашей Кавказской армии поставило бы под угрозу само существование турецкого государства, но события последующих двух лет все изменили.
В период наступления моральный дух Кавказской армии был высок. Почти не наблюдалось случаев совершения каких-либо преступлений, включая дезертирство. Дисциплина поддерживалась жестким полевым уставом, которому должны были следовать все без исключения — и солдаты, и офицеры. Вот пример: в одном турецком селении, где мы остановились на обед и краткий отдых, ко мне пришел староста, благородного обличья турок, и на сносном русском языке обратился с жалобой. «Эфенди, — сказал он, — ваш солдат взял у нашего жителя курицу и ничего не заплатил. Прикажи вернуть ее хозяину». Предпринятое мною расследование подтвердило справедливость слов старосты. Правда, вернуть украденное было невозможно — солдат съел курицу. Тогда я, по согласованию со старостой, из личных денег расплатился с хозяином курицы, а солдата вынужден был наказать, поставив его на два часа по стойке «смирно» с винтовкой и полной выкладкой за плечами. Больше с подобными случаями я не сталкивался.
Резкое падение дисциплины началось с Февральской революции 1917 года, особенно после опубликования приказа Петросовета № 1.

Глава II

Перед Кавказской армией открывалась перспектива наступления на Анкару и Стамбул (Константинополь). После взятия Мамахатуна наши войска продвинулись вперед на несколько километров. Почти все турецкое население уходило в горы и уводило скот, оставляя имущество на милость победителя.
Батарея занимала позицию на вершине горы, где в землянках разместилась орудийная прислуга, а остальная часть личного состава с лошадьми обосновалась в покинутом жителями селении ниже по склону. Эта позиция стала для батареи последней до конца ноября 1917 года.
В ноябре 1916 года произошло два события. Я был произведен в подпоручики и командиром дивизиона полковником Квиткиным назначен начальником учебной команды, которая была организована для подготовки наиболее способных солдат обеих батарей к званию младшего фейерверкера. Мне не удалось закончить занятия — я заболел. Врачи дивизиона Гаевская и Цехладзе не смогли поставить диагноз и решили меня эвакуировать в госпиталь в Трапезунд.
В середине января 1917 года меня выписали и я отправился в Гюмут-Хане в обоз дивизиона, откуда поехал в свою батарею.
В батарее я пробыл один день. Капитан Гилевич предложил мне ехать командиром отдельного взвода, мотивируя это тем, что мне после болезни будет спокойнее одному и для одного легче наладить усиленное питание.
В это время противник производил перегруппировку сил. Турки после нанесенного им окончательного поражения под Эрзерумом перебрасывали свои дивизии с Европейского фронта. Русская армия готовилась к массированному наступлению в направлении Дарданелл, чтобы вынудить турецкую армию к полной капитуляции. Но никто не мог предположить, что разведывательные службы Германии вступят в тайный сговор с революционерами-эмигрантами для переброски их в Россию с целью разложения тыла, всевозможных диверсий и компрометации правительства, в чем, как выяснилось, они преуспели.
В этом в значительной степени им помогали ораторы из Государственной Думы. С особым недоверием я относился к выступлениям Милюкова и Гучкова, в речах которых было мало аргументации, зато много желчи и ненависти к царствующему дому.
Сведения о жизни России я черпал из газет и журналов. За редким исключением, это был мутный поток информации, который оказывал неблагоприятное воздействие на непросвещенного читателя. Изучая в стенах Московского университета римское право, я еще до фронта пришел к убеждению, что государство может процветать только при сильной власти и военном могуществе.
Прельщенный хорошими обедами и теплом в моей комнате, ко мне повадился ходить один пехотный прапорщик (фамилии я не помню). По-видимому, его интересовали не только обеды, но и мое отношение к развивающимся в России событиям. От него я узнал о беспорядках в Петрограде и Февральской революции. В начале марта меня сменил Малиновский, и я вернулся в батарею. В апреле получил отпуск и уехал в Москву, куда прибыл в великопостную неделю, в день входа Господня в Иерусалим (15 апреля по старому стилю).
Весна была поздней. Во дворах лежал снег. Пенье птиц сливалось с цоканьем копыт лошадей о булыжную мостовую и говором куда-то спешащей толпы. Не видно было на перекрестках городовых — столь привычного элемента московского пейзажа. Вдоль стен домов, что вызвало у меня удивление, стояли очереди в лавки и продовольственные магазины, в основном хлебные.
Между тем центр города напоминал веселящуюся Москву мирного времени. По улицам проносились лихачи с разодетыми дамами в сопровождении кавалеров-тыловиков. Театры, концертные залы, рестораны были полны богатой публикой. Все говорили о неудачах на Западном фронте и о взятии германской армией целого ряда городов на Рижском направлении, о назначении нового Главкома и предстоящей смене кабинета министров (Временного правительства).
Уехал я на Кавказский фронт в середине мая с тяжелыми предчувствиями. В батарее за это время был образован солдатский комитет, в который входил кто-то из офицеров. Дисциплина заметно ослабела. Солдаты, почти все считавшие себя эсерами, собирались толпами и обсуждали вопросы, порожденные революцией. Офицеров величали уже не «ваше благородие» и «ваше высокоблагородие», а «господин поручик», «господин капитан» и т. д.
В июне меня и разведчика Шмидта выбрали делегатами на корпусной съезд армейских комитетов, который был созван в Трапезунде для обсуждения проблемы изменения воинских уставов. Узнав, что наши высказывания имели умеренный характер, солдаты батареи остались нами недовольны, более того, на одном из летучих митингов стали раздаваться недвусмысленные угрозы в наш адрес. Во избежание каких-либо неприятностей командир дивизиона полковник Квиткин отдал мне распоряжение не возвращаться в батарею, а сразу после корпусного съезда отправиться в артиллерийский парк дивизиона, находившийся в окрестностях Трапезунда. Здесь я прожил около двух недель, ночуя в палатке. Затем получил назначение на должность адъютанта командира дивизиона, вместо переведенного в казначеи части поручика Воробьева, и уехал в штаб дивизиона.

