Попытки противодействия красному террору в Крыму в 1920—1921 гг..

Одной из самых страшных страниц истории Крыма в ХХ столетии является массовое уничтожение солдат и офицеров Русской армии генерала Петра Врангеля, гражданских лиц в первые месяцы после окончательного установления советской власти осенью 1920 г. Жертвами кровавой «зачистки» полуострова стали многие тысячи. Своей жестокостью и массовостью красный террор в Крыму 1920−1921 гг. оставил далеко позади репрессии прежних режимов, которые существовали на территории края в годы Гражданской войны. В том числе, всплески насилия, которым сопровождались первые попытки установления советской власти: в 1917—1918 гг. и 1919 г. Вероятно, и последующие репрессивные акции коммунистов на крымской земле (раскулачивание, «ежовщина») имели гораздо меньший размах.

Трагические события 1920−1921 гг. и сегодня вызывают повышенный интерес. Опубликованы сотни исследований (монографий, очерков, сборников документов и отдельные документы), в которых рассматриваются те или иные аспекты трагедии. Вместе с тем, многое по-прежнему остаётся «за кадром». В частности, нуждаются в изучении вопросы, связанные с персональным составом, организацией и деятельностью советских карательных органов, партийных и властных структур в процессе проведения крымской «зачистки». По-прежнему открытым остаётся вопрос о точной цифре погибших в ходе террора. На сегодняшний день выявлены и опубликованы лишь некоторые расстрельные списки и персональные данные о репрессированных по одиночным делам. Немного известно и о попытках противодействия террору. Отрывочные данные об этом разбросаны по разным источникам. Чтобы получить более-менее целостную картину, необходимо их обобщить.

С самых первых дней в ревкомы и партийные органы, особые отделы, ЧК и ревтрибуналы, а также в адрес большевистского руководства в Москве стали поступать многочисленные ходатайства с просьбой освободить тех или иных арестованных. С протестами против террора выступали не только родные и близкие узников, но и религиозные общины, трудовые коллективы, профсоюзы. В отдельных случаях с инициативой не подвергать тех или иных граждан репрессиям либо освободить уже арестованных выступали советские учреждения, командование Южного фронта и армейских частей, а также отдельные партийные деятели. Надо сказать, не все ходатайства оставались безрезультатными.

Так, именно заступничество нескольких видных партийных работников, а также добросовестность уполномоченного по информации ОО РВС 6-й армии В. Коптева, который составил нужное заключение по делу арестованного 16 ноября 1920 г. бывшего симферопольского городского главы Сергея Усова, в итоге спасли тому жизнь. В противном случае градоначальник был бы расстрелян, тем более что поначалу такое заключение в отношении него (19 ноября 1920 г.) было вынесено[1].

27 ноября 1920 г. командующий Южного Фронта Михаил Фрунзе и член РВС Южного фронта Ивар Смилга направили начальнику Крымской ударной группы при Особом отделе ВЧК Южного и Юго-Западного фронтов Ефиму Евдокимову указание о неприменении репрессий к проживающему в Ялте бывшему присяжному поверенному, члену кадетской партии, Борису Овчинникову[2].

На первом своём заседании, состоявшемся 3 декабря 1920 г., Караньский ревком рассматривал вопрос об арестованных Особым отделом 46-й дивизии жителях села, которые раньше были мобилизованы белыми. Ревком встал на защиту граждан и возбудил ходатайство перед Особым отделом об освобождении их из-под ареста, как привлечённых на военную службу «силою оружия»[3].

Доходило до того, что некоторые крымские коммунисты-подпольщики, вошедшие в состав местных органов власти, в знак протеста против террора складывали с себя полномочия. Такие заявления стоили им положения и влекли за собой арест. Именно так поступили с секретарём бюро Севастопольского комитета РКП (б) Куценко[4], в недавнем прошлом — одним из активных участников революционного движения на Черноморском флоте накануне Октябрьского переворота.

