 |
| Православие.Ru | Валентин Фролов | 28.12.2016 |
Александр Николаевич Панков, житель села Большой Бор Онежского района Архангельской области, говорит, что когда решил восстанавливать Ильинскую церковь, крещёным не был и о вере ещё не помышлял, а хотел восстановить для потомков культурное наследие, оставить по себе память. Но чудесно начала приходить помощь: «С кем ни поговоришь, побеседуешь, что надо, и люди соглашаются и помогают». А потом в храм стали возвращаться иконы. И в 50 лет Александр Николаевич крестился: «Жизнь так складывается, что год за годом приходит осознание». Он рассказал участникам миссионерской экспедиции о вере на селе в годы богоборчества, судьбах закрытых храмов, героях Великой Отечественной войны и о своей непростой жизни.
Александр Николаевич Панков
— Александр Николаевич, расскажите о своём детстве, о семье, о родителях.
— Родился в 1954 году, в июне месяце. Вот уже седьмой десяток разменял. В Онеге жили. Было четверо в семье, я самый малый. Восьмилетку-школу кончил, потом в ПТУ два года отучился. После в Германии служил. Ушёл в 18 лет, пришёл в 20.
— Вы тогда о вере что-то знали?
— Ради любопытства ходили на Пасху смотреть Крестный ход. Это в Онеге, в Лазаревской церкви. А там народу! Пожарников нагонят, милиции нагонят. Один раз с ребятами сходили, в ПТУ я учился тогда. А директор утром на линейке говорит: «Вот у нас богомольцы есть», — фамилии назвали тех, кто ходил на Крестный ход смотреть. Что в этом такого? Мы же там ничего, не хулиганили, только посмотрели и ушли.
В армию тоже идти. Ясное дело, что с ребятами, со всеми родственниками «с похмельца»; что там — 18 лет. И нас — в комсомол. Военком говорит, что каждый, кто за границу отправляется служить, должен идти со значком Ленина на груди. И минут за 30 до отправки поезда нас всех в комсомол, уже готовы заявления, и фотографии наши у них были, чтобы в комсомол принимать. И тот, который принимает, так сказать, фанатик, говорит: садитесь, желаете ли вы быть в первых рядах ленинской молодёжи? А я говорю: «Всех принимают, так ладно, принимайте и меня».
Большой Бор. Цветные дома — в краю, где мало света зимой
— А в партии?
— В партии уже не был. Правда, вызывали, спрашивали: работаешь ты хорошо, без прогулов, не пьёшь, не куришь, иди в партию. А что мне? В партию идут для чего? Для карьеры. Я не пью и не курю, я и не в партии. А вот те, кто пьют, и курят, и воруют — тех нужно в партию брать, у вас выше половины этого контингента, я к вам не подойду.
— Вы в то время крестик носили?
— Нет, крестик не носил, я в 50 лет только крестился.
— Как в те годы народ относился к вере?
— «Религия — опиум для народа» — вот так относился, не знаешь, что ли? И этот опиум мы «курили» семьдесят с лишним лет, а сейчас плоды пожинаем.
Большой Бор. Храм Ильи Пророка
— Может быть, у вас дома как-то отмечали церковные праздники?
— На Пасху яйца красили. Собирались на застолье на Пасху, на Троицу. И на Рождество собирались. Раньше праздник-то отпраздновать, ясное дело, что «не посуху»: чтобы водки, этой отравы, бутылку купить, нужно ещё очередь выстоять, чуть ли не полдня. А то и бражку варили, да и кто что умел, даже томатную пасту перегоняли
— Хотелось бы узнать о том, как застала война ваших родителей, родственников. Расскажите, пожалуйста.
— Да, отец воевал, был на Дальнем Востоке. Ещё у матери два брата — один брат, Фёдор, был замполитом полка в звании майора уже в военное время, и когда Калининград занимали, там его оставили политработником. Умер в 1980-х годах. В 1980 году мы поехали в гости в Калининград, в июне месяце, и он говорит: поехали до Зеленограда, там бывший немецкий курорт, пляж. Мы приехали, он разделся, а у него на ноге вместо икры одни жилы торчат, не знаю, как он ходил, осколок в ноге был. Смотрю, он разделся, в воду плюх, я зашёл, думаю: вода-то ледяная — всё же Балтийское море. Смотрю: прибалты на машинах приехали, детей-грудничков годовалых купают тоже в этом море; я побродил, побродил, а он говорит: «Ты не с Архангельска? Что боишься купаться-то?» — «Вода холодная». — «Да ну, ты что?» Он барахтался, барахтался, мне уж волей-неволей пришлось залезть в воду.
Другой брат погиб на северной железной дороге. Они даже повоевать не успели, их эшелон разбомбили. Так Фёдор, брат, после войны архивы поднял, нашёл место захоронения, организовал перезахоронение. Говорит, что похоронены были прямо в шинелях, головы полотенцем обёрнуты, и у каждого номерок.
