 |
| Православие.Ru | Тамара Пенкина | 24.11.2017 |
Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я — медь звенящая или кимвал звучащий. (1Кор. 13,1). Эти поразительные по своей глубине и поэтичности слова апостола Павла универсальны, но особенно применимы к церковному хору. Не стать «звенящей медью», имея «голос ангельский», важно вдвойне: неслучайно ведь в народе говорят, что «где голосок, там и бесок».. Красота голоса может помочь его обладателю послужить своим талантом Богу и людям, а может, напротив, — стать соблазном.
Регент хора саратовского храма во имя Святых Первоверховных апостолов Петра и Павла Тамара Пенкина по опыту знает: голос для хориста — не цель, а средство.
На своём месте
На клирос я впервые попала в 15 лет, когда училась в Вольском музыкальном училище, — рассказывает Тамара. — Пошла из профессионального любопытства: товарищи поют — и мне тоже интересно. Наёмный профессиональный певец всегда пел в церковных хорах, этот факт отмечался во всех источниках по музыкальной истории.
Я на тот момент была крещена, но с церковной жизнью совершенно не знакома.
Благовещенский храм был в нашем городе единственным, в него я и пошла, а уже через месяц встала за регентский пульт. Действующий регент на тот момент заболела, старшие дали мне в руки камертон и сказали — давай. С этого дня всё и началось.
В Вольске тогда ещё сохранялись традиции антифонного пения, были левый и правый хоры. Я была в левом хоре, где пели бабушки, там были совершенно незнакомые мне гласы, не те, которые потом встретились в Саратове.
В училище и — позже — в консерватории я училась как музыковед, но по натуре я исполнитель, мне нравится петь и всегда «манил» дирижёрский пульт, поэтому в хоре я моментально закрепилась, быстро почувствовала себя на своём месте. Постепенно стала проявлять интерес к чтению, бабушки стали мне позволять читать сначала кусочек третьего часа, дальше — больше. Мне хотелось вникнуть в строение службы, чтобы служить не вслепую. Я сразу поняла, что регентство меня привлекает, для меня это до сих пор чудо — как один человек организует всю эту музыкальную массу, которая выдаёт такое масштабное звучание.
В Саратов я приехала поступать в консерваторию и сразу попала в Духосошественский храм. Увидела объявление, что в кафедральный собор требуются певчие. Я была наивной девочкой из деревни, которая не знала, что такое «кафедральный», — и слава Богу, потому что если б знала, что это означает «под руководством владыки», я бы, наверное, не решилась туда пойти.
Пришла: «Здравствуйте, а я вот петь могу». Огромная благодарность матушке Маргарите Догадиной, которая дала мне проявить себя и певцом, и регентом, поставила меня замещать её на левом хоре — всё меня вело по этому пути.
Пела я и регентовала во многих саратовских храмах, но везде была заместителем старшего регента, помощником и библиотекарем, переходила с места на место и нигде не могла себя окончательно найти. Может быть, потому, что была на вторых ролях, хотя созрела уже делать что-то своё. «Своим» для меня оказался Петропавловский храм, где я сейчас и служу.
О свободе творчества
В любой творческой деятельности есть свобода, в том числе и на клиросе. Да, у нас многое регламентировано, но темперамент и другие личностные характеристики регента будут сказываться на стиле исполнения.
Я думаю, что у каждого человека может быть свой приход, который подходит именно ему, и даже «свой» регент. Сейчас время ускоренное, и если человек вот с этим внутренним ускорением приходит в храм, где всё исполняется протяжённо, ему будет некомфортно. Может, человеку нужно смирить себя и замедлиться, и ему это будет на пользу, а может, стоит для начала поискать приход, где клиросное пение более подвижное, и это станет для него отправной точкой в его воцерковлении.