Среди протестовавших против террора были и некоторые высшие советские функционеры. Так, член Крымревкома Юрий Гавен в письме члену Политбюро и Оргбюро ЦК РКП (б) Николаю Крестинскому от 14 декабря 1920 г. писал, что в Крыму «от красного террора гибнут не только много случайного элемента, но и люди, оказывающие всяческую поддержку нашим подпольным работникам, спасавшим их от петли»[5].

Противником «излишеств» террора был также брат Ленина, член Крымревкома и Крымского обкома РКП (б), Дмитрий Ульянов. Организация на полуострове здравницы требовала большого числа профессионалов-врачей, которыми победители в лице командования Южного фронта и Крымревкома не располагали. Как отмечалось в поздней советской литературе, из армии врачей забирать «было ещё рано: на очереди освобождение Дальнего Востока. Ведь война продолжалась..»[6]. Пользуясь своим положением, Ульянов привлекал на службу в качестве медработников лиц, которые прежде служили у белых или принадлежали к «свергнутым классам». Так, при его личном содействии был принят на работу врач Антон Дзевановский, ранее состоявший в рядах партии эсеров. Оставшись после прихода большевиков не у дел, доктор жил в Саках, где пытался зарабатывать на жизнь изготовлением целебных настоек, ежедневно рискуя быть арестованным. Зная Дзевановского как прекрасного специалиста, Ульянов помог ему трудоустроиться[7]. Несмотря на формальное участие в «чистке» профсоюзов от «чуждых элементов», Дмитрий Ильич также достаточно терпимо относился к наличию в составе профсоюзов бывших военнослужащих армии Врангеля. Как-то, просматривая список членов профсоюза союза металлистов и обнаружив среди них белых офицеров, Ульянов рассудил: «Все, кто хочет честно служить Советской власти, немедленно принимайтесь за работу». После чего предложил прийти к нему на приём, дабы решить вопрос «персонально о каждом»[8].

Просьбы об освобождении тех или иных арестованных исходили и от рядовых граждан. Разгул насилия в Крыму никак не способствовал росту симпатий населения к власти. О недовольстве и растерянности людей свидетельствует, в том числе, протокол № 1 заседания бюро Севастопольской партийной организации, которое состоялось в декабре 1920 г.:

«Об отношении организации РКП к создавшемуся положению в городе в связи с арестами и обысками. Повести агитацию среди рабочих масс о необходимости искоренения контрреволюционеров»[9].

На необходимость «уделить внимание популяризации в среде рабочих мер, клонящихся к подавлению буржуазии и установлению диктатуры пролетариата» обращали внимание и участники заседания Крымского обкома РКП (б) по вопросу организации партийно-массовой работы на местах 16 ноября 1920 г.[10]. Имеющиеся факты позволяют утверждать, что эта агитация не достигала своей цели. Как написал в своём докладе побывавший в Крыму в начале 1921 г. представитель наркомата по делам национальностей Мирсаид Султан-Галиев, «такой бесшабашный и жестокий террор оставил неизгладимую тяжёлую реакцию в сознании крымского населения. У всех чувствуется какой-то сильный, чисто животный страх перед советскими работниками, какое-то недоверие и глубоко скрытая злоба»[11]. Своё отрицательное отношение к массовым арестам и казням выражали совершенно разные люди.

Активно противодействовать террору пытались представители местной творческой и учёной общественности. В том числе, ректор Таврического университета, профессор Владимир Вернадский. С приходом большевиков некоторые преподаватели были арестованы. Вернадский ходатайствовал об их освобождении перед тогдашним председателем Крымревкома, Бела Куном.

16 ноября 1920 г. был арестован профессор Таврического университета, медик Михаил Дитерихс. 18 ноября 1920 г. учёного освободили. Тем не менее, 19 ноября 1920 г. Вернадский сразу же обратился с ходатайством в Крымревком:

«Решаюсь обратиться к Вам, Товарищ Председатель, — писал В. Вернадский, — по делу, которое мне представляется чрезвычайно важным.

