Русская линия / Библиотека периодической печати / Единое русское отечество

Есть в науке о русском языке хрестоматийные имена, к которым мы обращаемся постоянно. А есть ученые, о которых мы вспоминаем не часто, но чьи работы получают в наше время новое, удивительно современное звучание и читаются на одном дыхании.
Одним из таких ученых является член-корреспондент РАН Григорий Андреевич Ильинский, стоящий особняком в галерее прославленных отечественных русистов и славистов. Он шел своим путем в науке, имел и мужественно отстаивал на протяжении всей жизни свои взгляды на историю русского и других славянских языков, во многом отличные от научных подходов к тем же вопросам корифеев русской лингвистической мысли начала ХХ века — Ф.Ф.Фортунатова, А.А.Шахматова, А.И.Соболевского, Н.Н.Дурново. Трагедия Ильинского как ученого заключалась в том, что значительная часть его трудов, подготовленная к опубликованию в 30-е годы, так и не увидела света и во многом оказалась утраченной. Сам же их автор был репрессирован по печально известному «делу славистов» и расстрелян в Томске в 1937 году. Тем драгоценнее находка в Отделе рукописей Института русского языка им. В.В.Виноградова РАН (ф.13, N 21, 26).Эта работа Ильинского по истории русского языка, также считавшаяся утраченной1 (титульный лист не сохранился, и мы лишь предположительно называем ее «Введение в историю русского языка»), была написана в Саратове в 20-е годы. Она содержит 805 листов текста, из которых 109 — машинопись, остальная часть — рукописная, и посвящена образованию и развитию русского языка. Однако Ильинский понимал свою задачу значительно шире. Он стремился к созданию научной системы истории русской культуры, составными частями которой должны были стать история языка, история литературы и история народа. Поэтому характерной чертой работы является исследование не только лингвистических, но и культурно-этнологических вопросов, в числе которых, например, такие: «Где находилась колыбель русского племени, кто были его древнейшие соседи…, по каким путям проходила колонизация русской равнины, каким образом первоначально единый русский народ распался на отдельные особи, как из этих последних возникли три современные русские народности, каков был первоначальный состав русского литературного языка» и т. д.
В условиях гражданской войны, породившей сепаратистские движения на Украине и в Белоруссии, Ильинский, горячий патриот своей страны, доказывает общее происхождение трех народов — русского, украинского и белорусского, что подтверждается существованием единого языкового источника — правосточнославянского языка. Постоянное напоминание о языковом единстве братских народов придает работе полемическую заостренность. Историю русского языка Ильинский рассматривает в тесном взаимодействии с историей двух других родственных языков — украинского и белорусского. При этом Ильинский считал, что в этническом и лингвистическом отношении белорусы «находились в более близком родстве с великорусами, чем с малорусами». Их общность сохранялась и тогда, когда «малорусы, точнее, южнорусы уже выделились в самостоятельную племенную особь». Не отсюда ли и нынешнее тяготение народов России и Белоруссии друг к другу и их союз, который состоялся, несмотря на все препятствия. Возрождение исторической памяти — вот основной лейтмотив работы. Ильинский с методичностью ученого и страстностью патриота ищет и анализирует «центробежные и центростремительные» силы как в истории русского языка, так и «в истории эволюции русских народностей». Он подчеркивает объединяющее влияние географического устройства Великой Восточно-Европейской равнины, говоря о том, что «русская природа гораздо более объединяла русские племена, чем разъединяла». Киевский период русской истории он считает общерусским «не только по своей экономической и политической организации, но в известной степени и по племенному составу». Поэтому созданные в этот период Киевским государством культура, право являются общим достоянием трех главных восточнославянских (прарусских) народностей. Кроме того, он отмечает, что «внешним выражением и в то же время внутренним символом единства восточнославянских племен… служила общность их национального имени — Русь». В качестве важнейших объединительных факторов Ильинский называет введение христианства и церковнославянский язык. Эту свою роль церковнославянский язык сохранил и в более поздние времена, когда произошло разделение восточнославянских племен на три ветви — русских, украинцев и белорусов. Будучи на первых порах общим литературным языком восточных славян, он немало содействовал их единству, «так как общность литературного языка и для малорусов и для белорусов составляла слишком драгоценное орудие в борьбе с общим врагом, чтобы обе народности могли отказаться от него с легким сердцем».
Даже в самые драматические моменты русской истории (период феодальной раздробленности, татаро-монгольского ига) русская нация как таковая не переставала существовать, ибо никогда центробежные силы не могли парализовать центростремительные. «И в историческом прошлом и в современной жизни можно указать множество примеров того, как прекрасно может уживаться с политическим (насильственным или добровольным) раздроблением одного и того же народа сознание его национального единства». В качестве примера Ильинский приводил тот факт, что «отделенные друг от друга новыми политическими границами, русские люди и после великой катастрофы (татаро-монгольского нашествия. — Г.Б.) продолжали себя сознавать одним народом с одним языком, с одной религией и с одной культурой, т. е. — единой нацией». Остается надеяться, что сознание этого единства не утрачено и нами и что нынешняя победа центробежных сил преходяща, а центростремительные силы «ослабели только на время… чтобы воспрянуть… как только наступит для этого удобный момент». Такое не раз уже бывало в истории нашей страны.
Ниже предлагаются разделы из седьмой главы: «Образование русской нации и русского литературного языка», находящиеся в рукописи на лл.710−713 (§ 139) и лл.739−779 (§ 142−149). В публикации сохранены номера параграфов этой главы. Все выделения в тексте принадлежат Г. А.Ильинскому. Добавления, внесенные при публикации текста (в случаях пропуска слов), приводятся в квадратных скобках. Все сокращения расшифрованы публикаторами. Правка, внесенная Г. А.Ильинским в ходе работы, специально не оговаривается, но отражена в тексте. Редакционные сокращения отмечены отточиями в угловых скобках. При чтении следует учитывать, что работа, вероятнее всего, не выдержала «чистовой» авторской правки.

