 |
| Московский журнал | Ф. Буслаев | 01.04.1999 |
Нетрудно заметить, что в рассказах Ф.И.Буслаева — будь то римские зарисовки, эпизоды из истории Московского университета, дружеские портреты или воспоминания о любимой матушке — всегда присутствует одна благочестивая идея: «высокое понятие о веротерпимости нашего православного народа». Не потому ли особы духовного сана с таким вниманием и любовью описываются им? И этот его рассказ о митрополите Филарете (в миру Василий Михайлович Дроздов) — не исключение. Несколькими штрихами он воссоздает облик святителя не канонически хрестоматийный, а живой и непосредственный.
Есть немало московских мест, связанных с именем митрополита Филарета. Одно из них — Чудов монастырь — было по-особому дорого ему. Многие храмы этой обители реставрировались, обновлялись при митрополите Филарете. Сам он, видимо, питал благоговейные чувства к святителю Алексию, основателю Чудова монастыря. В Твери, Ярославле, подле Сергиева Посада сохранились и поныне храмы и монастыри, чьи стены слышали отеческие молитвы высокопреосвященного Филарета. В нескольких верстах от Лавры при его деятельном участии был основан Гефсиманский скит, где хранилась чудодейственная икона Черниговской Божьей Матери. То место и поныне сохранило отпечаток святости. Недаром туда, в обитель благочестия, так стремились паломники. Там обрели вечный покой К.Н.Леонтьев и В.В.Розанов. Над их могилами сегодня вновь воздвигнуты кресты.
Оставаясь страстным защитником православия, неутомимым проповедником, фигурой государственного, общероссийского масштаба, он все же был кроток и скрытен. Его внутренняя жизнь — таинство. Немногочисленные рассказы его духовных детей — это все, что сохранила молва о человеческом облике митрополита Филарета. Среди его подопечных были Н. Сушков, А.Н.Муравьев, епископ Леонид (Краснопевков), граф С.Г.Строганов, Ф.И.Буслаев… В этих искренних рассказах открываются неизвестные широкой публике эпизоды жизни одного из замечательнейших русских пастырей XIX века. Потому повествование Ф.И.Буслаева нам кажется исключительно важным.
[Глава VIII, окончание]
Будучи самым глубокомысленным и вдохновенным оратором и проповедником нашего времени, он <> принадлежит к избранному разряду образцовых писателей, обнаруживших свои редкие дарования во всех своих печатных произведениях; он обладал эстетическим чувством не только в прозаическом изложении, но в немногие часы досуга умел предаваться поэтическому вдохновению, чему доказательством служит его знаменитое стихотворение к Пушкину2. Из сказанного понятно, почему он вменял себе в обязанность и любил лично сноситься с писателями, которые могли чем-либо его заинтересовать. Теперь обращусь от этого общего очерка к некоторым подробностям.
Алексей Дмитриевич Галахов3 в сороковых и пятидесятых годах текущего столетия сочинял повести, которые печатались в журналах. В одной из них он представил идеальный очерк молодого человека, наделенного всеми дарами природы, умного, вполне просвещенного, в высшей степени доброго и великодушного, безукоризненно нравственного и непоколебимо честного. Ко всем этим высоким качествам была присоединена в повести довольно заметная черта, которая давала им особенный склад и характер. Этот молодой человек был атеист и, конечно, почерпал себе назидания не из Евангелия. Само собой разумеется, это не было высказано в такой грубой и резкой форме, чего не допустила бы и цензура, но читалось ясно, скользя между строками. Повесть эта обратила на себя внимание Филарета, и он пригласил к себе Галахова для собеседования.
Принял его митрополит вежливо, обращаясь к нему на «вы», потому что только своим подчиненным из белого и черного духовенства он говорил «ты». Посадил его на диван рядом с собою, чтобы удобнее было указывать места в повести, помещенной в журнале, который он держал в руках. Филарет в своих возражениях излагал то самое, что у меня сказано выше, только подробнее и обстоятельнее, ссылаясь постоянно на разные места повести. Сначала Галахов кое-как лавировал между подводными камнями, которые строгий критик и цензор метал ему под ноги, но, наконец, воодушевляясь диспутом, позабылся и начал доказывать православному иерарху, что можно быть вполне добродетельным и нравственным и вместе с тем не исповедовать христианской веры, что Сократ, Платон и Аристотель, хотя и язычники, были люди высокой нравственности, ничем не отличались в своих добродетелях от христиан. Высокопреосвященный терпеливо предоставил Галахову высказаться до конца и потом тихо сказал ему: «Ну, теперь пошел вон!» Это мне передал митрополичий секретарь, который слушал всю эту беседу, стоя у притворенных дверей, чтобы быть наготове, когда Филарет его вызовет звоном колокольчика, как это было принято у них всегда во время аудиенций.
