Русская линия / Библиотека периодической печати / Русское исповедание Степана Васильевича Смоленского

В октябре прошедшего года исполнилось 125 лет со дня рождения Степана Васильевича Смоленского. Это событие было отмечено двумя хоровыми концертами в залах консерватории и мемориальным собранием.
Степан Васильевич Смоленский — одна из наиболее значительных фигур в истории русской культуры последней трети XIX — начала ХХ века. Заслуги ученого-медиевиста и педагога и раньше признавались и высоко оценивались, но долгое время в тени находилась центральная сфера его интересов — духовно-музыкальная. Основные документы его архива — многотомные Дневники, масштабные Воспоминания, огромная переписка — и до наших дней остаются (за редкими и небольшими исключениями) неопубликованными.
Кого чтили многочисленные музыканты и любители русской музыки, заполнившие прошедшей осенью консерваторские залы? Одаренного композитора, чьи духовные сочинения с успехом исполняются современными хорами в концертных программах, а иногда звучат и на клиросах наших храмов. Замечательного теоретика музыки, чьи труды, вместе с трудами его старшего друга — протоиерея Дмитрия Разумовского, стали основой русской музыкальной медиевистики, основой изучения русского церковного пения. Превосходного педагога, которому были обязаны своим образованием, а часто и самой возможностью достойной жизни десятки и сотни мальчиков и юношей казанской Учительской семинарии, затем московского Синодального училища церковного пения, Придворной капеллы, Консерватории, петроградского Регентского училища. Настойчивого и удачливого собирателя старинных певческих рукописей, бесценная коллекция которых хранится сегодня в Историческом музее.
Но главное, мы чтили в лице Смоленского великого русского человека — из тех, которые создают историю России, сами часто оставаясь в тени. Все знают Всенощную Рахманинова, но ведь недаром она посвящена памяти Смоленского — ни ее, ни Литургии соч.31, может быть, и не появилось бы, если бы Смоленский не приметил талантливого юного консерваторца и не убедил — а он был великий мастер убеждать — приняться за духовную композицию. Рахманиновская Литургия появилась через два года после кончины Степана Васильевича, Всенощная — через семь лет, но начало всему положил Смоленский. Все знают многочисленные духовные сочинения Александра Тихоновича Гречанинова, но были бы они написаны, если бы Смоленский не приветил молодого автора, пришедшего к нему с довольно беспомощным первым духовным опусом? Пошел ли бы скромный педагог фортепиано Александр Дмитриевич Кастальский по пути создания новой русской духовной музыки, если бы Смоленский вместе с регентом Синодального хора Василием Сергеевичем Орловым не поручил именно ему гармонизовать старинные роспевы для исполнения их этим, лучшим в России, хором? Да и Орлов, стал ли бы он великим регентом, если бы Смоленский не помог реформировать Синодальный хор?
Благодаря заступничеству директора Синодального училища Смоленского строптивым, озорным, но талантливым мальчикам из очень бедных семей — Паше Чеснокову и Коле Данилину — были предоставлены все условия для образования и роста. В это училище, реформированное Смоленским, пришел потом еще один талантливый мальчик из низов — Коля Голованов. Знаменитый регент Николай Михайлович Данилин, широко известный автор духовной музыки Павел Григорьевич Чесноков, великолепный русский дирижер Николай Семенович Голованов и многие другие замечательные музыканты никогда не забывали, чем они обязаны Смоленскому. Об этом свидетельствуют программы юбилейных концертов, наполненные посвященными учителю сочинениями его воспитанников.
Смоленский являл собой тип личности глубоко русской и глубоко цельной, гармоничной — именно поэтому он так сильно воздействовал на людей, чье сознание не было замутнено предвзятыми представлениями. Он был требователен к себе и окружающим, верил в труд, в науку, в развитие человека и общества. Но в то же время был глубоко и православно верующим человеком, очень любившим «красоту церковную». Церковность Смоленского прошла испытания в столкновениях с чиновниками Синода и нравами околоцерковной среды — и устояла. Он пережил тяжелые периоды: когда его в результате синодской ревизии несправедливо по сути и оскорбительно по форме выгнали из Синодального училища, лишив любимого дела; когда через несколько лет его как не пришедшегося ко двору удалили из Придворной капеллы в самый разгар работы, направленной на ее возрождение. Но своим убеждениям он не изменил.