§ 139. Политическое объединение восточнославянских племен под эгидой Киевской державы
Значение Киева как общевосточнославянского города еще более увеличилось с тех пор, как он перешел под власть варягов (860 г.): теперь он стал не только географическим, этническим и экономическим центром, но и политическим. Если до сих пор поляне и другие южные племена жили врозь «каждый съ своимь родомь», то теперь они volens-nolens должны были войти в общий круговорот русской жизни, поскольку она направлялась единой волей обладателей киевского княжеского престола. Железный обруч общей администрации, суда и отчасти экономического хозяйства должен был сплотить эти племена в одно целое, что не могло, конечно, не отразиться и на ослаблении центробежных стремлений в недрах каждого племени в пользу центростремительных. И особенно важно, что это объединение южных племен шло рука об руку с объединением прочих восточнославянских племен, оно не только создавало мощную базу для развития общевосточнославянской культуры, но и воспитывало общенародное сознание. «Се бо токмо, — не без чувства национальной гордости заявляет автор Первоначальной Летописи, — словенский язык в Руси: поляне, деревляне …полочане, дреговичи, север и бужане, волыняне».<>
<> утверждает, что Киевское государство, право, культура были произведениями исключительно той народности, которая впоследствии получила название украинской; что киевский период перешел не во владимирско-суздальский, а в галицко-волынский XIII в., потом литовско-польский XIV—XV вв. и что «великорусская история» (такою она делается с XII—XIII вв.) с украинским началом, пришитым к ней, есть только изувеченная, неестественная комбинация, а не какая-то общерусская история". <> В этих словах нет ни слова правды. Предшествующее изложение показало, что Киевское государство, хотя и возникло на территории великорусских племен, но все-таки, благодаря своему пограничному положению на рубеже всех трех главных русских народностей, было общерусским не только по своей экономической и политической организации, но в известной степени и по своему племенному составу.

§ 142. Религиозное объединение восточного славянства

За политическим объединением восточнославянских племен с небольшим через сто лет последовало религиозное. Благодаря принятию Владимиром христианства (988 г.) духовная жизнь всех русских племен стала развиваться приблизительно в одном и том же направлении, что не могло не ослабить их центробежные стремления в пользу центростремительных. Еще более сплачивала русские племена вообще и южные в особенности единая церковная организация, которая явилась прямым последствием введения на Руси христианства: многочисленный клир, в громадном большинстве случаев стоявший выше местного патриотизма, <> руководимый единой волей киевского митрополита, не мог не сдерживать сепаратистские стремления отдельных «народностей».
И это было вполне естественно. Ведь «церковное богослужение воспитывало в массах чувство единства. Новгородец в Суздале, черниговец в Полоцке слышали в церкви тот же язык, как у себя дома, видели те же образы, тот же церковный порядок, всех учили содержать одни и те же посты, читать те же молитвы, почитать одних и тех же святых, искать в одном для всех спасения и утешения; таким образом укоренялось в каждом понятие, что святыня его сердца — общая для всех ветвей русского народа: итак, он со всеми другими составляет единое тело» (Костомаров, Мысли 48). <>
В частности, в деле сплочения русских земель и населяющих их народностей немаловажную роль сыграли монастыри. Как рассадники христианской жизни и очаги религиозно-нравственного просвещения, монастыри являлись центрами притяжения не только для окрестного населения, но и для жителей самых отдаленных углов Руси. Мы знаем, например, что один из самых первых организаторов Киево-Печерской обители — этого культурного центра древней Руси, как справедливо назвал ее Gotz, — был Феодосий, но он был не киевлянин родом, а курянин. Это дает нам право думать, что монашеская братия была вообще очень пестрой по своему этническому составу и в одной и той же обители за одним столом полянин сидел с кривичем, вятич с волынцем, северянин с словенином, дрегович с хорватом. Пребывая в общежитии не только в переносном смысле, но и в буквальном, все они, естественно, очень скоро освобождались от своих племенных привычек и обычаев и сливались в корпорацию, однородную даже по своему обиходному языку. А так как монашество, как и вообще духовенство, являлось в то время высшим идейным авторитетом для господствующих классов древнерусского общества (княжеской дружины, боярства и даже торгово-промышленного элемента), то его культурная сплоченность не могла не оказывать своего влияния и на эти последние, а от них потом передаваться и зависимым <> низшим классам. Одним словом, общность духовной культуры явилась одним из самых крепких обручей, которыми связывался в одно целое союз земель, вошедших в состав юного русского государства.

