В музейной церкви молятся за Тургенева

Паломничество в Спасское-Лутовиново

Единственная в нашей стране (в мире?) церковь принадлежит мемориальному музею писателя. Дирекция музея не только заботится о реставрации храма, но закупает все необходимое для богослужения, подбирает ассортимент и оплачивает книги для большой книжной лавки. Экскурсанты, приехавшие в музей, могут заказать сорокоусты, молебны и панихиды, постоять на службе. Правда, для этого они должны одеть при входе в храм музейные тапочки…

Храм Преображения Господня встречает нас у въездных ворот в усадьбу Ивана Сергеевича Тургенева Спасское-Лутовиново.

Но… на этом пока и прервем радужное повествование. Потому что лично для меня посещёние Спасского началось с того, что экскурсовод, стоя напротив церкви, упорно называла её «это строение», «это здание», «обратите внимание на архитектуру, ничего православного в ней нет, это скорее светское строение», «поставили её сюда только по традиции» и т. д. и т. п. Забегая вперед, скажу, что в конце экскурсии она вообще выдала неповторимый перл: «И закончим нашу экскурсию на радостной ноте: в этой части парка водилась нечистая сила. Здесь часто появлялся призрак старика Ивана Ивановича Лутовинова». Кого что радует…

«Вдохновленная» общегуманистическим взглядом на нашего классика, я зашла в Преображенскую церковь. К счастью у порога меня встретил её настоятель — иерей Валерий Шмидт и нашел время для того, чтобы побеседовать, — и об отношениях церкви с музеем и, конечно же, о самом Иване Сергеевиче Тургеневе и его творчестве.

«Отношения с музеем прежде всего деловые», — сказал батюшка. «В богослужебную жизнь они не вмешиваются. О храме, который находится у них не балансе, заботятся».

Но тут я все-таки не удержалась и рассказала о том, что услышала на экскурсии, а так же выразила недоумение: почему экскурсовод даже не упомянула о том, что храм действующий, и можно в него войти, а не только постоять на дорожке напротив колокольни?

— Ещё и не такое можно услышать. Общее место было когда-то — заявлять, что Тургенев был неверующим. Нельзя вторгаться в божественные области. Что мы знаем про душу другого человека? Нельзя брать на себя такую ответственность: говорить о ком-то: «Он неверующий». Я всегда вспоминаю историю преподобного Антония Великого, — как он размышлял о судьбах всего мира и разных людей и услышал: «Антоний, себе внимай». Так и нам надо о своей душе думать, а не других оценивать.

— Батюшка, но у них есть основание так рассуждать. Иван Сергеевич сам часто говорил о том, что ему не был дан талант веры. Кроме того, он очень уж увлекался западной философией: Шопенгауэром, Фейрбахом, Гегелем, Шеллингом. И умер без исповеди и причастия.

— Так, да не так. Почитайте его письма к графине М.М. Ламберт, — на протяжении ряда лет он пишет о христианском идеале жизни, который для него превыше всего. А о даре веры пишет, что он надеется на его получение. Вот его точные слова (батюшка цитировал их по одному из томов «Русская литература и православие» М. Дунаева): «Да, земное всё прах и тлен, и блажен тот, кто бросил якорь не в эти бездонные волны! Имеющий веру имеет всё и ничего потерять не может, а кто её не имеет, тот ничего не имеет, — и это я чувствую тем глубже, что сам принадлежу к неимущим. Но я ещё не теряю надежды».

И на деле Тургенев был христианином: в Спасском он открыл приходскую школу, на свои средства так же содержал богодельню (заботился о стариках-крестьянах, вызывал к ним врача, закупал лекарства), постоянно пытался смягчать проявления крепостного права у себя в имении, по просьбе крестьянок, которые страдали от стоящей недалеко от имения корчмы, построил рядом часовню св. блг. кн. Александра Невского, и корчму закрыли.

Тургенев жил с покаянным чувством, оно содержится во всех его произведениях. Но в его жизни была личная трагедия — связь с Полиной Виардо. Она имела на него огромное влияние и могла просто не пустить священника, к умирающему, как не пустили старца Варсонофия к умирающему Льву Толстому.

— Сейчас после экскурсии многие наши паломники выражали неприятное удивление тем фактом, что Тургенев так долго жил заграницей в последние годы и скончался во Франции, спрашивали: «Значит он Россию на Францию променял?»

— Это были тяжелые личные обстоятельства. Но и за границей он оставался русским. Может быть даже более русским, чем многие представители дворянского сословия того времени.

Вернувшись в Питер, я нашла письма Тургенева, где он высказывает свое отношение к боготворимой в XIX столетии многими русскими людьми, Франции. Процитирую тут отрывки из них: «французы менее всего интересуются истиной», «французская фраза мне так же противна, как и вам», «французики мне не по сердцу; они, может быть, отличные солдаты и администраторы, но у всех них в голове только один проулочек, по которому шныряют всё те же, раз навсегда принятые мысли».

