 |
| Богослов. Ru | Алексей Федотов, Андрей Тихонов | 11.08.2015 |
Доктор технических наук, профессор, заведующий кафедрой физики Ивановского государственного энергетического университета А.И. Тихонов и доктор исторических наук, кандидат богословия, профессор Ивановского филиала Института управления А.А. Федотов размышляют в данной статье об эволюционизме и креационизме как порождениях новоевропейской философии, склонной к упрощению бытия. Могут ли эти концепции в полной мере отразить христианское представление о сотворении мира и его развитии? Или для этого нужна иная теория?
+ + +
Любая крайность далека от истины. Это утверждение верно и в отношении проблемы противостояния двух, казалось бы, непримиримых концепций — эволюционизма, утверждающего, что современный мир возник в результате последовательной смены усложняющихся форм организации материи, и креационизма, стоящего на позициях Божественного Сотворения мира.
В своих крайних проявлениях эти концепции отрицают друг друга: радикальный эволюционизм настаивает на том, что у природы нет Творца и нет цели и что изменение форм материи есть результат «слепой» игры случая. Сторонники радикального креационизма возражают: согласно законам природы, открытым наукой, самопроизвольно нарастать может только хаос, но не порядок (принцип роста энтропии, или второй закон термодинамики). К тому же известно, что энтропия (мера хаоса) может быть уменьшена с помощью разума, и это даёт основание креационистам утверждать, что разум изначально присутствует во Вселенной, иначе никакие упорядоченные формы не могли бы возникнуть.
Логически мыслящий человек без особого труда придёт к выводу, что Разум Вселенной — это то же, что Бог. И тут креационисты «добивают» эволюционистов тем, что якобы никакой изменчивости в природе не существует, и что созданные Богом формы материи (во всяком случае — формы жизни) и по сей день остаются такими же, какими они были вначале. И тот факт, что некие «промежуточные звенья» между обезьяной и человеком, которые предъявляют эволюционисты, оказывались археологическими фальсификациями, тоже используется креационистами в свою пользу.
Нужно отметить и то, что теория эволюции стала одной из наукообразных ширм для развития идеологий, заявляющих сначала, что «Бог умер», а затем ставящих под сомнение целесообразность существования человека на Земле.
Более полувека назад в своей книге «Похороны Великого Мифа» английский ученый и писатель Клайв Льюис писал: «Главная идея Мифа — то, что верящие в него называют «эволюцией» или «теорией развития», «теорией происхождения», так же как главная идея мифа об Адонисе — это Смерть и Возрождение. Я не хочу сказать, что эволюционная доктрина, с которой имеют дело биологи-практики, — тоже миф. Это — гипотеза; может быть, менее удовлетворительная, чем надеялись учёные пятьдесят лет назад; но это ещё не причина называть её мифом. Это настоящая научная гипотеза. Но мы должны четко различать теорию эволюции как биологическую теорему и популярный эволюционизм, каковой и является Мифом. В науке эволюция — теория изменений, в Мифе — факт улучшения. Такой крупный учёный, как профессор Дж.Б. Холдейн, горячо доказывает, что в популярной эволюции совершенно неоправданно подчёркиваются изменения, делающие живые существа (по человеческим стандартам) «лучше» или интересней. Он добавляет: «Таким образом, мы настроены воспринимать прогресс как эволюционное правило. На самом же деле это — исключение, и на каждый его случай приходится десять случаев дегенерации. Но Миф попросту отбрасывает эти десять случаев дегенерации. В расхожем сознании при слове «эволюция» возникает картинка движения «вперед и вверх», и ни в каком ином направлении».
Неудивительно, что у человека, живущего в начале ХХI века, доверие к подобным научным концепциям заметно снижается.
Но, увлекшись критикой, наиболее радикальные представители креационизма требуют признать, что мир был создан именно за шесть «календарных дней», «как сказано в Библии».
Но ведь креационизм сам по себе — не древняя христианская традиция. Он возник на протестантском Западе во второй половине ХХ века как реакция на слишком вольное обращение протестантских богословов с Библией, как попытка примирить буквализм в трактовке библейских текстов (которые не являются учебником естествознания) с достижениями естественных наук.
В результате естественная наука, накопившая достаточный опыт в познании окружающей реальности, вполне может «уличить» креационистов в некомпетентности, предъявив множество фактов присутствия изменчивости как в живой, так и в неживой природе. Тем более что в работах нобелевского лауреата Ильи Пригожина о самоорганизации в открытых неравновесных нелинейных системах показано, как энтропия может уменьшаться даже при отсутствии разумного начала.
Итак, основные противоречия между теорией эволюции и христианским вероучением не могут быть подтверждены или опровергнуты научными методами.
