 |
| Православие.Ru | Протоиерей Пётр Гурьянов | 29.06.2017 |
Годы «безбожной пятилетки» — очень трудный и сложный период для верующих людей того времени, для нашего государства в целом.
Сталин, подписав 15 мая 1932 года Декрет Правительства, фактически открыл «безбожную пятилетку», поставив задачу: к 1937 году «имя Бога должно быть забыто на территории страны». Власть всячески пыталась переориентировать сознание и мировоззрение людей, убеждая их: всё, во что они верили прежде, что считали своей поддержкой и опорой, лучом надежды на спасение и облегчением земных тягот, являлось искусственным, ненастоящим, выдуманным царским правительством для манипуляции общественным сознанием. Большевики видели: у религии, а точнее — у Русской Православной Церкви, есть очень сильные рычаги воздействия на людей, на их мнения и представления о том, что делается в стране, на их отношение к новой власти, и допускать существование такого влияния им совершенно не хотелось. Нужно было кардинально изменить всё, что складывалось и создавалось столетиями, на новый лад, дабы показать (а может, и потешить своё тщеславие, гордыню и самолюбие), что большевистская идеология и есть правда, та абсолютная истина, которая не требует доказательств.
Концепция «безбожной пятилетки», квинтэссенция которой была озвучена в 1932 году Союзом воинствующих безбожников во главе со знаменитым Емельяном Ярославским в формуле «забыть имя Бога», редко становится предметом философского и тем более богословского анализа. Обычно рассматриваются идеологические и политические аспекты «безбожной пятилетки», причём в контексте непримиримой борьбы с религией вообще и в первую очередь с Православием, однако, как нам представляется, эта концепция обладает самостоятельным и специфичным богословским содержанием, которые мы в данной статье контурно обрисуем и проанализируем.
«Безбожная пятилетка» была подготовлена своеобразным «квазибогословием» большевизма, которое, с одной стороны, отвергало все существующие формы религиозного сознания, но с другой — предлагало взамен иную форму религиозности — со своей догматикой, со своим учением о сотворении мира, со своими пророками, подвижниками, «святыми местами» и эсхатологией[1]. С практической точки зрения ленинские заветы в области атеистической пропаганды активно выполнялись в 1920-е годы, подготавливая «безбожную пятилетку». В это время выходит огромное количество самых разнообразных атеистических изданий: «Революция и церковь», «Безбожник», «Антирелигиозник», «Безбожник у станка», «Деревенский безбожник», «Юные безбожники» и многие другие. К началу «безбожной пятилетки» в 1932 году в СССР «издавалось 10 газет антирелигиозного содержания и 23 антирелигиозных журнала, функционировали Союз воинствующих безбожников и Государственное антирелигиозное издательство»[2].
Если посмотреть на многочисленные плакатно-пропагандистские иллюстрации из этих изданий, можно заметить первый неочевидный элемент «теологии безбожной пятилетки»: это идея изменения системы времяисчисления и организации человеческой (личной и общественной) жизни в соответствии с ним. Так, на одной из иллюстраций «Безбожника у станка» (№ 20, 1929 год, который назван «12-м годом пролетарской революции») видим: мальчик идёт с красным флагом с лозунгом «Перехожу на непрерывную неделю!!!», чем вызывает возглас изображённых над ним «небесных сил»: «Караул! Зарезали! Спасите!». Здесь в символической форме представлено сразу несколько «богословских» идей.
1) Идея нового летоисчисления, начинающегося с 1917 года — с года Октябрьской революции, который принимался за год «0», точку создания нового мира, сотворения мира ex nihilo — из ничего. Действительно, с точки зрения К. Маркса, весь мир до социалистической революции — это неподлинный мир, мир отчуждения и эксплуатации, внеисторический мир. История в собственном смысле этого слова начинается с социалистической революции. Здесь перед нами своеобразное переворачивание христианской идеи о сотворении мира, а также секуляризованная христианская идея возрождения.