У каждого хора своё звучание. Бывает, простые бабушки поют умилительнее, чем «звёзды» с консерваторским образованием, которых всё время тянет к концертной трактовке исполнения. Когда я только пришла, мне тоже хотелось всё время петь что-то концертное, яркое, чтобы всё было громко, чтобы были сочные, «сладкие» гармонии. И лишь недавно поняла, что «обиход» — это самые прекрасные в своей искренности и простоте песнопения.
У каждого настоятеля свой любимый распев «Херувимской»: кто-то любит сербский, кто-то просит спеть «Софрониевскую» Чеснокова — все люди разные. Главное, чтоб была общность, потому что бывает так, что регент с алтарём вступают в некое противодействие. Например, в алтаре нужно, чтобы звучало что-то молитвенное, «обиход», а у регента в это время душа просит «развернуться» во что-то концертное. В таком случае, понятно, ничего хорошего не выйдет.
У каждого служащего свой темп, не с каждым регентом настоятель может сработаться. Литургическое время творит и клирос, и алтарь, и это время должно совпадать.
Профессионалы и любители
Есть в нашем хоре и профессиональные вокалисты, и те, кто закончил в детстве несколько классов музыкальной школы. Некоторые приходят подрабатывать, но в основном все приходят за служением. В крайнем случае — за звучанием, за творческим выражением. Уровень у всех разный, но те, кто слабее, стараются подтягивать свой уровень. Душевность — это хорошо, но надо расти и профессионально.
Актуальность приобретают любительские хоры, люди хотят участвовать в богослужении не просто как прихожане, а как соучастники. Мне посчастливилось руководить одним из первых любительских хоров в Саратове. Приходят даже люди, которые нот не знают, с ними у нас есть своя система знаков, которая помогает петь без нот. Их учат основам нотной грамоты, вокалу, и постепенно они упущенное навёрстывают — мотивация у пришедших от души, а не от профессии порой гораздо выше, чем у профессионалов, и результат не заставляет себя ждать.
Церковные песнопения близки к народным, а народные песни у нас в подкорке. Даже у тех, кто поёт в хоре впервые, просыпается генетика и подсказывает, как тот или иной отрывок спеть, так что церковное пение на самом деле — это не так уж и сложно.
Мы стараемся разнообразить свой репертуар — поём и авторские песнопения, и то, что передавалось устно из поколения в поколение, и заимствованные песнопения, как правило, византийские. Обязательно ищем что-то новое, благо отец Нектарий позволяет экспериментировать и даёт свободу. Он может выразить свои пожелания, отметить, что вот это песнопение к молитве не располагает, тогда мы все вместе совещаемся и решаем, что это песнопение мы петь не будем.
Одной из точек роста стал знаменитый Богородичный гимн Нектария Эгинского. Сначала пели его в день тезоименитства настоятеля, теперь часто поём на Богородичных праздниках.
Ещё одна тенденция — детские церковные хоры. Я слышала, как в нашем Никольском монастыре детки по воскресеньям поют раннюю литургию в 7 утра! А в 6 утра собираются на спевку.
Дети — вне конкуренции. Это ангелы. В Петропавловском храме у нас тоже есть детская группа при воскресной школе, формируется богослужебный хор, который уже пробует свои силы на литургиях.
Пение и молитва — как совместить?
Моё воцерковление прошло в Вольске. Отец Михаил Воробьёв стал мне после смерти родителей духовным отцом, по-отечески помогал и вытаскивал меня из мрака моей тогдашней жизни. Он и сегодня остаётся для меня такой же значимой фигурой. Когда бываю в Вольске, захожу в его маленький Крестовоздвиженский приходик, и мы служим по маме панихиду.
В Саратове моя детская интуитивная вера получила интеллектуальное продолжение, стала более взрослой, хотя и сейчас взрослости мне по-прежнему не хватает, не хватает знаний. Это детское состояние я в себе рьяно охраняю, за многое не берусь, хотя и регент. У нас в хоре есть женщина, которая прошла катехизаторские курсы, у неё огромный багаж знаний, любую стихиру по полочкам разложит, от неё многому учусь.
