 |
| Седмицa.Ru | В. Рожкова | 03.07.2015 |
Вступление
«Суди нас, Господи,
не по делам нашим, а по
милосердию Твоему"
При жизни о[тца] Владимира как-то у меня с ним был разговор о напечатании его «Записок священника». Он ответил: «Пусть вылежатся"… А после такой неожиданной кончины о[тца] Владимира, как только немного я пришла в себя, по просьбе его некоторых друзей я решила принять все меры хотя бы к небольшому размножению этих записок. Мысль, руководимая мною, при этом была такая: «Записки священника» о[тца] Владимира, возможно, являются очень маленькой, но все же частью истории нашей православной Церкви с 1917 года. В первой книге — небольшие эпизоды, встречающиеся в служении, деятельности каждого священника и рисующие простую, глубокую и чистую веру простых людей в Господа Бога и Промысл Его. Во второй — положение духовенства и православной Церкви с 1959 и по 1964 годы.
Начиная писать биографию о[тца] Владимира, я подумала: по-видимому, мне придется писать в основном о его хронологических данных: рождении, учебе, работе в гражданских учреждениях, пребывании на фронтах войны и служении в Церкви. Свое душевное, внутреннее мировоззрение он прекрасно осветил в своих стихотворениях, как духовного так и светского содержания. Многие из них, в основном религиозного характера, вошли в его «Записки». Прочтя эти «Записки», каждый человек узнает не только события в них описываемые, но и ясно представит себе его душевный облик, его человеческие стремления. Поэтому эпиграфом к его биографии я и решила взять его первое стихотворение из сборника напечатанных стихов религиозного содержания…
Мой Бог
Мой Бог — Единый, вечный, Всеблагий
По доброте Своей, мне жизнь дающий,
Он вездесущ: всегда, везде со мною.
Неизменяемый и Всемогущий.
Он чище вод подземных ключевых,
Всеправеден, и Сам источник Правды
И нет для нас к Нему путей иных,
Как только путь большой любви и правды.
Что наша сокровенность дум и дел?
Их скрыть нельзя. Он их от века знает.
Всему и всем Он положил предел
Один Он ведает, что наступает.
Он вседоволен. Жертв не требует
Лишь бы душе была чужда безпечность
И справедливей, милосердней нет,
Чем Он, открывший кровью двери в вечность.
Он всеблажен. Своим присутствием
Сердца людей восторгом наполняет.
Невидимый, но благостный к нам всем.
В открытом, чистом сердце обитает.
Слова-ж молитв, идущие из уст,
Лобзание икон, креста, каждение —
Лишь символичность, выражение чувств
Смиренного пред Ним благоволенья.
Владимир Ильич Рожков родился 30 января 1900 года в городе Кустанае, в семье священника Илии Петровича Рожкова. Но родного города он не помнил. Он был еще маленьким, когда отца перевели на служение в город Уральск, в храм Предтечи Господня Иоанна. Приволье небольшого лесостепного города Уральска с его тогда широкими, многоводными, многорыбными реками Уралом и Чаганом, красивой, цветистой, большой ханской рощей на правом берегу Урала, где расположен город Уральск, и заселенной «Бухарской» стороной левого берега Урала представляло большие возможности подросткам для рыбной ловли, купанию, прогулкам в лес за грибами и проч. Поэтому и первые впечатления о детстве у мальчика Володи связаны с городом Уральском. В одном из своих стихотворений он пишет: «Первая встреча была в моем детстве. // Резвым, здоровым ребенком я рос. // Мирно, не ведал удач, но и бедствий, // Речку любил и песчаный откос. // Детство свое я провел на Урале, // Травы, деревья мне были родня. // Силой налился и крепче стал стали. // Страха не ведал средь ночи и дня. // Близко на горке стояла церквушка. // Тек к ней людей богомольных поток. // В церковь ходили не только старушки… // Часто и я заходил за порог. // Нравились мне песнопенья, напевы, // Пламя свечей, колокольный трезвон, // Благостный лик Богоматери-Девы // Роспись и тон византийских икон».
Впоследствии, когда о[тец] Владимир будучи диаконом, а после священником, получил назначение в старый Михайло-Архангельский собор Уральска, расположенный на берегу реки Урал, он считал это предопределением Божиим и был очень рад этому. О[тец] Владимир любил Уральск с его этим старым собором. В этом соборе венчался Емельян Пугачев с уральской казачкой Устинией Кузнецовой. Настоятель собора отказался его венчать при живой жене, бывшей с ним здесь же, в Уральске, на второй. И тогда Е. Пугачев приказал убить настоятеля за непослушание царю. В правом углу собора до сих пор сохранилось надгробие над местом захоронения настоятеля. Пугачева повенчал расстриженный священник. В своих «Записках священника» о[тец] Владимир с любовью пишет о служении в Уральске в главе 4-й «Бесспорное чудо».
У мальчика Володи подошел возраст для учебы. Родители отдают его в духовное училище Оренбурга, по окончании которого, в августе 1914 года, он поступает в Оренбургскую духовную семинарию, «в коей обучался по май 1918 года, при поведении отличном» (из свидетельства об окончании духовной семинарии № 752 от 3 сентября 1918 года). Это был последний год существования этой духовной семинарии. Получив документ об окончании учебы в семинарии, Владимир Рожков устраивается учителем в село Романовку Оренбургской области (Школьное удостоверение Земской управы от 13 сентября 1918 г. № 340).
Гражданская война продолжалась. Городу Оренбургу досталась тяжелая доля в этой войне. В нем сосредоточились войска Белой армии, возглавляемые атаманом [А. И.] Дутовым. Город несколько раз переходил то к войскам атамана Дутова, то Красной армии. В январе 1919 года Красная армия окончательно изгнала Дутова из города и повела наступление от города Оренбурга по двум направлениям: на восток в Сибирь и на юг — к Ташкенту.
Сельское хозяйство в те времена велось в индивидуальном порядке, и школы сельской местности заканчивали занятия с начала полевых работ. Дети-подростки участвовали в этих работах. В апреле 1919 года Владимир Рожков, закончив занятия в школе, приехал в Оренбург. А 20 апреля 1919 года он записался добровольцем в Красную армию. Оформили его стрелком в 24 железную дивизию (военный билет № 338 240). Эта дивизия вела наступление на южном фронте — к Ташкенту. С этой дивизией он дошел до города Бухары.
Шел 1920 год. Гражданская война на этом фронте закончилась, Владимира Рожкова, по его желанию, откомандировывают в военно-топографическую школу в городе Ташкенте. Вскоре эту школу перевели в Омск. Окончив ее в 1923 году, Владимир Рожков демобилизуется и переезжает в город Оренбург, где жили в это время его родители. Церкви по районам были закрыты, и его отец работал на железной дороге вызывным машинистом.
В Оренбурге Владимир Ильич устраивается на гражданскую работу. Я в это время также работала в учреждении и одновременно пела в хоре. В этом хоре пел товарищ Владимира Ильича по учебе П.В.Ю. Они встречались часто. Тогда мы и познакомились с В. И. Рожковым, а 24 января 1924 года были повенчаны в нашей приходской Иоанно-Богословской церкви. Венчание наше было торжественным.
Здание этой небольшой церкви, находящейся на углу Григорьевской ул[ицы] и Среднего переулка, сохранилось и до сих пор. В нем помещается какое-то предприятие. Чудная это была церковь внутри. Однопрестольная. Расписана она была художниками Маковским и Васнецовым. Когда были приглашены наши великие русские художники Маковский и Васнецов для росписи построенного в Оренбурге дивного собора (взорванного в 1930—1932 гг.), церковный совет Иоанно-Богословской церкви пригласил их благоустроить и эту маленькую приходскую церковь. Иконостас в этой церкви был чудесен: абсолютно весь резной, как кружево, и отлично позолоченный.
