 |
| Православие.Ru | Архимандрит Ириней (Стинберг) | 30.11.2015 |
Архимандрит Ириней — ректор православного института Кирилла и Афанасия в Сан-Франциско и клирик Русской Православной Церкви Заграницей — посетил Сретенский монастырь и дал интервью порталу Православие.Ru. Отец Ириней, преподаватель патристики и истории ранней Церкви, известен также как создатель интернет-форума «Monachos», посвященного изучению православного предания отцов и монашеского наследия, а также ведущий подкаста «Слово святых отцов» на «Ancient Faith Radio».
О правильном понимании антропологии, трансгендерных преображениях как отголоске гностицизма, праве говорить от имени Церкви, отношениях с инославными и браках с атеистами, уроках Церкви Русской и Церкви в Америке, проповеди жизнью и проповеди словом, — беседа с отцом Иринеем.
Архимандрит Ириней (Стинберг) в Сретенском монастыре
— Отец Ириней, большая часть ваших статей и работ посвящена отцам Церкви, и прежде всего антропологии. Что привело вас к этим темам? И что православное понятие о человеке говорит нам, живущим в XXI веке?
— Я полагаю, что, во-первых, в этой теме меня заинтересовала реальность человеческой личности. Мне нравится возвышенность некоторых богословских дискуссий: о метафизике Тринитарных взаимоотношений и подобном. Это очень интересно и полезно в некоторых случаях. Ведь в конце концов мы — это плоть и кровь. Я сажусь, кладу ручку, опускаю взгляд и вижу: руки с линиями на них, морщины. Я — это конкретное существо. Что нам делать с этим? Евангелие всегда производило на меня сильное впечатление своей материальностью. Христос воплотился, исцелял наложением грязи, помазывал водой — и зрение людей восстанавливалось. Конкретная вещественность Евангелия и меня как личности — все это сподвигнуло к желанию понять: что такое личность? И потом мы слышим эти замечательные слова Писания: «Умалил еси его малым чим от ангел. Что есть человек, яко помниши его?» (Пс. 8: 4, 5). Эти вопросы очень волновали меня, даже когда я был значительно моложе. Я захотел знать ответы, и я до сих пор с верой ищу подходы к ответам.
Я также думаю, что, с пастырской точки зрения, вопросы антропологии сегодня становятся всё более важными. «Антропология» — это академический термин, он звучит сухо и абстрактно; мы же говорим о том, что значит быть человеческой личностью, что такое быть человеком. Из всех фундаментальных вопросов именно этому брошен вызов в XXI веке. Если вы стали считать антропологию академической темой, «башней из слоновой кости» — посмотрите вокруг. Действительно, в Америке, и даже здесь, в России, — да и везде в Европе и по всему миру — наиболее важные, базовые представления о том, что такое человеческая личность, постоянно подвергаются пересмотру — так часто, что мы почти перестали распознавать это как вызовы и просто принимаем всю эту паутину, которая оплела человеческую личность. Так что эта область — поле деятельности для пастыря, и с практической точки зрения полезно дискутировать на эту тему с современным миром. «Что такое личность?», «Как личности соотносятся друг с другом?», «Как они соотносятся с Богом?» — вот вопросы, которые вновь приобрели величайшую важность в наши дни.
Сщмч. Ириней Лионский
— В связи со сказанным вами вспоминаются факты, о которых много писала пресса в последнее время. В одной из статей, поводом для которой стала история трансгендера Брюса Дженнера[1], говорилось со ссылкой на святителя Иринея Лионского, что те, кто считают, будто тело может быть одного пола, а разум или душа — другого, возможно, излагают другими словами гностическое учение, обличенное святителем. Как вы думаете, это правильное использование суждений святого Иринея? И каково было бы его мнение?
— С одной стороны, это легче всего — выбрать вашу «любимую» ересь и сказать: вот такая-то ересь повторена. Иногда слишком легко так сделать, и мы вешаем ярлыки, особо не думая. С другой стороны, большинство спорных вопросов, с которыми мы сталкиваемся сегодня, действительно просто перетолковывание давным-давно осужденных ересей. И этот вопрос: может ли личность разойтись со своей конкретной сотворенной природой — это не новый вопрос, несмотря на то, что мир полагает, будто он наиболее «прогрессивен», современен и «свободомысленен». Это в действительности очень старая дискуссия, встречавшаяся много раз в истории. Церковь уже высказывалась об этом.