§ 143. Объединение на почве общего литературного и культурного языка
Но самым могучим цементом единого здания не только русской государственности, но и русской образованности явился церковнославянский язык, который одновременно с принятием христианства был введен в православное богослужение. Хотя по своему происхождению, как мы знаем уже, этот язык принадлежал другой — пусть и близкородственной народности (болгарской), — однако в Х веке он еще так мало отличался от прочих своих собратьев, что его свободно понимали все русские племена без исключения. При таких обстоятельствах было совершенно естественно, что древнеболгарский язык очень скоро вышел из узкой сферы церковного употребления на широкую арену литературы вообще. Уже в XI веке на этом языке пышным цветом распустилась богатая литература, в развитии которой принимали [участие] не только южные народности, но и северные племена. Ее средоточием был Киев, точнее, ее тогдашний университет — Киево-Печерская Лавра. Общерусская по этнографическому составу своего населения, «мать городов русских» получила теперь значение и общерусского духовного, литературного и вообще культурного центра. <>

§ 144. Зарождение единого национального сознания

Таким образом, киевский период русской истории уже в первые два века не имел узкого национального характера, — он не был ни малорусским, ни белорусским, ни великорусским, а был общерусским в самом тесном значении этого слова.
Лучшим доказательством этого является наличность общего национального сознания, сознания общности отечества, которое так часто и так ярко выступает, например, у автора Первоначальной Летописи. Читая этот щедевр древнекиевской литературы, мы нигде не встретим ни малейшего намека на существование местного патриотизма, в устах ли самого составителя Летописи или в устах ее лучших героев. В кругозор «Повести» входит вся русская земля этого времени, и не видно ни малейших признаков, чтобы та симпатия или та антипатия к отдельным племенам или к их отдельным представителям, которые иногда проскальзывают в рассказе, диктовались какими-нибудь национальными мотивами или предубеждениями. Не чуждый некоторых политических и религиозно-нравственных предрассудков, летописец не проявляет и тени того, что называется племенным антагонизмом. Видно, что и он и его современники уже в это время чувствовали себя членами единого народа.

§ 145. Роль центробежных и центростремительных сил в процессе образования русской нации в удельно-вечевой период (XII-XIII вв.)