В то время Оренбург входил в республику Казахстан (тогда он назывался Киргизстан) и был его столицей. В. Рожков работал в должности заведующего учетно-статистическим отделом в Комиссариате труда Казахской советской социалистической республики и одновременно участвовал в издаваемых Каз[ахским] правительством журналах, освещающих экономическую и научно-техническую жизнь. Он пишет статьи: «Рынок труда в городе Оренбурге» (ежемесячный советско-экономический журнал «Советская Киргизия», издание КЦИК и СНК № 8−9 за 1924 г.); «Переучет безработных и его результаты в КССР» (журнал «Советская Киргизия» № 11−12 за 1924 г.); «Рынок труда в Кирреспублике в 1923 году» («Статистический вестник» № 4, 1924 г.)…; «Работы правовой инспектуры труда в Киргизии» (журнал «Вопросы труда» № 10, 1924 г.)..
В 1925 году вышел указ о присоединении города Оренбурга к РСФСР, а столицу Казахстана перевели в город Кзыл-Орду. Население Казахстана в то время было в своем большинстве неграмотным, поэтому при переводе столицы Казахстана из Оренбурга в город Кзыл-Орду большинству руководящих работников было предложено поехать работать в новую столицу. В. И. Рожкову также предложили поехать в Кзыл-Орду. Обсудив этот вопрос на нашем семейном совете, мы решили ехать. Тем более большинство наших знакомых также решили ехать.
Работая в Кзыл-Орде в Госплане, В. И. Рожков одновременно является сотрудником московской газеты «Экономическая жизнь» и в своих статьях освещает хозяйственную и экономическую жизнь Казреспублики… Проработав в Кзыл-Орде определенное время, мы вернулись в Оренбург, и В. И. Рожков устраивается на работу в губернское земельное управление на должность старшего экономиста. Здесь он также участвует в издаваемом тогда в Оренбурге журнале «Сельское хозяйство губернии». В 1927 году пишет статью: «Эволюция сельского хозяйства в Оренбургской губернии».
На какой бы работе не работал В. И. Рожков он всегда был очень дисциплинирован и исполнял ее честно, относясь к ней со всей душой и энергией. Всегда с удовольствием делился своим опытом и знаниями с другими. Почти от каждого учреждения, где он работал, он имеет хорошие отзывы. Видя его, такое сознательное, с любовью отношение к своим обязанностям, администрация Губземуправления посылает его в научную командировку в Москву, на курсы по повышению квалификации при экономическом факультете Тимирязевской сельскохозяйственной академии, выдав ему командировочное удостоверение с прекрасной характеристикой. По окончании курсов Рожкову от имени Сельскохозяйственной академии им. Тимирязева было выдано удостоверение, где перечислены все дисциплины, проработанные на этих курсах.
В 1928 году началась кампания по укреплению областных центров, и в конце этого года город Оренбург превратился в районный город, входящий в Средне-Волжский край, с центром в г[ороде] Куйбышеве. В. И. Рожкову было предложено переехать в Куйбышев научным сотрудником конъюнктурного бюро Крайплана, на что он согласился, и мы из Оренбурга переехали в Куйбышев.
В 1930 году в Куйбышеве был организован Геодезический трест с назначением его работ, главным образом, по изысканиям для Куйбышевского гидроузла (тогда он назывался Волгострой). Набирались работники для изысканий. Кто-то узнал, что В. И. Рожков окончил военно-топографическое училище, и ему предложили перейти на работу в Геотрест. Когда он учился в военно-топографическом училище, работа изыскателя ему очень нравилась, и он дал согласие. Решали этот вопрос на семейном совете: он и я. Детей у нас не было. Вообще, когда касался вопрос его работы, я никогда не возражала. И 20 марта 1930 года он был оформлен отдельно действующим топографом с заданием съемки местности по обоим берегам реки Волги для определения района затопления будущего Куйбышевского моря, в районе села Новодевичье. И он выехал по месту назначения. Я же, получив в августе месяце отпуск по месту своей работы, поехала к нему отдохнуть. Но жизнь повернула дело по-своему.
1930 год. Начало коллективизации, сложность с рабочей силой. И мне пришлось разделить с ним эту бродячую, но горячо любимую им специальность геодезиста. Я работала у него вычислителем, а когда было нужно, а нужно было в те годы часто — работала и реечником. В 1932 году Владимир Ильич получил назначение уже начальником топографической партии и был им до конца работ по изысканиям — апреля 1939 года. Как работа геолога, так и работа геодезиста — это жизнь с чемоданами. В ней много романтики, но не меньше и трудностей. В настоящее время эти работы оснащены техникой, облегчающей труд. Тогда ее не было. Плохонькая лошадь с такой телегой, старичок конюх и кучер — это хорошо! А то и пешим порядком «прогуляться» с инструментом километров 15−25 в рабочий день — было обычным.
Всякое бывало: проваливались в трясину, встречались с волками. Однажды, это было в ноябре, мы работали в с[еле] Никольском на правом берегу реки Волги. База наша была на левом берегу, напротив, в с[еле] Березовке. Нас отделяла река Волга, широкая Волга, с километр, и луга со стороны Березовки. Лодочник не мог подъехать к берегу — была уже наледь метра в три. Мы пошли к лодке по этой наледи и, не дойдя до лодки на шаг, провалились. Искупались по грудь. Возвращаться в Никольское далеко, так и поплыли на лодке мокрые. Пока добрались до дому, все на нас окостенело. Было морозно… Романтика в этой работе в основном бывает летом. В цикл работ Геотреста входили также изыскательные работы и по всему Средневолжскому краю. В частности, этих работ было много в Орском районе, где намечалось строительство многих заводов. Владимир Ильич получал задания на работы и в этом районе. До сих пор в Новом городе Орска стоит дом «первая пятиэтажка», разбивку которого он производил. Об этом он упоминает в своих записках «Строительство Дома Господня"…
После Куйбышевского Геотреста В. И. Рожкова пригласили на работу в Московский институт проектирования городов (Гипрогор). Его прикрепляют на работу по съемке юго-западного района Москвы (ныне московские Черемушки), где мы работали уже на полигонометрии и триангуляции городского типа 5 класса. Съемка будущих Черемушек продолжалась примерно два года. По окончании ее, по заданию Гипрогора, такие же работы мы производили в г[ородах] Калинине, Нальчике. А потом снова на Куйбышевский Гидроузел с заданием отбивать зону затопления. Здесь в партии (12 человек) В. И. Рожкова в основном была молодежь, окончившая топографический техникум, и он с большим удовольствием отдавал им свой опыт и знания…
Работая по геодезии, В. И. Рожков вносит в эту работу свою дисциплинированность, аккуратность и любовь к ней. Вносит рационализаторские предложения, за что получает благодарность и премии. В начале 1939 года изыскательные работы по Куйбышевскому Гидроузлу временно были приостановлены. Мы уволились и приехали в Оренбург, который снова стал областным центром. Сказывались годы. Тянуло осесть. Долго отдыхать в Оренбурге Владимиру Ильичу не пришлось. Ему предложили работу в проектной конторе Оренбургской железной дороги на должности инженера-изыскателя. В марте 1941 года его назначили начальником путейско-станционной группы этой конторы.