Неразделённое христианство (до ХI века) рассматривало сотворённый Богом мир, как совершенный — без смерти, без страданий. Сегодня именно так рассматривает его не только Православие, но и многие другие христианские направления. Эволюция, которую рисует Библия в описании Шестоднева, совсем не похожа на ту эволюцию, о которой рассказано в учебниках биологии: последовательность появления новых форм жизни вроде бы та же, но это не связано с «естественным отбором» и смертью неприспособленных видов; создание иных жизненных проявлений не диктуется их необходимостью. При беспристрастном взгляде можно обнаружить насколько велико было влияние именно Библии на создание умозрительной теории эволюции.
В популярных пересказах сути христианского учения о грехопадении первых людей и его последствиях почти никогда не акцентируется внимание на том, что человек — часть земной природы, которая представляет собой единое целое, — потому-то она и изменилась после грехопадения человека — так больной мозг отравляет весь организм. А если, как это часто делается, считать человека царём природы, заявляя, что именно на этом основании она должна отвечать за его грех, то такой подход однозначно противоречит принципу Божественной справедливости. Если же подходить с позиций холизма — философии целостности, утверждающей приоритет целого по отношению к его частям, то можно предположить, что возможно в процессе Творения в человека были заложены не только элементы «земли», в которую превращается его тело после разложения, но и «гены» всех животных. Ведь факт, что некоторые животные анатомически похожи на человека (например, свиньи, обезьяны), некоторые другие имеют черты, сходные с отдельными типами людей — благородные львы, птицы, поющие последнюю песнь ценой своей жизни, дикие мустанги, бросающиеся в пропасть, чтобы не стать рабами человека. Возможно, поэтому первый человек, как существо, несущее в себе всю информацию о земле и населяющих её других существах, и называется царём природы. Кстати, то, что именно первочеловек дал названия живым организмам, наводит на мысль о позиции наблюдателя в квантовой механике, о своего рода связанности между макрокосмом и микрокосмом.
Грехопадение было реальным опытом познания добра и зла, а это привело к реальным физическим изменениям сначала человека, а потом и всего мира, органичной частью которого он являлся, — так попавший в организм яд убивает его целиком, а не только какую-то часть.
Итак, того мира, существовавшего до грехопадения, не стало в том виде, в каком он был изначально создан. Поэтому, если мы верим христианскому учению о грехопадении, то должны признать: нашему научному познанию доступен лишь мир, изменённый грехом Адама и Евы, а делать умозаключения о том, каким он был до этого, не научно.
Основываясь на новоевропейском восприятии мира, невозможно понять суть христианского учения о грехопадении первых людей и его последствиях. Вот что по этому поводу писал в «Диалектике мифа» А.Ф. Лосев:
«Я, кажется, не буду ничего утверждать нового и особенного, если скажу, что Средневековье основано на примате трансцендентных реальностей, Новое же время превращает эти реальности в субъективные идеи. Отсюда весь рационализм, субъективизм и индивидуализм Нового времени. Новоевропейская культура не уничтожает эти ценности, но она превращает их в субъективное достояние. Она лишает объекты их осмысленности, их личностности, их самостоятельной жизни, превращая внешний мир в механизм, а Бога — в абстрактное понятие. Поэтому индивидуализм, кульминирующий в так называемом романтизме, и механизм — диалектически требуют один другого. Эта эпоха выдвигает на первый план отдельные, дифференцированные способности или всего субъекта, напрягая это до противоестественных размеров; всё же прочее превращается в некое аморфное чудовище, в безглазую тьму, в бесконечно расплывшийся, чёрный и бессмысленный, механистический мир ньютоновского естествознания. Отсюда такие лозунги, как знание без веры, такое вероучение и мифология, как о всемогуществе знания, это постоянное упование на науку, на просвещение, этот слепой догмат „в знании — сила“».
Современные эволюционисты-христиане рассматривают мир в его уже изменённом состоянии, как это показал, например, известный богослов Тейяр де Шарден. Не отрицая главных положений эволюционизма об изменчивости материи, он заявил о целесообразности этой изменчивости, направляемой Высшим Разумом. Природа в его понимании — это целостная система, осуществляющая целенаправленный поиск вариантов приспособления к изменяющимся условиям внешней среды.
Согласно Шардену, природа действует путём создания множества различных вариантов (мутаций), которое, расширяясь во всех возможных направлениях, обязательно найдёт верные решения задачи поиска наиболее удачной организации форм живой материи, отвечающих требованиям внешней среды в данный момент времени. Он назвал это техникой пробного нащупывания, которая есть «неотразимое оружие всякого расширяющегося множества. В нём сочетаются слепая фантазия больших чисел и определённая целенаправленность. Это не просто случай, с которым его хотели смешать, но направленный случай. Всё заполнить, чтобы всё испробовать. Всё испробовать, чтобы всё найти». «Размножаясь в бесчисленности, жизнь делает себя неуязвимой от наносимых ей ударов и умножает свои шансы на продвижение вперёд».