Когда профессиональному певчему жить полноценной церковной жизнью — вопрос очень сложный. По крайней мере, для меня. Руководить хором и одновременно молиться, исповедоваться и причащаться — не получается. Приходится находить дополнительное время, чтобы забегать в храм помолиться, причём мне важно, чтобы это было внеслужебное время и в храме было тихо, иначе «ухо» отвлекает, я начинаю невольно включаться в работу — такая профессиональная деформация. Певчие, которые молятся во время песнопения, сразу словно «вываливаются» из коллектива, уходят в себя и перестают нормально звучать.
Надеюсь, что рано или поздно я приду к такой степени понимания, что смогу соединить работу и молитву. Наверное, этот то направление, в котором надо развиваться.
Во время Великого поста, например, совмещать легче: это удивительное время, когда у меня начинает получаться молиться во время пения. Правда, обычно это всё заканчивается очень печально — я начинаю плакать и не могу регентовать. Певчие поют, а я стою и реву. Не раз у меня такое было. События, связанные с распятием и смертью Христа, резонируют со мной больше всего, и я эмоционально выкладываюсь так, что на пасхальную радость уже сил не остаётся. Хотя на Пасху задача певчих — просто выжить, потому что всю ночь петь — это очень тяжело.
Иногда выходом из ситуации для меня становится чтение на клиросе. В отличие от пения, чтение молитве не мешает, а помогает.
Для большинства певчих работа в хоре не основная, все работают с утра до вечера, а потом ещё поют в храме. Иногда видно, что человек просто устал и отключается от процесса, его приходится «включать» или просто заботливо говорить: иди, поспи.
Лечение музыкой
Периодически во мне прорывается вокалист. Когда регентую, часто ловлю себя на желании просто встать и попеть. Поэтому я хожу на репетиции в ансамбль старинной музыки «Алиенор», который организовал выпускник консерватории Василий Васин, и просто пою. Василий Васин и Алексей Кремаренко оба поют в церковных хорах (Василий — в Петропавловском храме, Алексей — в архиерейском хоре Духовской церкви) и, как и я, по образованию музыковеды, а Алексей ещё и композитор. Нас объединяет любовь к истории музыкального искусства.
Как музыковеду, мне также важна просветительская сторона моей деятельности.
Почему в храме мы поём и 19-й, и 20-й, и 17-й, и 16-й век, и знаменное пение? Потому что люди должны знать, что это наша история, и что в храме в разные периоды звучание и стилистика были различными. И ансамбль «Алиенор» тоже несёт в себе эту функцию.
Нам всего полтора года, но нас уже приглашают выступать в консерваторию, в музей Радищева. А началось всё с древнерусского крюкового пения, когда мы попробовали исполнить древнерусскую литургию. Эта музыка — то, что нас вдохновляет, помогает нам радостно существовать.
Что в моей жизни ещё есть, помимо пения? Надо сказать, что изначально я хотела быть врачом, но моя мама, которая была медсестрой, сказала, что врача из меня не получится. Я расстроилась, но была девочкой послушной, с мамой согласилась и ушла в музыку. Однако желание лечить людей жило во мне и не уходило. В итоге я немножко массажистка, а с недавнего времени ещё и студентка факультета психологии Волгоградского госуниверситета, получаю второе высшее образование. Я стараюсь не останавливаться на достигнутом, придерживаюсь принципа «остановишься — замёрзнешь». Есть мысли заниматься музыкальной публицистикой. Несмотря на свою любовь к вокалу, я не жалею, что выучилась на музыковеда. Музыковедение даёт более глубокое понимание музыкальных структур, исторических контекстов.
Своё желание помогать людям через музыку реализую — пришла к выводу, что музыка тоже имеет лечебные свойства: ты и музыкант, и врач в одном лице.
Записала Елена Балаян