Оренбургская железная дорога существовала тогда самостоятельно. Район ее работы простирался в Ташкентском направлении до ст[анции] Джусалы; в Куйбышевском — до ст[анции] Кинель; Челябинском — до ст[анции] Айдырля. Работа изыскателя здесь была уже легче. Поездки по железной дороги, рабочие всегда были. Владимиру Ильичу она очень понравилась. К тому же в ней было что-то новое, железнодорожное, и он целиком ушел в работу…
В июне 1941 года началась Великая Отечественная война. В конце 1941 года Военно-мобилизационный отдел Управления Оренбургской железной дороги вручил Владимиру Ильичу Рожкову повестку. об откомандировании его в головной военно-ремонтно-восстановительный и заградительный поезд № 25 нач[альником] техническим бюро на Калининский фронт. Головной поезд, ремонтирующий и вновь наскоро прокладывающий дорогу на передовые позиции, чтобы срочно обеспечить доставку туда воинов, снаряды, продовольствие. Немцы охотились за этими поездами на своих бомбардировщиках. В документах сказано, что, согласно постановлению Государственного комитета обороны (ГКО).. эти части переведены на положение состоящих в рядах Красной армии.
Три солдатки из проектной конторы: Егинова Лида, Лаврентьева Нюся и я провожали эшелон, в котором уезжали наши мужья на фронт с продовольственного пункта ст[анции] Оренбург. Да, три солдатки. Фронт есть фронт, в какие бы войска человека не послали туда. Не сам выбирал: прислали повестку — поезжай, выполняй свой долг перед Родиной. Провожали не один день. Утро. Бежим туда — еще не уехали, несем какие-то гостинцы. Уходя, прощаемся, вдруг ночью уедут. Потом нам точно сказали — завтра. Настало завтра. Перед уходом поезда надо много сказать, спросить, а в голове пусто.
Эшелон медленно уезжал. Мы махали платочками долго, пока не исчез поезд совсем из вида. Потом посмотрели друг на друга: на глазах слезы — в душе пусто… Дальше пошли письма — треугольники, а иногда и в конвертах. А потом долго не было писем. Мы бегали друг к другу: «Нет», «Нет ничего». Приходили к начальству, спрашивали. «Не беспокойтесь, ничего не случилось». Потом нас вызвали к начальству и сказали: «Приехал посланец. Начальник дороги дает вагон. Готовьте подарки. Какое-то маленькое окружение там было, рожь зерном жевали».
Мы несказанно обрадовались. Надо готовить подарки и повкуснее. И вот, мы, теперь уже три подружки, хотя между мною и ими была большая разница в годах, стали советоваться: что послать и как доставать. Потом пошли на рынок продавать вещи, чтобы купить эти подарки. Я продала на кило с лишним шпига и напекла пирожков. Но что это было для людей, которые были хоть и в маленьком окружении и жевали рожь. А ведь сколько надо было продать, чтобы собрать этот подарок, если «кирпичик комбикормового» хлеба, как тогда называли, стоил 100 рублей. Мы волновались, думали-гадали, советовались, что еще послать.
Решили посоветоваться с посланцем. И о, радость! Он нам говорит: — Соль доставайте, больше соли. На нее ваши мужья все необходимое достанут, а эти шпики и коржики себе оставьте. Нет соли в тех местах совсем.- Но соли надо много и ее тоже надо где-то искать, а он, этот добрый посланец, и говорит: — Идите к эшелону, который здесь стоит с солью, и попросите. Вам сбросят комочки с солью, этак по пудику и хорошо. И мы стали ловить эшелон с солью. Поймали, нашли человека, который сопровождал эшелон. Стали просить, что нам подарки мужьям железнодорожникам нужно выслать на Калининский фронт. Надо соли, а на нее они сменяют себе продукты питания.— Ну что вы плачете! Берите соли для ваших мужей на фронт. И сбросили нам комки. Одна, закрыв их, осталась караулить, а две пошли за велосипедами… Итак, послали мы своим мужьям соль, и не по пуду, а побольше, а к соли приложили шпик и пирожки.
Я в это время как бездетная была мобилизована на сельхозработы в совхоз № 1, что в конце Красного Посада Оренбурга, а в зимнее время шила белье для раненых. Война продолжалась. Страна была разрушена до Волгограда. Оренбургская железная дорога несла большую нагрузку. Надо было многое реконструировать, улучшить. Нужен был опытный геодезист, и В. И. Рожкова. откомандировывают в распоряжение Оренбургской железной дороги… Приказом начальника Оренбургской железной дороги. от 28 октября 1943 г. его назначают начальником путейско-станционной группы, а через четыре месяца. переводят на должность начальника проектной конторы Оренбургской железной дороги (Дорпроект).
В самом начале работ в Дорпроекте В. И. Рожков получает благодарности и денежные премии: за выдающиеся успехи в поднятии производительности труда и борьбы за повышение качества проектирования объявлена благодарность; за примерную и преданную работу, объявлена благодарность, выдана денежная премия 125 руб[лей]; за качество проектно-сметного материала и за высокие образцы труддисциплины и культуру в работе, объявлена благодарность; За перевыполнение плана среднемесячной выработки, за снижение себестоимости в январе, феврале, марте, апреле и мае 1950 г. выдана премия. Выписки эти сделаны из трудовой книжки В. И. Рожкова.
В 1945 году началась аттестация начальствующего состава железнодорожного транспорта и в приказе тогда Народного комиссариата путей сообщения от 5 июня 1945 г. № 633 было сказано: «Присвоить нижепоименованым лицам начальствующего состава Оренбургской железной дороги, персональные звания, установленные Указом Президиума Верховного Совета СССР от 4 сентября 1943 года: Звание инженер-майора пути и строительства Рожкову Владимиру Ильичу — начальнику дорожной проектной конторы»..
По этим выпискам и по производству можно судить, что в проектной конторе Оренбургской железной дороги Рожков В. И. работал так же хорошо, честно и сознательно, отдавая все свои силы, знания и опыт. До сих пор старый коллектив работников проектной конторы (теперь Оренбургского отделения Южно-Уральской железной дороги), которые еще работают и уже вышедшие на пенсию, с большим благожелательством и похвалой вспоминают работу Дорпроекта, при ее начальнике В. И. Рожкове.
Война продолжалась. Стали открывать церкви. В городе Оренбурге восстановили епископскую кафедру и управлять ею назначили тогда архиепископа Мануила. В начале 1945 года в распоряжение вновь организованной епархии передали Никольскую церковь в Красном Посаде Оренбурга под собор (в ней помещался ранее какой-то архив). Дали пока временное разрешение на организацию архиерейского хора, пропеть Св. Пасху и Троицу.
Моя церковно-певческая «карьера» началась с поступления во 2-ю женскую гимназию Оренбурга. В здании этой б[ывшей] гимназии теперь помещается музучилище. При гимназии имелась своя церковь во имя преподобного Сергия, Радонежского чудотворца. Хор в ней состоял из учениц, которые имели к этому данные. В этот отбор попала и я. А после пела в Архиерейской церкви и в своей, Иоанно-Богословской, где и венчалась…
В Никольской церкви стали организовывать хор архиерейский. Руководителем пригласили опытного, хорошего регента Василия Прокофьевича Косарева. Зная сохранившихся к тому времени хористов, В. П. Косарев стал приглашать их в свой хор и, конечно, большинство из них согласились с радостью. Но все же я решила посоветоваться с Владимиром Ильичем. Он мне ответил: «Пожалуйста, пой, если примут. Я сам буду посещать службы». Когда я пришла на первую спевку, я сразу растерялась: в большинстве там собрались солисты б[ывшего] собора, а я — хористка приходской церкви. Но приняли меня хорошо.
