 |
| Православие.Ru | Светлана Герич | 27.04.2016 |
Светлана Александровна Герич
Когда я вернусь, я пойду в тот единственный дом,
Где с куполом синим не властно соперничать небо,
И ладана запах, как запах приютского хлеба,
Ударит меня и заплещется в сердце моем.
А. Галич
Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной.
Только с горем я чувствую солидарность.
Но пока мне рот не забили глиной,
Из него раздаваться будет лишь благодарность.
И. Бродский
Недавно Промысл Божий свёл меня с удивительным человеком — внучкой Леопольда Романовича Шведе, правнучкой Романа Шведе Светланой Александровной Герич, которая живёт сейчас в Вашингтоне, округ Колумбия, и бережно хранит память о родных, о России начала XX века, о царской семье.
Художник Роман Шведе в Пятигорске за одну ночь, запершись в домике, где лежал убитый Лермонтов, написал его портрет «Лермонтов в гробу». Выдающийся инженер Леопольд Романович Шведе с 1905 по 1917 годы возглавлял Царскосельскую электротехническую службу. Его детей крестили император Николай II и императрица Александра Фёдоровна.
Бабушка Капитолина Ивановна
— Светлана Александровна, вы и ваши родные оказались в самом центре всех светлых и трагических событий XX века. Ваши бабушка и дедушка делились с вами своими воспоминаниями?
— Да, конечно. Моя бабушка Капитолина Ивановна Трапезникова родилась в семье моряка, капитана-лейтенанта. Её родители, мои прадед и прабабушка, погибли — утонули при кораблекрушении. Старший брат окончил Кадетский корпус. Он поместил трёх своих сестёр в казённое учреждение — Женский сиротский институт в Петербурге. В этом институте учились девочки из хороших семей, у многих из них родители трагически погибли.
Бабушка окончила институт в 19 лет. Была отличница. Её сестра, Клавдия Ивановна, окончила этот же институт через год. Она преподавала бальные танцы во всех мужских училищах Петербурга — там по этикету выпускники должны были уметь танцевать. У неё работал свой кучер, который возил её по всем этим училищам. Я очень хорошо помню Клавдию Ивановну. Она не выходила замуж и жила с нами.
Была очень маленького роста и имела прозвище «батюшка» — бабушка Клавдия-батюшка. Она нас всех, её внуков, учила молиться и потом вечером приходила и проверяла, выучили ли мы молитвы. Пока не прочитаешь молитвы, она не отойдёт от тебя. Всегда перед сном обходила дом и форточки закрывала своей тросточкой — боялась, чтобы мы не простудились. У неё тросточка была как палочка-выручалочка — она ею ещё дирижировала, отбивала такт. Её все очень уважали.
Как-то она сильно заболела. К ней пришёл один молодой офицер, который не умел танцевать вальс и полонез, а должен был присутствовать на балу при дворе. А в то время, если вам представляли девушку, то с ней нужно было танцевать. Бабушка даже говорить почти не могла от болезни, она была сильно простужена, и офицер умолял на коленях: «Вы же умеете учить, не вставая!» И тогда раздвинули мебель, и бабушка полулёжа наставляла его, размахивая своей тросточкой. Он потом вернулся с бала, привёз ей букет роз и сказал: «Мне как раз пришлось танцевать те два танца, которым вы меня научили!»
Бабушка Клавдия очень любила рисовать. Садилась на подоконник и, когда мимо шёл император Николай II (а он каждый день выходил прогуляться в парк, часто с сыном цесаревичем Алексеем; сзади обычно ехал верхом казак), рисовала его портрет. Портрет потом в годы революции отобрали.
Была замечательная рукодельница — делала цветы из бархата и шёлка такими маленькими раскалёнными утюжками, рисовала ещё на них красками, придавала разные оттенки. Брала за образец живой цветок — и потом живой не могли отличить от самодельного. Потом, когда наступил голод, она продавала эти цветы на базаре и кормила семью. Ещё ходили в парк собирать крапиву для супа. Покупали кости лошадиные (это всё, что можно было купить) и варили суп.