<> В первые два века истории русского государства (850−1050 г.) центробежные силы проявлялись, главным образом, в колонизационных передвижениях и продвижениях русских племен: <> среди не вполне привычных географических условий и в особенности под влиянием новой этнографической среды переселившиеся племена или их отдельные группы, конечно, должны были многое растерять из своего общерусского наследия. Но эта непрерывная этническая и диалектическая дифференциация парализовалась не менее могущественными факторами интегрирующего характера. В результате <> отдельные русские племена не распались на самостоятельные этнические индивидуальности, но, наоборот, еще более прочно слились в единый народ, имевший общее имя, общую религию и литературу, общий политический центр и строй и общие исторические, политические и культурные задачи. Идея русской земли как общего отечества всех обитавших в ней племен, без сомнения, уже тогда одушевляла лучших представителей интеллигенции. Но конгломерат племен, сознающих себя единым духовно-нравственным целым, есть более чем «народ» — он есть нация.
Но едва русские племена сплотились в такую единую нацию, как на сцену <> выступили новые силы, которые грозили в корне разрушить добытое с таким трудом единство и вновь ввергнуть страну в состояние этнического и политического хаоса. Установившийся после смерти Ярослава очередной порядок княжеского владения имел своим последствием двоякое раздробление Руси, политическое и религиозное. Чем более разветвлялся княжеский род, тем более отдельные его линии отчуждались одна от другой. Каждая из этих ветвей, враждуя с другими из-за владельческой очереди, все глубже врастала в отдельные, традиционно доставшиеся ей «удельные» земли. Вечные междоусобия князей не могли не уронить их авторитета в глазах населения, которое уже из инстинкта самосохранения должно было все чаще и чаще вмешиваться во взаимоотношения князей и их управление. Такими контролирующими органами и явились всенародные веча, которые, по крайней мере в главных областных городах, не только сумели отстоять для себя довольно широкое самоуправление (которое в В. Новгороде граничило даже с почти полной политической независимостью), но даже позволяли себе диктовать тому или другому князю условия, или «ряды», на основании которых они соглашались признать его власть. <>
Из этих земель-государств две: галицкая и волынская были заселены будущими «украинцами», четыре: киевская, переяславская, черниговская и муромско-рязанская — будущими «южновеликорусами», две: полоцкая и смоленская — будущими «белорусами» и две: новгородская и ростовская — будущими «северновеликорусами». При ослаблении их политической связи можно было бы ожидать, что перечисленные земли с течением времени начнут все более и более обособляться одна от другой, а их население будет стремиться к развитию самостоятельной культуры или в пределах собственной области, или даже в пределах областей, однородных с ней по этнографическому составу. То есть можно было бы ожидать, что, например, новгородская и ростовская земли сольются в одну область, смоленская и полоцкая составят другую, галицкая и волынская образуют третью и т. д. Однако ничего подобного не случилось! Напротив, население перечисленных земель, оставаясь разделенным политически до самого татарского погрома, не только не утратило идеи общего отечества, но, пожалуй, еще крепче прониклось сознанием своего национального единства. <>
Итак, Русь в XI и XII веках, хотя и не представляла федерации в строгом смысле слова, — чтобы быть такою, ей не хватало ни постоянных политических общесоюзных учреждений, ни юридически оформленного договора, — но все же она не была и агрегатом механически сцепленных, ничего не имеющих общего друг с другом областей. Эти области составляли одну землю, одну страну, но не столько в политико-географическом значении этого слова, сколько в племенном, экономическом, социальном и духовно-нравственном. То есть единой страну делала не верховная власть, носившая скорее патриархальный, чем политический характер, и не княжеские съезды, обыкновенно случайные и авторитетные не для всех их участников, а само население, сознавшее себя более, чем когда-нибудь прежде, единой нацией.
Что наши предки еще в XII веке были одушевлены единым национальным самосознанием и что идея общего отечества продолжала жить в их сердцах, это нетрудно доказать и документально. Читая летописные известия того времени, мы находим в них массу примеров антагонизма как в междукняжеских отношениях, так и в отношениях между князьями и областями, но все эти бесчисленные столкновения и конфликты, все эти «бессмысленные драки» (по выражению Карамзина) диктуются какими угодно мотивами: династическими, политическими, церковными, наконец, просто личными мотивами, но никогда — интересами племенной, этнической независимости. Не только о таком сепаратизме нет речи, но, наоборот, русская земля, как единое целое, не сходит с уст и князей и летописцев. То же подтверждают и другие памятники. Например, Даниил паломник, происходивший из области, которая находилась в вечном антагонизме со своею киевской соседкой, то есть из Черниговской земли, поставил лампаду над гробом Господним не от имени этой последней, и даже не от имени южных областей тогдашней Руси (что было бы естественно, если бы уже в это время история южной России шла по другому национальному фарватеру, чем история северной), а от имени всей русской земли, за всех князей и за всех христиан русской земли. Быть может, нам возразят, что от лица духовного звания и невозможно было бы ждать особенно горячих местных сочувствий и пристрастий, но вот перед нами земляк Даниила, член дружины князя Игоря Святославича, без сомнения, принимавший самое живое участие в сутолоке тогдашней жизни, и что же? В своем бессмертном «Слове о полку Игореве» он выступал как пламенный патриот не своего черниговского княжества, а всей русской земли. Поражение Игоря для него есть обида не только черниговской области, а опять-таки всей русской земли. Поэтому и призывает он к мести и Всеволода из Суздальской земли, и Рюрика и Давыда — из Смоленска, и Романа с Волыни, и даже Ярослава Осмомысла из Галича. Его кругозор не местный, а общерусский. <>

§ 146. Роль центробежных и центростремительных сил в истории образования русской нации в литовско-татарский период