В соборе начались торжественные богослужения при большом стечении верующих. Собор требовал большого ремонта и его производили, не прекращая служб. После Троицы хор распустили, а в октябре дали разрешение на организацию постоянного архиерейского хора при Никольском кафедральном соборе Оренбурга.
Война сделала свое дело. С фронта В. И. Рожков вернулся с изменившимся мировоззрением. Чтобы объяснить переход Владимира Ильича с гражданской работы, где он неплохо преуспевал, я вписываю в биографию продолжение его стихотворения: «Бога я только боялся и думал: // Он ведь карающий, строгий судья // Слышит не только слова, но знает и думы, // Видит и знает, что делаю я. // Веры же твердой, глубокой, сердечной // Не было. Бог Вседержитель, Творец // Шумного моря, чудес всей вселенной // Был чужд. Неведом мне был мой конец. // Школьные годы начались. Все знанья // Губкою впитывал. Думал что вник // В строгие тайны чудес мирозданья // Сущность рожденья природы постиг. // Дальше, в безумии стало казаться: // Мир, мол, не создан Великим Творцом. // Я возгордившийся, должен назваться // Счастья, удач, и богатств кузнецом. // Жизнь потекла при всех признаках счастья, // Жил я со светлой улыбкой в устах… // Память о Боге встает при несчастьи // В горе, болезни и жгучих слезах. // Истинно, Бог познается в печали… // Горе, страданья приносит война. // Дни испытаний с войною настали // В грохоте танков предстала она. // В лютых издевках страдала деревня, // Гибли в крови и огне города, // Грозные танки ломали деревья, // В речках от взрывов кипела вода. // Люди в испуге бросали жилища, // С скорбью смотрели, как гибло добро // Всюду разгром, одни пепелища. // Злоба в глазах, в волосах серебро. // Смерть ураганом повсюду кружится // Косит направо, налево, кругом, // Новая рота за ротой ложится, // Трупы лежат, как в лесу бурелом. // Нынче, когда угостили снарядом, // Мог я лишиться руки или ног. // Сидя в окопе с товарищем рядом, // Но у меня лишь порвало сапог. // Друг же, уралец, толковый и умный, // Он объяснял мне коленчатый вал. // Снайпер и мастер разведки бесшумной // В голову пулей пронзенный, упал… // Это не просто, что только удача, // Жизни своей далеко не кузнец. // Я убеждений своих уж не прячу — // Смерть или жизнь: Ты даруешь Творец!.. // В шуме моторов, в тяжелых страданьях // Снова увидел Твое я лицо. // Выкинул глупости прежних мечтаний, // Верою в Тебя глубоко, горячо. // Ты — доброта, всепрощенье, терпенье. // Образ судьи потускнел и отпал. // Ты не учел, ведь, моих прегрешений, — // Доброй рукою мне жизнь даровал. // Вновь я с Тобою, Творец и Владыко. // Книгу святую держу пред собой, // Зрю красоту лучезарнаго Лика // И никогда не расстанусь с Тобой».
В строфе 14 «Нынче, когда угостили снарядом мог я лишиться руки или ног» Владимир Ильич вспоминает действительный эпизод, произошедший в окопах под Великими Луками, когда немцы, отступая, обстреливали этот город в течение нескольких дней. Тогда Владимир Ильич, перекрестившись, сказал себе, что если Господь Бог благословит, он закончит свою жизнь на поприще духовном. Датировано это стихотворение апрелем 1946 года. С этого года и начинается у Владимира Ильича написание стихов религиозного цикла, которых у него целый сборник. В конце биографии несколько из них, не вошедших в «Записки», но характеризующих его убеждения, я помещаю…
Владимир Ильич Рожков обладал незаурядными организаторскими и административными способностями. Сам был очень аккуратен в работе. Часто, занимая руководящую должность, он со всей жестокостью требовал от подчиненных сознательного выполнения своих обязанностей. Перейдя на служение Господу Богу, по глубокому убеждению и сильной вере он сохранил эти черты характера, когда был настоятелем храма, тем более строго требовал от подчиненных чистосердечного отношения к своим служебным обязанностям. Как-то не был завистлив и честолюбив. И часто, находясь на хорошей работе, очень легко с ней расставался, если дело шло в разрез с его принципиальными взглядами. Эта черта характера сыграла большую роль в переходе его с гражданской работы на духовное поприще.
Однако перехода на духовное поприще могло и не быть, но решающим поводом явилось то положение, которое создалось на работе из-за того, что он, будучи начальником Дорпроекта, стал посещать службы в Соборе. Любимое место в храме было у него в правом пределе у окна. Однажды владыка Борис (впоследствии митрополит Одесский)[1] в конце всенощной подозвал меня к боковой двери правого предела и спросил: — Где стоит ваш муж? — Я показала. — Позовите мне его.- Когда Владимир Ильич подошел, владыка Борис сказал ему: — Что вы стоите на виду? Приходите вот сюда в алтарь и молитесь где-нибудь в сторонке. Владимир Ильич поклонился ему, поблагодарил и сказал, что он мирянин и в алтаре ему молиться не положено, и что в храме он будет стоять не на виду.
Чтобы показать его настроение во время пребывания в храме, я приведу здесь несколько строф из его стихотворений, относящихся к этому периоду: «На всем печать особой красоты. // И здесь душа, как сад, полна цветенья. // Ни облачка печали, ни сомненья, // Стою под обаяньем чистоты. // Горение души через слова // Струится ввысь, как ладан благовонный, // Я слышу в сердце трепетанье, звоны // Склоняется в смиренье голова. // Умолк, забыт дневной заботы шум. // Я в тихой радости склоняюсь низко // Переживаю молниеносность дум, // И чувствую: Ты здесь, средь нас, Ты близко. // Смешной мне кажется моя печаль, // Смешными кажутся и огорченья, // И лживыми зарницы увлеченья // Что часто звали в радостную даль // Звучит приглушенно невидимый хор, // Снисходит покой в утомленную душу. // Пред взором возник величайший простор, // И верю, законы Твои не нарушу» (5 марта 1946 г. Из «Вечерни»). «Ты можешь планеты исчислить движенье, // Ударную силу ветров и волны // Орла в синеве бесконечной круженье, // Чем воды и недра земные волны. // Негаданных раньше плодов созреванье // Ты можешь увидеть в чудесном саду, // Дать каждому случаю в жизни названье, // Словам и речам научить какаду. // Создал самолет, чтобы резать просторы // Вселенной, а завтра взлететь на звезду. // Закончить с природой немою все споры. // К орлиному, скальному взлезешь гнезду. // Но царство твое ограничено роком, // Иные своею судьбою зовут. // Скажи — предадутся ли грязным порока // Народы, иль сердцем своим расцветут? // Все зная, не скажешь: где голову сложишь? // В зыбучем песке, иль в лесах иль в полях? // В воде ли найдешь ты посмертное ложе? // Свободным умрешь, иль в тяжелых целях? // Ты можешь трудиться усердно и много // Построишь десятки еще городов. // Но знай, что конец твой в деснице у Бога, // Судьи и Владыки телесных оков» (17 февраля 1946 г.).
Работа Владимира Ильича, конечно, от этого не страдала. Он же умный был человек и понимал, что при такой ситуации он должен работать лучше. Но придирки начались. Ясно сознавая, что должность начальника Дорпроекта ему не к лицу, Владимир Ильич просил перевести его на должность более скромную и больше ему любимую — начальником путейско-изыскательной группы, но этой просьбе не вняли, Были идеологические проработки. Вопрос ухода с гражданской работы (службы) был им решен, что бы ни случилось.