2) Идея непрерывной недели также является переворачиванием описанного в Библии сотворения мира за шесть дней и седьмого дня, когда Бог почил и объявил, что сотворённое Им хорошо (см.: Быт. 2: 2−3). Начиная с 1929 года в СССР рабочая неделя была «подвижной» — пять дней трудящиеся работали, на шестой отдыхали (для характеристики такой недели существовал даже специальный термин — «непрерывка»). За этим стояла идея непрерывного производства, то есть день, когда «вся страна» отдыхала, отменялся, был введён единый «табель-календарь», по которому год состоял из 72 пятидневок (360 дней), пять оставшихся дней отводились под праздники. Христианское воскресенье перестало быть неизменным праздником для верующих, ведь выходным мог оказаться любой день недели. Подобное положение сохранялось почти до начала Великой Отечественной войны, лишь указ СНК СССР от 26 июня 1940 года вновь вернул всё «на круги своя», заявив о переходе на восьмичасовой рабочий день, семидневную рабочую неделю и о запрещении самовольного ухода с предприятий рабочих и служащих.
Характерно, что идея управления временем является одной из ключевых религиозных максим большевизма (впрочем, эта максима характерна для Нового времени (эпохи модерна) в целом: именно эта эпоха изобрела «машину времени»). Так, В.Н. Муравьёв, русский космист, в молодости близкий к метафизике всеединства, а после революции считавший себя «больше большевиком, чем сами большевики»[3], пишет в 1920-е годы книгу «Овладение временем», где высказывает идею, согласно которой время должно быть технически переработано, упорядочено и из хаотического времени мира должно возникнуть время-вечность рукотворного бессмертия[4]. Этот же пафос сверхбольшевизма слышался в стихах В. Маяковского, в названии книги В. Катаева «Время, вперёд!» и в фантастической повести А. Беляева «Властелин времени». Не стоит думать, что эта масштабная задача производственного овладения временем, которое больше не рассматривается как дар и как способ существования сотворённого Богом мира, была всего лишь фантастической или философской мечтой. В те же 1920-е годы возникает и начинает активно работать Институт труда, созданный А. Гастевым, — в нём-то и начинает работать после выхода своей главной книги Валериан Муравьёв[5].
Идея производственного овладения временем, которая была одной из составляющих частей «безбожной пятилетки», символически отображена на обложке того же журнала «Безбожник у станка», где основную часть пространства картинки занимают вздымающиеся вверх красные производственные конструкции, а в нижнем правом углу рабочий выметает из этого технически организованного мира окарикатуренную фигуру Бога. С богословской точки зрения здесь заявлена нетривиальная идея. Христианское богословие времени, наиболее яркой иллюстрацией которого является XI книга «Исповеди» блаженного Аврелия Августина, предполагает, что время сотворено Богом, а также и то, что время как бы раздваивается. У апостола Павла мы находим два типа времени: время как хронос (как автоматически протекающее гомогенное время ежесекундных изменений) и время как кайрос — время события, время, которое неподвластно и неподконтрольно человеку, потому что это время всегда предшествует человеческому опыту и является залогом того, что в истории в разрыве хронологического времени может явить себя нечто внеисторическое, божественное. Это наблюдение и описание двух времён живого христианского опыта принадлежит немецкому философу Мартину Хайдеггеру. «Хайдеггер фокусирует внимание на различии между хронологическим и кайрологическим временем. Хронологическое время характеризуется как нечто исчислимое, объективное, доступное распоряжению и при этом ничего не говорящее о смысле исторических событий. Кайрологическое время принадлежит к осуществлённой историчности жизни и не может объективироваться. Кайрос настаёт внезапно, являясь как событие, которым мы не можем распоряжаться»[6].
Когда Августин пишет: «Время есть не что иное, как растяжение, но чего? — не знаю; может быть, самой души»[7], он недвусмысленно связывает реальность времени с грехопадением, растяжение здесь — не что иное, как травма души, следствие первородного греха. Это значит, с одной стороны, что во времени Бог является тем, кто способен к покаянию, а с другой — что любая попытка «овладения временем» есть не что иное, как сведение всей полноты времени (хроноса и кайроса) к исчислимому хроносу, и, как исходная предпосылка и неизбежное следствие, что «овладение временем» есть не что иное, как отрицание грехопадения и невозможность надеяться на Бога как на Спасителя.