Итак, и во второе двухсотлетие русской истории центростремительные силы безусловно преобладали над центробежными. Лишь этим можно объяснить, почему раздираемая княжескими междоусобиями Русь не только сумела сохранить сознание своего национального единства, но, пожалуй, даже еще более его углубить. К сожалению, этому росту и укреплению национального самосознания не соответствовало крайнее политическое раздробление русских земель, которое к середине XIII века достигло своего зенита. Неудивительно, что когда как раз в это время <> нахлынул великий татарский потоп, русские земли очень скоро одна за другой принуждены были подчиниться завоевателям, хотя и не без отчаянного сопротивления.
И замечательно, что татарский погром был воспринят народным сознанием как бедствие общерусское, как катастрофа национальная в самом точном смысле этого слова. Такое впечатление производит, например, «Слово о погибели Русской земли». В этом «стихотворении в прозе» неизвестный автор изливает скорбь о разрушении могущества и славы всей Руси. Хотя по происхождению он был пскович, однако в его слезах мы не заметим и тени того, что называется местным патриотизмом, и в каждом вздохе своего плача он выступает как гражданин всей Руси, причем судьбу ее самых отдаленных углов он принимает к сердцу столь же близко, как и участь Киева.
Татарское владычество, которое отмечает собою третье двухсотлетие русской истории, многое изменило в соотношении центробежных и центростремительных сил, до сих пор управлявших жизнью русской нации.
Во-первых, татарский погром еще более усилил стихийное, массовое сближение однородных этнографических групп. Население Киевщины, Переяславщины и Черниговщины, которое уже давно перед тем постепенно отливало на северо-восток, теперь, оказавшись в непосредственном соседстве с главными силами Орды, окончательно снялось с насиженных гнезд и целыми толпами бросилось к берегам Оки, поближе к своим северным соплеменникам.<> Одновременно потомки дреговичей, южные поселения которых доходили почти до стен Киева, столь же стремительно ринулись на север, к берегам Вилии и Западной Двины, чтобы там соединиться с кривичами, в этом великом анабазисе приняла участие и часть южнорусов, жившая в киевском и волынском Полесье. Но главные массы южнорусов, заселившие западный край Киевщины, южные берега Припяти и Побужья, принуждены были искать ultimum refugium2 в стране ближайше родственных им хорватов, под защитой Карпатских скал. Таким образом, furor tatariens3 привел к этническому уплотнению и консолидации трех главных племенных групп русского народа. Если еще в начале XIII века их расселение носило экстенсивный характер и если поэтому площадь их этнографического распространения не отличалась особенной плотностью, то теперь, после вызванной татарским нашествием перегруппировки национальных сил, предки великорусов, белорусов и малорусов сбились в гораздо более плотные тела, что в каждом из них не могло не ускорить темпа экономической, социальной и даже политической жизни. А это, в свою очередь, должно было оказать самое благоприятное влияние на развитие этнографических особенностей каждого из трех племен в смысле их наибольшей индивидуализации. Среди этих особенностей первое место, конечно, занимал язык, наречия которого теперь стали быстро дробиться на более мелкие говоры. <>
Если бы в рассматриваемый период татарское иго тяготело над тремя племенными разновидностями русского народа в одинаковой степени и одинаково долгий срок, то их дифференциация едва ли пошла бы далее развития в каждом из них некоторых своеобразных черт в их быте и языке. Но, как мы знаем из истории, власть Золотой Орды, даже в момент наивысшего расцвета ее могущества, никогда не простиралась на всю русскую землю, и не только в Волхове, но и в Западной Двине, Немане и Вильне татарам не пришлось поить своих лошадей. Еще важнее было то обстоятельство, что в течение интересующего нас третьего периода русской истории верховная власть татарского хана непрерывно признавалась только в северо-восточной Московской Руси и до известной степени в Новгородской, то есть преимущественно в великорусской Руси, на западе же (точнее, на северо-западе и юго-западе) она очень рано встретила могущественный отпор сначала со стороны Литовского княжества, а потом Польши. В обзоре истории образования белорусской народности мы уже указывали, что с конца XIII века дреговицкие земли вошли в состав молодого литовского княжества Миндовги. А при его сыне Гедимине и при его внуке Олгерде под власть Литвы подпали не только Витебск и Полоцк, но и Киевщина, Вильно и даже Подолия. Следовательно, уже в середине XIV века под эгидой литовского государя западнорусы объединились с значительной частью южнорусов. Другая же, меньшая, часть последних, населявшая западную часть Волыни и Галиции, тогда же (точнее, в 1346 году) была инкорпорирована Казимиром Великим в состав польского государства. Рука об руку с этим политическим разъединением шло культурное: и Польша, и Литва, особенно после того как последняя обратилась в католичество и в лице своего князя Ягелла соединилась с первой (1386 г.), вовлекли подвластные им русские земли в фарватер западноевропейской цивилизации и тем еще более отгородили их от соплеменных им Новгорода и Москвы, которые по-прежнему оставались открытыми действию восточных ветров.
