Жизнь без предательства

Следственное дело отца Дмитрия Крючкова (1874−1952)

Дмитрий Иванович Крючков родился в 1874 году на хуторе Ляховка Глуховского района Черниговской области.
Его родители, Иван Савельевич и Евдокия Даниловна, были из крепостных крестьян. Семья состояла из десяти человек. Братья Иосиф, Андрей и Григорий умерли. Остались в живых братья Ефим и Игнат и сестры Елена и Пелагея.
В 1882 году все они, за исключением 8-летнего Дмитрия, вместе с другими беднейшими хуторянами за неимением земли выехали на постоянное поселение в Омскую губернию, в деревню Рождественка, что в семи верстах от города Татарска. Там и остались жить. Отец скончался в 1892 году, мать — в 1914-м.
В день отъезда семьи Дмитрий убежал и спрятался. Он сделал этот не очень понятный, но многое определивший шаг, как оказалось, продуманно. Видимо, нелегка была жизнь семьи, если в самом раннем отрочестве, практически ребенком, Дмитрий принимал решения с ответственностью взрослого человека. Оставшись один, без родных, он сразу устроился работать к помещику Ратченко в село Зарудское — ухаживать за пчелами, где проработал около пяти лет, а потом перешел к помещику Трофименко в город Глухов, обучался садоводству. У Трофименко он пробыл около шести лет и 19-летним юношей в 1893 году из Глухова выехал в Москву, где предполагал учиться.
Так как средств к существованию у него не было, он поступил в церковный хор к Воротникову. Его выбор кажется неожиданным. Но ясно, что в московский церковный хор приезжий молодой человек мог быть принят только при наличии певческих данных и достаточного опыта участия в богослужении. В последующие годы Дмитрий пел в церковных хорах Молодцова, Васильева и других.
Его желание получить образование исполнилось. В каком именно учебном заведении учился он, теперь уже не известно, но по окончании его получил звание учителя народной начальной школы.

***
Трудно понять человека, читая сухие строки протоколов допроса. Но личность отца Дмитрия «просвечивает» сквозь них прежде всего своей цельностью, внутренней простотой и однозначностью, устойчивостью, твердостью. Его жизненные шаги были обдуманны и основательны, исполнены смысла. Сопоставляя их, вдумываясь в их значение, можно понять, что образование получено было отцом Дмитрием именно такое, какое он хотел, мечтая служить людям.
Изначально он, видимо, понимал его как участие в просвещении народа. Но к 1908 году его представление о своем призвании меняется. Пятнадцать лет потребовалось ему, чтобы понять свое служение как служение Богу. На 34-м году жизни отец Дмитрий становится псаломщиком в храме села Красково под Москвой.
В этом же году он женится на Анастасии Семеновне, которая была на три года его моложе и приехала в Подмосковье из села Стукалово Смоленской губернии. Брак их оказался бездетным. Но жена была самым близким и преданным другом отца Дмитрия, разделяя с ним все лишения его очень тяжелой жизни. Она несла свой крест, умела быть совершенно незаметной, ни в чем не стесняя и не ограничивая мужа.
Псаломщиком отец Дмитрий прослужил семь лет и в 1915 году был рукоположен во диакона той же церкви. Обращает внимание отсутствие быстрых перемен в его жизни, то, что в отличие от нас отец Дмитрий ни с чем не спешил, каждый период его жизни прожит весомо и основательно.
В 1917 году отца Дмитрия переводят в Москву в церковь Воздвижения на Вражке (на Плющихе), где священником был отец Николай Сариевский.
Летом 1918 года отец Дмитрий познакомился с известным московским священником отцом Владимиром Богдановым и стал его преданным духовным сыном.
В 1920 году отец Дмитрий был рукоположен в иереи. Он прослужил вторым священником в церкви Воздвижения на Вражке до 1922 года и был переведен в церковь Саввы Освященного (в Саввинском переулке) по ходатайству клира. Это был год, печально известный изъятием церковных ценностей. Среди арестованного духовенства церкви Саввы Освященного был арестован и отец Дмитрий. Их обвинили в антисоветских действиях, выразившихся в чтении с амвона воззвания патриарха Тихона. Отец Дмитрий сам воззвание с амвона не читал, но, поскольку другие священники читали, он посчитал правильным быть солидарным с ними и дал ложное показание, приписав себе часть общей «вины». Он был осужден на три года исправительно-трудовых лагерей, но отбывал наказание в течение первого года в Сокольнической тюрьме, а в течение второго года — на станции Гривно Подольского района. Имея навык работы с восьмилетнего возраста, он и тут нашел поле деятельности: в Сокольниках — сапожное ремесло, а в Гривно — пчеловодство. Из тюрьмы был освобожден досрочно в 1924 году, вернулся с очень больным желудком.