Вчера выпущен из-под ареста профессор Таврического университета Михаил Михайлович Дитерихс. Он был арестован по недоразумению, т.к. приняв пришедших с обыском к хозяину его квартиры, некоему Шишману, лиц за грабителей, не сразу открыл дверь, а заставил ждать их с четверть часа, пока давали знать красноармейцам. Накануне ночью рядом был грабёж, и обитатели квартиры боялись открыть дверь; Дитерихс случайно был первый из них, открывший квартиру. При аресте его было указано, что он профессор Университета и никакого отношения к Шишману не имеет. Он был выпущен лишь благодаря многочисленным хлопотам различных влиятельных лиц, в том числе и коммунистов.

Ввиду того, что и сейчас нет уверенности, что это дело не будет иметь для него, а следовательно, и для Университета, дальнейших последствий, я решаюсь непосредственно обратиться к Вам. Я не касаюсь тех ужасных условий, в каких находился эти дни арестованный, больной и немолодой профессор, — условий, противоречащих гуманности и достоинству человека, — но хочу обратить Ваше внимание на необходимость дать возможность Университету и его деятелям исполнять в полной мере ту работу, которую Университет должен теперь делать для общего блага в переживаемую нами эпоху мирового социального переворота. Может быть, никогда ещё не было столь необходимо бережное отношение к этой работе и её государственная поддержка, как теперь, когда есть возможность её широко и в полной мере организовать, и в то же время, когда из страны ушло или погибло столько научных сил и когда экономическое потрясение связано с огромной гибелью национального богатства. Университет может исполнять свой долг только при широкой поддержке Правительства и, прежде всего, при обеспечении личного достоинства и материального жизненного минимума его членов. Научных работников очень мало, и подготовка их требует больших усилий и многих лет работы. Сразу их не создать. В частности, по отношению к М.М. Дитерихсу считаю своим долгом отметить, что это один из самых крупных русских хирургов, человек с европейским именем и с широким научным кругозором. Это не только образованный врач и превосходный профессор, но человек, причастный к творческой научной работе, врач биолог. Это один на самых видных членов нашего медицинского факультета, и я сомневаюсь, чтобы можно было найти в Крыму равного ему специалиста. Они наперечёт и во всей России.

Сейчас и для государства необходимы вообще врачи-специалисты, а хирурги, может быть, в особенности. Поэтому даже с такой узкой точки зрения необходимо всячески охранять такого хирурга, как Дитерихс, не уехавшего на России, когда ему представлялась возможность.

Ещё более необходимо это с точки зрения общих государственных интересов или с точки зрения организации мирового человеческого творчества, которое теперь может быть реально поставлено.

Ввиду всего этого прошу Вас, Товарищ Председатель: 1) дать возможность профессору М. М. Дитерихсу спокойно исполнять свою работу и 2) принять меры к обеспечению личного достоинства и минимального жизненного минимума служащих Университета и их семей, без чего не может идти ни правильная научная работа Университета, ни правильное в нём преподавание"[12].

С такими просьбами Вернадский обращался к Бела Куну неоднократно.

«Арестовали в унив[ерситетском] помещении доц[ента] Георг. Вас. Коршуна, — записал Владимир Иванович 23 ноября 1920 г. в своём дневнике. — Опять бумагу о нём. У него не нашли ничего. Обыск по ордеру какого-то учреждения, связанного с VI армией. Студенты центра добились до командующего VI арм[ией], тот заявил, что сейчас они уходят и всё перешло к IV армии, но аресты идут через Пятакова (член РВС 6-й армии и один из организаторов красного террора в Крыму — Д.С.). Студенты были у Пятакова, тот сказал, что он касается лишь военных, связанных с Врангелем. По делу Коршуна надо отправиться в Ревком. Новые бумаги. О Коршуне внёс и в записку о Ком[иссии] производительных сил, составленную для Бела Куна. Копию передал через Е. В. Вульфа в Совнархоз (председателю Парицкому). У Коршуна ничего не нашли». Далее Вернадский писал, что на профессоров арест их коллеги произвёл «огромное впечатление»[13].