Теперь расскажу вам и о моих личных сношениях с митрополитом Филаретом. Как знакомый ему по графу Строганову, я бывал у него сам по себе, без вызова с его стороны, от 3 до 6 часов, когда он вставал от сна после своего обеда. Однажды мне случилось явиться к нему вскоре по напечатании в «Русском вестнике» «Губернских очерков» Салтыкова-Щедрина. Филарет стал жаловаться на текущую литературу, ссылаясь между прочим с особенной силой на эти очерки. Он указывал на непристойные мысли и грязные слова, взятые из простонародного языка, подтвердив свое осуждение тем неоспоримым принципом, что кто приучил себя к грязным словам и мыслям, тот без зазрения совести совершит и грязное дело. Разумеется, с последней мыслью я вполне согласился, но, почтительнейше извиняясь, я позволил себе заметить, что грязные слова и речи берутся нынешними писателями, живущими обыкновенно в городах, не из уст деревенского простого народа, а из кабаков и харчевень. Народный язык, каков, например, в былинах Кирши Данилова, совершенно не тот, которым загрязняет свои произведения автор «Губернских очерков». Филарет согласился и даже поблагодарил меня за мое замечание.
Всякий раз, как вспомню об этой беседе, мне приходит на ум, что сказал митрополит Филарет о зловонной грязи литературных извержений графа Льва Толстого, начиная от порнографического этюда под названием «Холстомер» и до гнусного сквернословия в его «Власти тьмы» и особенно в «Крейцеровой сонате», которая сверх того омерзительна подлой тенденцией — опозорить память величайшего из всех композиторов нашего времени.
В 1861 году, по окончании своих лекций Наследнику Цесаревичу Николаю Александровичу, возвратившись из Петербурга в Москву, я вменил себе в обязанность немедленно явиться к высокопреосвященному Филарету, чтобы поднести ему экземпляр моих «Исторических очерков"4, только что отпечатанных в Петербурге, в двух частях, со множеством снимков с миниатюр преимущественно иконографического содержания из старинных русских рукописей. Митрополит ласково меня принял и, посадив рядом с собой на диван, стал перелистывать мои «Очерки», останавливаясь подолгу на снимках, которые рассматривал, покачивая головой, будто недоумевал и был чем-то недоволен; потом, закрывая книгу, сказал мне: «Не понимаю, для чего нужно было сочинение по истории литературы снабдить рисунками иконописными, подобающими только для сочинений религиозного содержания». Я, сколько мог, разрешил сомнения Филарета, указав на самую тесную связь нашей древнерусской литературы с православной церковью, и в доказательство привел ему несколько примеров из разных старинных произведений не только духовного, но и светского характера, украшенных миниатюрами, снимки которых помещены у меня в обоих томах. Я был несказанно рад, когда высокопреосвященный собеседник благодушно согласился со мной и поблагодарил меня за объяснение того, что доселе было ему неясно.
Однако нам пора воротиться от этого эпизода к рассказу о моих праздничных обязанностях по гувернерству при Григории Сергеевиче5.
Вырастая в великосветской обстановке вельможной семьи, он отрешен был непреоборимой преградой от низменной среды нашего простонародья; потому вовсе не знал да и не хотел знать, что такое русские крестьяне, и питал к ним неприязненное чувство сомнения, недоверчивости, боязни и даже страха, будто к калабрийским разбойникам или к буйным ватагам пугачевского ополчения, о которых он читал со мной в «Капитанской дочке» Пушкина. Укореняться и развиваться таким ощущениям и понятиям в своем ученике я никоим образом допустить не мог. Со временем ему предстоит быть крупным землевладельцем и, чтобы стать дельным хозяином и добрым господином своих крепостных крестьян, он неминуемо обязан будет время от времени входить с ними в личные сношения, а каким же манером может это состояться, если он станет их дичиться, затрудняясь поговорить с ними свободно, смело и приветливо? Сверх того, граф предназначает его для военной службы: какой же выйдет из него офицер, когда не сумеет он развязно обратиться к своим солдатам и особенно к новобранцам и рекрутам, нисколько еще не привыкшим к словам и оборотам, выступающим из пределов их обычного языка?
