 |
| Православие.Ru | Светлана Рыбакова | 10.04.2017 |
Приблизилась роковая дата: февраль-март 2017 года — столетие Февральского переворота, приведшего к свержению самодержавной монархии и последующему убийству царской семьи, разрушению многовековой русской государственности.
С горечью надо признать, что революцию сделали не только инородцы, иностранные агенты и масоны, тут постарались все: предприниматели-миллионеры, «великокняжеская фронда», государственные сановники, парламентская элита, либеральные дворяне, деятели земского движения, великосветские дамы, разносившие по салонам сплетни о царской семье, генералы и даже монархисты (М.В. Родзянко, В.В. Шульгин, В.М. Пуришкевич и др.).
Что касается охранительных, монархических (правых) партий, то они не смогли оказать февральскому хаосу хоть какое-то организованное сопротивление. Происходящие события были встречены ими в состоянии глубокого уныния и с осознанием собственной обречённости. Здесь сказалась и отчуждённость монархистов от правительства, которое их чуралось, и установка на то, что именно государственная власть должна стать контрреволюционной силой, а они ей в этом только помощники, как это происходило в ходе революции 1905 года. Но ответственные лица во власти состояли в заговоре против самодержавия, как им можно было помочь?
Трагизм положения правых усиливался тем, что, утратив к 1917 году поддержку широких народных масс, они прекрасно видели надвигавшуюся революционную бурю, своё поражение и предстоящий печальный итог деятельности либеральной оппозиции: крах имперской государственности. Был ещё один важный момент, который правые осознали лишь в эмиграции, как пишет доктор исторических наук Андрей Александрович Иванов: «Разразившаяся в 1917 году революция, в отличие от революции 1905 года, проходила под национальными, патриотическими знамёнами. Если творцы революции 1905 года, начавшейся во время русско-японской войны, придерживались пораженческих настроений и антипатриотической риторики, то „герои Февраля“ взывали к патриотизму, войне до победного конца и ликвидации „немецкой“ династии, якобы мешавшей торжеству русских национальных интересов. Учтя прошлые ошибки, лидеры либеральной оппозиции сумели разыграть патриотическую карту, лишив правых их главного козыря — монополии на патриотизм. Патриотическая риторика позволила либеральной оппозиции (в отличие от времён первой российской революции) установить тесный контакт с высшими чинами армии и привлечь их на свою сторону».
Правые оказались пророками, и либералы, пришедшие к власти, действительно продемонстрировали полную неспособность к государственному управлению. Своим самым первым приказом Временное правительство сразу деморализовало армию, а оставшиеся без государя Николая Александровича полководцы стали проигрывать войну; затем начала разваливаться экономика государства, закрывались производства, появилась дикая инфляция, перебои со снабжением продовольствием; после потери сильной власти в центре государства на окраинах начались сепаратистские настроения — империя разваливалась. Как вспоминает очевидец, первый глава Временного правительства князь Г. Е. Львов всего за несколько месяцев своего руководства страной превратился в больного старика. Поэтому можно утверждать, что монархия пала не потому, что были сильны её враги, а потому, что были слабы её защитники.
Даже Святейший Синод приветствовал Февральскую революцию и призвал молиться за «благоверное» Временное правительство. Во власти не оказалось людей, способных противостоять натиску революции. Не нашлось мужественных заступников, которые бы душой и сердцем поддержали опору и защиту русского самосознания — Российскую империю.
Обольщение «лучшим будущим»
Однако Февральский переворот явился лишь верхушкой айсберга — апофеозом глобальной русской катастрофы. Как сказал Сергей Кара-Мурза, Февральская революция «завершила долгий процесс разрушения легитимности государства Российской империи».
Вытравливание из сердца народа русского духа и имперского сознания шло постепенно. После убийства императора Павла, затем восстания декабристов в течение всего XIX столетия в стране происходил ползучий переворот русского миропонимания, в наших людях медленно убивали русскость — жизнь сердца со Христом. Через журналы и газеты, живописные полотна беспрерывно продолжалась невидимая борьба за душу, совесть и разум народа. Средства массовой информации, как сейчас принято говорить, расшатывали веру людей во власть, государство и царя. Постепенно произошла десакрализация власти и утрата народом доверия к самодержавию, а затем последовал страшный русский бунт, бессмысленный и беспощадный.
Самое печальное, что особенную роль в устроении кровавого хаоса сыграли наши великие русские литераторы. О чём и хочется коротко сказать.