Ректор Таврического университета пытался, по мере сил, спасать и скрывающихся в городе офицеров. Много лет спустя, в 1955 г., эмигрировавший за границу сын Вернадского, историк Георгий Вернадский записал со слов сестры: «В Симферополе осталось много офицеров Врангелевской армии, не поспевших на посадку на пароходы в Севастополь. Отец распорядился немедленно выдать им (по словам сестры их было около 200 человек) свидетельства, что они студенты Таврического университета — и этим спас их. Но слух об этом, очевидно, пошёл по городу и как только пришли большевики, на квартиру родителей пришёл чекист. Отца не было дома, была только мать. Сестра пришла домой во время разговора матери с чекистом. Чекист говорил, что ему известно, что выданы были студенческие свидетельства офицерам и, очевидно, требовал „сознания“ (и выдачи имён), угрожая, что в противном случае отца расстреляют. Ниночка говорит, что она никогда не видела мать (всегда выдержанную, мягкую и вежливую) в таком состоянии. Лицо её было в красных пятнах, она топала ногами и кричала чекисту: Вон!»[14].

25 января 1921 г. в отношении Вернадского и других известных профессоров было принято решение об отправке в Москву в распоряжение Наркомпроса. Комиссар высших учебных заведений Крыма М. Гасцинский дал такую «политическую характеристику» бывшего ректора: «Несмотря на крупные научные заслуги Вернадского, оставление его в Крыму является политически недопустимым». 23 февраля 1921 г. Вернадский под усиленной охраной ЧК выехал из Симферополя в Москву[15].

Против террора пытался выступать известный поэт Максимилиан Волошин. В письме наркому просвещения Анатолию Луначарскому (около 21 января 1921 г.), он сообщал, что «сейчас идёт систематическая дезинфекция Крыма от остатков белогвардейщины. В этой чистке рискуют погибнуть и гибнут многие художественные и научные силы, достойные лучшего применения.

Я всеми силами борюсь за их сохранение. То же делал я и при белых, защищая красных. Борьба эта приносит результаты ничтожные и далеко не безопасна. Я пытался Вам телеграфировать о судьбе ряда лиц, имена которых Вам небезызвестны, и просил Вашей помощи, но ответа не получил.<…>

В Крыму не хватает лица, облачённого достаточным авторитетом и властью, которое имело бы право стать на защиту культурных сил, нужных Советской России, а те, которые вершат дело государственной необходимости, часто не дают себе отчёта, какие ценности находятся в их руках"[16].

«Я делал то же, — писал Волошин год спустя, 17 мая 1922 г. поэтессе Елизавете Васильевой, — что делал все эти годы безумия: мешал людям истреблять друг друга. Был в самом центре — во рву львином. И всё же несколько десятков жизней удалось отстоять»[17].

Некоторые пытались добиться справедливости, апеллируя к высшему партийному и советскому руководству и лично к вождю. Так, в январе 1921 г. в Москву с большим трудом добрался профессор Таврического университета, физик-теоретик Яков Френкель. Там учёного принял заместитель наркома просвещения А. Луначарского, известный историк-марксист, Михаил Покровский. В результате на столе у Ленина появился составленный Френкелем доклад о положении в Крыму.

