 |
| Православие.Ru | Сергей Бедненко | 09.12.2016 |
Мы продолжаем знакомить наших читателей с программой телеканала «Спас» «Мой путь к Богу», в которой священник Георгий Максимов встречается с людьми, обратившимися в Православие. Сегодня гость программы — доцент лингвистического университета Сергей Владимирович Бедненко, в прошлом атеист и офицер военной разведки.
Священник Георгий Максимов: Здравствуйте! В эфире передача «Мой путь к Богу». Сегодня у нас в гостях — доцент лингвистического университета Сергей Владимирович Бедненко. Сергей Владимирович, в то время, когда вы родились и росли, в нашей стране было такое общество, в котором большинство людей о вере не знало. Наверное, и в вашем случае было так, если я не ошибаюсь?
Сергей Бедненко: Да, отец Георгий, я вырос в атеистической среде, и вопрос веры вообще для меня не стоял. Я рос на западной Украине, где в основном до прихода советской власти храмы были католические и униатские, и это было всё, что я видел религиозного, когда был ребёнком. Дома разговоров о Церкви не было. Даже потом, когда мы переехали на окраину города, где рядом с нами был православный храм, и к нам ходили колядовать, то родители этих ребят не пускали в дом. У нас над дверью нарисовали чёрный крест и с тех пор перестали нас посещать. Но тем не менее даже в детстве всё равно какие-то зацепки были. Я помню, если мы заходили с отцом в храм, он всегда оставлял пожертвования. Я как-то его спросил: «Зачем ты это делаешь? Ты же не веришь во всё это». Он говорит: «Ты понимаешь, если это не поддерживать, то красота, которая здесь есть, перестанет существовать. Просто всё разрушится, а я бы хотел, чтобы она осталась». И вот такой чисто эстетический момент в восприятии веры во мне заронился. И поэтому, наверное, к Церкви я никогда не относился негативно. Но и не интересовался её жизнью. Совершенно.
Священник Георгий Максимов: А когда прозвенели первые звоночки о том, чтобы обратить всерьёз внимание на мир веры?
Сергей Бедненко: Это случилось, когда я уже был военным и находился во второй своей длительной загранкомандировке. Я готовился стать профессиональным разведчиком, всё к этому шло. И, в общем-то, меня и отправили в командировку для того, чтобы я лучше «сориентировался на местности», «узнал капитализм» — я был в капиталистической стране Латинской Америки. Потому что для того, чтобы быть разведчиком, нужна внутренняя свобода и, конечно, знания. Я к этому готовился всерьёз и вдруг в какой-то момент ощутил, что, профессионально выражаясь, меня начали «пасти». То есть меня кто-то «пасёт». Однажды я прихожу домой. Представьте себе — убеждённый коммунист, строитель новой жизни, — и вдруг у него на кухне обосновались какие-то монахини и начинают рассказывать жене какие-то непонятные вещи. Я потом её спросил: «А зачем они приходили?». Она говорит: «Они мне обещали Библию принести на русском языке». Я говорю: «Какая Библия? О чём ты вообще говоришь? Как они у нас дома оказались?» Она говорит: «Да не знаю, позвонили в дверь, я их пустила». Я думаю: это неспроста.
Надо сказать, что психология человека, который готовит себя к этой работе, — она немножко другая. Он обращает внимание на детали, на оттенки, он сразу должен сделать вывод из любой ситуации. У нас даже говорили, что если ты встретил человека раз — это случайность, если два — это опасная случайность, а если три — это слежка. И вот первый раз я подумал: «Ну, это случайность». Потом смотрю — ещё раз эти монахини к нам пришли. Думаю: «Это уже опасная случайность». А третий раз произошёл, когда я ехал на автобусе покупать себе вещи в магазине, и передо мной сидели две монахини. Естественно, католические, поскольку дело происходило всё в той же латиноамериканской стране. И, глядя на них, я рассуждал: «Та, которая сидит справа — она пожилая, может, ей надо в монастырь. Жизнь не сложилась, надо как-то концы с концами сводить, поэтому она в монастыре. Может, грехи замаливает. Это её дело. А вот вторая, молодая — ей совсем здесь не место. Ей надо семью иметь, ребёнка родить, и вообще выполнять свои женские функции, а не в монастыре прятаться». Вдруг я задаюсь вопросом: «Неужели они там, в монастыре, могут что-то, чего мы в миру не можем?»