Степан Васильевич Смоленский родился в Казани 8/20 октября 1848 года в семье, сочетавшей университетско-интеллигентские и церковные традиции. Дед Смоленского по материнской линии был профессором Петербургской духовной академии, дядя — профессором Казанской академии и университета, отец служил секретарем тогдашнего архиепископа Казанского. Степан Васильевич с детства много занимался музыкой, но профессионального образования не имел. Он окончил два факультета Казанского университета — юридический и исторический. В Москву Смоленский приехал на постоянное житье летом 1889 года, то есть сорокалетним человеком с большим педагогическим, художественным, житейским опытом, уже известным ученым, автором работ по церковному пению, удостоенных премии митрополита Макария. Двенадцать лет он стоял во главе Синодального училища и хора. По общему мнению, то был золотой век этих учреждений. В 1901 году Смоленский, уволенный из Синодального училища, при содействии своего покровителя и многолетнего корреспондента Константина Петровича Победоносцева назначен управляющим Придворной капеллой, где трудился около двух лет. Потом занимался научными изысканиями, совершил поездку на Афон за певческими книгами, издал массу трудов, а в 1907 году вернулся к преподаванию, открыв в Петербурге частное Регентское училище для всех желающих. Летом 1908 года он читал в Москве лекции на регентских курсах, потом отправился на пароходе в родную Казань, заболел и вынужден был сойти с парохода в Васильсурске, где скоропостижно скончался в день Ильи Пророка, в возрасте неполных шестидесяти лет.
И хотя Смоленский родился и прожил немалую часть жизни в Казани, а последние его годы были связаны с Петербургом, самый плодотворный и важный период его деятельности прошел в Москве, которую Степан Васильевич любил глубоко и нежно. А Москва для Смоленского — прежде всего Синодальный хор, ведущий свою историю со времен крещения Руси. В древнейший, охватывающий около семи веков период это был хор первоиерархов русской церкви: до 1589 года киевских, затем владимирских и, наконец, московских митрополитов. Самое раннее из известных упоминаний о певцах митрополита Московского содержится в чине поставления епископов 1456 года. По всей видимости, со времен перенесения кафедры русских митрополитов из Владимира в Москву основным местом службы митрополичьих певчих дьяков становится Успенский собор Московского Кремля.
С упразднением патриаршества в 1721 году в ведении Синода оказались и патриаршие певчие дьяки: они именовались теперь Синодальным хором, который продолжал петь за службами в Успенском соборе. Перенесение столицы империи в Петербург и переезд туда второго старейшего хора России — государевых певчих дьяков, ставшего теперь Придворной певческой капеллой, означал, что судьбы двух главных хоров страны, ранее тесно связанные, разошлись. Придворная капелла попала в зависимость от моды и вкусов двора, а Синодальный хор продолжал поддерживать старинные певческие традиции Успенского собора, имевшего собственный богослужебный устав и свод роспевов. Прозябавший на весьма скудные средства хор в XVIII веке пришел в упадок, а в XIX несколько раз пытался возродить свою былую славу.
Петербургская мода оказывала влияние и на Синодальный хор, но все же в Москве всегда пели иначе, чем в Петербурге. С самых давних пор при Синодальном хоре велось обучение певчих. «Меньшие» певчие дьяки поступали на обучение к «большому» дьяку-мастеру, который получал за то из казны плату деньгами и натурой. В 1818 году московский архиепископ Августин указал, что малолетних певчих надлежит учить в приходских и уездных училищах. В 1857 году училище при хоре получило официальный статус: по положению оно состояло из четырех классов и имело трех учителей, однако средств не хватало, в течение ряда лет один педагог вел занятия всех классов в одной комнате.
В 1881 году училищное начальство, в соответствии с новой государственной политикой в отношении церковного пения, которая ознаменовала начало царствования Александра III (именно в это время в Придворную капеллу были приглашены музыканты «русского направления» — Римский-Корсаков и Балакирев), ходатайствовало перед обер-прокурором Священного Синода К.П.Победоносцевым о новом уставе и штате училища. В 1886 году оно было преобразовано в среднее восьмиклассное духовно-певческое учебное заведение. Для «наблюдения за благоустройством церковно-музыкальной части в училище и для направления Синодального хора к преуспеянию в духе древнего православного церковного пения» был учрежден Наблюдательный совет, в первый состав которого вошли такие корифеи, как П.И.Чайковский и протоиерей Д.В.Разумовский. Тогда же регентом Синодального хора стал В.С.Орлов, а через три года директором в училище пришел С.В.Смоленский. Запущенная певческая школа для мальчиков становилась известной всей России академией хорового искусства.