Светлана Александровна с фотографией дедушки Леопольда Романовича
Дедушка Леопольд Романович Шведе окончил Мореходное училище, участвовал в русско-японской войне. Он хорошо знал языки, прекрасно рисовал. Чудно играл на виолончели.
Дедушка построил первую электростанцию в Царском Селе и провёл электричество во дворцах. Ещё сделал фонари на улицах — осветил город. Когда мигало электричество, император улыбался: «Вот Шведе мигает». Дед заведовал водопроводом, электростанцией, очистными сооружениями, проектировал и строил все инженерные городские сооружения Царского Села, дворцов и гарнизона. Приложил много усилий для того, чтобы Царское Село превратилось в самый чистый город России, который не знал эпидемий и где в начале XX века была самая низкая детская смертность. Из водопровода можно было пить даже младенцу.
Электростанция эта ещё работает. Я туда пришла, когда приезжала в Россию, хотела посмотреть. Меня сначала не пускали. Я прошу: «Пустите меня, пожалуйста, посмотреть — мой дедушка эту электростанцию построил». — «Ну да, рассказывай! Чем ты это докажешь?!» А я отвечаю: «У меня есть альбом, который моя мама сама сделала в Царском Селе. Вот здесь есть даже фотография сторожа».
А там был сторож Кривка, который держал четыре пары голубей, таких красивых, розовых, с хохолками, совсем ручных. Они жили в маленьком голубятнике. Наследник приходил кормить их. А хлеб брали с кухни нашей семьи. Сторож сидел в будке, нарезал сухарики для голубей. Наследник приходит и просит: «Кривка, дай хлебушка, я хочу покормить голубей». Он кормил голубей и сам ел сухарики. Потом спрашивал: «Папа, почему у Кривки хлеб вкуснее нашего?» Император попросил узнать, в какой пекарне Шведе заказывают хлеб. Оказалось, пекарня какого-то кавалерийского полка. Послали почётную грамоту пекарю — он остался страшно доволен.
Дедушка в конце жизни ослеп, и я его водила за руку гулять. Он звал меня «Светлячок». Говорил: «Пойдём, Светлячок, гулять, а то воздуха мало мне, всё сижу в кресле».
Екатерининский дворец имеет два полуциркуля, в одном жила семья дедушки, в другом — князь Путятин, который заведовал хозяйственной частью дворца. Сейчас здесь, в Вашингтоне, живёт его внучка. Ничего не знает, ничего не помнит, ей никогда никто ничего не рассказывал. Когда я ей рассказываю о прошлом, она спрашивает у меня: «Откуда ты всё знаешь?» А я знаю. Мне всё рассказывал мой дедушка.
Подаренное святым праведным Иоанном Кронштадтским фото
Дедушка был крещён в Лютеранской церкви. Как-то он пришёл с невестой к святому праведному Иоанну Кронштадтскому и сказал, что хочет креститься в Православие. И отец Иоанн ответил ему: «Я тебя каждое воскресенье вижу у себя в храме, какой же ты лютеранин?» Потом отец Иоанн венчал дедушку с бабушкой и подарил им свою фотографию, на которой он ещё иерей. Фотография чудотворная. Мы её даём больным приложиться.
Когда мой папа тяжело болел — рак поджелудочной, — у него были страшные боли. Морфий не помогал. И тогда он брал фотографию — и боль отпускала, он не страдал.
Царская семья любила дедушку и высоко ценила его труды. Он был награждён орденами святого Владимира, святой Анны, святого Станислава и дослужился до звания действительного статского советника.
Пасхальное яичко — подарок Императрицы
Дедушка и бабушка растили трёх дочерей и двух сыновей. Император Николай II стал крёстным их сына Владимира (примечательно, что Владимир дожил до 100 лет), а императрица Александра Фёдоровна — крёстной их дочери Музы. Муза Леопольдовна — это моя мама. Она родилась в 1899 году, прожила 91 год.