Глава III

В первых числах сентября 1917 года я, как имеющий высшее юридическое образование, был отозван из дивизиона в Трапезунд, повышен в воинском звании до штабс-капитана и назначен в реорганизованный после революции корпусной суд 5-го Кавказского армейского корпуса в качестве кандидата на судебные должности.
В новом составе суд выглядел так: председатель суда полковник Кириленко, прокурор князь Визиров и 12 присяжных заседателей, в основном солдаты, избранные частями войск. Юрисдикции суда подлежали все военные и гражданские лица, находящиеся в момент совершения преступления на занятой штабом корпуса территории. В основном приходилось иметь дело с кражами, убийствами, изнасилованиями, печатанием и распространением фальшивых денег и т. п. Как защитник я выступал успешно, судя по реакции присяжных, от которых зависели признание виновности и мера наказания.
Внешнее относительно спокойное течение жизни не снимало внутреннего тревожного состояния. Многое из того, что происходило в солдатской и офицерской среде, мне было известно, но я не предполагал, что Февральская революция перейдет в другую, более радикальную и жестокую форму. Сведения об Октябрьском перевороте к нам пришли с некоторым опозданием. По приказу командира корпуса офицеры и солдаты сняли погоны, а в остальном пока все осталось по-прежнему.
При всех успехах на Кавказском фронте, его армии значительно снизили боеспособность еще в первые недели Февральской революции и, по моему глобокому убеждению, успешно продолжать войну уже не могли. Новое правительство 2 декабря подписало перемирие, а в январе 1918 года наши войска покинули позиции и стали подтягиваться к Трапезунду для эвакуации в Россию. Перешел в Трапезунд и наш артиллерийский дивизион. Через несколько дней он эвакуировался в Батум, а затем и наш корпусной суд на пароходе отплыл туда же.
В то же время в Тифлисе формировались армянский, грузинский, мусульманский и русский корпуса. Месяца три спустя я поступил адъютантом в артиллерийскую бригаду, которой командовал полковник Трегубов.
В один из воскресных дней, гуляя по Головинскому проспекту в Тифлисе, я познакомился с Ксенией Александровной Мясоедовой, которая впоследствии стала моей женой. Это произошло 6 мая 1918 года (по новому стилю). Венчались мы в церкви при Тифлисском кадетском корпусе.
Вскоре я вступил в должность адъютанта артиллерийской бригады Русского корпуса, сформированного по указанию Русского комитета в Закавказье. Основной задачей этого комитета было объединение военных русского происхождения для их скорейшей эвакуации в Россию. В июле 1918 года мы погрузились на арбу, и она вместе с десятком других, на которых сидели офицеры с семьями, двинулась из Тифлиса по Военно-Грузинской дороге во Владикавказ.
По мере приближения к Северному Кавказу на душе становилось все тревожнее. Еще до нашего отъезда в штаб Русского корпуса стали поступать сведения о начале гражданской войны в Терской области и образовании Горской республики. Следствием этого явилась вооруженная борьба местной знати с большевиками, вышедшими из подполья. Позднее Горское правительство подпишет соглашение с турецким главнокомандующим Юсуф-Иззет-пашой о пребывании в Дагестане турецких оккупационных войск.
Неподалеку от Владикавказа в долине Терека на караван наскочил вооруженный отряд ингушей. Наша арба была головной, и мы смогли уйти от грабителей, судьба же остальных попутчиков осталась мне неизвестной. У самого Владикавказа мы проехали кордон русских революционных солдат, которые не обратили внимания на мою явно офицерскую внешность. Они были чем-то обеспокоены и после формальной проверки документов по команде начальника залегли в цепь с винтовками, обращенными в сторону Грузии.