В 1948 году как-то мне он сказал, что идет в отпуск и едет в Москву навестить мать и попытаться поступить в Московскую духовную семинарию на 3-й курс, получит документ о поступлении на учебу, уволится и поедет учиться. Рекомендацию ему дал бывший тогда у нас управляющий Оренбургской епархией архиепископ Мануил. Я не советовала ему идти на этот шаг. Почему-то боялась. Просила отложить до пенсионного возраста. А тогда ему было 48 лет. Он ответил: — Вопрос мною решен. Я перехожу на эту очень трудную деятельность. Пока я еще не стар, я могу что-нибудь сделать там полезное.
Результат этого был удивительным. Он уехал. Знали о его намерении только я и архиепископ. А здесь, в оренбургском соборе, разыгрались унылые события. 4 сентября 1948 года арестовали архиепископа Мануила. Владимир Ильич приехал из Москвы числа 10 сентября и об этих событиях ничего не знал. Рассказал мне с радостью, что сдал на 4-й курс, к октябрю ему пришлют вызов, и он поедет учиться: а ты как-нибудь проживешь год. Когда я ему рассказала о событиях в соборе, он был очень опечален и поражен. А дальше? Прошел сентябрь. Подходил к концу и октябрь. Его вызвали на очередную идеологическую беседу и сказали: «Вы там что-то задумали. Выкиньте это из головы». А в конце октября из московской семинарии ему возвратили документы приколкой рекомендации архиепископа Мануила.
Владимир Ильич был очень опечален этими событиями и 20 октября 1948 года написал стихотворение: «Не мне роптать, что тайные моленья, // Где сердце я открыл, остались без ответа, // Остались тщетными упорные стремленья // Пройдя чрез мрак ночной — придти в долину Света. // Наш путь пределен небесным Провидением, // И власть Его руки я вижу в каждой доле, // Я должен все встречать безропотно, с смирением, // Как знающий, что все в Твоей извечной воле».
Идеологические беседы после этого усилились, стали грубые, иногда по ночам. Наконец в мае 1952 года, после многих печальных событий, Владимира Ильича вызвали в военкомат, сняли с учета и перевели в солдаты, стрелка-автоматчика в запасе. А 17 августа этого же 1952 года в Алма-Ате митрополитом Алма-Атинским Николаем (тогда архиепископ)[2] Владимир Ильич Рожков был посвящен в диакона и, пройдя маленькую практику при Алма-Атинском соборе, назначен на служение в старый собор Уральска. Об этом служении он пишет во 2-й главе своих «Записок».
Конечно, в вопросе перехода на духовное поприще сыграли роль его происхождение и образование в духовной семинарии Оренбурга. Господь Бог благоволил Владимира Ильича на служение Себе, но подошел он к этому через немалые трудности. Шел он твердой, упорной поступью, не взирая ни на какие препятствия. Радость после получения сана диакона была большая… Ну, а после начались и скорби и печали. О них и о всех радостях служения на духовном поприще о[тец] Владимир написал в своих «Записках», и мне дальше писать его биографию нет надобности. Я лишь упомяну немного о некоторых моментах служения о[тца] Владимира и его жизни заштатно-пенсионного периода.
О[тец] Владимир очень любил храм. Чтобы все в нем настраивало на молитвенное настроение верующих, службы всегда старался обставлять торжественно, и сам [он] служил с любовью и вдохновением. Любил украшать храм. Любил церковные песнопения и всегда очень заботился, чтобы хор их исполнял молитвенно и хорошо. Будучи настоятелем в Орске и Магнитогорске, он часто приходил к нам на спевки, беседовал с регентом, хористами. И если нужна была его помощь, всегда откликался на нее и, конечно, эти беседы действовали положительно. Недисциплинированности не любил.
В сентябре 1960 года о[тец] Владимир «ушел» за штат (см. главу 8 «Записок» — «Воздаяние») и 25 сентября 1960 года мы вернулись в Оренбург. Документы гражданской работы у о[тца] Владимира были в порядке, и он подал заявление на пенсию. В начале октября ему принесли пенсию в сумме 97 руб[лей] 60 коп[еек]. Стаж гражданской работы у него исчислялся в 33 года. Квартиру в Оренбурге нам нужно было немного переоборудовать и подремонтировать. Зиму 1960/61 года мы занимались заготовкой материалов к этому ремонту. Попутно я снова включилась в хор, и мы оба аккуратно, с любовью посещали собор. В конце мая 1961 года мы начали ремонт и к середине августа 1961 года его закончили. А с конца 1961 года о[тец] Владимир начал писать свои «Записки священника».
Раньше он всегда вел дневник событий, делал вырезки и выписки из газет, журналов, постановлений. Этот материал и стал как бы конспектом для его «Записок». Конечно, это был большой труд. Эта работа сильно захватила о[тца] Владимира, и он отдавал ей большую часть своего времени. Кроме того он не терял связи с приходами, где служил, получал массу писем от прихожан и священнослужителей и с любовью отвечал всем. Многие приглашали о[тца] Владимира приехать навестить их. И он бывал в Уральске, Караганде у батюшки Севастиана, в Казани у архиепископа Михаила[3] и др.
Но главное, что захватило в пенсионный период о[тца] Владимира, это поездки в г[ород] Туркестан Чимкентской области Казахстана. Этот небольшой город районного масштаба находится в 120 километрах не доезжая Ташкента. В Никольском храме этого города настоятелем служит о[тец] Павел Буланов. Знакомство с о[тцом] Павлом Булановым произошло в городе Уральске в 1952 году, когда о[тец] Владимир там служил диаконом, а о[тец] Павел, тогда Павел Алексеевич Буланов, был регентом правого хора старого Михайло-Архангельского собора г[орода] Уральска.
О[тец] Павел Буланов родился в 1902 году, священство принял в 1925 году. По закрытии церквей ему пришлось «поработать» где-то на севере Архангельской области. Матушка его осталась в двумя малыми сыновьями. Нелегко было ей и жить, и воспитывать одной. По возвращении с севера о[тец] Павел стал работать в гражданских учреждениях, за которую в настоящее время ему начислена неплохая пенсия, но он продолжает служить Господу Богу. В Великую Отечественную войну о[тец] Павел был на фронте. за что имел награды: орден Красной звезды, медали. Один сын погиб на фронте. Во время Отечественной войны стали открывать церкви, и о[тец] Павел в начале шестидесятых годов решил снова перейти на священно-служение. Он подал заявление в Алма-Атинскую епархию о предоставлении ему места. Пока происходило это оформление, о[тец] Павел служил регентом в Уральском соборе. Вскоре, в 1953 году, ему было предложено место настоятеля в храме г[орода] Туркестана, на место тяжело заболевшего о[тца] Феодосия. С тех пор о[тец] Павел и служит в этом храме.
В конце 1960 года о[тец] Владимир получил письмо из Туркестана от о[тца] Павла Буланов с приглашением приехать к ним. на престольный праздник святителя Николая, Мир-Ликийского чудотворца. О[тец] Владимир с радостью принял приглашение и поехал. Это была первая поездка о[тца] Владимира в Туркестан. Дальше эти поездки стали систематическими. Ездил он к праздникам Рождества Христова, Святой Пасхи и иногда к Николину дню (6/19 декабря). Встречи их были дружественны. О[тец] Владимир помогал о[тцу] Павлу в служении и вообще оба они глубоко верующие, любящие служить и храм Господень, получали от этих встреч полное духовное удовлетворение. О[тец] Владимир даже не представлял себе, что вдруг на праздники Рождества Христова или Св. Пасхи он не будет в Туркестане.