У меня есть яичко фарфоровое, которое нам подарила императрица на Пасху. Есть икона, которую подарил император дедушке за то, что он провёл электричество в Царском Селе.
Икона, подаренная Государем Императором Николаем II
Что вам ещё рассказать?
— Светлана Александровна, жизнь вашей семьи сильно изменилась после революции.
— В 1917 году старший сын моей бабушки, Дмитрий, офицер, шёл по аллее в парке Царского Села вместе с женой — они были женаты всего три месяца. Революционеры расстреляли его в упор на глазах у жены. Она позвонила бабушке и сказала: «Не ходите на похороны, они хотят застрелить Леопольда Романовича на похоронах».
У дедушки случился инфаркт, он лежал без сознания. Его переодели в кучера, чтобы на него не обращали внимания, сами одели одежду прислуги, и все поехали на вокзал: бабушка Капитолина, бабушка Клавдия, мама, только что окончившая Мариинскую гимназию, её брат Владимир. Маме было 17 лет, брату 18. Старшие сёстры были замужем, они не смогли уехать — их не выпустили власти. Дедушка без сознания ехал в лазаретном вагоне. Уехали тайно в Литву, где когда-то купили поместье, — и остались живы. А заместитель дедушки, Любович, был расстрелян без суда и следствия.
С собой взяли икону Пресвятой Богородицы «Всех скорбящих Радость». Красные при обыске поднимали шомполами серебряный оклад иконы — искали драгоценности. Икона потом вся почернела. Бабушка завещала её мне, потому что я единственная из её внучек говорила по-русски и знала все молитвы.
Когда икона попала ко мне, я даже не знала, Кто на ней изображён, не успела спросить бабушку перед её смертью. Думала, какой-то святой. Оклад, который отгибали шомполами, немного отошёл, и мы несколькими тоненькими гвоздиками его приколотили. А потом икона вдруг полностью обновилась. Сама собой. Мы сняли киот, чтобы сделать новый красивый оклад, но остались дырочки на иконе от гвоздиков.
Обновившаяся икона Пресвятой Богородицы
Владыка Феодосий (Лазор), архиепископ Вашингтонский, митрополит всей Америки и Канады, тогда сказал: «То, что икона обновилась, — это чудо. У нас сейчас работает очень хороший иконописец, давайте, он заполнит дырочки на иконе краской». А это был иконописец из Москвы, Александр Николаевич Маскальонов, который три года расписывал Свято-Николаевский собор в Вашингтоне. И вот он взял икону, приготовил краски, но не успел ничего сделать — на его глазах дырочки затянулись сами собой. Он принёс нам эту икону с трепетом. Вот такое чудо.
— Да, это настоящее чудо. Как жила ваша семья в Литве? Здесь познакомились ваши родители? Расскажите, пожалуйста, о них.
— Папины предки были военные. Прадедушка, генерал, участвовал в Крымской войне. Дедушка тоже служил офицером, был адъютантом великого князя Константина Константиновича Романова. Мой папа, Лепеха Александр Александрович, полковник, окончил 1-й кадетский корпус в Петербурге, служил в Новороссийском драгунском полку. Участвовал в Первой мировой войне, в гражданской войне.
В 1920 году папа отступал с Врангелем через Крым в Константинополь. Потом папа умолял на коленях своих подчинённых в Галлиполи (там стояли лагерем приплывшие из Крыма части Белой армии) не возвращаться в Советский Союз, но многие люди хотели вернуться: у них остались там жёны и дети. Те, кто вернулись в Россию, были расстреляны.
Папины родители жили в Литве, у них было большое семейное имение, и он уехал из Галлиполи последним и поехал к своим родителям.
Мамина семья Шведе в это время все тоже собрались в своём имении. Мама с юных лет сама управляла имением, поскольку дедушка после инфаркта был болен, потом вообще ослеп. Она была очень занята, и ей было не до женихов. Правда, к ней сватался один поляк, но мама ему отказала — не хотела выходить замуж за католика.