С 1924 года отец Дмитрий — снова священник церкви Саввы Освященного. В 1925 году на панихиде по отцу Алексею Мечеву знакомится с отцом Сергием Мечевым.
Летом 1927 года вышла Декларация митрополита Сергия (Страгородского) и подняла новую волну смятения в Церкви. Отец Дмитрий сразу же оказался в числе тех священников, для которых принципы, изложенные в Декларации, были неприемлемыми. Он присоединяется к непоминающим «митрополита Сергия как главу Церкви и заодно советскую власть», объясняя это следующим образом.
«Это было примерно в 1927—1928 годах (точно не помню), во главе Церкви встал митрополит Нижегородский — Сергий, который, придя к церковной власти, издал воззвание, в котором обвинял духовенство в недостаточной лояльности к советской власти и ввел новую формулу поминовения в церквах.
В связи с этим значительная часть духовенства не была согласна с установками Сергия и по этому вопросу ходили к нему старейшие протоиереи Успенский, Счастнев и другие, которым Сергий заявил: „Я не допущу заниматься церквам политикой“. А они ему заявили: „Политикой как таковой церкви не занимались и не занимаются, а вы ее вводите“.
На вопрос: „А как же быть с введенной формой поминовения?“ — Сергий ответил: „Хотите — поминайте, хотите — нет, мне все равно“.
Таким образом, часть церквей поминала тогда главу Церкви митрополита Сергия, а часть нет» (25.07.1946).
В результате не очень понятного теперь инцидента между отцом Дмитрием, старостой храма Саввы Освященного и митрополитом Сергием отец Дмитрий был уволен. Событие это переживал, видимо, очень глубоко, так как тяжело болел в течение целого года. Видимо, по благословению отца Владимира Богданова он в 1927 году выходит за штат.
В 1928—1929 году он был приглашен неофициально, то есть без назначения архиерея, «временно послужить» внештатным священником в церковь Кира и Иоанна, что на Солянке (Сербское подворье), настоятелем которой многие годы был архимандрит Серафим Битюгов. Позже там служили священники отец Алексий Козлов, отец Владимир Криволуцкий, иеромонах Иеракс (Иван Матвеевич Бочаров).
Осенью 1931 года храм Сербского подворья в числе других «непоминающих» был отлучен митрополитом Сергием от общения с ним.
В ноябре 1931 года скончался протоиерей Владимир Богданов. Отец Дмитрий отпевал его и ездил на кладбище служить панихиды. Он потерял духовного отца в такое тяжелое время, накануне новых испытаний.
1931−1932 годы отмечены новой волной всероссийских массовых арестов «антисоветски настроенного» духовенства. Основным критерием виновности на этот раз было неприятие Декларации митрополита Сергия и тем самым причастность к так называемой Истинно Православной Церкви. 5 мая 1932 года отец Дмитрий был арестован вторично.
Сохранился рассказ об этом событии одной из певчих — Картавцевой Ирины Михайловны. «Во вторник на 6-й неделе (Великого поста) был взят дядя Митя (это, видимо, один из псевдонимов отца Дмитрия, которым называли его в разговорах и письмах)… Кончилась всенощная, дядя Митя должен был остаться ночевать в церкви, что он делал во все время поста. Вдруг раздался стук, и, когда Лидия Владимировна открыла дверь, все было ясно. Дядя Митя ждал этого момента уже давно. У него была приготовлена сумочка с необходимыми вещами… Пришедшие, улыбаясь, заметили ему, что напрасно он берет сумку, т.к. его, может быть, через час отпустят. Но дядя Митя, сказав что-то вроде того, что „знаем мы, как это бывает“, помолился, благословил Лидию Владимировну и еще кто тут был и ушел».
Как и остальные священники, он содержался в Бутырской тюрьме. Каждого обвиняемого ставили перед необходимостью определить свою линию «взаимодействия» со следствием. Чтобы устоять, сохранить себя от деморализации и сберечь то, что являлось подлинной жизненной ценностью в обстановке нравственного угнетения, путаницы, клеветы и физических истязаний, требовалось предельное напряжение всех сил и особая мудрость каждого шага — ввиду огромной ответственности за каждое слово.
И отец Дмитрий оказался одним из очень немногих, чьи показания никому не принесли вреда. Виновным себя не признал. «Политических взглядов, — говорил, — не имею. Почти ни с кем не знаком, интересуюсь только внутренней жизнью».