«Распоряжение центральной власти о терроре, — говорилось в докладе, — в Крыму выполняется местными органами (особыми отделами и чрезвычайными тройками) с ожесточением и неразборчивостью, переходящими всякие границы и превращающими террор в разбой, в массовое убийство не только лиц, сколько-нибудь причастных к контрреволюции, но и лиц, к ней совершенно не причастных. Если в Симферополе и практикуется высылка неблагонадёжных элементов на север (в весьма ограниченных размерах), то в уездах, в особенности по южному берегу Крыма, арестованные либо освобождаются, либо расстреливаются. В Ялте, например, оперируют два особых отдела (Чёрного и Азовского морей и 46-й дивизии) и две чрезвычайных тройки, расстрелявшие за какие-нибудь 3−4 недели минимум 700 человек (по всей вероятности, 2000); среди расстрелянных, помимо бывших военнослужащих армии Врангеля (не только офицеров, но и солдат), множество лиц из буржуазии, укрывшейся в Крыму главным образом из-за голода (представители крупной буржуазии, бежавшей от советской власти, своевременно выехали за границу), и в особенности демократической интеллигенции. Расправа происходит на основании анкет, отбираемых у граждан, приехавших в Крым после 1917 года, почти всегда без каких-либо устных допросов и объяснений.

Чины особых отделов и члены чрезвычайных троек купаются в вине, которого так много на южном берегу Крыма, и под пьяную руку расстреливают, не читая даже анкет (факт, точно установленный и засвидетельствованный в отношении начальника особого отдела Чёрного и Азовского морей Черногорова) (правильно — Чернобровый — Д.С.). Наряду с обывателями, совершенно безобидными в политическом отношении, погибло множество ценных специалистов — советских работников, кооператоров, врачей и т. д., — лиц, относящихся заведомо сочувственно к советской власти, укрывавших коммунистов и помогавших им во время белогвардейщины. Всего в Крыму расстреляно около 30 тысяч человек, причём эта цифра продолжает ежедневно расти.

Благодаря тому, что Крымревком и в особенности обком ничего не предприняли для обуздания особых отделов (так, например, Бела Кун заявил, что «не должно быть пощады ни одному офицеру и ни одному буржую»), а центр не обращал достаточного внимания на Крым, — террор или вернее разбой, ареной которого является последний, не обнаруживал до сих пор никаких признаков ослабления. Лишь в самое последнее время в Симферополе появилась Крымчека, которая, однако, не заменила пока что особого отдела Крыма, а лишь дополнила его.

Наиболее рьяные враги советской власти уехали по большей части из Крыма. Продолжение террора превращает нейтральных и даже сочувствующих в врагов и, таким образом, не уничтожает, а наоборот, насаждает контрреволюцию. Необходимо немедленно прекратить террор и расследовать действия особых отделов для наказания виновных"[18].

Реакции Ленина на это письмо не последовало.

Также известны примеры коллективных ходатайств. Именно благодаря заступничеству жителей Алушты на волю был отпущен арестованный в марте 1921 г. настоятель алуштинской церкви, протоиерей Пётр Сербинов. Среди просивших о его освобождении были не только православные, но также иудеи и мусульмане[19].

В свою очередь, попытки выступать против террора раздражали местное советское, партийное и чекистское руководство. Подводя итог своей деятельности за 1921 г., руководство Крымской ЧК сетовало на «гуманные» вопли" интеллигенции по поводу «массовых расстрелов в дни красного террора», что, в свою очередь, мешало провести «чрезвычайную чистку» и «с корнем вырвать «бывших»[20]. Отношение чекистов к ходатайствам родственников арестованных, на наш взгляд, наглядно показывают следующие строки воспоминаний «ветерана органов государственной безопасности», Фёдора Фомина (в рассматриваемый период — заместитель начальника ОО ВЧК Чёрного и Азовского морей, в дальнейшем — начальник ОО, заместитель председателя, а затем председатель Крымской областной ЧК):

«После освобождения Крыма нашими войсками чекистам предстояла большая работа. В Крыму осталось более 30 тысяч врангелевских офицеров и других контрреволюционных элементов. Нужно было решить, кому дать гражданские советские права и разрешить жительство в Крыму, кому предоставить право проживать в Советской стране, но в другом месте, кого выслать. Наиболее злостную часть белогвардейцев, из тех, кто причинили много вреда Советской власти, нужно было покарать со всей строгостью законов военного времени.

