А вы читали Кьеркегора?

«Жизнь — штука непредсказуемая», — вздыхал Петров, направляясь по обледенелой дороге к старой панельной пятиэтажке. Шёл он не своим обычным лёгким, пружинистым шагом молодого человека, трижды в неделю отдающего дань тренажёрам и плаванию, а вышагивал осторожно, держался ближе к краю дорожки, где не так скользко. А всё почему? Да потому, что на руках у него сидел ребёнок — совершенно чужой и непонятный ребёнок — и внимательными карими глазками-бусинками пристально смотрел на Петрова.

К своим тридцати Петров никогда не держал на руках младенца: как ни просил в детстве, его мама так и не смогла купить ему братика или сестричку. Правда, он быстро перестал просить: рано смекнул, что его мама — мать-одиночка, и ей трудно растить даже одного мальчишку. Жениться Петров тоже не спешил, хотя девушка у него была, да ещё какая — красавица и умница. И вот вместо того, чтобы спешить на встречу с Лерой, он тащился по незнакомой улице в незнакомый дом, да ещё и с чужим ребёнком на руках.

Кроха мог закатить истерику в любую минуту — пожалуй, сам Петров, будь он младенцем, точно бы закатил, если бы его внезапно куда-то поволок неизвестный ему верзила. Да и внешность у верзилы была мало подходящая для утешения младенцев. Почти двухметровый рост, плюс 95 кило чистого веса, плюс сломанный нос (память о боксе) вкупе с бритым черепом вряд ли могли навеять бедному крохе образы игривого Карлсона или весёлой Мэри Поппинс. Скорее, Терминатора.

Однако ребёнок оказался настоящим камикадзе: глянул на Петрова пристально глазками-бусинками, покумекал там чего-то своими младенческими мозгами — и за шею обнял. Неожиданно.

А ведь в начале дня ничего не предвещало подобного поворота событий.

С утра запершило в горле, отлежаться бы денёк, глядишь, и не разболелся бы, но лежать было некогда: на работе, как всегда в конце месяца, — аврал. Ещё машина сломалась, и пришлось ехать на метро. Петров любил свою работу, и зарплата у него была вполне достойная, но эти бесконечные авралы… Да, трудиться начальником отдела продаж в такой большой компании — совсем непросто.

К обеду случилась новая напасть: зуб разболелся. Обедать не стал — аппетита ноль, отпросился с работы, сходил к зубному. От врача шёл еле живой: горло болит, вся челюсть ломит — хуже не придумаешь. Самочувствие мерзопакостное, настроение под стать. Решил зайти в магазин, кофе кончился — у входа стоит побирушка. Жутко худая, балахон непонятного цвета висит как на вешалке, шапка спортивная, как колпак, на самый нос съезжает — в общем, одета в стиле «сами мы не местные, поможите, кто чем может». На руках ребёнок маленький.

Вот это больше всего раздражало Петрова: когда детей используют в своём нищенском ремесле. Обычно он был человеком спокойным, но тут сорвался — рявкнул на эту тётку. Мало того, что народ обманывает, так ещё над несчастным ребёнком издевается.

А она, к его изумлению, ни словечка не ответила. Шапку свою на глаза совсем надвинула — и ни гу-гу. Может, не совсем ещё совесть пропила… Купил кофе, вышел — её уже и след простыл. Дул резкий северный ветер, мела позёмка, редкие прохожие спешили домой. Челюсть ныла — отходила от наркоза, горло болело, и он мечтал об одном: добраться до дома, а там какой-нибудь анальгетик — и на диван под плед.

Внезапно заметил: на мосту фигурка одинокая белеет. Пригляделся: та самая побирушка с ребёнком. Картина называется: ночь, улица, фонарь, аптека, бессмысленный и тусклый свет. Стоит эта тётушка и вниз смотрит этак прицельно. Петров решил сначала не обращать внимания: её жизнь — и пускай она с этой жизнью делает, что хочет. Прошёл мимо, потом остановился, вернулся. Ребёнок-то тут причём?! В общем, плакал диван с пледом.

На следующий день Петров неожиданно для себя сразу после работы снова отправился в старую пятиэтажку. Купил ещё продуктов. Зачем-то купил оранжевого зайца, мягкого такого. Сам непонятно чему обрадовался, когда лопоухая доверчиво взяла этого зайца, прижала к груди, улыбнулась. Такая кроха, а уже что-то понимает…

Узнал имена. Кроху зовут Анечкой. Анютка. И ей уже три года, просто она маленькая ростиком. Побирушку зовут Настей. Светловолосая, тоненькая, глазищи большие. Сирота, наверное… Больше Петров ничего спрашивать не стал — не хотел лезть в чужие дела. Зачем ему это?!