Как свидетельствовал историк училища протоиерей Василий Металлов, за 25 лет со времени преобразования, то есть к 1911 году, «окончили полный курс с правами регента и учителя церковного пения 100 учеников, из коих 5 состоят на службе в Синодальном хоре и училище, 2 — в Придворной капелле, а остальные регентами и учителями пения по разным городам России, причем некоторые из питомцев училища заявили себя талантливыми дирижерами и композиторами… Синодальное училище в свой юбилейный праздник не без гордости и сознания честно выполненного призвания может оглянуться на немалый, трудный и тернистый путь своего развития и совершенствования из низшего элементарного училища в училище со средним общенаучным образованием и с высшим специальным церковно-музыкальным образованием по композиции…» Наиболее трудным был первый период реформ, пройденный училищем и хором в 1890-е годы под руководством Смоленского. Все происходившее в стенах училища немедленно отражалось на деятельности Синодального хора, который слушала вся Москва, который был для представителей разных сословий — от извозчиков до великих князей — источником наслаждения и патриотического подъема.
В 1900 году, то есть к концу пребывания Смоленского на посту директора, известный московский критик, член Наблюдательного совета Семен Николаевич Кругликов писал: «Смотрю на Синодальный хор и училище как на учреждения взаимно соприкасающиеся, но имеющие каждое свое самостоятельное значение. Синодальный хор — прекрасное художественное целое, гордость Москвы, а может быть, и всей России. Как светские композиторы наши выработались, изучая произведения русского народного творчества песенного, так истинные композиторы русской духовной музыки вырастут путем воспитания в себе древнего церковного напева во всей его чистоте, а не в западно-музыкальной оправе… Московское Синодальное училище на все наше обустроенное отечество — одно. Ему одному под силу заботиться об образовании композитора русской духовной музыки…»
Слова пророческие: Синодальное училище, растившее в своих стенах не только «регентов-музыкантов» и высококвалифицированных педагогов, но и превосходных композиторов, и Синодальный хор, исполнявший их произведения, были вскоре признаны главным «питомником» нового духовно-музыкального творчества. Ученик и сотрудник Смоленского по Синодальному училищу, превосходный композитор духовной музыки А.В.Никольский писал: «Степан Васильевич крепко верил в силу русского творческого гения, а равно и в то, что русская церковная музыка дождется своего „Глинки“, который укажет новый путь, могущий привести к полному торжеству русских начал…» Эти взгляды и мысли Степан Васильевич высказывал в 90-х годах в тесном кругу работников и учеников Синодального хора и училища.
Первыми плодами деятельности училища стали обработки традиционных роспевов, выполненные А.Д.Кастальским; почти одновременно состоялся дебют А.Т.Гречанинова; вслед за ними начал сочинять выпускник училища П.Г.Чесноков, педагог Викт.С.Калинников. Наивысших вершин новое направление в духовной музыке достигло в 1910-х годах, когда появились такие монументальные творения, как Всенощное бдение Рахманинова, «Вечная память» А.Д.Кастальского, «Страстная Седмица» и Всенощная А.Т.Гречанинова, Всенощная и Литургия ор.50 и цикл «Во дни брани» П.Г.Чеснокова.
Любопытно посмотреть на социальное происхождение виднейших представителей «московской школы», родившейся в стенах Синодального училища при Смоленском. Отец Гречанинова — крестьянин, пешком явившийся в Москву и начавший свою небольшую торговлю; отец Кастальского — московский протоиерей; отец Никольского — провинциальный священник; композитор Виктор Калинников — из сельского духовенства по отцовской и материнской линиям; отец Павла Чеснокова — подмосковный регент; знаменитый регент Орлов — сын подмосковного сельского дьячка; мать будущего регента Данилина торговала мелочью вразнос; великий архидиакон Розов — единственный в истории русской церкви носивший это звание, — обладатель великолепного, не уступавшего шаляпинскому баса, прошел путь от Алатырского духовного училища до храма Христа Спасителя и кремлевского Успенского собора. Идея «вернуть народу народное» переживалась этими людьми как личное дело. Приобщение народа к «правильному», «подлинному» церковному чтению и пению рассматривалось как самое надежное средство его нравственного и художественного образования.
Несомненно, Смоленский был одним из ведущих идеологов этого движения. Главное место занимает здесь «русская идея» (пользуясь словом Смоленского — «исповедание»).