Сколько было попыток со стороны родственников врангелевских офицеров и других врагов Советской власти подкупом, шантажом и всякими другими способами освободить своих родственников! Но им не удавалось достигнуть своей цели. Чекисты были неподкупны и стояли строго на защите интересов партии и рабочего класса"[21].

В декабре 1920 г. Р. Землячка писала, что «действия Особых Отделов вызвали массу ходатайств со стороны местных коммунистов — благодаря связи их с мелкой буржуазией — за тех или иных арестованных. Областкомом было указано на недопустимость массовых ходатайств и предложено партийным бюро ни в коем случае не давать своей санкции подобным ходатайствам, а наоборот, оказать действительную помощь Особым Отделам в их работе по окончательному искоренению контрреволюции»[22].

Землячка также сообщала в Оргбюро ЦК РКП (б), что у крымских партийных и советских работников сохранилась связь с «буржуазными слоями» и «от красного террора у них зрачки расширяются и были случаи, когда на заседаниях Ревкома или Областкома вносились предложения об освобождении того или иного крупного зверя только потому, что он кому-то из них помог деньгами, ночлегом»[23].

Ю.Гавен, который счёл своим долгом присоединиться к групповому ходатайству бывших подпольных работников об освобождении «некоторых невинно арестованных», в глазах Б. Куна и Р. Землячки немедленно «стал коммунистом, находящимся под влиянием мелкой буржуазии». Притом, что пытался освободить «не более десяти человек»[24].

Обвинений в том, что он «берёт под своё покровительство буржуазную интеллигенцию», не избежал и Д.Ульянов. Радикально настроенные работники Крымского обкома РКП (б) требовали «ни под каким предлогом не допускать к службе в ЦУККе спецов», что создавало крайне негативную обстановку в управлении курортов и мешало работе[25]. Об этом Дмитрий Ильич пожаловался брату во время своей поездки в Москву в феврале 1921 г. Впрочем, и в дальнейшем отношения Ульянова с местными партийными и советскими органами оставались достаточно сложными. Младший брат Ленина стал злоупотреблять алкоголем (склонность к возлияниям у уполномоченного Наркомздрава по курортам Крыма проявлялась и раньше[26]), так что, в конце концов, 7 мая 1921 г. президиум Крымского обкома РКП (б) обсудил вопрос «о случае появления тов. Ульянова в нетрезвом виде» на заседании обкома, а на следующий день пленум обкома обратился в ЦК с просьбой о его отзыве из Крыма. Ходатайство было удовлетворено[27].

Если высокопоставленные партийные деятели могли быть хоть как-то гарантированы от репрессий, то представителям интеллигенции и рядовым гражданам публичное осуждение террора и заступничество за арестованных было сопряжено со значительным риском для жизни. Так, 5 января 1921 г. в Евпатории «за публичное осуждение репрессий» расстрелян 72-летний священник Владимир Сластовников[28]. Репрессиям подвергались и те, кто пытался спасти офицеров и других «неблагонадёжных», укрывая их во время облав. Так, в Севастополе в 1920—1921 гг. были заключены в концлагерь жители города и временно проживающие в нём лица, за то, что прятали у себя бывших врангелевцев. Этим занимались разные люди: боец заградотряда, комендант госпиталя, фельдшер, сёстры милосердия, обыватели[29].

13 февраля 1921 г. в Бахчисарае по обвинению в угрозе физической расправой председателю местного революционного комитета был арестован священник Иоанн Спано. Арест священнослужителя вызвал многочисленные протесты со стороны населения. Ежедневно в Особый отдел приходили толпы людей и требовали освобождения арестованного. Несмотря на это, 12 марта 1921 г. «тройка» Особого отдела ВЧК 4-й армии вынесла постановление, согласно которому отец Иоанн и вступившиеся за него члены церковного совета Владимир и Спиридон Канаки подлежали расстрелу[30].