И тут на остановке заходит в автобус маленькая чумазая девочка и начинает петь жалостливые песни, прося подаяние. И в какой-то момент она прекратила петь и разрыдалась. И вот мы все, кто сидел в автобусе, — а это были люди в основном среднего возраста, у которых были свои дети, и у меня была дочь такого же возраста, как она, — мы все оказались в каком-то ступоре, мы не знали, что делать. А эти монахини, у которых нет детей, как по команде, отложили свои молитвословы, махнули рукой и сказали: «Иди сюда». Посадили эту девочку на колени. Я подумал: «Сейчас они что-нибудь ей дадут. Конфету или деньги». Нет, у них ничего не было. Они погладили её по голове, что-то ей сказали. Через две минуты ребёнок улыбался. В общем, тут мы тоже ожили немного, дали ей какие-то деньги, она вышла из автобуса, и я подумал: «Да, что-то они могут». Через эти три встречи я ощутил, что это слежка с внешней стороны. Я понял, что вошёл в сферу чьего-то интереса, которого раньше не ощущал на себе.
И это был первый сигнал, когда я понял, что вера в Бога — это сила. Потом вся жизнь подтвердила этот постулат, а тогда я просто впервые об этом задумался. И параллельно с этим шла работа. Я увлекался тогда американской социальной психологией Дейла Карнеги, основная мысль которой: «Если ты хочешь, чтобы человек стал твоим другом, — ты должен обратить на него внимание». То есть с себя переключить интерес на него. Я начал эту практику воплощать в жизнь, и пошёл результат, и это меня вдохновило. Это потом я уже понял, что это всё равно тот же эгоизм, только с определённой целью. Ты же это делаешь не для того, чтобы человеку искренне помочь, а для того, чтобы достичь результата для себя. Я тогда этого не понимал, мне главное было — получить свою какую-то выгоду. А она была, я постепенно втянулся, и это стало мне приносить радость.
Я начал везде, где мог, стараться людям просто помогать по мелочам. Где-то ездить в больницу, перевозить какие-то вещи иногда. И чем больше я это делал, тем больше я чувствовал, что менялся. И наступил такой момент, когда я понял, что вот эти все звоночки, как вы говорите, — они были неспроста. Мне уже подходил 30-летний рубеж, и надо было серьёзно задуматься, как вообще жить дальше. И я сделал то, что потом определило мои дальнейшие отношения с Богом. Я вступился за одного человека за границей так, что это стоило мне всей карьеры. Это было очень тяжело сделать, я был весь мокрый, как мышь — я понимал, что сейчас рушится всё то здание, которое я долго возводил. Я пошёл против руководства. Человек, с которым я вошёл в конфликт, был другом министра. Меня, естественно, выгнали из заграницы с «волчьим билетом», но я был внутренне счастлив и знал, что со мной ничего не произойдёт плохого. И действительно, когда я приехал домой, речь о поступлении в разведакадемию уже не шла, да и мне это уже было не надо. Ну и, в общем-то, я начал дальше устраивать свою жизнь.
Отец Георгий: В той поездке для вас уже открылось, что Бог есть. А что было потом?
Сергей Бедненко: После этого у меня был такой момент, что я приехал домой, и тут в гости ко мне пришёл один мой военный товарищ. Он, что называется, военный до мозга костей, и вдруг он мне приносит Библию. Меня это поразило. Когда он приходил раньше ко мне в гости, то у него всегда было два подарка. Если у него были деньги — он дарил бутылку коньяка, если у него денег не было — бутылку водки. Ничего другого никогда мне не дарил. И когда он достал Библию — это было дико. Я спрашиваю: «Где ты её взял? Как ты вообще додумался до этого?» Он говорит: «Да ты знаешь, в аэропорту сунули эту книгу какие-то проповедники. Выбросить было жалко, а мне она ни к чему. У меня и так дома ни одной книги нет. Зачем? А у тебя, видишь, полно книг. Засунь куда-нибудь в шкаф, пускай будет».