Мама и папа познакомились у друзей. Папа предложил маме сходить в кино, и она согласилась. Через 24 часа от момента знакомства он сделал ей предложение. Они поженились в 1934 году, я родилась в 1938-м.
Маленькая Света
Папа знал много языков: французский, немецкий, литовский, польский, греческий, украинский. Английский знал хуже других языков. А вот французский знал так хорошо, что, когда приехал во Францию, не верили, что он не француз, принимали за соотечественника. Литовский президент попросил папу организовать кавалерийский полк, и папа согласился. Когда ему исполнилось 50 лет, он вышел в отставку и управлял Земледельческим банком.
Во время Великой Отечественной войны пришли Советы. Они приходили в наш дом, прослушивали телефон. Как-то позвонили, я подбежала к телефону. «Ты кто?» — «Светлана». — «Сколько тебе лет?» — «Мне три годика». (А мне в 1941 году было три с половиной года). — «Папа дома?» — «Дома..» — «Что делает?» — «Чай с мамой пьёт..»
Папу арестовали, пытали, чтобы он выдал белых офицеров в Литве. Его привязали к стулу — и ледяная вода из ведра на потолке капала ему на голову. Но папа никого не выдал.
Как-то к маме пришёл рабочий, сказал, что во вторник папу расстреляют. Мама побежала в немецкое посольство к другу папы, который служил там переводчиком. Друг ответил: «Я не знаю, как мне выручить Александра. Но я сделаю всё возможное. Ты мне сама не звони. Собери самые ценные вещи, документы, будь готова с дочкой сесть на поезд и ехать в Ригу».
Папа Александр Александрович Лепеха
Потом он придумал план: попросил маму взять самую хорошую лошадь, запрячь её в телегу, нагрузить сеном, под ним спрятать портфель с документами, тёплую одежду и отправить к нему с самым верным из слуг. Нагрузить в телегу также картошку, брюкву — будто это всё везут продавать на базар.
Затем папин друг оставил телегу со слугой в условленном месте, сам поехал в тюрьму. Это была маленькая тюрьма в небольшом уездном городке. Он в немецкой форме зашёл в тюрьму, подошёл к подвыпившему полицейскому и сказал ему: «Вы задержали немца. Если сейчас же не выпустите его — вам очень сильно попадёт!» И дал этому полицейскому бутылку водки. Видимо, ещё как-то подкупил его — потому что тот выпустил папу.
Папа с другом сели в автомобиль, но они не могли далеко ехать в автомобиле, это было слишком опасно. Их могли обоих расстрелять. Они доехали до условленного места, где ждала их упряжка, папа спрятался под сеном, и верный слуга повёз его по самым глухим сёлам. Ехали два дня, пересекли немецкую границу, где папа на немецком сказал, что он белый офицер и литовский гражданин, которого Советы хотят расстрелять. Он свободно говорил по-немецки, и ему каким-то образом разрешили пересечь границу.
Папа позвонил маме, сказал пароль. Пароль был такой: «Я всё продал на базаре, возвращаюсь домой». Это означало, что он благополучно пересёк границу. А наш телефон прослушивали. И тогда мама сразу пошла в немецкое посольство. Я помню, что было очень холодно, на мне была шубка и шапочка из ангорки. Мы тоже переправились через границу. Так папа остался в живых. И мы снова были вместе.
— На этом ваши испытания не закончились?
— Нет. Мы оказались в немецком концлагере. Сюда же приехали дедушка, бабушка, брат мамы — им было опасно оставаться в Литве. Маму отправили работать на консервный завод, а папу — в механическую мастерскую. Меня забрали у родителей, отправили в детский сад.
Мы выжили, но всё ещё находились в опасности. У нас забрали документы, стали проверять, нет ли среди наших предков евреев. Евреев убивали.
Как-то папу вызвали и сказали ему: «Ваш сын умер». Папа не стал спорить и срочно поехал в детский сад. Я заболела воспалением лёгких, а поскольку детей там брили, они решили, что я мальчик. Мы все были в коротких рубашонках и сидели в кроватках, как в клетках животные. Горшков не было, под ноги нам кидали солому, и мы ходили прямо в эту солому.