Репрессивные органы не всегда удовлетворяли ходатайства, исходившие и от советских учреждений. Примером тому служит трагическая судьба Сергея Барсова. Уроженец Киева, чиновник, коллежский регистратор, Барсов работал при Врангеле делопроизводителем в ялтинской государственной страже. Не меняя места работы, с приходом в город частей Красной армии стал работать на той же должности в ялтинской милиции. 25 ноября 1920 г. Барсов был арестован. Узнав об этом, начальник ялтинской милиции 26 ноября 1920 г. направил в ЧК ходатайство об освобождении Барсова из-под стражи «как человека аполитически нейтрального по отношению к Советской власти». Несмотря на это, 7 декабря 1920 г. чиновника приговорили к расстрелу[31].

Поэт М. Волошин вынужден был уехать из Коктебеля в конце 1920 г. и в течение нескольких месяцев скрываться (вначале в Феодосии, а затем в Симферополе) от «бдительного ока» ЧК и особых отделов из-за попыток заступаться за арестованных. 24 апреля 1921 г. в письме художнику К. Кандаурову Максимилиан Александрович писал, что ему «необходима во что бы то ни стало поддержка из Центра: правозаступничество за художн<иков> и писателей. (Сейчас в Судаке в третий раз арестована Софья Парнок, и её могут „разменять“ каждую минуту. Я уже два раза её вытаскивал из тюрьмы. Сейчас нет путей.)». Также поэт признавал, что ему «необходима гарантия личной неприкосновенности», и что ходатайства в адрес писателя Максима Горького и наркома просвещения А. Луначарского остались безрезультатны. «Недавно, — говорится в письме, — была телеграмма Калинина и Луначарского о том, что ряд писателей, находящихся в Крыму, берёт под покровительство РСФСР, там были перечислены Тренёв, Ценский, Елпатьевский, Шмелёв. Но не было ни Вересаева, ни П.С. Соловьёвой, ни Герцык, ни Парнок, ни меня»[32].

Разумеется, это не исчерпывающий перечень попыток заступничества за арестованных и противодействия массовому террору. Вне зависимости от целей, убеждений, партийной принадлежности и социального статуса все, кто пытался спасти от расстрела хотя бы некоторых людей, проявляли гражданское мужество. Так как в условиях красного террора в послеврангелевском Крыму ходатайствовать о милосердии означало идти наперекор господствующим идеологическим установкам.

Впервые опубликовано: «Посев», № 4 (1663), 2016. — с.25−30

---

Примечания

[1] Филимонов С.Б. Тайны крымских застенков. — Симферополь: Бизнес-Информ, 2003. — с.129−134

[2] Русская военная эмиграция 20-х-40-х годов. Документы и материалы. Том I. Так начиналось изгнанье. 1920−1922 гг. Книга первая. Исход. — М.: Издательство «Гея», 1998. — с.219

[3] Терещук Н.М. Греческое селение Карань // Прошлое Севастополя в архивных документа. Сборник научных статей сотрудников Государственного архива г. Севастополя. — с.21

[4] Павлюченков С.А. Военный коммунизм в России: власть и массы. М.: Русское книгоиздательское товарищество — История, 1997. — с.223

[5] Красный террор // Родина, № 4, 1992. — с.100

[6] Яроцкий Б. Дмитрий Ульянов. — М.: «Молодая гвардия», 1977. — с.212

[7] Яроцкий Б. Ульянов-младший. Очерк о жизни и деятельности Д.И. Ульянова в Крыму. — Симферополь: Издательство «Крым», 1970. — с.198−199