Таким образом, русская земля <> утратила политическую самостоятельность и распалась сначала на три государства, а потом, после унии Литвы с Польшей, — на два государства, из которых каждое имело главу, чуждую ему по происхождению, религии и культуре. Если Русь Киевская, удельно-вечевая, представляла единую планетную систему земель, вращавшихся вокруг одного родного солнца — Киева, то Русь татарско-литовско-польская представляла, строго говоря, три планетных системы, из которых каждая имела свое солнце — Москву, Вильну и Львов.
При поверхностном наблюдении можно было бы счесть распадение русского государства за полную победу центробежных сил над центростремительными и даже прийти к выводу, что уже в середине XIV века русский народ утратил свое былое единство и разделился на три нации: из них одна, великорусская, в таком случае имела бы свой центр притяжения в Москве, вторая, белорусская, в Вильне и третья, южнорусская, — во Львове.
Однако ничего не было бы более ошибочного, чем это предположение.
В самом деле, один факт подвластности разных русских племен разным государственным организациям сам по себе еще не дает нам права говорить о гибели русской нации как единого культурно-исторического целого. И в историческом прошлом, и в современной жизни можно указать множество примеров того, как прекрасно может уживаться с политическим (насильственным или добровольным) раздроблением одного и того же народа сознание его национального единства. Например, из того факта, что немцы и в старину и теперь разбиты на несколько более или менее самостоятельных государства за полную победу центробежных сил над центростремительными и даже прийти к выводу, что уже в середине XIV века русский народ утратил свое былое единство и разделился на три нации: из них одна, великорусская, в таком случае имела бы свой центр притяжения в Москве, вторая, белорусская, в Вильне и третья, южнорусская, — во Львове.
Однако ничего не было бы более ошибочного, чем это предположение.
В самом деле, один факт подвластности разных русских племен разным государственным организациям сам по себе еще не дает нам права говорить о гибели русской нации как единого культурно-исторического целого. И в историческом прошлом, и в современной жизни можно указать множество примеров того, как прекрасно может уживаться с политическим (насильственным или добровольным) раздроблением одного и того же народа сознание его национального единства. Например, из того факта, что немцы и в старину и теперь разбиты на несколько более или менее самостоятельных государств, следует ли, что германский народ не существует как нация? Конечно, нет. Но относительно великорусов, белорусов и малорусов конца XIV века или середины XV мы можем утверждать это еще менее! Ведь Москва под татарским игом, Белая Русь под эгидой Литвы и Червоная Русь под ферулой Польши в рассматриваемый период времени не испытывали почти ни малейшего гнета в культурном отношении: и хозяйственная организация, и общественный строй, и духовная, в частности религиозная, жизнь всех трех частей былого русского государства осталась в status quo ante4. И если зависимость Москвы от Золотой Орды выражалась главным образом в уплате ежегодной дани, то зависимость Белой Руси заключалась лишь в признании суверенной власти литовского великого князя; во всем же прочем последняя не только сохранила в неприкосновенности весь свой быт и общественный строй, но даже, как известно, очень скоро подчинила своему культурному влиянию завоевателя. Следовательно, Западная Русь находилась лишь в политической зависимости от Литвы, по существу же она представляла почти самостоятельное русское государство с литовской династией, но с русской верой, культурой и даже государственным языком. Более агрессивно держало себя польское правительство в Червоной Руси, но и здесь о какой-нибудь коренной ломке экономического, социального и духовного быта в то время не могло быть и речи.
Но если так, если основы быта во всех трех частях былой Руси оставались непоколебимыми, то можно ли серьезно утверждать, что русская нация как таковая после татарского нашествия перестала существовать? Отделенные друг от друга новыми политическими границами, русские люди и после великой катастрофы продолжали себя сознавать одним народом с одним языком, с одной религией и с одной культурой, то есть — единой нацией. Ход исторических событий дал теперь перевес центробежным силам в ее жизни — это правда. Но этот перевес был не настолько велик, чтобы парализовать совершенно противоположные, то есть центростремительные, факторы. Они ослабели только на время <> чтобы воспрянуть с новой силой, как только наступит для этого удобный момент.