А как бы взглянул святой Ириней на вопрос XXI века, и стал бы он сравнивать его с так называемым гностицизмом?.. Святитель был очень аккуратен в обличении заблуждений, и я не думаю, что он взял бы широкую кисть, чтобы мазать всё одной краской. Мне кажется, он бы сказал о том, как мало нового в этой дискуссии. Возможно, он обозначил бы общие вопросы. Идея возможного отделения «моей идентичности» от моей тварной природы, думаю, включает некоторый элемент гностицизма, который пренебрегает материальным и смотрит на «реальное я» как на душу — нечто отдельное от физического тела. Святитель определенно усмотрел бы здесь некоторое сходство. Но ключевой компонент в том, что мы не видим тут ничего нового. Эти вопросы гомосексуальности, перемены пола, культурной идентичности, чего угодно — лишь новые личины очень старых дискуссий.
— В 2016 году состоится Всеправославный Собор. Предполагается ли на нем поднять вопросы сексуальной распущенности и того, как пастырям поступать в этих случаях? Тем более что в Америке даже есть пастыри Церкви, открыто выступающие против Предания.
— Какие проблемы будут вынесены для обсуждения на Соборе, при условии, что он состоится, как запланировано?.. Мне кажется, люди слишком сосредоточенны на вопросах диаспоры и будущего канонического устройства. В связи с этим интересом, думается, местами чрезмерным, мы иногда не уделяем большого внимания проблемам, порой значительно более важным для жизни Церкви, чем вопрос административного управления. Безусловно, одна из них — как соотносить современный мир с незыблемым учением отцов. Я надеюсь, в программу (программа Собора, насколько я знаю, еще не была формально утверждена) будут включены вопросы биоэтики и в какой-то форме социальные вопросы. По моему мнению, одно из положений, которое мог бы принять такой Собор, — что было бы очень востребовано, полезно для следующих поколений, — это вновь подтвердить необходимость для пастырей Церкви, священников Церкви, проповедников Церкви проповедовать Ее традиции.
Вы правы, был ряд случаев, когда православные священнослужители изрекали то, чего не подобает утверждать православным христианам, и это напомнило нам о том, что священнический сан сам по себе не дает права заявлять нечто противное Преданию. Когда мы видим, что это происходит, мы должны призвать людей к ответу.
Единственное суждение, с которым подобает выступать православному христианину, будь он мирянин или архиепископ, — это суждение Церкви, несмотря на все современные тенденции исказить это суждение, чтобы было комфортней. При этом выступать последовательно и ясно. Когда появляются новые темы, по которым не было вынесено это суждение прежде (потому что с ними не сталкивалась традиция: например, вопросы биоэтики не существовали в V веке), Церковь как целое должна собраться, чтобы выработать свое мнение по этим вопросам. Но не может кто-то один говорить за Церковь; дело представителя Церкви — выражать суждение Церкви. Наши современные индивидуалистические тенденции порой толкают нас в другую сторону, и это настоящая трагедия. Нет ничего печальнее для меня, чем встретить газету или статью, где священнослужитель Церкви, «богослов» Церкви говорит нечто, что явственно не согласуется с ее традициями. Это повод для безмерной печали, и нет причин для оправдания.
Нам всем надо осознать, как нам подобает себя вести как православным христианам и особенно как православным учителям. На нас лежит ответственность нести свет Христа в мир. Если мы несем некий другой свет, включая наш собственный, мы потерпим неудачу. Но это, тем не менее, не является поводом для раздражения. Наша задача — не гневаться на таких людей. Это повод для печали из-за того, что свет, который воспринимает мир, не есть подлинный свет Христа. Наше сострадание и любовь должны сподвигать нас стремиться к лучшему. Особенно когда мы смотрим на мир и видим, сколько в нем страдания. Не только физического страдания из-за бедности, от голода, но моральных страданий как результата нашей холодности в учении. Если бы мы учили людей с любовью и ревностью к правде Евангелия, не было бы таких моральных страданий, такого страха в сердцах людей. Это знак нашей слабости. В нас должна быть любовь, сподвигающая нас к лучшему, а не раздражение, страх или осуждение.