Мы считаем, что именно такая богословская максима стоит за концепцией «безбожной пятилетки». В ней обнаруживаются следующие элементы: (гностическая) идея пересотворения (несовершенного) мира в Революции, отвержение грехопадения (и кайрологического времени) и идея производственного и технического овладения временем как исчислимым хроносом.
Неслучайно «безбожная пятилетка» должна была завершиться к 1937 году — к 20-летию Октябрьской революции, которая мыслилась как исходное событие сотворения мира ex nihilo. С точки зрения этой большевистской ортодоксии, всякая другая религия рассматривалась как ересь (можно сказать, что все религии мыслились, по аналогии с марксовой концепцией неисторичности предшествующих эпох, как извращенные, отчуждённые формы религиозности, тогда как большевистская ортодоксия мыслилась как единственное истинное мировоззрение, единственное учение, располагающее истиной и путями к спасению, то есть как единственная истинная религия). На обложке № 22 «Безбожника у станка» красовалась «реклама» будущей «безбожной пятилетки». Под огромной римской цифрой «V» помещались окарикатуренные и раздавленные «боги» монотеистических религий, провозглашалось: «Пятилетка — это сокрушительная практическая программа в борьбе с религией» и «Да здравствует пятилетка!». То есть сама идея управления временем и жизнью становилась самостоятельной формой религиозной ортодоксии.
Если таким образом поставить вопрос о сущности «безбожной пятилетки», важным её аспектом станет техника осуществления поставленных перед советской властью целей. В сущности, если время и жизнь сводятся к регулируемым параметрам целиком и полностью посюстороннего производства, главным фактором в этом процессе становится именно техника. Здесь необходимо отметить два главных параметра «техники обезбоживания».
С 30 января по 4 февраля 1932 года в Москве проходила XVII партийная конференция, одобрившая план развития промышленности на 1932 год и принявшая директивы к составлению второго пятилетнего плана социалистического строительства. На конференции была сформулирована главная политическая задача второй пятилетки: окончательно ликвидировать капиталистические элементы и классы вообще; полностью уничтожить причины, порождавшие классовые различия и эксплуатацию, преодолев пережитки капитализма в экономике и сознании людей, превратив всё трудящееся население страны в сознательных и активных строителей бесклассового социалистического общества[8]. Уничтожение классовых различий и эксплуатации воспринималось как искоренение исходного изъяна миропорядка, как искоренение секулярно истолкованного греха, как спасение, которое отныне находилось не в руках Сына Божия, но в руках человека. Такова была основная цель, показывающая, что, хоть Октябрь и был чем-то вроде начала Нового мира, этот Новый мир мог начаться лишь благодаря техническим усилиям человека. Главный парадокс, таким образом, состоял в следующем: несмотря на то, что формально Новый мир уже сотворён, его реальное начало откладывалось в запланированную точку в будущем. В сущности, эта растянутость времени между двумя фиктивными точками «начала» и «осуществлённого начала» и порождала феномен «пустого» секулярного времени «безбожной пятилетки».
Как отмечает С.Л. Фирсов, «сознательные и активные строители нового общества не могли быть носителями „религиозной заразы“. Антирелигиозную деятельность необходимо было усилить. Разумеется, Союз воинствующих безбожников не мог стоять в стороне от этого дела. И действительно, к ноябрю 1931 года в его рядах числилось уже свыше 5 миллионов членов, объединённых в более чем 60 тысяч ячеек (а ведь в 1926 г. в Союзе было только 87 тысяч человек, в 1929 г. — 465 тысяч, а в 1930 г. — свыше 3,5 миллионов!). Тиражи антирелигиозной литературы также увеличивались год от года: если в 1927 году организации безбожников издали книг и брошюр общим объёмом в 700 тысяч печатных листов-оттисков, то в 1930 году — уже свыше 50 миллионов. Тираж газеты „Безбожник“ в 1931 году достиг полумиллиона экземпляров, а тираж журнала „Безбожник“ — 200 тысяч. Вовсю организовывались кружки юных безбожников (к концу 1931 г. в них было 2 миллиона человек). Кстати сказать, в 1932 году в государственном антирелигиозном издательстве тиражом 12,5 тысяч экземпляров вышел и первый том пятитомного сборника председателя ЦС СВБ Е.М. Ярославского „Против религии и Церкви“»[9].