Иными словами, если какая-то популяция живых существ сталкивается с определённой проблемой, например с изменением внешней среды, в ней увеличивается количество мутаций, которые «прощупывают» все возможные варианты изменения структуры организма. Неудачные мутации «отбраковываются» внешней средой. Среди огромного количества неудачных вариантов, заполняющих собой практически всё пространство потенциальных возможностей генного аппарата, обязательно найдутся варианты, для которых новые условия среды окажутся оптимальными. Такие решения получают преимущества во внутривидовой конкуренции, быстро заполняя собой имеющиеся экологические ниши. В результате со временем количество вариантов уменьшается до нескольких наиболее удачных решений — они и дают начало новым видам и подвидам. Остальные исчезают с арены жизни, обогатив её опытом ошибок, как бы отдавая свою жизненную силу тем, кто «угадал» правильный путь. Всё работает на благо выживания вида в целом, а не отдельной особи, и даже не столько вида, сколько жизни в целом как некой неуничтожимой идеи.
В целом это не противоречит христианскому учению о том, что Бог и зло направляет ко благу, ибо Он — Промыслитель и о повреждённом грехом мире, удерживая его от окончательного распада.
Каким образом жизнь в том мире, который доступен нашему изучению, противостоит росту энтропии? Оказывается, есть масса возможностей «обмануть» второй закон термодинамики, не нарушая его. Например, деление клетки на две дочерние клетки, в результате чего их общий объём остаётся прежним, а общая площадь поверхности резко возрастает, давая каждой дочерней клетке возможность дальнейшего роста. Или же клетка может увеличить свою поверхность, приняв удлинённую форму палочки, или отрастив ложноножки, то есть, усложнив свою форму. В многоклеточных организмах это приводит к возникновению древовидных структур растений и сложной разветвлённой внутренней структуры животных.
Таким образом, эволюция в познаваемом наукой мире является одним из наиболее мощных способов противостояния росту энтропии (разрушения, хаоса). Жизнь немыслима в застывшем виде. Жизнь существует только в движении.
И если мы рассмотрим любой конкретный организм, то увидим, что его жизнь подчинена изначально заданной генетической программе (цели), на которую накладывается фактор внешней среды, корректирующий действие данной программы. В свою очередь жизнь подчинена закону иерархичности. Это значит, что каждый известный нам живой организм, начиная с органелл живой клетки, и включая многоклеточных, является частью организма более высокого иерархического уровня (например, клетка — это часть многоклеточного организма). А внешняя среда для данного организма является внутренней средой организма более высокого уровня иерархии.
В итоге все организмы Земли объединены в единый суперорганизм, который в свою очередь (по представлению, например, Вернадского) является лишь подсистемой Солнечной системы, галактики и в итоге всей Вселенной. И каждый уровень такой иерархии построен по принципу живого организма.
В экологии существует концепция сукцессии, согласно которой рост всех лесов на данной территории подчинен единому алгоритму, очень напоминающему генетическую программу. То есть жизнь леса подчинена принципу целесообразности (запрограммирована в определенной мере). В свою очередь развитие тканей эмбриона животного построена на тех же принципах, что и сукцессия леса. Механизмы этих процессов поразительно напоминают механизмы эволюции жизни на Земле. Здесь также присутствует приспособление к факторам окружающей среды (внутренней среды макроорганизма), изменчивость и естественный отбор. Таким образом, реализацию генетической программы можно рассматривать как одну из форм направленной эволюции в условиях измененного мира.
В этом холистическом представлении о мироустройстве есть определенное созвучие с христианским учением о Церкви, как Теле Христовом. Известный православный богослов второй половины XX века митрополит Антоний (Блум) так писал о единстве Церкви: «Слишком часто Церковь мыслится как самое наисвященное общество людей, объединенных и связанных между собой общей верой и общей надеждой на одного и того же Бога, их любовью к одному и тому же Господу; многим представляется, что единство Самого Бога, к Которому разделенные и сопротивостоящие христиане прибегают, — хотя и исключительный, но достаточный якорь их единства. Такой критерий слишком мелок; и также слишком мелок лежащий в его основе опыт о природе и о жизни Церкви. Церковь не есть просто человеческое объединение. Это не объединение, но организм и его члены — не „составные части“ коллективного целого, но подлинные живые члены сложного, но единого тела (1 Кор. 12,27): не существует такого явления, как христианский индивид. И тело это, одновременно и равно, человеческое и Божественное. Церковь не ищет единства и полноты; она есть полнота и единство уже данные и принятые».
+ + +
Мы приходим к выводу, что теория эволюции и креационизм — порождения новоевропейской философии, склонной к упрощению бытия. Поэтому они не могут в полной мере отразить того представления о сотворении мира и его развитии, которое раскрывается в христианстве и в тех или иных формах содержится и в других древних религиозных учениях. Возможно, мы стоим накануне возникновения новых (или хорошо забытых старых) идей, органично соединяющих и примиряющих как научные, так и традиционные концепции возникновения и развития мироздания.