В начале XIX века вольнодумством увлекались почти все. В то время Европа переживала великое потрясение французской революцией. Русская интеллигенция вслед за Западом бредила свободой, равенством и революцией. За убиением французского короля последовало цареубийство в России: от руки заговорщиков погиб император Павел. Восстание казалось чем-то спасительным и доблестным.
Гений Пушкина победил соблазн века сего. Поначалу, приобщившись к этому недугу, поэт воспевал свободу саморазнуздания и безверия, но затем поборол эти духовные наваждения и показал «русской интеллигенции, как их можно и должно преодолевать. [Он] силою своего ясновидящего воображенья постиг природу революции, её отвратительное лицо и её закономерный ход и выговорил всё это с суровой ясностью, как вечный приговор» (Иван Ильин).
Но, как это обычно бывает, пророк остался не услышанным в своём Отечестве. И хотя некоторые русские литераторы последующих поколений вслед за Пушкиным предупреждали об опасностях всесвободы, как, например, Достоевский и Тютчев, написавший: «Революция — прежде всего враг христианства! Антихристианское настроение есть душа революции; это её особенный отличительный характер», но многие писатели, даже не отдавая себе отчёта в том, что они творят, завораживали умы соотечественников всемирным обольщением революционной перекройки мира «во имя всеобщего блага».
Сойдя со страниц романов в обыденную реальность, в России появились «тургеневские барышни». Героини Тургенева, мечтательно-романтические, готовые идти на самопожертвование ради «идеи», при всей своей хрупкой женственности обладали, как правило, решительным и сильным характером. Ставя перед собой цель и преодолевая преграды, они порой достигали много большего, чем мужчины их круга. Яркие образы этих героинь постепенно отравляли сознание русских женщин, взращивая в душах злокачественные семена эмансипации, и со временем многие их них превратились в ярых революционерок. Лев Толстой однажды заметил: «Может быть, таких, как он писал, и не было, но когда он написал их, они появились. Это верно; я сам наблюдал потом тургеневских женщин в жизни». Глядя на прошлое уже из ХХ века, П.А. Кропоткин утверждал: «..если русская женщина сыграла такую великую роль. во время последнего 50-летия нашего освободительного движения, то для нас, людей этого поколения, нет сомнения в том, что весьма многим мы обязаны Тургеневу».
В 1860 году в лондонском «Колоколе» Герцена в письме из России за подписью «Русский человек», авторство которого приписывают Чернышевскому или кому-то близкому к нему, прозвучал призыв: «К топору зовите Русь!» А критик Добролюбов наставлял одного из друзей в переустройстве мира к лучшему: «Чтобы возбудить это воздействие хоть в той части общества, какая доступна нашему влиянию, мы должны действовать не усыпляющим, а самым противным образом. Нам следует группировать факты русской жизни, требующие поправок и улучшений, надо вызывать читателей на внимание к тому, что их окружает, надо колоть глаза всякими мерзостями, преследовать, мучить, не давать отдыху — до того, чтобы противно стало читателю всё это богатство грязи и чтобы он, задетый наконец за живое, вскочил с азартом и вымолвил: „Да что же, дескать, это наконец за каторга! Лучше уж пропадай моя душонка, а жить в этом омуте не хочу больше“. Вот чего надобно добиться, и вот чем объясняется и тон критик моих, и политические статьи „Современника“ и „Свистка“». Это никому ничего не напоминает?
В начале ХХ века уже вся русская интеллигенция, и творческая в особенности, чувствовала себя причастной революции.
О Льве Толстом «как зеркале русской революции», вероятно, знают все. Хотя, безусловно, так однозначно говорить о столь грандиозной личности и великом художнике слова несколько примитивно. Но данный свыше творческий дар надо не только преумножить, но и пронести достойно до конца дней своих, а Толстой свой дар в итоге употребил на дело разрушительное. Кстати, стоит вспомнить, что однажды, ещё молодым офицером, в 1855 году, в своём дневнике, между пометками о карточных долгах, он записал: «Вчера разговор о божественном и вере навёл меня на великую и громадную мысль, осуществлению которой я чувствую себя способным посвятить жизнь. Мысль эта — основание новой религии, соответствующей развитию человечества, религии Христа, но очищенной от веры и таинственности, религии практической, не обещающей будущее блаженство, но дающей блаженство на земле». Самое поразительное, что ведь осуществил это! Через проповедь опрощения, непротивления злу такую душевную смуту на Руси поднял!.. Особенно много он оторвал от Христа молодёжи и привёл её к огромной крови и великому насилию в начале ХХ века. Вот уж воистину «благими намерениями вымощена дорога в ад».