Итак, первым техническим средством осуществления «безбожной пятилетки» была печать. Стоит отметить, что в печатных изданиях сразу появляется мотив «канонизации» фигуры В.И. Ленина, суждения которого о религии становятся чем-то вроде «канона» и «священного писания». Например, Емельян Ярославский ещё в год смерти Ленина выпустил сборник «Мысли Ленина о религии»[10], который потом неоднократно переиздавался и дополнялся. Этот сборник открывался замечательным «благовестием» о воскресении Ленина: «Ленин умер! Да здравствует дело и учение товарища Ленина!». Он пишет: «Они ["вековые враги"] думают, что Ленин умер навсегда, что умерло и дело Ленина. Мы, безбожники, мы не верим в бессмертие тела Ленина. Но мы знаем, что мысли его, что дела его — бессмертны. Только такого бессмертия должен искать человек, только оно ценно, нетленно»[11]. На большинстве плакатов «безбожной пятилетки» Ленин занимает композиционное место «красного угла». Плакат — ещё одно техническое средство «обезбоживания».
Однако если сразу перенестись в конец безбожной пятилетки и посмотреть на её результаты по переписи населения 1937 года, которая стала своего рода барометром религиозных настроений, имевших место в советском обществе, мы увидим следующее. Внесённые в опросные листы по личному указанию Сталина вопросы о религиозных убеждениях дали потрясающую информацию: из 30 миллионов неграмотных граждан СССР старше 16 лет 84% (или 25 миллионов) признали себя верующими, а из 68,5 миллионов грамотных — 45% (или более 30 миллионов)[12].
Из этих данных видно, что распространению печатных средств борьбы с религией препятствовало естественное ограничение: безграмотность. И здесь, с одной стороны, нужно указать на то, что курс на ликвидацию безграмотности был составляющей частью эсхатологии большевиков, с другой же стороны, выявляется ещё одно важное обстоятельство: более эффективным средством борьбы с религией (и более совершенным в техническом отношении) был — кинематограф. Знаменитое ленинское «Из всех искусств для нас важнейшим является кино»[13] должно быть прочитано в том числе в этом смысле. В 1930 году, перед началом «безбожной пятилетки», появляется книга, специально посвящённая атеистическому потенциалу кинематографа: «Безбожное кино в деревне. Методика и практика антирелигиозной пропаганды через кино». Автор — Н. Шагурин — специально сосредотачивается на той тревоге, которую вызвало само появление кинематографа в России у православного духовенства[14]. Ближе к середине своего опуса он специально подчёркивает, что кинематограф особенно действенной силой обладает в среде деревенских жителей, преимущественно безграмотного крестьянства[15]. Но самое важное он обозначает почти в самом начале, когда говорит, что, в сущности, кино само по себе является искусством атеизации, само по себе является искусством безбожным, которое устроено таким образом, что даже религиозные сюжеты в кино приводят к обезбоживанию[16]. Работы, написанные сухим техническим языком киномеханика, языком методички, посвящённые той же теме, массово распространялись в эпоху «безбожной пятилетки».
Удивительно, но это прямо согласуется с тем, что в это же самое время писал немецкий философ-марксист Вальтер Беньямин в работе «Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости». Современное искусство — это техническое средство секуляризации, которую Беньямин описывает как «уничтожение ауры». Аура — это пребывающее в предмете искусства время, живая память произведения искусства — отметка о времени и пространстве его создания и о его создателе. И «наиболее могущественным представителем [такого рода искусства] является кино. Его общественное значение даже в его наиболее позитивном проявлении, и именно в нём, немыслимо без этой деструктивной, вызывающей катарсис составляющей: ликвидации традиционной ценности в составе культурного наследия. Это явление наиболее очевидно в больших исторических фильмах. Оно всё больше расширяет свою сферу. И когда Абель Ганс в 1927 году с энтузиазмом восклицал: „Шекспир, Рембрандт, Бетховен будут снимать кино. все легенды, все мифологии, все религиозные деятели, да и все религии. ждут экранного воскрешения, и герои нетерпеливо толпятся у дверей“, он — очевидно, сам того не сознавая, — приглашал к массовой ликвидации»[17].
