Глобус на выбор

Рассказ из прошлого

— Так что же, вы настаиваете, чтобы евреи уезжали из Израиля?

— Я не настаиваю… - хрусталь Галиного голоса засорился трещинкой, — не знаю, я не еврейка.

— Не еврейка?

— Я русская.

— Какая там еще русская? — вдруг подал голос Алик, — натуральная хохлушка.

— От жидовина слышу! — звонко раскатывается прежний тембр.

— Отрицать это было бы некстати, да и навряд ли возможно, — отвечает Алик академическим тоном, и снова молчок.

Глядя на них, легко ошибиться. Она — смуглая, темноглазая, тонконосая и тонкогубая, живая, быстрая и резкая. Он — блондин, спокойный, задумчивый, с виду старше своих лет, движения плавные, размеренная речь. Он здесь, вроде бы, свой, но почему-то держится в стороне ото всех.

Феликс, хозяин дома, знаком мне еще с позапрошлой командировки в Зихрон-Яаков: он работает в той же компании на административной должности, из России уехал лет двадцать пять тому назад и, по его словам, «давно потерял к ней всякий интерес». Думаю, он не кривит душой: во всяком случае, он не задает мне обычных вопросов, сколько долларов получает учитель или врач и сколько пьяных лежат вечером возле магазина. Кроме него, однако, я тут никого не знаю и не чувствую ни нужды, ни желания расширять знакомство. Пригласили — спасибо; посижу и пойду своей дорогой.

Открытая балконная дверь отделяет нас с Аликом от ярко освещенной комнаты. Там — изобильно накрытый стол, напитки разной крепости в бутылках и рюмках, публика четырех поколений, от восьми до восьмидесяти, табачный дым, разноголосица славянских и семитских слов и фраз, летящих, падающих и тающих без следа, словно снежинки под фонарем. Здесь — прохладно, чтобы не сказать холодно, некрупные звезды над черепичными крышами Зихрон-Яакова, слева, на равнине за отрогом горы, подсвечивая желто-розовым пламенем редкие облака, колышутся огни Хадеры и Кесарии, правее, на берегу, светится трехтрубный колосс электростанции, а дальше — полная луна и серебряный лунный след на темных волнах Средиземного моря. «Словеса суть орудие мира сего, а молчание есть таинство будущего века», — вспоминается мне, и я молчу.

Между тем украинский поворот темы добавил горючего в увядшую было дискуссию:

— Хиба ж ви прэтеся на москальщину? — продолжает допытываться хозяин. И снова Алик отзывается своим лекторским баритоном:

— Что значит на москальщину? Откуда такая странная география?

— Позвольте, Ленинград… то есть Петербург…

— Удивляюсь вам, Феликс, — Алик поднялся на ноги и стал в проеме балконной двери, — образованный человек, интеллигентный… как же вы говорите такие странные вещи? Посторонние люди — тут он оглянулся на меня и округлил глаза, — посторонние люди могут невесть что подумать.

— Не улавливаю вашего пафоса, — сказал Феликс. Он явно заподозрил неладное, но было поздно.

— Да причем тут пафос, помилуйте! Малым детям известно, что Петербург — исконно украинский город. Основал его гетман Петро Бурка, когда водил запорожских козаков войной против халдейского царства в 1536 году до Рождества Христова. В городище Шеш-Беш обнаружены клинописные таблицы. Что вы, об этом во всех методичках написано! Сохранились, кстати, и наскальные изображения. В Киеве, в Археологическом Музее Академии Наук, была выставка по результатам англо-американской экспедиции в Ираке. не читали в газетах? Ясно виден трехведерный ковш, из коего он пивал горилку…

Галя не отрываясь смотрела на мужа: можно было подумать, что вся интермедия разыгрывается ради нее. Когда дело дошло до ковша с горилкой, она не выдержала. За ней полыхнула смехом вся комната. Улыбнувшись, словно подведя черту под шуткой, Алик продолжал вполне серьезным тоном:

— В Бэер-Шеве есть издательство «Коль ха-Олам». Заказы делают в самом деле для всего мира. Учебники, пособия всякие, ну, рекламу, конечно… Нестандартные издания, словом. Так вот, они получили заказ от Минпроса в Киеве: глобус Украины. Я видел пробный образец — надувной, из цветного плотного пластика, очень красивый.

— Как понять «глобус Украины»? На украинском языке?

— Нет, зачем же. На английском, французском, испанском и китайском.

— Что же это за глобус такой?

— Глобус Украины, говорю вам. Украина на нем изображена, в исторических границах.

— А все остальное?

— Остального ничего нет. Превосходное на всех впечатление произвел: просто, удобно, доходчиво. Следующий большой заказ у них — глобус Израиля.

Смех вроде как выдохся в людях.

— Вы все шутите, — хрипло сказал Феликс.

— Глобус Израиля вовсе не шутка, — сказал кто-то. — Сразу видно, у вас дети в школу не ходят.