§ 147. Роль центробежных и центростремительных сил в истории русской нации в московский период

Этот удобный момент и наступил в самой середине XV века. Москва, сбросив с себя последнюю тень зависимости от татар, сделалась столицей единственного суверенного русского государства. В это время завершается и территориальная концентрация вокруг нее северо-восточных русских земель. Уже во второй год царствования Ивана III ярославские княжества добровольно отказались от своей самостоятельности; в семидесятых годах окончательно вошел в состав Московского государства Новгород с его огромной областью; в 1472 году его примеру последовала Пермская земля; в 1474 году к Москве перешли последние остатки Ростовского княжества; в 1485 году без боя подчинилась Ивану III осажденная им Тверь; в 1489 году рушится независимость Вятки; в княжение сына Ивана, Василия III, присоединяется Псков и его области, а в 1517 году княжество Рязанское.
В этнографическом отношении перечисленные области были исключительно великорусские, и освобожденное и консолидированное Московское государство вступило в новый период своей жизни как государство чисто великорусское. Однако ни в тогдашних правительственных сферах, ни в церковной среде, ни в литературных кружках мы не замечаем ни малейших попыток вложить в термин «московский» смысл этнографический, национальный. <> Напротив, все указывает на то, что московские люди и тогда сознавали себя лишь частью гораздо более обширного целого, то есть что они были одушевлены общерусским национальным сознанием. Иначе не могло и быть. Память о недавнем прошлом не могла исчезнуть, да и московские летописи твердили о нем почти на каждой странице; происхождение правящей династии от Владимира, значение Москвы как церковной столицы всего, даже зарубежного, русского народа, общность богослужебного и литературного языка, наконец, единство национального имени, — все это ежечасно и ежеминутно напоминало москвичам об общности их происхождения с теми русскими племенами, которые волею судеб оказались под иноземной властью. Как единственное независимое русское государство с национальной династией и национальной церковью, как политическая организация, обладавшая неиссякаемыми людскими и материальными ресурсами, Москва должна была сделаться важнейшим источником центростремительных движений и главным штабом всех объединительных стремлений. И действительно, едва Иван III сбросил татарское иго, как он уже принял титул царя всея Руси, ясно давая понять этим, что Москва не есть еще вся Русская земля. <> В 1503 году московские бояре от имени Ивана III прямо заявили польско-литовским послам: «Ано и не то одно наша отчина, кои городы и волости ныне за нами: и вся русская земля из старины от наших прародителей наша отчина». Одновременно Иван III устами своих послов провозглашал в Крыму, что не может быть и речи о прочном мире между Москвой и Литвой, пока последняя не вернет московскому князю его отчины, то есть русской земли, оставшейся за литовским князем. <>
Но не следует думать, что это центростремительное движение носило односторонний характер, что оно шло только из Москвы. Совсем напротив. Навстречу ему шло подобное же движение и из зарубежной Руси, движение не менее сильное, хотя и менее организованное. <> Под влиянием этого движения и православные русские князья начали толпами приставать к Москве как к своему религиозному центру. Так, уже при Иване III на правах удельных князей к Москве присоединились владельцы мелких княжеств по верхней Оке, потомки св. Михаила Черниговского, князи5 белевские, псковские, воротинские, одоевские и другие. Примеру их последовали немного позже потомки Всеволода III, князья черниговский и новгород-северский.
Случаи подобного рода перебежничества не составляли редкости и в последующее время, и этим объясняется громадный процент (он 25), какой составляли в XV и XVI веках западнорусы в составе высшего московского класса. Но и при дворе самого литовского князя всегда существовала особая русская партия, более или менее открыто тяготевшая к Москве; это доказывает уже так называемый бунт Глинского, относительный успех которого был бы невозможен, если бы и в первой половине XVI века в высшем западнорусском обществе не было живо сознание общности происхождения, религии и даже политических интересов.
Но уже тогда все больше и больше усиливались в этом обществе и противоположные стремления. Чем теснее Литва сближалась с Польшей, чем шире разливались в ней польские обычаи, польский язык, польское право и польская, то есть католическая, религия, тем труднее становилось положение русского населения: количество отщепенцев от православной веры увеличивалось с каждым десятилетием. <> Особенно усилились центробежные стремления с тех пор, как западнорусская шляхта была сравнена в правах с польской: огромные политические привилегии, какими обладали в соединенном польско-литовском государстве шляхта и можновладство6, послужили и для западнорусского служилого класса если не к полному восприятию польской культуры, то, во всяком случае, заставили его дорожить тою государственностью, которая поставила его в столь выгодное положение. <> Люблинская уния 1569 г., окончательно сплотившая Литву и Польшу в одно государство, открыла настежь двери польской культуре, и отныне полонизация судебных и административных учреждений пошла гигантскими шагами вперед. Наконец над усилением противоречий между северо-восточной и юго-западной Русью немало поработала католическая пропаганда. Ее усилия в самом конце XVI века (1596 г.) увенчались блестящим успехом — Брестской унией, которая провела глубокую борозду между значительною частью русского населения Западной Руси и <> московскими собратьями.
Казалось, разъединительные силы могли теперь торжествовать свой полный триумф. А на самом деле что мы видим? И западнорусы, и южнорусы, несмотря на непрерывный рост польско-католического влияния, ни в малейшей степени не утратили своего общерусского национального самосознания. Они по-прежнему продолжали называть себя русскими, и даже Скорина, которого современные белорусские шовинисты считают родоначальником их национальной литературы, называл введенную им в литературный оборот речь русской. <> Самым красноречивым доказательством единства духовной культуры Руси северо-восточной и юго-западной является теснейший обмен произведениями духовной культуры, который мы наблюдаем между обеими частями русского мира и в это время. Когда пионеры книгопечатания в Москве Иван Федоров и Петр Мстиславец принуждены были спасаться бегством из столицы Московского государства, то они встретили самый радушный прием у своих зарубежных собратьев и с еще большим успехом продолжали свою деятельность во Львове. С другой стороны, лояльнейший подданный польского короля князь Константин Острожский издал Библию в значительной степени на основании московских источников, и его труд вскоре потом был перепечатан в Москве. <> И это понятно, так как все три русские народности вынесли основы своей культуры из общего источника. Даже введение вышеупомянутой Брестской унии не могло поколебать единства этой основы. Скорее даже напротив, вызванное ею могучее движение в защиту православной веры, которым так энергично и талантливо руководили церковные братства, лишь усилило не только в интеллигенции, но и в народных массах сознание своей религиозной самобытности, а потом и вообще национальной. Как известно, оборона православия была одним из главных лозунгов казацкого движения. И, конечно, не простой каприз судьбы, а неумолимая логика событий привела казацкую, хотя бы только левобережную, Украину с самим Богданом Хмельницким во главе под крыло «московского царя православного».
При таких обстоятельствах было вполне естественно, что в XVII веке культурные связи между южной и северной Русью стали еще более тесными. <> Белорус Мелетий Смотрицкий издает в 1619 году в Вильне Церковнославянскую грамматику, но она очень скоро (1648 г.) переиздается в Москве безо всяких поправок в языке и стиле. Этого бы не было, если бы его труд казался москвичам произведением иностранца. Мало того, Грамматика Смотрицкого в течение многих десятков лет служила таким же «классическим» руководством в московских школах, как и Катехизис западноруса Лаврентия Зизания и Краткое исповедание веры, напечатанное в Киеве по распоряжению П. Могилы (1645 г.) и переизданное в Москве годом позже Грамматики Смотрицкого. Когда во второй половине XVII века с юга переселилась в Москву целая плеяда ученых (Епифаний Славинецкий, Симеон Полоцкий, Дмитрий Ростовский, Стефан Яворский, Феофан Прокопович, Гавриил Бужинский, Симеон Кохановский), то они чувствовали [здесь] себя так же дома, как и <> в Киеве или Чернигове. <> В их произведениях заметно пренебрежение или даже антагонизм к природным москвичам, но — это антагонизм более образованных и культурных людей к менее образованным и культурным. <> Киевские ученые считали себя такими же русскими, как и их московские воспитанники, и в этом отношении они представляли резкий контраст, например, с Юрием Крижаничем, который, при всем своем пламенном славянском патриотизме, все же сознавал и называл себя не русским, а сербином. Следовательно, ни о каком украинском национальном сознании даже в XVII веке не могло быть и речи, и среди южнорусской интеллигенции даже под микроскопом нельзя заметить ни малейшего стремления противопоставлять себя как особую «нацию» своим северным собратьям. У них уже в это время, несомненно, было общее, единое национальное самосознание, которое особенно ярко проявилось по отношению к другим народам, например к полякам.
Таким образом, и в XVII веке центростремительные силы в истории образования русского языка и нации оказались куда могущественнее центробежных.