Наши кроватки были за стеклом, и когда я увидела папу — закричала. Кричу — а он не слышит. Смотрит на меня и переводит глаза на других детей — и я поняла, что он меня не узнаёт. Это было страшно. Наконец он смог меня узнать — по родинке на щеке. Я вцепилась в его полушубок, и он взял меня в охапку в полушубок, и мы поехали. Одежды моей — шубки, ангорской шапки — уже не было, всё украли.
Потом я долго плакала и не ложилась одна в кровать — всё боялась, что меня снова отберут у родителей. Через полтора года нам дали так называемый «паспорт предков», сказали, что у нас нет еврейской крови. После этого выпустили из концлагеря.
Нас отправили в Берлин, там мы попали к богатой немке, мама готовила для неё. Папа работал на почте. Так мы жили в Берлине, пока его не стали бомбить ночью американцы, днём англичане. Как-то мама позвонила папе на работу и стала просить, чтобы он срочно приехал домой, потому что у неё на сердце неспокойно. Он приехал домой, успокоил маму. А когда вернулся в почтовое отделение — на его месте увидел глубокую воронку: бомба.
Затем наша семья оказалась в поместье в Фройденталь. Хозяин фермы был антифашист и его расстреляли. Мама помогала на ферме, папа работал переводчиком у беженцев, которых выпустили из лагерей и заставили копать окопы. Маминого брата тоже забрали копать окопы. Папа получил ранение, у него была раздроблена вся нога, и он попал в госпиталь. Тут мои родители потеряли друг друга, и мама не знала даже, где бабушка и дедушка. Германия капитулировала, мы оказались в английской зоне.
Мама Муза Леопольдовна
Мама ездила на вокзал — там висели списки Красного Креста, кто кого ищет. Давали одну строчку, и мама написала: «Муза Лепеха ищет Александра Лепеха». А папа находился в плену у англичан, и, когда говорил, что он русский, ему не верили, считали его немцем. Папа написал письмо дедушке и бабушке. Он не знал их адрес, просто написал имена, отчества и фамилии бабушки и дедушки, написал, что они беженцы, и отправил. Это тоже было чудом — но письмо дошло по назначению. И бабушка на чистейшем английском написала начальнику тюрьмы и описала наши злоключения. Комендант тюрьмы прочитал это письмо и поверил папе. Его выпустили и дали пять марок. Сказали: «Купи себе кофе и иди, куда хочешь».
Папа еле шёл на костылях. Он попросился на ночлег, и один немец пустил его ночевать на сеновал. Папа помог ему в какой-то домашней работе, и немец приютил его, оставил жить как батрака, и он целый год жил у этого немца, не зная, куда идти и где искать нас с мамой.
Как потом оказалось, мы с мамой жили всего в 90 километрах от папы. В конце концов папа узнал о мамином объявлении на вокзале в списках Красного Креста. 16 апреля, в день своего Ангела, мама получила открытку от папы. Он писал: «Я знаю, где вы, и скоро к вам приеду».
И вот как-то днём я увидела папу — он шёл к нам на костылях. И я начала кричать так, будто случился пожар. Эта картина и сейчас стоит у меня перед глазами: папа идёт ко мне на костылях — а я бегу ему навстречу и громко кричу.
— Светлана Александровна, Господь явно хранил вас и ваших родных среди таких страшных событий. Над вашей семьёй почивало благословение святого и праведного Иоанна Кронштадтского и святых Царственных страстотерпцев, которые любили вашего дедушку, крестили вашу маму и её брата. Как сложилась жизнь вашей семьи дальше?
Собственноручно подписанная фотография святым Иоанном Кронштадтским
— До 1947 года мы жили в английской зоне, в маленьком немецком городке. Поселились на чердаке одного дома. Мама и папа работали, я пошла в школу. Английские власти выдавали всех русских Советам, поэтому мы сидели тише воды, ниже травы. В 1947 году нас отправили в лагерь для беженцев, для перемещённых лиц.