Крещение
— Еще один острый вопрос в Америке — принятие обращенных. И потому, вновь возвращаясь к будущему Собору и проблемам диаспоры, спрошу: есть ли возможность движения к единой системе? К чему нам стремиться? Например, должны ли быть все обращенные крещены, независимо от того, откуда они приходят?
— Это один из важнейших пастырских вопросов современности, в частности в Америке. Он актуален и для других стран, но, конечно, в Америке он стоит острее, потому что различные местные юрисдикции в разное время имели различные взгляды на эту практику. Есть некоторые юрисдикции, которые стремятся всегда крестить обращенных. Также есть юрисдикции, которые стремятся всегда миропомазывать и отказываются крестить. И есть такие, что прибегают и к тому, и к другому. Здесь, на мой взгляд, все в согласии должны сесть и рассмотреть наши практики, исследовать ситуацию, чтобы оценить, какой должен быть пастырский ответ. Понятно, что с канонической точки зрения есть ясно выраженная позиция в правилах Церкви для различных чинов присоединения, основанная на обстоятельствах, при которых они появились в Церкви: есть определенные случаи, когда требуется крещение без всяких сомнений; есть случаи, когда возможно принимать через миропомазание, потому что крещение уже состоялось, и т. д. Есть правила для отпадших, раскольников и проч. Каноническая традиция ясна.
— Следующий вопрос вырастает из предыдущего. Если мы можем принять людей из такой-то церкви через миропомазание, что мы скажем о границах Православной Церкви? Может быть, эти границы более подвижны, чем мы думаем? Как нам совместить эти различные практики и остаться в рамках строгой экклезиологии?
— Разные люди по-разному отвечают на этот вопрос. И это, безусловно, та область, в которой Церковь должна дать современному миру однозначный ответ. Да, это правда, Бог не дал нам право заявлять о четких границах действия Его благодати, и мы знаем, что Бог любит и заботится и направляет ко спасению даже тех, кто находится вне Церкви. Тем не менее, в границах Церкви мы знаем, что даровал нам Бог как Церкви. Бог дал нам святое Крещение как дверь для вступления в Церковь. По икономии мы видим проявления благодати вне пределов церковных; но Бог не призывает нас ни судить, ни основывать нашу жизнь на том, что происходит где-то вне. Христос заповедал нам идти и крестить все народы во имя Отца и Сына и Святаго Духа (см.: Мф. 28: 19). Это должно быть нашей постоянной целью. Наша любовь к тем, кто вне Церкви, и наши познания о действии Божием вне Церкви не изменят Его заповеди, в которой сказано: идите и крестите. И если, при определенных обстоятельствах, Церковь говорит: «В этом случае мы примем через миропомазание» — применительно к такому-то человеку, а не как повсеместное правило, — это хорошо. Иерархи полномочны применять такую благодать, такую икономию.
Но миссия Церкви — крестить все народы, и мы должны быть осторожны в своем стремлении устанавливать «границы Церкви», определять, кто настоящий христианин, а кто нет, кто искренний верующий, а кто нет, чтобы не заглушить эту миссию. Все, что мы знаем, — это что Церковь имеет повеление крестить, повеление вводить людей в ее жизнь. И это должно быть нашей целью, это должно быть нашей миссией, как это было в апостольской общине с самого начала.
— С предыдущей проблемой связана другая, особенно актуальная для Америки, где православные христиане все-таки в меньшинстве, и многие прихожане вступают в брак с инославными и даже с нехристианами. Очевидно, что в идеале брак должен заключаться между православными. Как вы говорите с молодыми о необходимости ответственного отношения к браку и к избранию спутника жизни?
— Мне нравится, как вы ставите вопрос. Потому что дело не в том, заключаются браки с православными или неправославными. Дело в том, что распространилось неверное понимание брака как такового. Брак понимается как эмоциональный союз двух людей. «Этот человек сделает меня счастливым». «То, что я чувствую к этому человеку, я считаю любовью». И если все сводится к тому, что брак — это эмоциональные узы, тогда трудно утверждать: «Тебе стоит жениться на этом человеке, а не на том». Если брак — это не более чем чувство влечения или радости общения между людьми, то что мешает заключать его между православными и неправославными или православными и нехристианами? Какое оправдание, если брак сводится только к этому?