Степан Васильевич был европейски образованным человеком, обладал богатым жизненным и научным опытом. Но центр интересов всегда составляло для него русское духовно-певческое творчество — «однокоренное» с народной песнью и представляющее собой самое чистое и глубокое выражение духовной жизни народа. В свободном и самобытном развитии этой жизни, не стесненном официозными предписаниями, Смоленский видел основу развития культуры. Такая позиция ясно выражена, например, в следующем фрагменте его Воспоминаний, где речь идет о московских любителях церковного пения из простонародья — завсегдатаях Успенского собора: «В рассуждениях этих простых, но полных веры и силы людей я слышал не один раз очень могучие и не преувеличенные ноты, те самые, которые были слышны в пульсах движений именно народных, когда это движение вызывалось бессилием бывшей администрации и побеждало губившую было беду… Именно эта сила, скрытая, огромная, не подозреваемая многими, вполне здоровая и независимая, снисходительно смотрящая на всю гниль и ложь нашей администрации, нашей культуры, — именно эта сила… поразила мой ум… Затрудняясь определить словами и даже приблизительно назвать эту силу, столь оживляющую и бодрящую народные способности, вырабатывающую в нем выносливость и долготерпение, могу ли я отрицать в ней то, что отрезвляет народ и спасает его в годины бедствий?»
А вот еще: «Тихие пульсы этой силы бьются у нас перед глазами. Что такое как не служение родине — одинокий священник или монах, служащий утреню в какой-нибудь захолустной пустыньке, вдвоем с чтецом-сторожем при совершенно пустом храме? Как выразительны те глухие, но величественные народные движения, которых до сих пор уцелели повсюду сотни, тысячи — вроде встречи в Казани иконы из Седмиезерной пустыни или нескончаемых верениц богомольцев к Сергиевой Лавре, или в Киев, или на Соловки! Кто спас нашу Русь Святую в жестокие 1612 или 1812 годы, как не вера — та самая слепая, нерассуждающая, обрядовая богослужебная вера, о которую разбились все ужасы турок, татар, поляков, французов?»
Средоточием этой народной силы была для Смоленского Москва, которую он называл «сердцем Земли Русской». «Никто, — пишет Степан Васильевич, — не выразил меру обаяния этого города, в котором так много выразительной старины во всем… Необыкновенная способность взять все из всех художественных вкусов и сохранить при этом все надобное свое в той же якобы „винегретной безвкусице“, — вот главная черта Москвы архитектурной, церковной, общественной, житейской, благотворительной… Такой державной, многострадальной, властной и богатой жизни на Руси нигде не было кроме Москвы, так как ни один город, бурно и долго поживший, не вынес столько бед, столько передряг, столько ответственных перед страною моментов, как именно и только Москва».
Из «русского исповедания» Смоленского вытекала вся его изумительная как по объему, так и по результатам деятельность. Из-за этого же Смоленский, с его горячим характером и бескомпромиссностью, когда дело касалось принципиальных вопросов, регулярно попадал в сложные ситуации. Для чиновников синодального ведомства, контролировавших его деятельность в училище, славянофил Смоленский был едва ли не смутьяном, во всяком случае, либералом: опасения вызывали его педагогические приемы, его стремление расширить кругозор учащихся и певчих исполнением шедевров западноевропейской музыки, чтением не предписанных программой книг, разносторонним профессиональным образованием, его сопротивление абсурдным предписаниям сверху, исходящим как от светского, так и от духовного начальства. Человек глубоко православный, Смоленский не скрывал своего мнения об определенных аспектах жизни церкви. Результатом стала отставка от страстно любимого им дела. То же самое произошло со Степаном Васильевичем и в Петербурге, в Капелле, где он меньше соприкасался с церковными чиновниками, но зато должен был постоянно отбивать атаки придворного ведомства, высокопоставленных лиц и покровительствуемых ими недобросовестных регентов и певчих.
Друг и многолетний корреспондент обер-прокурора Синода Победоносцева, Смоленский мечтал о церковной реформе, отвечающей исконному духу православия, осуществляя эту реформу в области церковного пения как неотъемлемой части церковной службы. Это пение, по крайней мере в кремлевском Успенском соборе, он сделал истинно русским и истинно художественным, верным заветам древности и отвечавшим новому сознанию современников.
Нравственное и эстетическое были нерасторжимо связаны в его сознании. Смоленский был другом и почитателем Сергея Александровича Рачинского, создателя нового типа школы для крестьян. В этой школе очень большое место уделялось церковному чтению и пению, ибо Рачинский верил, что человек, в юности осознавший красоту православной службы, в будущем окажется эстетически и этически восприимчивым ко всему истинно высокому и прекрасному. Так же думал и Смоленский.
Страстный патриот, он хотел, чтобы Европа услышала пение Синодального хора — и вывез хор на первые гастроли в Вену в 1899 году. Там, в Вене, после триумфального концерта, Степан Васильевич отправился на поклонение священным для него могилам Бетховена и Шуберта.