Я думаю: это тоже не случайно, это мне передали для того, чтобы я в неё заглянул. Молиться я тогда не умел. Я наугад её открыл, и у меня взгляд упал прямо на заповедь: Не лжесвидетельствуй (Исх. 20:16). И я вспомнил, что у меня был случай, когда я оговорил человека, и он из-за меня чуть не повесился. И у меня пошла очень бурная реакция на эти слова. Я упал на колени и всю ночь проплакал и каялся в этих грехах. И с тех пор я дал себе зарок, что больше ничего такого, противного элементарным нравственным началам, делать не буду. Я дал Богу зарок, что изменюсь. И это был переломный момент.
Великая Пятница. Смерть Христа. Фреска монастыря Высокие Дечаны, Сербия. XIV в.
А второй момент был, когда я прочёл в Евангелии о Христе, и меня это поразило. Я понял, что ничего близкого в жизни своей не видел, хотя, в общем-то, и за границей жил не один год, и по нашей стране везде ездил и многое повидал. Мне подумалось: «Это как же надо любить человека, эту толпу, которая только что плевала в тебя..» Ну вот представляете, когда человек лузгает семечки, смотрит и думает: «А сойдёшь ты с креста или нет?» И вот этих людей жалеть и любить так, чтобы, преодолевая Свою боль и Свою смерть, которая вот-вот наступит, молиться и говорить: Прости им, Отче, они не ведают, что творят (Лк, 23:34). Меня это перевернуло. Я подумал, что это что-то неотмирное, в мире я такого не видел. Просто для контраста расскажу — когда я приехал потом в Союз, то попросил, чтобы Господь мне открыл влиятельных людей. И буквально через два месяца я уже работал в правительстве Москвы, работал с самым крупным руководством, был переводчиком министра обороны — и я близко ничего подобного там не увидел. Я увидел, что это обычные люди, которые подвержены своим страстям, а чтобы они имели такую силу — даже близко этого не было.
Это потом я понял, что силу в другом месте надо искать. Когда я познакомился с настоящими христианами, с исповедниками за веру, которые сидели в годы гонений, я понял, что сила действительно в немощи совершается (2Кор. 12:9). Допустим, вот, девушка бросает учёбу, и едет за священником, которому дали 20 лет лагерей в Сибири. И она на двадцатку уезжает туда и тянет с ним весь этот срок, помогая ему питанием и прочим. Если бы не она — он бы давно умер. И потом он уезжает обратно или умирает. Она едет за другим, и так проходит вся её жизнь. Вот это настоящие христиане, которых мне удалось узнать и от которых я и принял христианство. Я долго не крестился, и только от них я крещение получил.
Отец Георгий: А после того прочтения Библии сразу ли вы пришли к Церкви и крестились, или были какие-то ещё хождения?
Сергей Бедненко: Конечно, отец Георгий, не сразу. Руководствуясь распространённой светской логикой, я подумал: «Христианство я возьму потом. Оно близко. Никуда не денется». Как Большой театр в Москве. Москвичи ходят туда редко, полагая: «Когда надо будет — всегда выберусь». Так и я думал. И я в своих поисках прошёл через всё, наверное. Через католицизм я прошёл, через ислам, через индуизм, через секту Виссариона — я был два года в этой секте. Так что это был очень небыстрый путь. И я понял для себя, чем качественно Православие отличается от других религий. Как апостол Павел говорит: Проповедь моя не в убедительных словах человеческой мудрости, а в явлении Духа и силы, ибо мы приняли не духа мира, а Духа от Бога… Душевный человек не принимает того, что от Духа Божия, потому что он почитает это безумием… Мы же имеем ум Христов (1Кор. 2:4,12,14,16). И я понял, почему люди чаще всего заблуждаются и не сразу приходят к Богу. Потому что они живут своим душевным началом, а не духовным. Духовное начало формируется долго, и человек к этому приходит не сразу. А наш ум поражён какой-то тёмной силой, нашими грехами. Мне кажется, Серафим Саровский об этом говорил: «Люди думают, что они живут одной своей волей. Но это не так. В человеке одновременно присутствует воля Божественная, чтобы спасти его в вечности, сатанинская, чтобы его навеки погубить, и третья, собственно человеческая воля, которая по нашим грехам чаще всего ближе к сатанинской, чем к Божественной. Поэтому весь путь человека и состоит в том, чтобы отказаться от сатанинской и всеми силами устремлять себя к Божественной воле».