Люди утратили сознание того, что брак — это нечто намного большее, что это со-страдание в совместной жизни во Христе, цель которой — достичь Царствия Небесного. Эмоциональная радость между мужем и женой приходит и достигается как плод совместного труда. Это весомый плод, но не постоянный, последовательный плод. Бывает, что приходят скорби. Временами это совместная агония, временами они терпят несчастье, а иногда к ним приходит сильная радость. Но то, что супруги постоянно несут вместе, — это борьба за Царство Небесное. Вот православное видение брака: две судьбы соединены, и совместно они способны более обдуманно стремиться к Царству Христа.
И теперь, когда мы определили для себя, что такое брак, становится понятнее, почему необходимо заключать брак между православными. Как мы будем вместе стремиться к Царству Божию, если не верим одинаково в это Царство? Можно ли этого достичь? Возможно ли это? Церковь говорит: да — все же она делает исключения для определенных случаев. Но Церковь всегда утверждает, что в этих случаях «вы берете на себя более тяжелый крест». Мы имеем свидетельство Писания, что верующая жена может освятить неверующего мужа и наоборот, но это тяжелый труд и крест! Намного лучше, когда жена освящает мужа, и муж освящает жену. Это идеальный брак, и он предвосхищен в чине венчания. Брак с нехристианами, хотя и принимается гражданским правом, почти неприемлем по церковным установлениям, поскольку сразу же разводит идею брака с ее аскетическим аспектом. Если кто-то вообще не верит во Христа — как такой брак может быть состраданием во имя Его? Церковь делает исключения для межконфессиональных браков, когда вступают в супружество люди разных христианских традиций, но необходимо учить молодежь истинному пониманию брака, прививать ей взгляд на супружество как на аскетическое принесение своей жизни Христу.
Это подобно ситуации, когда некто собирается принять монашеский постриг. Если человек — истинный православный христианин и хочет встать на монашеский путь, он не пойдет в католический монастырь. Он не пойдет в протестантский монастырь (хотя здесь выбор небольшой). Он идет в православный монастырь; сама мысль о вступлении в монастырь иной традиции могла бы показаться ему странной и абсурдной. Монашеская и супружеская жизнь параллельны, но в супружеской жизни, к сожалению, обращение к другой традиции представляется менее абсурдным. Конечно, мы должны принимать церковную икономию, по которой брак представителей разных конфессий может быть плодотворным и нести святость и благодать; но мы знаем, каков чистый идеал Церкви, и мы должны всегда к нему стремиться. Икономия не должна быть нормой, которой стоит держаться. Она должна применяться по особым поводам в особых случаях.
— Похоже, истинная антропология и ее конкретное применение, о чем вы говорили, подходит вплотную к истинному пониманию супружества.
— Да, мы всегда должны спрашивать — и я всегда спрашиваю людей, когда мы с ними говорим о супружестве: «Чего вы в действительности хотите достичь? К чему вы стремитесь?» Если некто говорит мне: «Я думаю жениться на этом человеке», мой первый вопрос всегда будет: «Почему?» — и он иногда удивляет людей, хотя ответ сам по себе очевиден и должен быть: «Потому что я его люблю». Но важно ответить на этот вопрос. «Почему я иду в монастырь?» «Почему я собираюсь вступить в брак?» Пока мы правильно не ответим на этот вопрос, нам не стоит вступать в брак или на путь монашества. Если кто-то собирается в монастырь, потому что «ну, я не знаю почему, но это кажется мне неплохой идеей», — это не повод для принятия монашеских обетов! Соответственно если некто собирается вступить в брак, потому что «так многие поступают», — это не причина для супружества. Если некто может ответить на вопрос «почему?» словами: «Я знаю, что с этим человеком я могу стать таким, каким меня задумал Господь; что без этого супружества я всегда буду меньше того, что задумал обо мне Бог, но с этим спутником, связанный узами благочестивого церковного брака, я достигну того, что задумал обо мне Бог, скорее, чем другим путем», то тогда стоит совершить венчание не откладывая. Да, это связано с пониманием того, кто мы как личности, чего мы хотим достичь в жизни и для чего мы идем в Церковь.
— Вы американец и служите в Америке, но у вас, очевидно, тесные связи с Россией и российским духовным миром. Какие уроки американскому Православию, по вашему мнению, может преподать Россия, и, наоборот, есть ли что-то в Американской Церкви, чему может поучиться Россия?