От Владикавказа до Москвы ехали железной дорогой по воинским литерам, заготовленным еще в Тифлисе. Я был в гимнастерке защитного цвета, без погон, но с университетским значком на груди. Вскоре сидевший напротив пассажир неожиданно сказал: «Сейчас вы едете благополучно, а вот осенью прошлого года вас солдаты вывели бы на перрон и расстреляли. Сколько таких случаев было». На его замечание я не ответил, но подумал о полной неизвестности, которая нас ожидает в Москве.
А в Москве начался голод. В связи с чрезвычайным положением в стране и почти повсеместным саботажем хлебопроизводителей была объявлена продразверстка. Были организованы вооруженные продотряды. Им в помощь, как правило, выделялись сотрудники губернских Чрезвычайных комиссий, поскольку подавляющее большинство крестьянства не собиралось отдавать хлеб государству бесплатно.
До определенного времени крестьяне в своей массе поддерживали революцию, пока происходящее не коснулось их собственного имущества и права иметь землю в индивидуальном пользовании. По этому поводу хорошо сказал В.В.Шульгин: «Русский мужик по своей природе крайний индивидуалист, но когда дело доходит до чужого добра, он становится социал-демократом».
Размышления о переменах, происходящих в России, меня посещали еще на фронте, но особенно остро я их ощутил в результате всего увиденного и пережитого по возвращении в Москву. Еще до революции призывы большевистских руководителей превратить империалистическую войну в гражданскую меня крайне настораживали, но я тогда не верил, что возможно осуществить страшную идею уничтожения собственного народа. Я тогда не знал, из кого состоит Советское правительство. Как выяснилось, к русскому народу эти люди никакого отношения не имели.
В начале августа 1918 года была объявлена регистрация бывших офицеров с требованием явиться в Алексеевское военное училище. Многие офицеры, как и я, не примыкали ни к одной из существовавших политических партий. Они считали своим моральным долгом не выступать против собственного народа, вовлеченного в стихию революционных событий. Но это не помогло. После так называемой регистрации, продолжавшейся семь суток, в течение которых офицеров держали взаперти без пищи и воды, в манеже Алексеевского военного училища было расстреляно десять тысяч человек. Об этом преступлении я узнал впоследствии от своего однополчанина по 1-й запасной артиллерийской бригаде в Москве Михаила Францевича Игнатюка — артиста Малого театра, который имел весьма оригинально звучащий после 1917 года сценический псевдоним — Ленин. Он был отпущен из Алексеевского училища по ходатайству известного в то время артиста — Сумбатова-Южина, а может, сыграл свою роль и псевдоним.
Я еще раз убедился в правильности принятого решения не являться на регистрацию, но таким образом я бросил вызов судьбе. Оставаться в родительском доме и подвергать риску своих близких я не имел морального права, поэтому, не раздумывая далее, мы с женой в середине августа 1918 года покинули Москву. Ночью с Павелецкого вокзала мы выехали в направлении Донбасса с надеждой, что нас сможет на первое время приютить родной брат моей матери — Илья Георгиевич Чижов, работавший с 1906 года главным бухгалтером на Донецко-Юрьевском металлургическом заводе.
Окончание следует

Публикация
А.С.Трофимова