В этом лагере нас было около полутора тысяч человек. По составу — русские, бывшие белоэмигранты, те, кто бежал во время войны от красных. Многие попали сюда из Югославии, Чехии, Польши, других стран — двигались на запад по мере наступления Красной армии.
Мы жили в бараках — бывших казармах немецких солдат. Бараки были хорошие, каменные. Мы сами собирали дрова, топили печи. Нам давали пайки. Организовали русскую школу, и я начала учиться. Я знала русский до этого, но также знала, что нельзя говорить по-русски — русских ловили, выдавали. Но писать и читать по-русски я ещё не умела. Начала учиться — у нас были хорошие преподаватели, один из духовной семинарии.
Из лагеря русских сначала не выдавали. Потом сами англичане стали собирать людей, вывозить их на границу с Советами и сдавать. Приезжали грузовики и забирали людей насильно. Всех их убивали — никто не уцелел. И люди выпрыгивали с грузовиков, с моста в воду, резали вены, делали всё, чтобы не попасть в руки НКВД.
Мы жгли костры перед воротами, чтобы грузовики не могли проехать. Ещё брали рюкзаки, одеяла, хлеб и уходили в лес ночевать. Клали ветки, чтобы было сухо. Помню сильный холод.
После одного такого случая с приездом грузовиков у мамы случился инсульт, и она попала в больницу. Мне исполнилось 9 лет. Соседка заплетала мне косу — у меня отросли длинные волосы.
В лагере было много художников, писателей, творческой интеллигенции. Два священника: отец Михаил и отец Димитрий. У нас действовал и православный храм. Бывший оперный певец Корнилов и его жена пели на клиросе.
Организовали театр, им заведовал драматург из Москвы, ставили спектакли — русскую классику. Старались поставить что-то светлое, весёлое, не трагическое, чтобы поднять дух унывающим людям. На Рождество ставили красивые русские сказки. Был художник, который рисовал чудесные декорации.
Была даже одна балерина, которая стала учить детей балету. И я училась. Ещё пела в хоре. Папа сделал мне скамеечку — я была маленького роста, — чтобы я видела ноты. Мама когда-то была регентом в Мариинской гимназии — и она учила меня петь. Она пела альтом, а я сопрано.
Из нашего лагеря людей вывозили в Южную Америку. Мы хотели поехать в Эквадор, там жил папин друг по корпусу, но поскольку мама перенесла инсульт и работать мог только папа — нас не взяли. Им нужны были здоровые люди, рабочая сила.
Постепенно людей вывозили в Южную Америку, Австралию, Новую Зеландию. Наш лагерь расформировали, в него перевезли немецких беженцев, у которых разбомбили дома. А оставшихся из нашего лагеря — тех, кого, как нашу семью, никуда не брали, отправили в другой лагерь — намного хуже прежнего.
Здесь находились и пьяницы, и туберкулёзные больные, и инвалиды. Маму перевезли на носилках. Постепенно она стала ходить с палочкой.
В этом лагере тоже сделали православный храм. Когда мама немного поправилась, стала рисовать — она очень хорошо рисовала. Она расписала весь иконостас в храме. У нас был прекрасный регент, он потом служил священником в штате Нью-Йорк, протоиерей Николай Ткачёв.
Я пошла учиться в немецкую школу, потом в колледж, брала курсы стенографии и синхронного перевода с немецкого на русский и с русского на немецкий. Училась очень хорошо. Сын маминой сестры оказался в Канаде, работал агрономом. Он посылал мне кофе. В то время в Германии его достать было невозможно. Я продавала этот кофе: двух банок хватало, чтобы заплатить за семестр обучения.
— А как ваша семья оказалась в Америке?
— Мой двоюродный брат помог нам с визой. В моём паспорте было записано, что я родилась в имении Кастышево в Ковенской губернии — в Литве. А в папином — то же самое, только не в Литве, а в России: он жил ещё в царской России. И американцы дважды отказывали нам в визе, так как не верили: «Скажите нам правду — и мы вас впустим».