Чтобы приучить Григория Сергеевича безбоязненно и с вольным духом ходить в простонародной толпе, я прибегнул к одной немудреной сноровке, которая удалась мне как нельзя лучше. Для этого я выбрал праздничные гульбища, которые на масляную и Святую недели происходили под Новинским6. В то далекое время ни деревьев, ни каменного здания для базара еще не было, а шла только довольно широкая дорога, огражденная с обеих сторон перилами, от Кудринской площади до Смоленского рынка. И справа и слева этого гулянья вдоль домов медленно катались в экипажах преимущественно дамы в нарядных костюмах, как из среднего сословия, так особенно и из высшего: последние обыкновенно между завтраком и обедом, от часу до четырех. В ту пору их кавалеры по большей части рассаживались на террасе ресторана, стоявшего близ Кудринской площади, и за столиками пили чай и кофе или завтракали, сопровождая свои порции водкой и разными французскими винами. Другие просто сидели, обратясь к стороне катающихся, и курили сигары, так как не только на улице, но и на самом гулянье курить тогда не дозволялось. За рестораном шли балаганы с комедиантами, потом качели разных сортов и, наконец, палатки с пряниками, орехами, винными ягодами, печеными яйцами и другими дешевыми яствами для простонародья; что же касается до кабаков, то они позволялись только вне гулянья в домах, идущих по Подновинскому с обеих сторон.
Мы с Григорием Сергеевичем являлись на это гулянье всегда между часом и тремя, когда по дорожке, кроме простого люда, встречалось много и порядочной публики среднего и высшего сословия. Сначала мой ученик от страха и трепета никак не мог вместе со мной втереться в сплошную толпу зевак в армяках, тулупах и поддевках, перед балаганом, на подмостках которого паяц своими балагурными выходками и кривляньями потешает невзыскательных зрителей. Потому, чтобы приучить его к сутолоке, я вел его за гуляющими из образованной публики и за ними незаметно вводил его мало-помалу в густую толпу простонародья; а когда он там пообдержался, я уже рискнул втиснуть его и в сплошную давку, чтобы вместе с русскими мужиками забавляться шутовскими проделками балаганных скоморохов.
Кроме разных поездок и прогулок, праздничные дни, особенно по вечерам, мы употребляли на чтение таких литературных произведений, которые могли забавлять моего ученика, то есть читали то, что ему больше могло понравиться. Так, мы с ним прочли «Капитанскую дочку» Пушкина, «Юрия Милославского» Загоскина, «Последнего Новика» Лажечникова и т. п. Драмы мы читали вдвоем в виде разговора, будто на сцене, для того, чтобы он усвоил себе натуральное выражение различных ощущений и чувств. Для этих опытов я брал «Бориса Годунова» Пушкина, «Горе от ума» Грибоедова, «Гамлета», «Макбета» и «Отелло» Шекспира. По желанию графа Сергея Григорьевича я закончил мои занятия с Григорием Сергеевичем посещением вместе с ним уроков по русской литературе и логике старших классов первой московской гимназии, для того, чтобы, сличая свои знания с гимназической программой, он смелее мог явиться на университетский экзамен.
В 1846 году мой ученик поступил в Московский университет по юридическому факультету вместе с своим коротким знакомым Федором Михайловичем Дмитриевым7, внуком знаменитого в свое время баснописца и поэта Ивана Ивановича Дмитриева. Студенческое товарищество молодых людей со временем превратилось в тесную дружбу, которая принесла Григорию Сергеевичу немалую пользу в умственном и нравственном развитии. По окончании курса Григорий Сергеевич поступил в лейб-гусары, а Дмитриев держал экзамен на магистра и защитил диссертацию по какому-то отделу государственного права8 и вскоре затем был произведен в Московском университете в звание адъюнкта по кафедре государственного права, тотчас же по обнародовании манифеста об эмансипации был призван Ея Высочеством Великой Княгиней Еленой Павловной занять при ее особе место домашнего секретаря по делам управления ее удельными крестьянами; впоследствии занимал почетную должность попечителя Петербургского учебного округа9, но когда по плану, составленному редактором «Московских ведомостей» Катковым, министр народного просвещения граф Толстой изменил университетский устав 1863 года на новый, который действует и по сие время, Федор Михайлович Дмитриев нашел для себя невозможным с надлежащей пользой заведывать делами университета и вышел в отставку из-под ведомства министра народного просвещения. Последние годы своей жизни он занимал место сенатора в С.-Петербургском Правительствующем Сенате.