Это учение в Православной Церкви существует издревле, его ещё в четвёртом веке выразил святой Антоний Великий. И когда я нашёл эти слова, для меня стало ясным, почему именно в Православии сохраняется этот дух Христов. Потому что мы опираемся на другую реальность. На ту реальность, которую сначала в себе надо выработать. Как преподобный Серафим говорил: «Стяжи дух мирен и тысячи вокруг тебя спасутся». А без этого спасение не то что других, но и твоё невозможно. Любые гуру, учителя, секты, другие религии — они не имеют Христа, поэтому не имеют этого духа.
Отец Георгий: Многие могут вам сказать: ну, они ведь тоже говорят о духовном. Особенно, там, в Индии, столько всякой духовности, столько разных возвышенных слов по поводу той же самой любви или понимания мира и так далее. Что именно позволило вам сделать вывод, что это всё-таки не поднимается выше уровня душевного человека?
Сергей Бедненко: Я задумался как-то о том, что возможно другое спасение, кроме собственного ума и собственной идеологии. И нашёл в Библии у пророка Исайи, который жил примерно за 750 лет до Христа, описание того, каким должен быть Спаситель мира. Он как росток из сухой земли и нет в Нём ни вида, ни величия… Но Он взял на себя наши немощи и понёс наши болезни. А мы думали, что Он был поражаем, наказуем и уничижён Богом. Но Он был изъязвлён за грехи наши и мучим за беззакония наши. Наказание мира нашего было на Нём и ранами Его мы исцелились. Все мы блуждали как овцы, совратились каждый на свою дорогу и Господь возложил на Него грехи всех нас (Ис. 53:2,4−6). Это есть только в христианстве. Но чтобы понять это, нужно опираться на Евангелие, работы святых отцов. А если мы опираемся только на себя, на свой ум, то чаще всего попадаем в секту, в другую религию.
Отец Георгий: Те слова пророка Исайи, что вы процитировали, встречаются в кумранских рукописях, датированных за 200 лет до Рождества Христова. Так что даже текстологически подтверждено, что это подлинное пророчество. И, действительно, такой образ Спасителя мы не встретим ни в какой другой религии. Ни один из индийских гуру, сколь бы не были они разнообразны, так себя не подаёт. Подают они себя совсем по-другому. Но вы упомянули секту Виссариона. Как так случилось, что вы попали в неё? Ведь её лидер — человек, наш современник, бывший милиционер, называет себя Христом. Не смутило ли вас это?
Сергей Бедненко: Это не просто смутило. Я сначала подумал, что он ненормальный. Когда человек называет себя Христом, это или мания величия, или какой-то проходимец. Так я подумал. Поэтому мне стало интересно исследовать это со стороны. И я туда пришёл не как его почитатель, а как человек, который хотел быть близко, чтобы увидеть всё своими глазами и разобраться. И я застрял там на два года. Я видел всё с самого начала — первый приезд Виссариона в Москву, потом все его гастроли. И мы сами часто ездили. У Виссариона в секте была очень грамотно организована идеология питания. Оно было очень умеренным, полностью безбелковым. И люди просто теряли ту свою единственную волю, я уж не говорю о Божественной, о которой говорит преподобный Серафим. Они полностью подчинялись тому, что им говорили в секте. И я помню, как уже хотел уйти оттуда, уже всё понимал, а не мог. Потому что меня ноги туда вели. И я плакал и шёл. Вот это я точно помню. Я так долго колебался, в чём-то им помогал, в чём-то противился.
И наконец Господь послал такую ситуацию, которая помогла мне окончательно определиться. Одна старушка, находившаяся среди виссарионовцев, продала свою квартиру, а деньги отдала в секту. И мне звонит помощник Виссариона и говорит: «Слушай, возникла хорошая идея. Почему бы нам не покататься по Средиземноморью? Нам нужен переводчик. Ты знаешь языки, у тебя есть загранпаспорт. Давай поедем. Все расходы за наш счёт». Я говорю: «Слушай, а откуда вы деньги взяли? Это же дорого». И он отвечает: «Да ты знаешь, тут одна сестра продала свою квартиру и нам отдала деньги». И на эти деньги они хотели красиво покататься по Европе. Я, конечно, отказался. Сказал, что и им это на пользу не пойдёт. Хорошо, если они живыми оттуда вернутся, потому что Господь такие вещи не прощает. В общем, после этого я с ними порвал.