Прихожане г[орода] Туркестана тоже стали считать его своим батюшкой и всегда ожидали его приезда к этим праздникам, а о[тец] Владимир стал считать Туркестан своим «нештатным приходом». Он вел дневник этих поездок и следующей темой его «Записок» была тема: «На шестом нештатном приходе» — о храме г[орода] Туркестана. Но последняя, одиннадцатая поездка о[тца] Владимира в Туркестан к Св. Пасхе 1966 года закончилась его внезапной смертью под Радоницу. Об этом я подробно написала в своем «письме-дневнике», разосланном его друзьям, после смерти о[тца] Владимира.
После смерти о[тца] Владимира я ежегодно к Радонице беру отпуск и еду в Туркестан на могилу о[тца] Владимира, привожу ее в порядок, подкрашиваю текст надписи, крест-памятник и проч. В семье о. Павла и прихожане меня радушно встречают, и я еду туда всегда с радостью. В доме о[тца] Павла без гостей не бывает, и если за обеденным столом нет никого, кроме семейных, о[тец] Павел бывает огорчен.
Прихожане Никольского храма г[орода] Туркестана, как и в большинстве приходов, это простые люди, работающие где-либо или уже пенсионеры, глубоко верующие и любящие свой храм. Мне нравится, что вся служба там идет вдохновенно, начиная с о[тца] Павла, который служит с увлечением, захватывая и прихожан, и кончая тем, кто читает Апостол или Часы. Два хорошо спетых, небольших хора. Нравится и то, что регентша правого хора во время службы включает в часть церковных песнопений и прихожан.
На пасхальную Радоницу о[тец] Павел ходит служить на кладбище, которое находится на небольшом расстоянии от храма (километра полтора). Около ограды, где похоронены первый настоятель храма о[тец] Феодосий и о[тец] Владимир, о[тец] Павел служит большую панихиду, поминая и всех павших на войне. Потом обходит с каждением, св. водой и подобающим пением могилы, куда его приглашают.
Нужно сказать, что праздник Радоницы в Туркестане проходит как праздник не только для умерших, но и для живых. Еще перед Радоницей, за несколько дней, на кладбище всюду виднеются люди, подправляющие могилки, красившие кресты и памятники. А на самую Радоницу кладбище бывает переполнено нарядно, по праздничному одетыми людьми. О[тец] Павел покойникам всегда отдает должное: ни одно поминание не остается не прочитанным. Этот обычай служения на кладбище на Радоницу, в Туркестане не прекращался. В главе 9-й «Записок» «Христианская кончина» отец Владимир немного упоминает о Туркестанском храме.
Я задержалась с этой биографией, так как вначале я написала ее просто хронологически. Но по совету друзей я приняла на себя труд написать эту биографию подробнее, с ссылкой на документы. Концом молитвы о[тца] Владимира к акафисту митрополита Трифона: «Слава Богу за все», я заканчиваю эту биографию: «О Нетленный Царю веков, край и предел высочайшей человеческой мечты! Молю Тя, обостри слух мой, дабы во все минуты жизни я слышал Твой таинственный голос и не забывал Твоих благодеяний и даров, чтобы в сердце моем не умолкли слова молитв и благодарений за все Твои тайные и явные милости и даруй мне силы, дерзающему внити в Вечную радость и в час кончины воскликнуть: „Слава Тебе Боже за все! Слава Тебе Боже во веки!“».
В одном из своих стихотворений, о[тец] Владимир писал: «Никто не знает, где голову сложишь, // В зыбучем песке, иль в лесах, иль полях». Часто, мечтая, он говорил: «Ведь каждый священник мечтает умереть на приходе и служащим». И Господь Бог услышал его молитву-мечту. Он умер на своем «6-м внештатном приходе», отслужив в Фомино воскресение литургию, причастившись, и похоронен на кладбище этого прихода. Его всегда там поминают.
О[тец] Павел хоронит иногда с «выносом», следовательно бывает на кладбище. Не минует он тогда заглянуть на могилы о[тца] Феодосия и о[тца] Владимира и тихонько пропеть им литию или хотя бы «вечную память». Любой верующий позавидует этому. От того и я вместе с о[тцом] Владимиром скажу: «Слава Тебе Боже за все, слава Тебе Боже во веки! Упокой Господи, душу усопшего священноиерея Владимира, сними с него скорбь и печаль о его земных бурях и невзгодах; прости ему вся прегрешения и всели его в небесные селения праведных"…
Письмо-дневник о кончине священника отца Владимира
Письмо-дневник «Господи! Возлюбих я обитель дома Твоего и место жилища Славы Твоей! Возлюбих благолепие дома Твоего и место селения славы Твоей! От Твоего лица суд мне да изыдет; да воззрят очи Твои на правоту!» Эти выписки сделала из предсмертного дневника отца Владимира. Письмо о последних часах жизни и о кончине священно-иерея отца Владимира Рожкова, написанное мною по просьбе многих его друзей и знакомых, вместе со мною так глубоко и болезненно переживающих его кончину, так сердечно почтивших память его. Нет слов выразить Вам всем мою благодарность за все это. Так велика она эта моя благодарность! «Добрых дел совершил ты немало, // Верный пастырь и милый отец. // Славя Бога в молитвах отрадных, // Ты пронес свой терновый венец. // Вечный мир погребенному праху // И душе твоей вечный покой! // Не предай, Боже, гневу и страху, // Со святыми его упокой».. (автор неизвестен).
Чем глубже наша скорбь при последней разлуке с близким для нас человеком, тем болезненнее сжимается сердце, что больше мы уже никогда не видим его, не услышим его голоса, столько раз утешавшего и ободрявшего нас на жизненном пути, — тем сильнее становится желание запечатлеть навсегда в памяти последние часы его жизни и кончину. Я послала Вам телеграмму о кончине о[тца] Владимира, а сейчас прошу у Вас извинения, что не указала место его смерти и тем ввела некоторых в расход: они приезжали в Оренбург на похороны, а многие очень также хотели приехать, но, слава Богу, не смогли. Простите меня, пожалуйста, за эту оплошность.
Скончался о[тец] Владимир в городе Туркестане. Вы знаете, какую роль в жизни о[тец] Владимира играл храм и прихожане в Туркестане (Казахстан). Там служил его хороший друг о[тец] Павел Буланов. Как только о[тец] Владимир ушел за штат, о[тец] Павел стал приглашать его к себе на большие праздники: день свят[ителя] Николая Мирликийского — престольный праздник храма, дни св. Рождества и Крещения Господня, дни Входа Господа в Иерусалим, неделю св. Страстей, неделю Святой Пасхи и Радоницы. Для каждого священника, ушедшего по какой-либо причине за штат, так ведь тяжело душевно в такие большие и великие дни не служить или хотя бы не участвовать в служении. И отец Владимир с большой благодарностью принимал приглашение о. Павла, ездил к нему на эти большие праздники и одухотворенно сослуживал с ним, а иногда и служил.
В 1963 году храм в Туркестане предложили перенести на другое место. Дом и усадьбу дали в этом же районе, всего за квартал подальше. И отец Владимир по предложению о[тца] Павла принял самое горячее участие в перестройке переданного дома под храм и убранстве его.