Гениальный Чехов устами своих героев пел русским читателям «о постылой доле и неведомом счастье, песню, надрывающую душу тоской и заставляющую трепетать от неизъяснимых предчувствий». Заметим, что всегда чем-то недовольным, рефлектирующим чеховским персонажам никогда не приходит в голову благодарить Бога за то, что Он устроил такой чудесный мир, за солнце над головой, за прекрасную землю под ногами, просто за возможность свободно жить и дышать вольным воздухом. А этого, как показало недалёкое будущее, уже не так мало для счастья.
Туманный морок на протяжении столетия кружил голову русской нации. Причём самыми трезвомыслящими и стойкими в этом духовном омуте оказались крестьяне, люди из простого народа. Они долгое время сопротивлялись соблазну утопического переустройства жизни на земле. Хотя кое-где вспыхивали крестьянские беспорядки, однако интеллигентов-народовольцев, призывающих на бунты, сельские жители сдавали в околоток. «Хождение» революционной молодёжи в народ оказалось бесплодным. Думается, что простых русских людей от пагубной прелести хранила сердечная православная вера — чувство жизни под Богом — и значительная отдалённость от европейски просвещённой элиты, уже во многом утратившей свою национальную суть. Ведь для русского человека истинной ценностью всегда являлась возможность подвига, западное же стремление к комфорту играло у нас очень незначительную роль.
«Боже! Прости меня!»
Александр Блок
После сокрушительных революционных переворотов ХХ столетия «предчувствующих» писателей и поэтов, принявших новый порядок или не захотевших покинуть Россию, как и весь народ русский, в конце концов впавший в соблазн устроить рай на грешной земле, ожидала трагическая судьба. Но Бог всё оборачивает во благо. Так тяжкие страдания и осознание своих заблуждений привели множество людей к покаянию и обращению ко Христу. Вспомним всего лишь два имени: Александр Блок и Сергей Есенин.
Приведём здесь свидетельство Надежды Павлович об Александре Блоке. Воспевая революцию в поэме «Двенадцать» и других своих произведениях, поэт заблуждался совершенно искренне, но когда осознал это, то пережил такое глубочайшее раскаяние, какое мало кто из верующих испытал. И пережить осознания своего падения поэт не смог — умер; как сказал очевидец: он сгорел. Валерий Коновалов пишет, что, по свидетельству поэтессы Надежды Павлович, оптинский старец Нектарий на её вопрос о судьбе Александра Блока, который перед смертью громко кричал: «Боже! Прости меня!», после долгой молитвы ответил: «Напиши матери Александра, чтобы она была благонадёжна: Александр — в раю».
Сергей Есенин в детстве был искренне верующим, пел в церковном хоре, исповедовался у священника, воспевал в юношеских стихах русского кроткого Спаса-Христа. Приехав в Санкт-Петербург и став знаменитым, он закружился в городских соблазнах, которым не смог противиться. А затем впал в революционное наваждение. В 1917 году крестьяне вообще везде бунтовали и «озорничали», то есть занимались грабежом, а обезумевший от «отравившей всех свободы» крестьянский поэт Есенин впал в самообольщение, вообразил себя пророком и написал поэму «Инония». «Обещаю вам град Инонию, / Где живёт божество живых». Очевидное, описанное в Библии грехопадение. Ведь диавол обольстил праотцев именно тем, что, взяв запретный плод, они станут «как боги». Однако в этой поэме есть совсем ужасное: «Тело, Христово тело выплёвываю изо рта». Блоку Есенин объяснил, что эти слова написаны не из кощунства, а потому что «не хочу страдания, смирения, сораспятия». Хотя всё это пережить пришлось, когда поэт опомнился. Однако отметим: слов о том, что Есенин совершил это кощунство в реальности, у Блока в записной книжке нет.
Сергей Есенин
Но всё-таки — и это главное — Есенин не усыпил в себе совесть, в его душе не потухла искра Божия, которая всегда напоминала о грехах и покаянии. Это приносило ему страдания, но помогло остаться человеком. Очень скоро он сказал о революционерах: «Вёслами отрубленных рук / Вы гребётесь в страну грядущего». Есенин преодолел это наваждение и пришёл к убеждению, что без Бога он ничто. «Всё от Бога. Поэзия и даже твои танцы», — говорил он Айседоре Дункан.