Разговор о жизни
— Как появилась ваша семья, как вы познакомились с женой? И как оказались в Большом Бору, в такой далёкой от районного центра деревне?
— На сенокосе с будущей женой познакомились. Нас было десять ребят и девять девчонок. Потом переехали в Большой Бор, и вот почему: с работой было худо, платить меньше стали. А здесь два месяца поработал — и меня мастером-строителем сделали.
— Вы, можно сказать, один, своими руками, восстановили находящийся в руинах храм в Большом Бору. И начали это 20 лет назад. Почему сразу не обратили внимание на храм, когда приехали?
— Разговоры-то были о храме, все знали. Но я в нём не бывал, хоть он и открыт был. Рядом Георгиевский храм — туда заходил, в нём тогда спортшкола была, теннисные столы стояли. Один активист-комсомолец, Касьянов Николай Петрович, храм сделал спортклубом. Он руководствовался тем, что культура — для народа. А в храме Ильи Пророка совхоз хранил семечки, зерно, овёс, семена. В один год на поле картошку сажали, в другой на нём же — уже овёс: так земле легче, и урожай лучше. Архангельская область до 1950-х годов сама себя кормила, даже на вывоз оставалась продукция.
— А на разорённые храмы все тогда глаза закрывали?
— Раньше было принято ходить друг к другу в гости по деревням на Пасху, Рождество и светские праздники, но вот храмы. не то слово, что глаза закрывали, хуже! В Поле, например, в Богоявленском храме стена ободрана, снята обшивка. Что за выгоду человек получил от этого, который снял? Это, можно сказать, кощунство.
Бабушки восьмидесятилетние — вот кто сохранял веру. А я в Онегу ездил иногда, заходил в церковь. Но здесь в храм не заглядывал — всё было заколочено. Кстати, видел, в храме обрезанная икона Георгия Победоносца? Когда-то её распилили, чтобы заколотить окошко.
Храм во время ремонтных работ
— Александр Николаевич, расскажите, как начиналось восстановление Ильинской церкви. Что вас подвигло обратить внимание на храм?
— Был один человек в деревне, я с ним разговаривал, он и говорит: надо бы память оставить о себе. Только вот выпивал много, так, что с ним, как с маленьким, приходилось сидеть; вёл себя, как бы это сказать .. неадекватно. И в итоге удавился, 40 лет ему было, молодой.
Я смотрел на храм и видел в нём культурное наследие, памятник. И поэтому решил восстанавливать. Когда храмом занялся, верующим ещё не был. Но ведь у каждого свой царь, свой Бог. Пускай ты будешь трижды крещён, а если у тебя за душой — ничего, то что толку. Пришёл я, например, креститься, заплатил 150 рублей. Но веру разве за деньги купишь? Ты её ни за что, ни за какие деньги не купишь. В 1995 году я поехал в Онегу, узнал, где живёт батюшка, отец Иоанн. А тогда был введён хозрасчёт. Он говорит: ты знаешь, мне нужно на «руб.» дохода «руб. десять» сдать в казну, а для того чтобы общину создавать, нужно много денег. Он меня отговаривал. Но как-то потихоньку, доска за доской, что-то получалось.
В храме св. пророка Илии во время летней экспедиции
— Как поменялось отношение к храму — от культурного памятника до места молитвы? Как вы обрели веру?
— Случай расскажу. 2007 год. Подхожу как-то к храму, а рядом рюкзаки лежат — москвичи приехали, паломники с какого-то Владимирского храма. Я им открыл храм, двери к тому времени уже сделал. Эти ребята, оказывается, меня ждали. Зашли в храм, помолились, они тропари попели, потом выходят, одна женщина подала тысячу рублей, вторая достаёт 400 рублей, говорят: это вам на восстановление храма. Я отвечаю: восстановление так восстановление, будем крыльцо на эти деньги делать. Брус купил, привёз, ребятам деревенским говорю: «Давайте крыльцо обоснуем», — и без разговоров помогли.
— Я слышал, что иконы в храме нашли, расскажите об этом.
— Женщина приехала с детьми из Вологды, говорит: «Можно ли церковь посмотреть?» — «Пожалуйста». Открыл. Ходили, смотрели. Я с сыном был, с Егоркой. И видим: дверь наискось, и два гвоздя загнутых. Я говорю: «Ну-ка, Егорка, держи дверь». Я гвозди отогнул — а это не дверь, а икона. На самом виду, а ведь никто не догадался, и те, кто утаскивал раньше иконы. Я её «Спасителем» называю. И не только потому, что Вседержитель на ней, но и потому, что икона эта храм спасла, хранила его: он не сгорел, ничего в нём не было плохого, как в других, знаете, бывало храмах: и танцевали, и дискотеки устраивали, и охальничали. А в нашем — только мыши были, зерна подъедали.