«Безбожная пятилетка» в основных своих целях и задачах, однако, провалилась (как мы видели по переписи 1937 года). Но её богословское осмысление приводит нас к важным выводам и новым проблемам. Ключевые глубинные (богословские) идеи «безбожной пятилетки»: пересоздание мира, производственное управление временем и жизнью, сведение времени к одномерному (безвечностному) управляемому хроносу («забыть имя Бога») и посюсторонняя эсхатология «безгрешности». Технические средства: кино как на тот момент наиболее «безбожная технология воспроизведения».
Проблемы же связаны с тем, что эти цели и средства в разных формах осуществляются и используются и сегодня, и в нашей стране, пусть они и не называются больше «безбожной пятилеткой».
Примечания:
[1] См.: Гурьянов Пётр, священник. Большевизм и (как) религия // http://www.bogoslov.ru/text/4 917 481.html.
[2] Рыклин М. Коммунизм как религия: Интеллектуалы и Октябрьская революция. М., 2009. С. 10.
[3] См.: Вселенское дело. Рига, 1934.
[4] См.: Муравьёв В.Н. Овладение временем. Избранные философские и публицистические произведения. М., 1998.
[5] Аксёнов Г. П. Искатель последней правды // Муравьёв В.Н. Овладение временем. Избранные философские и публицистические произведения. С. 16−17.
[6] Коначева С.А. Феноменология и теология в ранних работах Хайдеггера // http://spf.ff-rggu.ru/prepod/konacheva_s_a/fenomenologiya_i_teologiya/.
[7] Августин, блаженный. Исповедь. Кн. 11. XXVI, 33.
[8] Фирсов С.Л. Была ли безбожная пятилетка? // Независимая газета: НГ-религии. 2002. 30 октября.
[9] Там же.
[10] Ярославский Ем. Мысли Ленина о религии. М., 1924.
[11] Там же. С. 4.
[12] Фирсов С.Л. Была ли безбожная пятилетка?
[13] Болтянский Г. М. Ленин и кино. М.: Л., 1925. С. 19.
[14] Шагурин Н. Безбожное кино в деревне. Методика и практика антирелигиозной пропаганды через кино. М., 1930. С. 3−6.
[15] Там же. С. 49−53.
[16] Там же. С. 3−7.
[17] Benjamin W. Das Kunstwerk im Zeitalter seiner technischen Reproduzierbarkeit. Frankfurt/Main: Suhrkamp, 1963. P. 14.
Использованная литература:
1. Аксёнов Г. П. Искатель последней правды // Муравьёв В.Н. Овладение временем. Избранные философские и публицистические произведения. М., 1998.
2. Benjamin W. Das Kunstwerk im Zeitalter seiner technischen Reproduzierbarkeit. Frankfurt/Main: Suhrkamp, 1963.
3. Болтянский Г. М. Ленин и кино. М.: Л., 1925.
4. Вселенское дело. Рига, 1934.
5. Гурьянов Пётр, священник. Большевизм и (как) религия // http://www.bogoslov.ru/text/4 917 481.html.
6. Коначева С.А. Феноменология и теология в ранних работах Хайдеггера // http://spf.ff-rggu.ru/prepod/konacheva_s_a/fenomenologiya_i_teologiya/.
7. Муравьёв В.Н. Овладение временем. Избранные философские и публицистические произведения. М., 1998.
8. Рыклин М. Коммунизм как религия: Интеллектуалы и Октябрьская революция. М., 2009.
9. Фирсов С.Л. Была ли безбожная пятилетка? // Независимая газета: НГ-религии. 2002. 30 октября.
10. Шагурин Н. Безбожное кино в деревне. Методика и практика антирелигиозной пропаганды через кино. М., 1930.
11. Ярославский Ем. Мысли Ленина о религии. М., 1924.