Совесть побуждала поэта к покаянию. Это выразилось в его творчестве 1924−1925 годов, то есть последних лет жизни. «Ты прости, что я в Бога не верую // - Я молюсь Ему по ночам». Пишет он так, потому что тогда открыто верить в Бога было запрещено, и действительно, люди молились втайне ночью. Творчество Есенина этого времени исповедально и покаянно, что обозначено строчками: «Годы молодые с забубённой славой, // Отравил я сам вас горькою отравой». О своей исповедальности поэт говорил писателю В. Рождественскому: «Пишу не для того, чтобы что-то выдумать, а потому, что душа просит. Никого ничему не учу, а просто исповедуюсь перед всем миром, в чём прав и в чём виноват».
В том-то и состоит феномен Есенина, что, как пишет Игорь Евсин, «благодаря православному мировоззрению, которое тогда ещё не было утеряно в русском народе, он соединял, по выражению поэта-эмигранта Георгия Иванова, „два полюса искажённого и раздробленного революцией русского сознания, между которыми, казалось бы, нет ничего общего..“». «На любви к Есенину, — продолжает Иванов, — сходятся и шестнадцатилетняя комсомолка, и пятидесятилетний белогвардеец».
В 1925 году большевикам стало окончательно ясно, что Есенина «приручить» им не удалось. Грядущую гибель Сергея Александровича предсказал его близкий друг поэт Николай Клюев. «Ты, обречённый на заклание за Россию. радуйся закланию своему..» — написал он в письме к Есенину. Сам поэт в последний год предчувствовал трагическую кончину. «Я буду жертвой..» — говорил он своему литературному секретарю Г. Бениславской, а за несколько дней до гибели прямо сознался поэту В. Эрлиху: «Меня хотят убить! Я, как зверь, чувствую это!» Однако поэт не покинул Родину, хотя спокойно мог спасать свою жизнь, как многие другие, в Европе или Америке. Только написал пророчески: «Дайте мне на родине любимой, // Всё любя, спокойно умереть».
Истинная любовь жертвенна. Многие считают, что, инсценировав самоубийство, Есенина погубили те, кто ненавидел Россию. «Казнённый дегенератами» — так называлась статья известного писателя Б. Лавренёва, вышедшая сразу после гибели Есенина. А великая Россия никогда не забывала своего певца.
«А поезд всё шёл и шёл..»
Иван Шмелёв
Февральский переворот стал драмой и для самого «распрерусского» художника слова Ивана Шмелёва. Он также до самого дна выпил горькую чашу расплаты за очарование революционной утопией.
Рассказы Шмелёва появляются в печати в начале XX столетия. Всероссийскую известность принесла ему повесть «Человек из ресторана», связанная, как и многие предыдущие произведения, с событиями революции 1905 года. Шмелёв входит в круг демократических литераторов того времени. Вступает в товарищество «Книгоиздательство писателей в Москве» (1912−1923), которое объединяло авторов, группировавшихся вокруг литературного кружка «Среда». На события Первой мировой войны писатель отзывается сборником рассказов «Суровые дни», где пишет, что война — это зло для народа. В Февральской революции он сначала видит победу передовых идей.
Изучая жизнь Ивана Шмелёва, понимаешь, что было главным общим заблуждением интеллигенции, «причастной революции». В самом начале своего творческого пути Шмелёв, как и многие русские писатели, верил в справедливость и равноправие, а вокруг себя видел только униженных и оскорблённых. Революционеры изображались им в романтическом ореоле. Но когда в реальности случилось встретиться с революционными героями, он прозрел.
Временное правительство сразу же амнистировало всех политзаключённых. В Омск и Челябинск за ними был отправлен эшелон, к нему присоединилась группа московских писателей, с которыми в качестве корреспондента «Русских ведомостей» поехал и Иван Шмелёв Его начальные путевые очерки — в явно мажорной тональности, в них чувствуются надежды на новое, светлое будущее, символами которого для него были красные флаги и благородные лозунги, приветствующие освобождённых из Сибири. Митинги и остановки вдоль Волги имели возбуждённый, весёлый характер. Но, приглядываясь к народу, пришедшему встречать поезд, дабы услышать разъяснения произошедших в России событий, Шмелёв отмечает, что люди не понимают революционеров. Их листовки были написаны на заумном языке, странными для простого человека словами «референдум», «инициатива», «пропорциональное представительство».. На одной из станций какой-то парень сказал: «По-немецки пишут, без понятия». И порвал листовку.