Вторую, «Владимирскую», нашли, когда иконостас налаживали. Парень говорит: там что-то есть ещё между досками, посмотрели — вытянули икону.
Икону Крещения принесли деревенские. Только она со сколами, её нужно наращивать, восстанавливать. Может, доживём до таких лет?
— Почему другие не брались за восстановление храма?
— Это хлопотно. Постоянно мотаться в Онегу за материалами — кому это надо? В Онеге заходил в столярные мастерские: сделаете царские врата в храм? Все отказывались. И тогда самому пришлось.
Привёз песок однажды, беру лопату и раскидываю, а соседи — один пьяненький сидит: «Ну чего, десять-то косарей имеешь в месяц?» Я говорю: «Ты что, за десять-то косарей и близко бы не подходил! Двадцатник». И он мне: «Вот так я бы тоже стал». Видишь, мнение у деревенских такое, что я тут, оказывается, деньги стягиваю. У меня в своё время за лето выходило, что до десяти печек перекладывал. Меня считали «хапугой», мол, такой-сякой. Но я же не воровал, а сам работал. Каждый судит по себе.
— Расскажите, как вы крестились.
— Отец Александр с Онеги приезжал, предложил, да я и пришёл креститься. Никто не заставлял, не принуждал, не приводил, крестился сам, сам пришёл, осознанно. А жена уже крещена была. Она также помогает, иконостас, например, раскрасила.
Жизнь так складывается, что год за годом приходит осознание. У меня ведь такая установка: я работаю, и живу, и делаю всё для детей, для внуков. Племянник разбился на мотоцикле. Мне за день до его похорон приснился сон, что в гробу лежит сын Алексей, как будто предсказание, — и через четыре года так и случилось. Поехали они с друзьями в Поле, там спирту напились и собрались домой. На мотоцикле. Его хоть и отговаривали, но всё равно пьяный поехал. «Урал» как трактор, если разгонишь, так ведь не остановишь; и вот коровы шли: он их сбил, ноги переломал. Было часов пять или чуть пораньше, мы мост ремонтировали неподалёку, приехали: мотоцикл на обочине, Алексей лежит посреди дороги, участкового вызывали, да медика привезли. Перелом шейных позвонков. Ему было 20 лет. Так что никто не знает, «где чего, что чего».
В храме — 30 ̊ С
— Поблизости есть село Сырья, там храм, — скажите, совершались ли там богослужения в советское время, и посещал ли кто-либо храм?
— В Сырье во время войны иногда были службы, и люди приходили и записки оставляли с пожертвованиями (кто пять рублей, кто десять рублей, кто как мог), просили у Бога защиты. Опиум опиумом, но ещё не всё выветрили в 1940-е годы. Человека ещё не успели переделать. Это как сейчас: 70 лет советское время было, а всё равно ещё много старого осталось, пережитков разных, привычек.
— Чувствовали ли вы помощь свыше в восстановлении храма?
— С кем ни поговоришь, побеседуешь, что надо, и люди соглашаются и помогают. Иконостас делал — думал, что со старого соберу, а старые детали рассохлись и теперь не подходят, а материала мало, приходилось делать так, чтобы не ошибаться, и получалось. Потом вы приехали как снег на голову, и жизнь храма забила ключом. Это всё, конечно, не случайность.
Вспомнил вот ещё что. Говорили мне, что когда в Георгиевском храме спортзал был, туда школьники ходили и видели: небо проявляется, закрашенное побелкой. Потом снова белили, и не помогало, тогда совсем закрасили. А школьники иногда специально заходили на иконы посмотреть.
Храмы д. Большой Бор
— Александр Николаевич, не могли бы вы дать совет подрастающему поколению и сказать, что самое главное вы вынесли для себя из опыта прожитых лет?
— Вот тебе сейчас сколько годов-то?
— 22.
— Запиши, что думаешь, а когда будет 60 лет, прочтёшь и сравнишь. Я пришёл вот к чему: не навреди — ни себе, ни людям.
— Завершить беседу я бы хотел вопросом, который для всех, и для вас особенно, очень важен: что главное в воспитании детей?
Большой Бор. Общее фото с гостеприимными северянами (2 и 3 слева направо Александр Николаевич со своей женой Галиной Андреевной)
— Доброта и любовь к детям. Не обижать, а если наказывать, то за дело. Внучка, ей три годика было, ходит и говорит: «Деда, я тебя любу». Приятно слышать? Я говорю: «Лина, я тебя тоже любу». А что ещё нужно?
— Спасибо вам, Александр Николаевич, за столь ценный опыт общения.
С Александром Николаевичем Панковым беседовал Валентин Фролов. Фото Михаил Каплунов