Отец Георгий: А что вообще приводило людей в эту секту? Чем цеплял Виссарион?
Сергей Бедненко: Тем, что сама идея-то была хорошей и близкой человеку советского воспитания. Идея братства, взаимопомощи, совместного хозяйства. Секта — это социализм, только с религиозной подкладкой. И вот эта душевность и приводила людей туда. С другой стороны, имело место определённое зомбирование, которое легко воздействует на человека ищущего. И третий момент, самый главный, — это то, что человек домысливает и придумывает то, чего на самом деле нет. Были там и, так сказать, блудные моменты. В секте Виссариона практиковались такие вещи, как, например, если тебе понравилась чужая жена, то ты должен в первую очередь сказать ей об этом. Если она не против того, чтобы сойтись с тобой, то вы должны вместе сказать её мужу, и он, видя вашу честность, должен позволить вам на какое-то время быть вместе. Но это очень серьёзное дело. И те, у кого там кто-то из родственников, должны серьёзно задуматься над тем, что это не просто какая-то временная придурь, а что это гибель души. Да и тела тоже.
Отец Георгий: Некоторые люди полагают, что можно зайти в секту, а потом как-то «соскочить с поезда» — и всё, продолжить жить как прежде. Может быть, у кого-то так и получается, но опыт и наблюдения подсказывают, что чем больше человек проводит времени в секте, тем труднее ему после этого восстанавливаться. Это нелегко. У кого-то это занимает всю оставшуюся жизнь. Но я хотел бы задать вопрос о том, как вы сделали окончательный шаг в Православную Церковь?
Сергей Бедненко: Вы знаете, я уже был измотан всеми этими поисками и всеми этими ложными движениями. И потом меня, избитого, потерявшего 25 килограмм веса, жена буквально на плечах притащила к одному интересному человеку. Он тогда только-только принял монашество. Это был отец Анатолий (Берестов). Мы его знали как зам. главного детского невропатолога Москвы. Это был крупный учёный, профессор. И он мне тогда задал вопрос: «Ты к смерти-то готов? Ты очень близок к ней». Я говорю: «Нет, не готов. У меня старики родители, я единственный сын, должен их сначала похоронить, потом сам умереть». Он говорит: «Ну, принимается аргумент. Да». Второе: «У меня маленькие дети, — говорю, — я должен их поднять, а потом уже сам умирать». Он говорит: «Тоже принимается. Ну, ещё?» Третье, я говорю: «Сам ещё не старый. Не знаю, ещё надо бы пожить». Он говорит: «А вот этого никто не знает. Это может случиться с тобой в любой момент. Поэтому я тебе дам один совет. Если хочешь спастись, дальше 50-ти метров от церковной ограды не отходи, тогда спасёшься. А нет — погибнешь. Если ты это серьёзно понял, то тогда, может быть, вырулишь. А если не поймёшь, то ничего уже тебя не спасёт». И, вы знаете, я с тех пор дальше 50 метров от церковной ограды не отходил. Хотя бывали и падения, и какие-то очень тяжёлые ситуации. Как говорил святитель Тихон Задонский: «Человек заблуждается, думая, что он в Православии живёт всегда от восхождения к восхождению. Чаще всего человек живёт от падения к падению. Но самое главное не то, что он упал, а найти силы подняться, а не сидеть на дороге и плакать. Плакать можно, но всегда идя по дороге вперёд». И это для меня тот основной мотив, который движет мной с тех пор. То есть всегда по дороге вперёд.
Отец Георгий: Но на этой дороге, думаю, вы встретили и поняли не только то, из-за чего можно сокрушаться?