Чем дальше в Сибирь уходил поезд, тем менее приветливыми и дружелюбными становились люди. Поскольку с политическими заключёнными были освобождены и уголовные, там начались преступления и безнаказанные грабежи. В Иркутске поезд наполнился политическими и их семьями. На остановках во время хаотичных митингов тон речей освобождённых становился агрессивным и мстительным. И здравый смысл, чувствительное сердце и художественное чутьё Шмелёва восставали против ненависти и клокочущей злобы в речах возвращавшихся политических заключённых. Иногда говорились просто глупости. Ольга Сорокина, автор жизнеописания Ивана Шмелёва, рассказывает это так: «Один ткач из Иваново-Вознесенска, бывший член Думы, орал на станции мужикам и солдатам: „Берите землю у помещиков-кровопийцев и ломайте ноги всем, которые будут к вам идтить в шляпах и брюках“. Шмелёв и его коллеги были просто поражены. Почему нужно было ломать ноги непременно тем, кто в брюках? Оратор сам был в брюках. И с каких пор в Сибири были помещики?»
На одной из станций пасхальным снежным утром, христосуясь с солдатом, Шмелёв узнал, что здесь этой святой ночью было совершено зверское убийство: солдат, вернувшийся с фронта, был зарезан со всей семьёй шайкой каторжан. В репортажах писателя впервые зазвучали нотки дисгармонии, сомнения: готова ли Россия принять революцию и свободу? Профессор А.В. Карташов в статье «Религиозный путь Шмелёва» отметил именно этот момент как поворотный пункт в переоценке писателем революции.
Духовные причины революций кроются в неумении и нежелании людей благодарить Бога за даруемую Им жизнь и принимать её такой, какая она есть. А стремление и всяческие потуги перекроить её по-своему усмотрению заканчивались на протяжении всей истории человечества крахом. Даже такой сердечный, светлый человек и писатель, как Иван Шмелёв, смог понять это только через собственную трагедию. Ужасы голода в Крыму, гибель единственного сына, потеря Родины. И если до революции в окружающей жизни он замечал лишь обездоленных и несчастных, то уже в эмиграции, наблюдая вокруг множество довольных собой буржуа и оглядываясь в прошлое, он увидел в русских простых добрых людях — православных христианах — душевную чуткость и исходящий от них внутренний свет.
В России февралисты-западники были разрушителями её православной веры, славной истории, старинных обычаев и устоев. Эта их борьба с Российской империей продолжалась и за границей. Об этом свидетельствует и эмигрантская творческая судьба Ивана Шмелёва. В Париже его неохотно печатали «левые» издательства и плохо принимала, замалчивала выход новых произведений своя же критика, потому что он воспевал матушку-Русь.
+ + +
Даже из этих немногих примеров видно: всякая революция как дело, направленное против Божественных установлений, — это изначальный проигрыш абсолютно всех, начиная с её руководителей и заканчивая последним бойцом, потерю которого никто никогда не заметит. Ещё со времени Великой французской стало понятно: любая революция поедает своих детей. Люди участвуют в ней, кровь проливают, а потом появляется «деспот» и отправляет их на гильотину.
Хотя, как можно наблюдать по последним революционным переворотам на Украине, их создают не только обстоятельства — народный грех, перелившийся через край Божиего терпения, затем уже низы, которые не хотят, и верхи, что не уступают, измена, трусость и обман. Этими страшными процессами кто-то управляет извне и изнутри. Поэтому очень скоро вождей смуты убирают «затейники революции», чтобы поставить «своих деспотов».
Только у нас эти номера не проходят. Потому что, помните, что говорил русский немец Миних? Россия управляется непосредственно Самим Господом Богом. Смеем надеяться, что и народ наш русский за время перенесённых страданий ХХ столетия и последней «бескровной» революции 1991 года чему-то да научился.
В завершение хочется вспомнить размышления иеромонаха Серафима (Роуза), американца, русского по духу. Он писал, что история человечества должна развиваться постепенно и поступательно, сообразуясь с жизненными реалиями. Ибо истинной причиной её изменений являются душа и Бог: действие Божие и отклик на него души человека. Эти два фактора творят историю, а всё остальное: смены формаций или экономик, подписанные договоры, недовольство масс — лишь последствия их взаимодействия.
Россия опять стоит перед выбором: Божий зов «гласа хлада тонка» и вековечный соблазн «Делай, что хочешь!» Куда устремится русская душа? Очень хочется верить, что к открывшимся ей небесам.