— Я начну с более легкого вопроса — о том, чему может поучиться Американская Церковь у России. Очень многому. Наша связь с Русской Церковью имеет для нас, Русской Зарубежной Церкви, огромное значение, прежде всего, потому, что мы глубоко ценим духовное наследие русского народа, являющееся и нашим наследием, нашей собственной историей. Церковь в Америке — продолжение этого наследия. Миссионеры прибыли из русской земли; православная культура началась в Америке с Русской миссии, и мы существуем сегодня как Русская Зарубежная Церковь, во многом осознавая себя как живое выражение этой русской истории. Это то, что мы ценим, и это долгая, богатая история.
Думается, иногда мы в Америке забываем, насколько молода наша страна. Наша нация всё еще подросток. Да, это прекрасно. Подростковый период — это время возрастания, созревания, начала более глубокого видения жизни. Каждый человек проходит через это, и нации также проходят через это. Но в подростковом возрасте все стремятся как можно быстрее через него проскочить и стать «совсем взрослым»; такая же тенденция есть и у наций и народов, и одна из величайших вещей, которой мы научились от нашей матери по вере — русской культуры, — это терпение зрелости, постоянство тысячелетней веры, стойкость на протяжении десяти веков церковной жизни: постоянство в терпении. Подростковому периоду присуще нетерпение, и мы в Америке страдаем от этого. Мы хотим стоять и чтобы никто не поддерживал нас за руку. Но нам нужна поддержка. Нам необходимы объятия любви духовной матери, дающие нам полноту зрелости. Полнота — это не то, что ты достиг своими силами. Ты принял ее, тебе она дана — и мы благодарны за это.
Вековые страдания русского народа — это сильный пример, через который живущие в Америке должны научиться способности молча переносить страдания, способности переносить страдания и не слабеть. Свидетельство Русской Церкви в XX веке при коммунистическом иге, атеистическом иге — это яркий пример для современной Америки. Америке не грозит, насколько я представляю, коммунистическое иго, но, вне сомнения, надвигается иго атеистическое. Секулярный атеизм — это, конечно, не коммунистический, но, тем не менее, это атеистический режим. Как нам поступать в таких условиях? — это вопрос, который разрешается с учетом опыта Русской Церкви, прошедшей через подобное. Обстоятельства сейчас иные, и не получится просто подражать во всем, но способность сохранять веру под атеистическим давлением не нужно изобретать. Нет необходимости Америке это изобретать! Мы можем обратиться к опыту наших предшественников и получить от них это свидетельство злострадания, терпения, сохранения стабильности, что нам в диаспорах очень требуется.
Может ли Церковь в Америке предложить нечто другим Церквям? Да, безусловно. У всех есть возможность научиться у ближних; и я здесь не хочу проявлять излишнюю скромность, говоря: мы слишком молоды и ничему не можем научить. Но и не стану по-имперски заявлять: «Вот что мы можем дать Старому Свету!» Мы искренне верим, что каждый человек — икона Христа, и мы должны также верить, что Церковь по всему миру — это образ, через который мы получаем духовное назидание. И Церковь в Америке — это Церковь миссии. Это Церковь, живущая в культуре, которая в той или иной степени чужда Православию. Не как коммунизм в России, возникший как антипод Православию, против Православия. Но это культурная среда, которой безразлично Православие, которая не знает о нем; среда, которую «это не волнует». И Церковь в Америке приобретает опыт, как же справляться с подобными проблемами, все-таки отличными от проблем, встречающихся в Старом Свете. Здесь, в России, такие вопросы нестандартны, в то время как в Америке они — ключевые в жизни Церкви на протяжении 200 лет: как говорить с людьми, у которых нет никакого представления о Православии или о религии вообще, с теми, кому просто всё равно? Так что да, мы имеем опыт, которым могли бы поделиться. Но мы должны быть очень осторожны: индивидуалистические эмоции легко могут превратиться в торжествующий апломб. Лучше быть смиренными и просто делиться опытом, чем считать, что мы можем кого-то учить.
Святые Севастиан и Мардарий
— Ваше упоминание о миссии в Америке ведет меня к следующему вопросу. У нас в Америке было несколько великих святых-миссионеров, и недавно канонизированы еще двое — святые Севастиан и Мардарий. Но, как вы сказали, поле миссии в нашей стране всё еще широко открыто. Каковы ваши взгляды на миссию и евангелизм в Америке, размышления, надежды? Что особенного мы можем предпринять?