Помолчали. Вслед за тем пожилой господин с сильным акцентом взялся рассказывать старинный анекдот про глобус. Не знаю, взял ли он в толк, о чем шла речь, и почему осекся, уставившись в тарелку, Феликс, но так или иначе хотел разрядить обстановку. Бог весть, сколько серьезных, жизненно важных разговоров пущено под откос неуместным, неумным, не вовремя встрявшим анекдотом.

Анекдот сводился к тому, что какой-то советский еврей все никак не мог разобраться, куда именно он уезжает, и изрядно напортил всем нервы. Тогда в ОВИРе ему дали глобус и сказали:

— Выбирайте себе место, немедленно получите билет, и чтобы духу вашего тут не было!

— Э-э-э. скажите, пожа-а-алуйста. а другого глобуса у вас нэ-ет?

Публика вежливо посмеивается, считая острый инцидент исчерпанным. Оживилась и Галя, и ее колокольчик снова перекрыл поднявшийся было шум:

— Смотрите какой пророческий анекдот! Наши родители, наверное, хохотали над ним, когда уезжали в Израиль, смеялись, как это можно выбирать глобус. А теперь у каждого свой глобус, развлекайся на здоровье, только про настоящий заикаться не смей: попадешь в антисемиты. Нам эти дутые глобусы вот где, — она ударила себя ребром ладони сбоку по тонкой точеной шее, качнулись гроздья крупных круглых бус с темно-красной искрой внутри, и хрусталь зазвенел нотой выше, — мы возвращаемся. Как из вавилонского плена, только наоборот: сеяли смехом, пожинаем слезами.

Алик грустно повел головой в сторону жены. Но тут заговорил Феликс, совсем по-другому, будто открыл дотоле запертую дверь.

Феликс — не русофоб и не христоненавистник. Два года тому назад он звал меня переселяться из Америки в Израиль. «Меня сюда жить никто не пустит, — сказал я ему тогда, — я православный христианин, под израильский Закон о Возвращении не подпадаю». «Не может быть! — удивился он, — религия это ваше личное дело. Здесь 80% населения вообще не верит в Бога». Я посоветовал ему разузнать об американских евреях-христианах, выселенных из страны по решению Верховного суда, и больше мы с ним на эту тему не говорили. Сегодня, однако, он явно взволнован и встревожен, словно спорит не с гостями, а с самим собой:

— Послушайте, это ведь все идеология: сионизм, шовинизм, глобус Израиля, вавилонский плен. Вы молодые романтики, вам на месте не сидится. Но есть ведь вещи поважней. У вас дети растут. двое?

— Пока двое, — отвечает Галя и опускает глаза.

— Даже так? И вы не думаете о них? Вы думаете только о себе, о своих идеях. Вот, — Феликс обращается ко мне, — непредвзятый человек, многое в жизни видел. Где лучше условия жизни: в России или на Западе?

Вопрос поставлен ребром, пространства для маневра нет, отступать невозможно.

— На Западе, — отвечаю, стараясь выглядеть по возможности непредвзято.

— Как же вы могли об этом забыть? Как вы могли забыть свой первый родительский долг — чтобы вашим детям было хорошо? Какое вы имеете.

— Нет, почему это? — взрывается хрустальный колокольчик. Алик поднимается в кресле, рука сжимает перила балкона: впервые за вечер он, кажется, потерял контроль над дискуссией. — Почему вы так говорите? Как это мы не думаем о детях? Неправда, неправда! Только родительский долг совсем другой: чтобы дети были хорошими. Разве не так? — и Галя оборачивается к мужу.

Алик смотрит на жену. Я отвожу от них глаза, смотрю на раскрывшиеся навстречу вечерней прохладе цветы, на цепочку фонарей вдоль черепичных крыш, на темную гору за балкой, на лунную дорожку за горизонт.

Гости расходятся. Галя дает кому-то на прощание евангельскую оценку событий: «Тогда иже суть во Иерусалиме да бегут в горы.» К Феликсу между тем возвратился дар речи:

— Ну вот, видите, в горы, а в Петербурге никаких гор нет: сплошная исконно-украинская степь. Говорил же вам, не туда едете.

Галя охватывает комнату быстрым взглядом. Алик устало объясняет:

— У дяди Гриши квартира — четвертый этаж без лифта. А этажи в старом Питере помните какие? Как два здешних. Самые доподлинные горы. Наипаче с детской коляской. Так что за нас не волнуйтесь, дорогой мой.

+ + +

Мир исключительно тесен. Особенно в последнее время, когда вся планета пришла в движение, и народы перемешиваются, словно тесто в руках у пекаря. Никто из бывших в тот вечер со мною в гостях не выражал желания очутиться на журнальной странице, и я сомневаюсь, что это доставило бы им удовольствие. Поэтому мне пришлось изменить имена действующих лиц, а также некоторые обстоятельства их жизни и нашей встречи, что, впрочем, нимало не отразилось на существе дела.

Св. Земля, гор. Зихрон-Яаков