По наследству от деда он любил изящную литературу и был красноречивым оратором на университетской кафедре, а в обществе интересным говоруном и любезным собеседником, сверх того посвящал свои досуги поэтическому творчеству и особенно упражнялся в стихотворных эпиграммах, смягчая их колкость игривой шуткой и таким образом делая их безобидными для тех, против кого они были направлены. Когда он состряпает какую-нибудь из своих сатирических новинок, немедленно сообщает ее своим знакомым и для желающих собственноручно тотчас же напишет на клочке бумаги. Всякий раз, приезжая из Москвы в Петербург, посещал я его и непременно увозил с собой самую свежую из последних его эпиграмм. Для примера приведу вам на пятидесятилетний юбилей министра народного просвещения графа Ивана Давыдовича Делянова10:
Министру Делянову
Из скромности и от похвал краснея,
Он не хотел оваций юбилея
И к Троице смиренно укатил.
А там сей сын Эчмиадзина
Смиренно Господа молил,
Чтобы Он честность Армянина
В нем неизменно сохранил.
1Публикуется впервые по рукописи: ОР ГЛМ. Ф.343. Ед.хр. 2. С.156−173. Публикатор выражает искреннюю признательность научному сотруднику филиала ГИМ «Новодевичий монастырь» Лене Исааковне Шлионской, заведующей Рукописным отделом Государственного литературного музея Александре Андреевне Ширяевой и историку-краеведу, автору книг о Москве Сергею Константиновичу Романюку за предоставленные материалы и консультацию.
2 В ответ на известное стихотворение А.С.Пушкина «Дар напрасный, дар случайный…» митрополит Филарет написал, как известно, возражение в стихах, близкое стилистической манере поэта, но утверждающее иное, христианское «духовное влечение». Оно начинается строфой: «Не напрасно, не случайно…»
3Галахов А.Д. (1807−1892) — литературный критик, прозаик, педагог, мемуарист. В 1830-е годы сблизился с В.Г.Белинским. Взгляды последнего оказали значительное влияние на А.Д.Галахова. С 1840-х годов много печатается в «Отечественных записках», «Современнике» и других изданиях, публикуя повести и критические заметки о А.Д.Кантемире, А.Е.Измайлове, В.А.Жуковском, Н.М.Карамзине и других знаменитых современниках. А.Д.Галахов — автор учебных хрестоматий и популярной в то время книги «История русской словесности, древней и новой» (т.1−2, СПб., 1863). В последние годы писал воспоминания о своих встречах с В.Г.Белинским, Аксаковыми, М.Н.Катковым, М.П.Погодиным, о литературной жизни Москвы 1830−1840-х годов.
4По приглашению графа С.Г.Строганова Ф.И.Буслаев читал курс лекций наследнику престола на тему: «История русской словесности в том ее значении, как она служит выражением духовных интересов народа». (Он был издан позднее, см.: Буслаев Ф.И. История русской литературы. Лекции… наследнику Николаю Александровичу (1859−1860). Вып.1−3. М., 1904−1906.) Для этого Ф.И.Буслаев переезжает в Петербург и работает одновременно над составлением обширного сборника статей, объединенных общим заголовком: «Исторические очерки русской народной словесности и искусства». Т. 1−2. СПб., 1861. Эту книгу он и преподнес митрополиту Филарету.
5Сын графа С.Г.Строганова (см. «Московский журнал» № 3 за 1999 г.).
6Место праздничных гуляний в Москве. Теперь район бывшей улицы Чайковского. Новинские гулянья проходили также неподалеку от Новодевичьего монастыря.
7Дмитриев Ф.М. (1829−1894) — правовед, историк литературы, критик. Он приходился внучатым племянником И.И.Дмитриеву.
8 См.: Дмитриев Ф.М. История судебных инстанций и гражданского апелляционного судопроизводства от Судебника до учреждения о губерниях. М., 1859.
9Ф.М.Дмитриев занимал должность попечителя Петербургского учебного округа с 1881 года и покинул пост в 1885 году. Подробнее о сути реформы образования и уставах см.: Смолич И.К. История Русской Церкви. 1700−1917. Ч.1. М., 1996. С.452−469.
10Делянов И.Д. (1818−1897), граф. Учился в Лазаревском институте восточных языков. Был студентом юридического факультета Московского университета. Работал в собственной Е.И.В. канцелярии. В 1858 году был назначен попечителем СПб учебного округа. С 1882 года — министр народного просвещения. Ф.И.Буслаев был знаком с И.Д.Деляновым. О нем упоминает П.П.Вяземский в переписке с Ф.И.Буслаевым (ОР ГЛМ. Ф.343, ед.хр. 6).
Вступительная статья, подготовка
текста и примечания О.В.Никитина