В феврале этого года у нас много болели гриппом. Отец Владимир также заболел гриппом. Болезнь эта прошла легко, но дала осложнение на сердце. Очень болезненных явлений не было, он просто терял силы и бодрость, стал тихо ходить. При малейшем напряжении у него перехватывало дыхание, каких-либо острых приступов не было. По моему настоянию он все же обратился за помощью к врачам. Ему поставили диагноз: эмфизема легких, послали на просвечивание. Враг-рентгенолог определил: — Эмфизема легких у Вас начальной формы, а вот сердце похуже. Вот, передайте заключение лечащему врачу и скажите, что я больше обратила внимание на сердце.
Лечащий врач сказал, что очень рад, что эмфизема у него в начальной форме, что кровь у него очень хорошая, а сердце по возрасту в пределах нормы. Дали рецепты на лекарство и тем лечение закончилось. И все же, когда о[тец] Павел пригласил его на праздники св. Пасхи приехать к нему, мы, посоветовавшись с ним, решили: на этот раз он останется праздновать праздник в Оренбурге. Я сказала ему: — Сколько лет ты уже не был эти праздники в нашем соборе?
Отец Владимир написал о[тцу] Павлу письмо. Я не помню его содержания. Знаю только, что он сообщил ему о своем нездоровье и отказался от поездки на предстоящие праздники. Но чувствовалось во всем его поведении ожидание ответа на это письмо от о[тца] Павла. Как сейчас вспоминаю, поведение его в последний месяц заставляло задумываться. Однажды вечером у нас с ним в его комнате произошел такой разговор. Он показал мне на свой любимый шкаф с раздвижными стеклянными дверцами, на ножках. Этот шкаф я подарила ему в прошлом году на именины. В нем у него лежало и сейчас лежит все в таком же образцовом порядке. Показывая на верхнюю полку, он сказал мне: — Вот эта полка самая для меня дорогая. Здесь, вот, в папках лежат мои труды. Здесь все в порядке. Это стихи. А это — самое дорогое для меня — «Записки священника». Последнюю работу, самую большую «Наступление» я закончил. Мне осталось переписать начисто несколько глав.
Однажды, это было в тот же последний месяц, он также во время этих, очень частых в последнее время бесед, сказал мне: — Ты, знаешь, ведь каждый священник мечтает умереть служащим на приходе. — Но у тебя нет прихода?— Как нет? А Туркестан? Это мой шестой внештатный приход. Уже десять раз я ездил туда. Десять раз я, пусть как заштатный, участвовал в служении на великие праздники. И вот следующая тема моих записок и будет называться «На шестом нештатном приходе». В этих записках я опишу все эти мои поездки в Туркестан. Перенесение храма, убранство его и наше с о[тцом] Павлом, служение в нем.
Вся внутренняя духовная жизнь о[тца] Владимира по выходе его за штат заключалась вот в этих праздничных служениях Господу Богу, в писаниях «Записок священника», духовном общении путем переписки со своей паствой прежних приходов: Уральска, Бузулука, Орска, Магнитогорска и людьми, с которыми он встречался во время служения или во время своих многочисленных поездок. Он абсолютно не чувствовал скуки, и наоборот, ему не хватало времени, чтобы сделать намеченное. Всему этому он отдавался весь: со своей убежденной глубокой верой в Господа Бога, со своей строгой принципиальностью и энергией. И пусть кто-либо не согрешит и не подумает, что служение его имело какую-либо материальную заинтересованность. Тому, кто знал его хорошо, известно, что материальная сторона жизни никогда не владела им.
После своей Рождественской поездки о[тец] Владимир купил записную книжку, записал адреса всех своих многочисленных друзей, с которыми переписывался и, показывая мне, сказал: — Варюша, вот записная книжка с адресами всех наших друзей. Если тебе понадобится — она лежит вот, у меня на столе. — Эта записная книжка мне очень понадобилась: я послала по этим адресам телеграммы о его смерти. Их было более пятидесяти.
Ожидание ответного письма продолжалось. По несколько раз в день он выходил к почтовому ящику. И вот, как-то входя в комнату и высоко держа в руках письмо, он мне говорит: — Ну, вот и моя судьба.— Какая судьба?— Письмо от о[тца] Павла. Сейчас решится вопрос: ехать мне в Туркестан или не надо.- В письме от о[тца] Павла, полученном о[тцом] Владимиром 18 марта, ровно за месяц до смерти, о[тец] Павел писал: «Оказывается, отче, мы с тобой вместе начали сдавать темпы здоровья (о[тец] Владимир 1900 года рождения, о[тец] Павел — 1902 года). Радуясь, что ты получил пользу, а я что-то плохо ощущаю ее. Ты болеешь, я болею — приезжай, вместе болеть будем. Погода у нас прекрасная».
И отец Владимир решил ехать. На мои отговоры он сказал: — Варюша, я поеду в одиннадцатый раз и он будет моей последней поездкой в Туркестан. Там увидят, что здоровье мое пошатнулось и делать больше поездки я уже не могу. Я послужу последний раз эти великие праздники. Пойми — это мой последний шестой приход, хотя и нештатный. Больше я уже нигде служить не смогу. Одиннадцатый и последний раз в своей жизни он решил поехать в Туркестан, чтобы послужить там Господу Богу в дни великих праздников — Входа Господня в Иерусалим, недели св. Страстей и св. Пасхи. До Радониц он не дожил. В день Радоницы гроб с его телом стоял в любимом им храме и омывался слезами любящими его причта, двух клиров и верующих.
Перед отъездом я просила его об одном: — Пожалуйста, если со здоровьем будет хуже, возвращайся домой и даже возьми провожатого. Он обещал мне это. Сколько раз в нашей жизни мне приходилось провожать его. Те проводы не были печальными. Улыбаясь, я махала ему платочком, он отвечал мне тем же. Эти проводы были тяжелыми. Я чувствовала себя беспокойно. Я даже не дала ему нести чемодан, хотя он был и не тяжелый и живем мы в десяти минутах ходьбы от вокзала.
Внесла чемодан в вагон — слезы душили меня. Вышла из вагона быстро — поезд скорый стоит недолго. Встала у окна. Слезы лились. Я вздрагивала от скрытых рыданий. Он смотрел на меня из окна строго. Потом пахнул рукой, чтобы я подошла к вагону. Я подошла, поезд чуть тронулся. Отец Владимир два раза сказал мне, наверное, что-то успокаивающее. Поезд отходил, я помахала ему рукой, а на сердце было страшно. Домой пришла разбитая… На третий день я получила от него телеграмму — хорошую, бодрую. К празднику св. Пасхи получила вторую — художественную, также хорошую, с добрыми мне пожеланиями. В этих телеграммах не было ни слова о его здоровье. В четверг, на страстной, я опустила ему письмо, где просила его сообщить мне о здоровье, самочувствии. На второй день Пасхи, 11 апреля, он получил мое письмо и в этот же день послал мне ответное. В нем он писал: «Здесь наша жизнь идет принятым, установленным порядком. Я стараюсь сделать мое пребывание здесь полезным для всех, ибо для всех — о[тца] Павла, матушки, меня и всех верующих ясно, что дальнейшие поездки будут для меня невозможными. Я потерял прежнюю бодрость и установил здесь для себя строгий режим — от дома до храма и обратно. Я распространился о моем здоровье, но не думай, что оно плохо. Оно не хуже, чем у многих здесь. Это просто вхождение в старость, конечно, я, слава Богу, за все время держался молодцом. Проделал одну знаменательную, интересную работу. В храм прислали икону Св. Троицы (1,9×1,6) в рулоне. Натяжку ее и установку на потолке провел я (конечно, как организатор). Когда-то при перенесении храма начал с установки на потолке „Страшного Суда“ при входе в храм и сейчас закончил установкой св. Троицы при входе в алтарь. Это очень и очень хорошо. Я буквально доволен такому стечению обстоятельств. Свое пребывание здесь закончу четвергом (день св. Николая) после родительской… Трижды я говорил с большим подъемом и успехом: над плащаницей, „Отрех лобзания на Пасху“, о воскресении и пр.»