Сергей Бедненко: Безусловно, сладость пути Христова — это самая большая радость. Вы знаете, я видел очень многие моменты эстетически красивые. Я знаю, что такое и высокие горы, и моря, и океаны, и хорошая пища, и всё остальное, что присуще юности. Но та сладость, которую даёт жизнь в Церкви, — она ни с чем не сравнима. Эта жизнь во Христе, когда ты действительно всё время в диалоге с Богом, когда ты чувствуешь, что ты что-то сделал, и тебя всегда страхуют, тебя всегда поддерживают. Этого нет в человеческом обществе. Это очень редко бывает. Только в христианской среде, наверное. Потому что это невозможно без Христа. И это то, к чему я пришёл. И потом, через мою жизнь прошло столько чудес…
Отец Георгий: Каких, например?
Сергей Бедненко: Я видел и больных, которые исцелялись от раковых болезней. Или вот Ваня-наркоман — мы просто его спасли в одном из северных монастырей. У него сейчас семья, ребёнок. Он абсолютно нормальный человек. А тогда его просто избили и оставили умирать, и прибежала его сестра и просила, чтобы мы отслужили молебен, чтобы он хотя бы не умер в ту ночь. Или Маша, у которой умирал отец от сердечного заболевания. Она молилась всю ночь, и на следующий день была операция. Потом к нам пришёл врач, мы пили с ним чай, и я спрашиваю: «Ну, как операция-то прошла?». Он говорит: «Я понять не могу. Я обычный средний хирург, который делает типовые операции. Поэтому операции на сердце мне редко доверяют, так что я их делаю плохо. А тут я чувствовал, что со мной как будто целая бригада трудится. Кто-то помогает, кто-то подсказывает. Если начинаю что-то делать не так, у меня руки даже не туда идут, будто кто-то управляет ими». В итоге человека спасли, хотя говорили, что шансов на выздоровление было процентов пять. И таких случаев много. Поэтому мне смешно, когда говорят, будто чудеса придуманы Церковью, чтобы набрать очки перед неверующими, и т. п. Я на это смотрел отрешённо, со стороны. На многое я смотрел глазами человека, который не хочет верить, но который не может не видеть объективную реальность чуда.
Отец Георгий: Я помню, как ещё лет 17 или 18 назад мы с вами были на одной службе, и вы привели свою родственницу, которая внезапно оказалась свидетельницей чуда. Это была самая обычная служба в самом обычном московском храме. Но вот именно ей из немногих прихожан Господь явил чудо. Когда священник вышел с крестом, она увидела свет от этого креста. Я помню её изумление, когда она всем рассказывала, даже и мне и всем окружающим, о том, что видела, и при этом приговаривала: «Я же разумный человек, я директор школы»..
Сергей Бедненко: Физик, математик.
Отец Георгий: И для неё это было потрясение. Она совершенно не ожидала увидеть что-либо подобное.
Сергей Бедненко: Ну, это было вообще. Тётя Римма — это тётя моей жены — пришла в церковь с конкретным заданием. Ей надо было как-то перебраться из Крыма в Москву. И никаких к этому подвижек не было. Я ей говорю: «Прежде, чем ты отстоишь службу, ничего не получится. Всё решается на службе. Поэтому мы идём на литургию, после литургии разговариваем со священником, берём его благословение и слушаем его советы». И вот она стояла на службе, причём не очень внимательно. Но это было в первый раз, когда она выстояла всю службу до конца. И когда она подходила к кресту — я шёл за ней, — и в этот момент, когда священник ей давал целовать крест, я смотрю — какая-то сила её отбросила от креста, и я буквально её поймал. Спрашиваю: «Что случилось?» Она говорит: «Ты знаешь, когда я увидела крест, от него какой-то сноп как будто огня ударил меня по глазам, и всё осветилось, и это то, что я реально видела. Это не какая-то мистика, не что-то придуманное мной. Я человек трезвый, физик, математик, директор школы, поэтому я далека от всех этих вещей. И придумывать себе ничего лишнего не хочу. Но тут я увидела это сама, и это меня очень задело». Она всем рассказывала. Потом мы пошли в Брюсов переулок, в храм Воскресения Словущего, помолились у чудотворной иконы Спиридона Тримифунтского, и её квартирный вопрос решился. И, в общем-то, это тоже чудо, я считаю.
Отец Георгий: Слава Богу, который не оставляет нас без такого свидетельства Своей заботы. Спасибо большое за ваш рассказ!
С Сергеем Бедненко беседовал священник Георгий Максимов