С этого дня жизнь Петрова как-то странно разделилась на две половины. В одной половине он ходил на работу, водил Леру в ресторан и прочие увеселительные заведения, в другой — ездил к Насте с Анюткой. Прямо раздвоение личности. Доктор Джекилл и мистер Хайд. За ужином с Лерой Петров думал о том, что нужно купить его подопечным. И думать об этом ему было приятно. Ведь, кроме продуктов и зайца, им нужно много чего: одежду, например, лекарства… У них в квартире чистенько так, уютно, но очень бедно.

Потом Петров сделал для себя открытие: оказалось, с девушками вполне можно разговаривать, и это даже интересно. Они пили с Настей чай, и ему было приятно с ней общаться, нравилось, как она рассказывает — тихо, неспешно. Нравилась её интонация, чувство собеседника. Узнал, что она, как и он сам, росла без отца. В отличие от Петрова, она росла ещё и без матери: маму сбила машина, когда Настя пошла в первый класс. Воспитывала девочку бабушка. Правда, у бабули диагностировали рак пищевода, ещё когда жива была Настина мама, и врачи не давали старушке и двух лет жизни.

Но она оказалась стойким оловянным солдатиком. Объявила раку: «Ты как хочешь, а мне сейчас помирать нельзя». И прожила ещё десять лет. Последние месяцы совсем не могла принимать пищу, лишь несколько глотков молока или бульона. Ещё бабушка, по словам Насти, была глубоко верующим человеком. Воду святую всё пила, причащалась часто — и это её поддерживало.

В школе Настя хорошо училась и мечтала о медицине. Но, оставшись без поддержки, смогла окончить только медучилище и работала медсестрой.

Оказалось также, что она была замужем. Петров подумал, что, наверное, ей было очень одиноко, вот и вышла замуж, — девушки ведь так нуждаются в опоре и поддержке. Правда, замужество длилось только до рождения Анютки. Настя тяжело переболела, и младенец родился сильно недоношенным — при рождении весил всего 700 грамм. При такой недоношенности не все органы успели развиться: родилась девочка с неразвитыми почками и лёгкими, слепая и глухая…

Муж Насти после рождения Анютки сказал: «Зачем нам больной ребёнок? Мучиться с ним?!». А когда жена отказалась оставить дочку в роддоме — ушёл, позднее подал на развод. Алименты платить должен, но не платит, и где проживает — неизвестно. Сейчас у Анютки почти всё в норме. Правда, она по-прежнему глухая, и в садик её пока не берут, но врачи говорят, есть надежда… Нужны деньги. Настя подрабатывает: ставит уколы и капельницы двум старушкам, но денег не хватает, и недавно, в трудную минуту, она, сама не знает как, решилась попросить о помощи, но попытка эта оказалась крайне неудачной.

Петров слушал, смотрел на кроху, и у него как-то странно щипало в носу: такие большие ушки — и не слышат… И этот лопушок за свою крошечную жизнь уже так настрадался! Петров неловко откашлялся и попросил ещё чая, хотя совсем не хотел пить. В злополучном носу отчаянно щипало. Когда Настя отвернулась к плите, он потёр нос и постарался придать своему лицу невозмутимое выражение.

Анютка, что-то почувствовав, подошла к Петрову и посмотрела в лицо. Он подумал: кроха чувствует людей, как её мама, и даже лучше. Малышка смотрела внимательно, а потом протянула ему своего зайца. Она его утешала! И тогда Петрова просто накрыло — такой острой жалости он давно не чувствовал, и даже не знал, что способен на неё. Он бережно подвинул ребёнка и срочно ретировался в ванную.

Настя слушала, как в ванной течёт вода, и думала о чём-то своём, а когда гость вернулся, молча подвинула ему чашку с чаем. Петров наконец осторожно спросил то, что не давало ему покоя:

— Настя, бабушка у тебя верующая была, а ты сама?

— И я, конечно, тоже.

— А как же там, на мосту?

— Что — на мосту?

— Что ты делала там? Стояла, смотрела вниз… Что ты собиралась сделать?

— Ах, вот ты о чём… Нет, о самоубийстве я точно не думала. О жизни думала, о том, как жить нам с Анюткой дальше. Плакала. Молилась святителю Николаю Чудотворцу. Он всегда помогает тем, кто его просит о помощи. Святитель Николай своих не бросает.

Петров засмеялся:

— Вот он и послал тебе меня.

Но Настя не улыбнулась в ответ. Она серьёзно и тихо повторила:

— Да, он послал мне тебя.

Петров хмыкнул недоверчиво. Потом сказал:

— Ты меня прости — обидел тебя тогда…

— Давно простила.