Все эти высказывания ещё раз подчеркивают личную трагедию Тургенева, — в последние годы он жил, и умер в совершенно чужой среде. Недаром перед смертью он просил: «Родине поклонитесь», — какая мука в этих словах и какая несвобода. У меня подспудно возникло сравнение личной судьбы Тургенева с судьбою Владимира Маяковского и «доившим его» десятилетиями семейством Бриков. Тургенев и завещание своё написал в пользу потомков Виардо… (А ведь когда-то сам признавался: «Эта женщина-дьявол соблазнила меня…»).

Судьба почти каждого нашего писателя полна трагедий.

Но вернемся к разговору с отцом Валерием.

— Батюшка, а вы любите читать Тургенева? Какие произведения для вас особенно дороги?

— Особенно «Стихотворения в прозе». Это итог всего творчества писателя, итог многолетних раздумий о смысле жизни. И в них Тургенев предстает перед нами, как настоящий христианин. Как и в письмах к М.М.Ламберг, он утверждает в стихотворениях в прозе идеал сострадания, внимания к другому человеку и любви к родной земле.

— А что ещё, кроме стихотворений, которые, как я сейчас вспоминаю наизусть знали мои бабушки, бывшие глубоко церковными людьми.
Они ценили Тургенева, как и вообще все дореволюционное поколение, прежде всего за его русскость. Говорили, что никто не умел так, как он описывать русскую природу и движения русской души. И постоянно перечитывали его, даже на старости лет, — для того, чтобы вернуться в атмосферу старинной русской жизни, надышаться тем языком, который сам Тургенев воспел в знаменитом стихотворении в прозе.

— Да, Тургенев — глубоко русский писатель. Так проникнуть в жизнь русского народа и передать его, как это сделал он в «Записках охотника» никому больше не удавалось.

— Тургенева называют неверующим. А как же он смог передать глубину веры Лукерьи в рассказе «Живые мощи» или Лизы Калитиной в «Дворянском гнезде», как он мог бы создать «галерею образов русских девушек», живущих самопожертвованием.
Кроме того, он сам в юности, увлекавшийся материалистической философией и либеральными идеями, блестяще развенчал их в знаменитых «Отцах и детях» и в последних своих роман «Дым» и «Новь».

-Да, Тургеневу было открыто многое. Он без грана фальши мог описать религиозные переживания, но он был и певцом чистой человеческой любви. Эти произведения Тургенева я тоже очень люблю: «Ася», «Первая любовь», «Вешние воды». Этой чистоты так сейчас не хватает людям.

— При этом Тургенев в противоположность Достоевскому старался не показывать темные стороны души, он говорил: «Темное души так и следует оставить в темноте». Это было одной из причин постоянного спора с Достоевским. Тургеневским идеалом было — изобразить внутреннее душевное равновесие, даже в минуту потрясения, ему было чуждо постоянное внимание Достоевского к трагедии, к дисгармонии, к острым углам в отношениях людей.

— Да они были просто очень разными и по образованию, и по воспитанию, и по опыту жизни. Нужно обращать внимание не на примеры разобщенности, а на настоящую дружбу, духовную близость. Тургенев был дружен с Тютчевым, с Фетом, с Полонским. Их объединяло проникновенное чувство русской природы, любовь к родной земле, умение поэтизировать обычную, простую человеческую жизнь.
Вообще в каждом русском писателе нужно стараться увидеть лучшее, — то, что несет свет, покой, радость. Не раскапывать чужие грехи («Антоний, себе внимай!»), а поражаться добродетелями, талантами, личностной неповторимостью человека.

— Вам легко молиться за Ивана Сергеевича?

— Молитва, это дело внутреннее, сокровенное. Но скажу, что — это долг каждого христианина, молиться за усопших. Мы молимся не только за Ивана Сергеевича на каждой литургии, но и за всех его предков по синодику, молимся за священников, которые служили в нашем храме.

Особенно радостно бывает, когда в день памяти Тургенева в храме собираются все сотрудники музея, когда приходят дети из местной школы — здесь они начинают учебный год, а выпускники школы обязательно приходят перед «последним звонком». Теперь я и сам бываю в местной школе. Некоторые дети с родителями являются нашими постоянными прихожанами и очень помогают нам в храме. В общем, у нас протекает обычная приходская жизнь.

Рассказал мне батюшка немножко и о себе. Меня заинтересовала его немецкая фамилия.

— Да, я родом из поволжских немцев. Отец попал сюда после войны, город Мценск — это родина моей матери. В Мценске я родился и вырос, получил музыкальное образование, несколько лет преподавал в местной музыкальной школе, священствовал в Мценске, в 2000 году открыли храм в Спасском-Лутовинове, и меня назначили настоятелем. Трудности у нас конечно есть. Но, как говорится, «там, где нет проблем, там нет жизни». Главное — постараться найти общий язык со всеми. Сегодня человек может быть агрессивно настроенным, и порога храма даже переступить не хочет, а завтра он уже наш прихожанин.
Не надо только торопиться брать на себя чрезмерную ответственность безапелляционных суждений о чужой душе. Тем более о таких сложных людях, какими были наши писатели.