В его бытность директором Синодального училища певчие начали изучать контрапункт, а Синодальный хор петь Палестрину и Баха, Моцарта и Шуберта, что вызывало очень большое раздражение начальства, а поначалу и консерваторской профессуры, полагавшей, что Смоленский занялся не своим делом. Но на его сторону встали Чайковский и Танеев. Церковные же власти продолжали обвинять Степана Васильевича в «латинстве».
Смоленский не имел своих детей. Детьми для него были все его воспитанники, отеческая связь с которыми не прерывалась и когда они становились взрослыми. Трудом был заполнен буквально каждый день его жизни. Смоленский оставил научные труды и комментированные издания памятников, публицистику и воспоминания на самые разнообразные темы, и все в ярком, оригинальном стиле. И при том он не был кабинетным ученым. Этот сильный человек умел очень многое: от расшифровки древних нотаций до ухода за больными, и многое знал — от агрономии до ремесел. Безупречно честный, Смоленский бывал упрям и резок в отстаивании того, во что верил, а потому не всем и не всегда нравился. Современники-музыканты подтрунивали над его безоглядной любовью к русской старине, к древнерусскому пению, к крюковым рукописям. Но сегодня уже видно, как он был прав, настаивая на обязательном знании русскими музыкантами, в том числе композиторами, нашей палеографии, наших старинных роспевов.
Архив Смоленского огромен, и его значение соответствует масштабу этой исключительной личности. В Воспоминаниях и Дневниках представлено множество интереснейших, часто уникальных материалов отнюдь не только по музыке, но и по общественной и художественной жизни Казани, Москвы, Петербурга, провинциальных городов. В грандиозной по объему переписке фигурируют сотни имен, в том числе титулованных особ, государственных деятелей, ученых. Глубокий, проницательный ум Смоленского-историка очевиден в его оценках людей и событий. Он, несомненно, талантливый художник слова, ему часто удавалось выражать интереснейшие мысли слогом блестящим и вполне самобытным. Уже увидела свет центральная — московская глава Воспоминаний Степана Васильевича, опубликованы фрагменты петербургской главы. Но это лишь малая часть тех открытий, которые ожидают исследователей и читателей.

О собрании русских древнепевческих рукописей в московском Синодальном училище церковного пения

…Ознакомление с нашими древними церковными напевами вполне необходимо каждому русскому музыканту, особенно же начинающему композитору, если он хотя бы однажды добросовестно задумался над своим недостаточным знанием тех напевов и народных песен. И отчего бы не задуматься каждому над причинами того, почему иногда его обуревает чувство беспочвенности? почему же так чужд его духу целый мир вековых и родных музыкальных идей?.. Нетрудно мне предсказать композитору, решившемуся основательно ознакомиться с древними напевами, хотя бы по изданиям Св. Синода, целый ряд неожиданных для него наслаждений и размышлений. Своеобразные мелодии, прекрасные по форме и содержанию, совершенно оригинальные ритмы не могут не удивить, не могут не освежить миросозерцание современного русского художника и должны отрезвить его простотою, ясностью и глубиною их мыслей.
Дальнейшие занятия в этом направлении могут только утвердить мысль о верности указываемой дороги: как в старину уединенные монастыри, эти великие в прошлом лечебницы усталой души, как строгие иноки, эти сущие поэты серьезных сторон русского духа, послужили вдохновенными песнями нашему искусству и духовно обновляли и отрезвляли город с его всякою ложью, служивой и торговой суетой, так не может не повториться и ныне, почти тою же дорогою, хотя и под влиянием века, вполне естественное обновление в русском искусстве…
Предвижу и много душевных волнений всякого искреннего русского музыканта, начинающего серьезно работать в этой области. Ему придется пожалеть о многих потерянных годах, прошедших в самовоспитании по чуждым ему образцам… Впрочем, время и кровь, здравомыслие последних лет и возвращение домой в нашем искусстве неизбежно должны взять свое и притом все сполна. Предполагаю, что ряд совершенно спокойных рассуждений должен привести наших будущих музыкантов, если они пожелают быть русскими, к установлению новой, вполне простой музыкальной теории, взятой не из чуждого нам вдохновения и остроумия, а из свободы и превосходной при ней дисциплине нашей народной песни и нашего древнего церковного напева. Я понимаю, что мои слова могут показаться многим весьма забавными увлечениями, но я стою за них твердо. Не без борьбы, после добросовестного многолетнего труда и ряда самых беспристрастных наблюдений, мне пришлось спокойно уверовать в правоту моей мысли, ставшей теперь моим непоколебимым убеждением, и я делюсь этим со всеми, ищущими света и истины в родном искусстве.
С.В.Смоленский