И вдруг, ни с того ни с сего, он начал рассказывать Насте о своём детстве. Отца Петров никогда не видел. Мама работала на двух работах. Ходила всё в старенькой своей кофточке, в плащике болоньевом… Пришла как-то в школу на совместный с родителями вечер — а он её застеснялся и убежал. До сих пор простить себе не может…

В детстве мечтал, что вот вырастет — заработает кучу денег, купит мамке всё, что она захочет: платья всякие новые, красивые, серёжки золотые, ну, как они там, женщины, любят, шубу… Ну всё в общем… Путешествовать с ней поедет… Все страны мамке покажет…

Он сейчас мог хоть в кругосветку махнуть — деньги-то есть. Мамки нет… Не успел её порадовать…

Вот так Петров Насте про своё детство вдруг взял и рассказал. Чудное дело — с Лерой два года вместе, а он ей никогда про себя не рассказывал. Как-то желания не возникало… А Насте рассказал… Петров думал: наверное, это потому, что она слушать умеет. Это вообще редкое качество. Лерка образованнее, начитаннее, но вот слушать она не умеет и не любит. И когда ей пытаешься что-то рассказать, она только и ждёт момента, чтобы ввернуть свою умную мысль. А Настя так слушает, что ей хочется рассказывать…

Дни шли. Две половины нового Петрова никак не могли правильно состыковаться, и каждая из них старалась вытеснить другую из его жизни. Скоро Лера выразила Петрову своё недовольство: он стал реже с ней видеться, потому что теперь после работы он часто ездил к Насте с Анюткой. Привозил им продукты и игрушки, и они пили чай, и он играл с крохой, и это ему очень нравилось. Это было странно — он привык к другой жизни, привык к драйву и спешке, а тут не было спешки, зато был мир и душевный покой.

Петров рассказал Лере о Насте и Анечке всё с самого начала. Она слушала молча, с мрачным выражением лица: ей были неприятны и нищенки, и матери-одиночки, и отсталые, тёмные религиозные люди. Тогда он предложил съездить к Насте вместе: если она увидит их с Анюткой в реальности, увидит, какие они, — точно изменит своё отношение.

Ещё они договорились на рождественские праздники поехать в Красную Поляну, покататься на лыжах.

В выходные вместе приехали к Насте, но лучше бы они этого не делали.

Лера отказалась от чая, и вид у неё при этом был таким, словно Петров привёз её в какой-то притон. Не растрогал девушку и вид Анютки, она смотрела на ребёнка с недоумением и откровенной брезгливостью. Петрову стало обидно за кроху, и он взял её на руки.

Тогда Лера перестала обращать на них внимание и заговорила с Настей:

— А вы были на выставке Бенуа в Центральном Доме Художника? Нет?! Жаль… А на выставке «Шедевры Пинакотеки Ватикана»? Тоже нет?! О! Там же были Беллини, Рафаэль, Караваджо!

Петров сказал тихо:

— Лер, Насте не до выставок, перестань…

— Ну, я же пытаюсь найти общие темы…

— Лера, пожалуйста…

— Подожди, Алекс! Скажите, Настя, а чем вы увлекаетесь? Книги, наверное, тоже некогда читать? Вы когда-нибудь читали, ну, например, Кьеркегора?

— Лера!

И тут, к изумлению Петрова, Настя спокойно ответила:

— Сейчас мне действительно не до выставок, хотя я бы с радостью посмотрела Беллини: ведь его называют самым обаятельным художником XV века… У Караваджо мне нравятся картины на библейские сюжеты: «Отдых на пути в Египет», «Марфа и Мария"… А Рафаэль Санти был любимым художником моей бабушки…

Лера растерялась и повторила:

— Бабушки…

Настя мягко продолжила:

— Да, моей бабушки. Она, кстати, имела прекрасную библиотеку… И мне приходилось читать Сёрена Кьеркегора… «Дело любви», «Христианские речи"… Мне всегда было интересно, как Кьеркегор делит людей на четыре типа: обыватель, эстетик, этик и верующий человек. Обыватель плывёт по течению. Эстетик наслаждается жизнью и её красотой. Этик различает добро и зло. Но только верующий человек понимает, в чём смысл жизни. А какая именно работа Кьеркегора нравится вам, Лера?

Лера молчала. Она несколько раз открывала рот, но снова закрывала его. Видимо, слов у неё больше не было. И, по всей видимости, сама она этого Кьеркегора совсем не читала. А Петрову захотелось обнять Настю. Но вместо этого он спросил:

— А кто у нас бабушка?

— Бабушка у меня была профессором, заведовала кафедрой истории и теории искусства.

Вечер явно не удался. Лера вышла из квартиры крайне недовольная и обвинила Петрова в том, что он её «подставил». Также она отказалась ехать с ним в Красную Поляну и вообще видеть и слышать его в ближайшие 50 лет. Про себя Лера думала, что расстаться нужно было уже давно, и сегодняшняя ссора очень кстати: на праздники она поедет не в доморощенную Красную Поляну с каким-то начальником отдела, а на лучший горнолыжный курорт в Альпах с директором фирмы.

К изумлению Леры, Петров тоже не выглядел расстроенным. И он действительно не расстроился. Мысли Петрова были заняты предстоящей покупкой ёлочки — дети любят встречать Рождество с ёлкой.

http://www.pravoslavie.ru/103 553.html