Согласно приговору Особого Совещания при Коллегии ОГПУ он был выслан из Москвы на три года в село Тимск Нарымского края. Отец Дмитрий и тут остался верным себе: он занялся огородничеством.

***
После отбытия срока, в 1935 году, он поселился в городе Гжатске и, разменяв седьмой десяток лет, работал инструктором по лесоразработкам, попросту — лесорубом.
В конце страшного 1937 года 63-летним стариком отец Дмитрий переезжает в поселок Томилино Московской области. Здесь он сам построил на собственные деньги дом площадью в 7 кв. метров, который знакомые называли почему-то сарайчиком. Устроился работать садовником при детсаде Наркомтяжпрома.
Репрессии этого года чудом не коснулись его, а он вовсе не отсиживался в саду. В Москве, как и по всей России, духовенства почти не осталось, а там жили его духовные дети и друзья. Он не оставляет их, регулярно бывает в Москве и поселках Подмосковья, на квартирах и дачах служит литургии, исповедует и причащает, крестит и отпевает… Господь хранил его. Конечно, внешность его тогда не вызывала подозрений в принадлежности к духовному сословию: бедная одежда, обветренное, загорелое и морщинистое лицо старого крестьянина, всю жизнь проработавшего в поле, маленькие, как бы слезящиеся глаза, небольшая борода…
В 1941 году при наступлении немцев на Москву детский сад, в котором он работал, эвакуировался из Томилина, но директор Локтионова не предложила отцу Дмитрию поехать с ними, хотя желание у него было. Когда же все организации из Томилина выехали, директор дома отдыха Наркомнефтепрома Н.И.Соколов сказал отцу Дмитрию, что остается при доме отдыха, и предложил ему тоже никуда не уезжать, а сохранить хозяйство. Отец Дмитрий согласился. Однако на другой день Соколов все-таки из Томилина уехал, а отец Дмитрий — остался.
Во время войны на месте прежнего хозяйства разместились военные госпитали, при которых отец Дмитрий служил садовником, выращивал рассаду капусты, помидоры, свеклу, морковь и цветы. Проработал он при госпитале до 1945 года и получил медаль «За оборону Москвы».
Условия его жизни оставались нищенскими. После войны «Крючков площади своей не имел и проживал у своей дальней родственницы Бродовской А.И., где и осталась проживать его жена» (из рапорта оперуполномоченного).
Несмотря на потепление отношений между государством и церковью, в 1946 году начались новые аресты, разгром остатков нелегальной подпольной церковной общины архимандрита Серафима (Битюгова). Отец Дмитрий никогда бы не был найден и не попал бы в тюрьму, если бы не был предан теми, ради которых жертвовал жизнью в 1937—1939 годах.
Он был (в третий раз) арестован 17 мая 1946 года в возрасте 72-х лет. Содержался в Москве, во внутренней тюрьме МГБ СССР.
Он имел тяжкую возможность убедиться в том, что практически все арестованные его отцы, братья и чада его предали.
Например, одна из духовных дочерей отца Дмитрия сообщила следствию: «Участниками организации Тайная церковь являлись: Дмитрий, по прозвищу дядя Митя, проживает где-то в окрестностях Москвы, …мне известно, что священник Дмитрий, начиная с 1936 по 1941 год включительно, систематически проводил нелегальные богослужения… в квартире Рогозиной Наталии Леонидовны, проживающей в городе Москве, по улице Кирова дом № 34, где лично я и присутствовала на этих молениях».
Другая «свидетельница» рассказывала: «Примерно с 1938 по 1942 годы я с Крючковым встречалась на квартире у Строгановой Надежды Александровны в Москве, где исповедовалась и причащалась у Крючкова… В 1945—1946 годах я с Крючковым встречалась у нашей знакомой Тур Екатерины Петровны, где также исповедовалась и причащалась. Последний раз это имело место в марте…»
Один из священников, тоже духовный сын отца Владимира Богданова и близкий друг отца Дмитрия, «показал» на допросе: «С переходом в 1927 году митрополита Сергия и руководимых им широких кругов православной церкви на лояльное отношение к советской власти Крючков остался на непримиримой позиции. В частности, Крючков был против всяких уступок митрополиту Сергию. Крючков также питал надежду на близкую возможность либо падения советской власти, либо какого-то крупного переворота в ее политике… В 1932 году Крючков арестовывался за преступную работу против советской власти».