§ 148. Роль центробежных и центростремительных сил в истории русской нации в императорский период

Вышеупомянутое решение Переяславской Рады было только прологом к более полному объединению русских земель. Правда, в переходное время царствования Алексея Михайловича мы не видим больших успехов <>Но все же окончательное возвращение Смоленска и такое же закрепление за Россией Киева по Андрусовскому договору (1667 г.) имело колоссальное значение: они открыли широкую дорогу для дальнейшего поступательного движения <> к западу от Днепра. Тем не менее ни Петру Великому, всецело поглощенному мыслью об упрочении России на берегах Балтийского моря, ни его ближайшим преемникам не удалось сколько-нибудь существенно изменить западные границы русского государства. <> Великая задача пришла к благополучному завершению лишь при императрице Екатерине II. При разделе Польши (1773, 1793, 1795 гг.) последовательно вернули под русский скипетр белорусские и украинские земли. Именно, из белорусских провинций Витебское и Могилевское воеводства отошли к России по первому разделу, Минское — по второму, а Виленское, Гродненское и Брестское — по третьему. Что касается малорусских областей, то Россия приобрела их в два приема: именно, по первому разделу к ней перешли Киевская Украина, Подолия и восточная Волынь, а по третьему — западная Волынь. Только Червоная Русь [попала] под чужеземную (австрийскую) власть — она объединилась с прочей Россией лишь на короткий момент во время мировой войны.
Итак, к самому концу XVIII века процесс собирания русских земель был закончен: почти все русские земли опять составили одно государство, каким оно было до монгольского нашествия. <>
____________________________________________________________
1. См.: В.К.Журавлев. Григорий Андреевич Ильинский (1876−1937). М., 1962.
2. Последнее прибежище (лат.).
3. Неистовство татар (лат.).
4. Положение, которое было прежде (лат.).
5. Так в рукописи Ильинского.
6. Магнаты.
Подготовка текста, вступительная статья и примечания Г. С.Баранковой, И.Б.Еськовой. Работа выполнена при поддержке РГНФ, проект N 97−04−6 221 а