Рассказ о паломничестве в Спасское-Лутовиново все-таки хочу закончить на действительно радостной ноте.

Жив большой Тургеневский парк. За ним любовно ухаживают, вокруг усадьбы разбиты цветники, газоны радуют глаз яркой зеленью, пруд вычищен, многовековые липы все так же образуют на аллеях цифру XIX. Под этими липами, как писал когда-то Тургенев по-прежнему неповторимый, во всем мире ненайденный им, воздух. Прогулка по парку вернула, постоянно теряемое в городе, лирическое прозрачное, «тургеневское» настроение — природной гармонии и благодатности Божьего творения.

Усадебный дом после ремонта находится в прекрасном состоянии. Здесь сами вещи свидетельствуют о изящности и одновременно простоте жизни, которой жил великий писатель. И самое важное откровение и напоминание в доме — напротив письменного стола Тургенева, за котором написано большинство его произведений, висит, как и висела когда-то большая родовая икона Христа Спасителя. Так что творил Тургенев в прямом смысле этого слова «перед ликом Христа».

+ + +

В Спасском-Лутовине ежегодно проходят научные конференции, специалисты продолжают открывать всё новые и новые глубины в творчестве Тургенева. Признаюсь, что как филологу (правда, давно уже ставшему журналистом) мне до сих пор интересны научные литературные открытия, — потому в музее я закупила сборники «Спасских вестников» (научных трудов тургеневских конференций) и, вернувшись домой, не поленилась их изучить.

По вопросу о вере и неверии Тургенева в них нашлась публикация воспоминаний В.В.Ладыженской. Эта начинающая писательница рассказала Тургеневу необычную историю своего семейства: её отец, мать и три сестры стали монахами. Писатель был очень увлечен устным рассказом и первыми попытками его переложения в художественный текст, а потом посоветовал показать написанное Л.Н.Толстому, как «признанному классику». Дальше буду цитировать ценнейшие для понимания внутреннего состояния души Тургенева, его сердечных убеждений, воспоминания:

«Толстой разнес как раз то, что так привлекало внимание Тургенева. Он убеждал меня даже от своих опытов отказаться совсем.
Я рассказала об этом Ивану Сергеевичу, который только головой мотнул:
— Я говорю… он — слон русской литературы.

Редко что вызывало в Иване Сергеевиче такое неодобрение, как начинавшее уже тогда округляться в целое направление — толстовство.

— Нужно же, чтобы такая дичь втемяшилась в башку такого писателя, — говорил он. Я понимаю вашего отца, понимаю Захара (любимого камердинера), который покупает образок святителя Митрофания. Это вера — вера в личного Бога, в личную будущую жизнь. Ничего отвлеченного. Все — от сердца, только от сердца.
Совсем другое у Толстого. То, что им „добыто“, добыто не сердцем. Это — бог рассудка, импульс мозгового воображения. В мистике, что не говорите, главное — это „откровение“. Здесь же всё расплывается в идее. Изучение Конфуция, Сократа, Марка Аврелия… Сердцем и в сердце творится молитва. А он „творит“ её умом и только умом.

— Творит умную молитву? — поддакнула я.

—?

Наши годы, как раз уже таковы, — продолжал Тургенев, — когда смерть может настичь нас врасплох, настичь каждую минуту. Но в состоянии ли устоять учение Толстого перед испытанием смертью? Помните, как умирает Наталья Савишна в его „Детстве“? С такой верой и с такой силой духа. „Боже великий! Пошли мне такое же суеверие и такую же смерть!“ — восклицает автор, но этому не быть, потому что Толстовское бессмертие — та же отвлеченность. Сердцем же он знает, что уничтожается, уничтожается без следа.

Много раз я наблюдала графа Толстого после того, слышала его воздыхания о горнем мире, и чем более слушала его, тем более уверялась в меткости слов Тургенева. На уста всё воздыхания. А в душе — сомнения, мысли о смерти».

Описывая последнюю, незадолго до смерти писателя произошедшую встречу с Тургеневым в Спасском, Ладыженская вспоминает пророческие слова Ивана Сергеевича: «Ну как ваша повесть об отце Вассиане?

— Никак.

— Я понимаю вас. Конечно, ваша история не ко времени у нас. Какие-нибудь единицы примут вашу душевную исповедь, эту струну, которая звенит в тумане. Остальные же непременно скажут: нет реальности, а раз нет реальности, то нет и истины.

Да, да искусство, истина… А тут время, неумолимая скудость духа…»

После посещёния тургеневского Спасского-Лутовинова, после перелистывания «Спасских вестников» захотелось заново перечитать повести, романы, рассказы и стихотворения в прозе этого «русского гиганта», как назвала его Ладыженская.

Впереди лето на даче, может быть и удастся это сделать.

А пока имя раба Божия Иоанна я вписала в свой памянник, для того, чтобы подавать на литургию.