Со слов доносчика Н.С.Р.: «Крючков также говорил, что в СССР церковь гонима и не свободна. Вообще у меня сложилось о нем мнение как о человеке, настроенном против советской власти и являвшемся сторонником монархии». Другие показания в таком же духе.
Отцу Дмитрию предоставили пять очных ставок. Вопросов к предавшим у него никогда не было, никого ни в чем не упрекнул. Тем более не поддался искушению в ответ на предательство узнать что-нибудь о своем осведомителе (иногда обвиняемые так поступали, как бы в шоке теряя уважение к предавшему и желая, возможно, ему отомстить). Но духовной дочери своей, подтверждавшей на очной ставке сообщенные ею следствию сведения о нем, сказал: «не знаком с ней и вообще я ее не знаю». И в дальнейшем непременно утверждал, что нет, не знает ее.
Во всех случаях, при самых убедительных показаниях, когда следствие уже считало его «изобличенным», отец Дмитрий отрицал обвинения, говорил, что не подтверждает показаний: «Я все это отрицаю». На вопрос: «У вас же с ним (с ней) были нормальные отношения, так почему же он (она) вас оговаривает?» — он неизменно отвечал: «Мне это не известно. Не знаю». На вопросы о целях приезда к нему посетителей отвечал: «За семенами для огорода, за цветами…», о целях своих приездов в Москву говорил: «По хозяйственным делам… я обращался к Рогозиной в связи с необходимостью отремонтировать имевшийся у меня примус… других разговоров не было… я заходил (к Кате Тур) на квартиру, примерно в 1945 году, чтобы она оказала мне помощь получить куст смородины у ее знакомого…» и т. п.
Среди известных ему лиц он назвал только тех, кого не мог не знать, например священников храма, в котором служил, и которые, не по его вине, уже были арестованы. И кроме этих нескольких лиц, ни за что не признавал знакомства с кем-либо еще. И ни разу следствию не удалось его запутать сетью повторяющихся вопросов и заставить проговориться, ни разу он не сбился, хотя было ему уже 72 года.
В отличие от других заключенных по делу он стремился охранить имя и память отца Владимира Богданова: «Богданова я знал как религиозного человека, всю жизнь посвятившего духовной деятельности и политикой не занимавшегося. От Богданова я никогда монархических высказываний не слышал, а также и об избавлении России от большевизма».
За время заключения отцу Дмитрию пришлось пережить 20 допросов, длившихся от двух до восьми часов. При этом все, что им было сказано, укладывалось в отрезок времени порядка получаса, остальное время, видимо, его били и пытали. В одиннадцати случаях допрос не мог быть окончен, но прерывался, очевидно, из-за того, что отец Дмитрий был приведен в такое состояние, что говорить вообще не мог. Его били после каждой очной ставки, стремясь заставить все-таки признать возводимые обвинения. Но он был последователен и тверд. «Я никогда не признаюсь в каких-либо политических преступлениях,» — сказал он на одном из последних допросов.
Последний (как оказалось потом) допрос 17−18 сентября 1946 года длился 14 часов, с 22.45 до 12.35. Текст его читается за 15 минут, остальное — за строками текста. Следователь сделал все, что мог, 14 часов терзая узника. Но отец Дмитрий ничего нового не сообщил и ни в чем не изменил своим принципам.
К моменту подписания обвинительного заключения он был переведен в Лефортовскую тюрьму. Приговор оказался неожиданно мягким: «учитывая преклонный возраст и состояние здоровья, предлагается применить в отношении Крючкова Д.И.: пять лет ссылки». И совершенно очевидно, что это результат стойкости отца Дмитрия.
Среди задержанных по делу отца Дмитрия был еще один человек, никого не предавший.
В следственном деле имя Ольги Иллиодоровны Сахарновой упоминается как бы вскользь. При выяснении степени их знакомства отец Дмитрий сразу сказал, что не доверяет ей и не общается с ней. После этого следствие потеряло интерес к выяснению каких-либо подробностей их отношений. Лишь однажды ее упоминают как человека, передававшего отцу Дмитрию лекарство. Ольга Иллиодоровна, монахиня с 1922 года, была приговорена к трем годам ссылки. Ссылку отбывали вместе.
Отец Дмитрий чувствовал себя все хуже и по окончании срока уже никуда не захотел и не мог уехать. Ольга Иллиодоровна осталась вместе с ним. Видимо, Господь послал ее отцу Дмитрию в утешение. На ее руках он и умер через год, в 1952-м, в возрасте 78 лет. Только после этого Ольга Иллиодоровна вернулась в Москву.