Тогда друг папы нашёл книжку на английском языке, где было написано, когда Литва стала самостоятельным государством, сделал ксерокопию и прислал нам. Мы показали ксерокопию американцам — и они дали нам визу.
1955 год, 18 марта — мой день рождения. Мне исполнилось 17 лет — и в этот день я оказалась в Нью-Йорке. Наша семья поселилась в штате Нью-Джерси. Папа устроился на ковровую фабрику, вилами бросал шерсть — очень тяжёлая работа. Мама пошла работать на швейную фабрику — шила детские комбинезоны. Мы сняли квартирку.
Американцы не признали мои дипломы, и я снова пошла учиться. За три месяца сдала программу первого года, хотя мой английский был слабый. Брала курсы немецкого, испанского — эти языки я знала идеально. На летних каникулах устроилась воспитателем в детский сад: это был заработок и практика по английскому языку — я общалась с детьми, с другими воспитателями.
На следующий год устроилась на фабрику — за доллар в час отбивала ярлыки для одежды. В 1957 году взяла ссуду и поступила в университет. Брала отдельные предметы — за весь курс не могла заплатить. Училась и ещё работала на фабрике, чтобы платить за обучение. Свободного времени совсем не было.
Раз в месяц, в воскресенье, ездила в Нью-Йорк в православный храм. После Литургии там собиралась группа русской молодёжи. Приходил владыка Анастасий, русский, проводил с нами беседы. Потом старенький владыка уходил, а мы оставались — нам нравилось общаться. Американцы нас не очень притягивали, нам хотелось дружить с родными — русскими. Мы устраивали даже вечера, балы.
Здесь я познакомилась с будущим мужем, Александром. Он был старше меня на десять лет — 1928 года рождения. В детстве жил в Крыму. Когда был ребёнком и учился в школе, красные хотели выгнать его семью из дома в Ялте. Его мама, бывшая княжна, стала протестовать: «Мы не уйдём: это наш дом». Она не ожидала, что их просто убьют. Их всех убили: маму, папу, шестилетнюю сестру моего будущего мужа. Сам Александр был в это время в школе на занятиях — и остался жив. Рос сиротой.
Когда началась война, немцы вывозили всех подростков, юношей на работы в Германию. Александра тоже забрали. Он работал в концлагере: возил на тачке цемент. Когда падал от голода и изнеможения, его били — и отбили ему почки.
Он бежал из концлагеря, потерял сознание в лесу. Его нашли баварские монахини. Они помогли Александру, отправили учиться. В 22 года он попал в Америку. Год работал на конвейере в автомобильной компании, потом эта компания оплатила ему обучение на инженера-дизайнера.
Мы встретились с ним в 1959 году, в 1961 поженились, через год родился наш сын Кирилл. Мы были счастливы — но это счастье оказалось недолгим. Мой муж в этом же году умер от почечной недостаточности. Не успел порадоваться нашему сыну.
Я подрабатывала чертёжником, затем окончила Университет Джорджтауна, получила степень бакалавра и преподавателя. Затем степень магистра. В Университете Джорджа Вашингтона специализировалась на бакалавра и магистра синхронного перевода: английский — немецкий — русский языки. 30 лет проработала переводчиком и преподавателем. Кирилл окончил академию, стал морским офицером.
Светлана Александровна в иконной лавке в Свято-Николаевском храме
Уже 25 лет я тружусь в Свято-Николаевском соборе города Вашингтона. Занимаюсь книжной и иконной лавкой.
Вот и поведала я вам всю свою жизнь. Была она долгой, а уместилась в небольшом рассказе. Правда, мне очень тяжело её вспоминать. Что я могу сказать? Слава Богу за всё!
— Благодарим вас, дорогая Светлана Александровна! Здоровья вам!
— Храни Господь всех читателей сайта «Православие.ру»!
Со Светланой Александровной Герич беседовала Ольга Рожнёва