[8] Указ. соч. — с.195

[9] Зарубин А.Г., Зарубин В.Г. Без победителей. Из истории Гражданской войны в Крыму. — 2-е изд., испр. и доп. — Симферополь: АнтиквА, 2008. — с.690

[10] Борьба за Советскую власть в Крыму. Документы и материалы, т. 2. Борьба трудящихся Крыма против иностранной военной интервенции и контрреволюции в годы гражданской войны. (Май 1918 г. — ноябрь 1920 г.). — Симферополь, Крымиздат, 1961. — с.316

[11] Доклад б. члена коллегии Наркомнаца Султан-Галиева о положении в Крыму // Крымский архив, № 2. — Симферополь, 1996. -с.86

[12] Лавров В.В., Ишин А.В. Летопись создания Таврического университета: 1916−1921 //Крымский архив, № 9. — Симферополь, 2003. — с.131−132

[13] Вернадский В.И. Дневники 1917−1921 (февраль 1920-март 1921) — Киев, Наукова думка, 1997. — с.108

[14] Цит. по: Белоконь С.И. Красный террор в Крыму (небольшой экскурс в историю Крыма) // Абраменко Л.М. Последняя обитель. Крым, 1920−1921 годы. — К.: МАУП, 2005. — с.11

[15] Ишин А.В. Проблемы государственного строительства в Крыму в 1917—1922 годах. — Симферополь: ИТ «АРИАЛ», 2012. — с.245

[16] Волошин М.А. Собрание сочинений. Т.12. Письма 1918−1924. //Сост. А.В. Лавров, Подгот. текста Н.В. Котрелева, А.В. Лаврова, Г. В. Петровой, Р.П. Хрулёвой; коммент. А.В. Лаврова и Г. В. Петровой. — М.: Эллис Лак, 2013. — с.355−356

[17] Указ. соч. — с.487

[18] Цит. по: Тополянский В.О. Сквозняк из прошлого: время и документы. Исследования. СПб.: ООО «ИНАПРЕСС», «НОВАЯ ГАЗЕТА», 2006. — с.325−326

[19] Филимонов С.Б. Указ. соч. — с. 278−282

[20] Из годового отчёта КрымЧК за 1921 г. // Реабилитированные историей. Автономная республика Крым: Книга первая. — Симферополь: ИПЦ «Магистр», 2004. — с.57

[21] Фомин Ф.Т. Записки старого чекиста. Издание второе, исправленное и дополненное. — М.: Издательство политической литературы, 1964. — с.150

[22] Зарубин А.Г., Зарубин В.Г. Указ. соч. — с.689−690

[23] Павлюченков С.А. Указ. соч. — с.223

[24] Красный террор // Родина, № 4, 1992. — с.100−101

[25] Яроцкий Б. Дмитрий Ульянов. — с. 216

[26] Как написал в своих мемуарах известный политик и общественный деятель князь Владимир Оболенский, Ульянов-младший обнаружил тягу к спиртному ещё до революции, в бытность санитарным врачом губернского земства в Феодосии. В 1919 г., во время непродолжительного нахождения Крыма под властью большевиков (период «второго большевизма» длился всего 75 дней), став временным председателем Совнаркома Крымской ССР, Дмитрий Ильич «пьянствовал ещё больше, чем прежде, властности никакой не проявлял, но, как добродушный человек, всегда заступался перед чрезвычайкой за всех, за кого его просили». (Оболенский В.А. Моя жизнь. Мои современники. — Paris, YMCA-PRESS, 1988. — с.651)

[27] Зарубин А.Г., Зарубин В.Г. Указ. соч. — с.690

[28] Абраменко Л.М. Указ. соч. — с. 442

[29] Указ.соч. — с.426−431

[30] Указ. соч. С. 449−450

[31] Указ.соч. — с.356−357

[32] Волошин М.А. Собрание сочинений. Т.12. Письма 1918−1924. — с.360−361