— Я могу лишь поделиться церковным видением миссии. У меня нет личных рассуждений. Церковный взгляд на миссию достаточно ясен. Основатель некоей миссии — это человек, чье сердце полностью преобразилось любовью Христовой, который поэтому — не из желания что-то специально предпринять, но просто потому, что его сердце горит, — дерзновенно несет окружающему миру Слово. Путь к тому, чтобы быть миссионером, лежит через ваше собственное сердце: нужно так его обратить к жизни во Христе, чтобы ничего не оставалось, кроме как проповедовать Евангелие, и проповедовать безо всякого страха, неподдельно. Подобным образом поступали все великие миссионеры. Это истории всех великих миссионеров в Америке, миссионеров в России, миссионеров в Сербии, Румынии, везде. Если вы посмотрите на них, вот образ их служения: сердца, полностью преображенные, издающие глас, говорящий без страха или конформизма.
Причина, по которой мы закоснели в нашей миссионерской жизни в Северной Америке, в том, что мы слишком сосредоточились на «логистике» разговора с миром. Мы пытаемся говорить на том же языке, что и политики, или на том же языке, на котором говорят другие конфессии; мы пытаемся быть «культурно значимыми»; мы пытаемся быть социально признанными — но ничто из этого не поможет в миссионерской работе. Это заблуждение — думать, что если мы включимся в политическую систему, если мы станем социально и культурно принятыми, то мы сможем эффективнее общаться с людьми. Не могут люди «растворенные» быть истинными миссионерами. Напротив, истинные миссионеры были стойкими, обращались к тем, кто не желал их слушать. Святой Герман Аляскинский, один из великих американских миссионеров, прекрасный пример. Никто не желал слушать его речей. Ни политики, ни представители торговых компаний, ни бизнесмены — никто не слушал. Но он говорил с дерзновением, поскольку это была истина и он не мог не проповедовать. Он говорил от всего сердца. И мир изменился. Обратились сотни и тысячи, несмотря на то, что правители желали, чтобы он исчез.
Сегодня мы тоже заинтересованы в диалоге с властями. Существует постоянное искушение делать заявления, к которым будет прислушиваться президент, выступать на каналах Конгресса и т. п. Мы хотим подходить к социальной активности мира. Но нам так нельзя говорить. Так нельзя поступать миссионеру. Мы потеряли «соль земли». Это образ — соль, щиплющая язык. Она дает вкус, потому что кусается. И сейчас не стоит говорить: идите на улицы с коробками мыла и порицайте прохожих (как делали американские протестантские проповедники, — Ред.) — это никого не обратит. Нам надо в первую очередь меньше интересоваться, что мир думает, стремиться жить настоящей христианской жизнью и, уже начав, говорить без оглядки на мирские мнения. Нужно ли нам уметь говорить политически приемлемые речи? Важно ли, что-то, что я говорю, будет плохо воспринято определенной социальной группой? Говорите истину. Не говорите в виде проповеди, но когда Бог подвигнет ваше сердце — поделитесь благой вестью с ближним. Если мы сможем так действовать и если мы действительно начнем так поступать, Америка предстанет для нас огромным миссионерским полем. Так много живущих там страдают в поисках истинной благой вести — а мы не несем ее им. Для нас это позор, и надо что-то менять. Нам надо снова набраться дерзновения и ревности христианских миссионеров.
[1] Брюс Дженнер — американская телезвезда, бывший легкоатлет. Дженнер получил международную известность как десятиборец, завоевав золотую медаль на Олимпийских играх 1976 года в Монреале и установив мировой рекорд, который оставался непреодоленным до 1980 года. Позже снимался в различных телефильмах и передачах. Дженнер состоял в браке с Крис Дженнер (урожд. Хьютон, ранее Кардашян) на протяжении 23 лет. После развода с женой в 2015 году Дженнер дал телеинтервью, в котором заявил, что он — трансгендерная женщина. В июне 2015 года Дженнер сообщил публике о своем новом имени Кейтлин и переходе к использованию местоимения «она». Ряд новостных изданий называет Кейтлин Дженнер самым известным трансгендерным человеком в мире.
С архимандритом Иринеем (Стинбергом) беседовал Джесси Доминик
Перевел с английского Василий Томачинский