Народ и причт слушали его, благодарили. после него остались краткие записи событий, служб. В этих записях говорится о большом душевном подъеме во время служения. 9 апреля, в Великую субботу, записано: «Слава Богу! Допустил закончить Великий пост усердным пастырским служением». В этом же дневнике у него есть несколько записей о болях в сердце по ночам, «но терпимых». Он принимал лекарства, рекомендованные врачами, ему становилось лучше. Называл он это «вхождение в старость». Он слушал жалобы окружающих на нездоровье и считал, что у него положение со здоровьем обстоит лучше. Днем же он был довольно бодр, разговорчив.
Кончина о[тца] Владимира Рожкова
Из записи в дневнике о[тца] Владимира. 17 апреля — Фомино воскресенье. «Соборные отслужили (служил о[тец] Владимир) Божественную литургию. Сказал слово: Бог наш — Бог живых и мертвых. (Радоница). У диакона упала лжица. Отец Павел перевернул нечаянно на престоле одну из двух зажженных лампад (лампады устойчивые). Слава Богу, причастился. Вечером отслужил вечерню с акафистом: Иисусе, Солнце любви незаходимое, научи и нас любви Твоей». На этом запись кончается.
17 апреля о[тец] Владимир пришел после литургии домой, пообедал, выпил чаю, отдохнул и написал свое последнее мне письмо. Это письмо я получила, когда вернулась с похорон. Написание этого письма было необычным. Он собирался выехать в четверг, следовательно, в пятницу вечером он был бы дома. И письмо это пришло бы не раньше пятницы. Во всяком случае, я имела бы на руках его телеграмму о выезде. И написание этого письма было интересно. Собственно, это было не письмо, а открытка, вложенная в конверт. В ней он писал: «17.04. Здравствуй, дорогая Варя! Нынче воскресение, и мне захотелось послать тебе весточку, чтобы ты не скучала. Вторник — родительская — завершающий день. Четверг — день св. Николая, — прощальное моление, благодарственный и путешествующий молебны. Выеду, наверное, поездом № 181. До скорого свидания».
После этого открытка была запечатана в конверт с написанным на нем адресом города Оренбурга, но он еще решил приписать. Разрезал конверт сверху, отложил его в сторону на столе. В открытке он приписал: «Как твое здоровье? Самочувствие? Я усердно вынимал за тебя частицы… Предвкушаю радость благополучного возвращения». Взял новый конверт, вложил в него открытку, написал адрес Оренбурга и взял его с собой к вечерне. Там он попросил одну из прихожанок около вокзала опустить письмо в почтовый ящик. За 12 часов до смерти он написал мне это письмо-открытку.
Придя от вечерни, он закусил, выпил чаю и пошел в свою комнату, сказал: «Завтра (18.04, понедельник перед Радоницей) утром службы не будет. Я пойду немного попишу». Он переписывал начисто главу из «Записок священника» «Воздаяние», потом лег спать. Под утро, в 3 часа московского времени, матушка о[тца] Павла и Лена проснулись беспокойно. Отец Владимир покашливал, в его комнате горел свет. Они вошли. Он сидел на кровати: — Отец Владимир, что с Вами? — Он ответил, что ему тяжеловато: покашливание и тяжело дышать. — Лена, иди вызывай скорую помощь! — сказал матушка. Отец Владимир запротестовал: — Не надо скорой помощи; еще в больницу возьмут.- Но Лена все же пошла вызывать скорую помощь (телефон у соседей). Отец Владимир встал, принял целую таблетку валидола. Снова сел на кровать. Позвали соседку, медработника на пенсии. Она сделала ему сердечный и еще какие-то уколы. Обложила его подушками, положила ноги его на табуретку. Ему стало легче. Прекратилось покашливание. Но пульс отыскивался с трудом. Матушка сказала: — Отец Владимир, надо послать Варваре Васильевне телеграмму. — Он даже сердито ответил: — Не надо, что вы, да она с ума сойдет от расстройства. Не трогайте ее. Пройдет.
Ему делали еще какие-то уколы. Дали таблетку, но он не мог проглотить ее и попросил разрешения вынуть ее обратно. — Отец Владимир, дать вам воды? — Дайте.- Он проглотил глотков пять, сказал: — Не могу больше пить. Воздуху, воздуху мне не хватает. Ему оказывают всяческую медицинскую помощь, но здоровье его ухудшается. Пульс уменьшается, становится тише, слабее. Перед кроватью его прямо угол с иконами. Он молится: — Господи, Ты видишь, как мне тяжко.- Потом: — Господи, неужели я приехал сюда умирать? Неужели мне суждено на чужбине умереть? Неужели мне придется на чужбине умереть? — Немного помолчал: — Господи, дай мне два дня жизни! — Притих, закрыл глаза. Снова открыл и, как-то по-детски сложив руки крестообразно на груди, кивал головой на три стороны, сказал: — Ну, вот и моя смерть пришла! Ну, вот и моя смерть пришла! Ну, вот и моя смерть пришла! -Снова затих. Закрыл глаза, немного спустя открыл их. Ясно взглянул на иконы. Перекрестился. Сказал внятно: — Господи, да будет воля Твоя!- Отклонил голову на подушки чуть набок, закрыл глаза, чуть вздохнул и жизнь его оборвалась. Скорая помощь делала какие-то уколы и еще там что-то…
Земная жизнь о[тца] Владимира Рожкова прекратилась в пять часов московского времени 18 апреля 1966 года. Было ему на этот день 66 лет 3 месяца и 18 дней. Родился он в 1900 году 30 января. Все произошло в течение двух часов: с 3 часов до 5 часов московского времени. Диагноз: «Скончался от острой сердечной недостаточности». Способствовал этому сидячий образ жизни. Он очень много читал и писал. Не было почти совсем в эти последние годы заштатного периода в его жизни физического труда кроме его многочисленных поездок. По двору со всем хозяйством справлялась я сама. И мои увещания и советы ему уменьшить сидячий образ жизни и увеличить физическую нагрузку на организм не принимались им: так он был поглощен своими «Записками священника». Излишняя полнота. Сердце теряло формы. Февральский грипп дал осложнение на сердце, как на слабое место в организме. В прочем он был здоров. Но все это рассуждения человеческие. В начале своего письма я описала, как все складывалось к его кончине.
Когда все увидели, что здоровье о[тца] Владимира ухудшается, матушка решила дать мне телеграмму. Пошла в комнату о[тца] Владимира, чтобы спросить, не знает ли кто-либо на память адрес его, никто не знает. Растерялись. И тогда увидели на столе вскрытый конверт, с написанным на нем моим адресом… По нему и дали телеграмму: первую — «Отец Владимир безнадежен», через 46 минут вторую — «Отец Владимир скончался пять утра московского». В Оренбурге, примерно в 8 часов утра московского времени я получила телеграмму: «Отец Владимир скончался"… Спустя некоторое время получила вторую: «Отец Владимир безнадежен».
Получив мое письмо на второй день св. Пасхи, о[тец] Владимир сразу же ответил мне телеграммой: «Твое письмо получил. Спасибо. Сейчас посылаю ответное». Получив эту телеграмму, я, конечно, обрадовалась и стала ждать письма. О здоровье опять не было ни слова. И меня охватило беспокойство до такой степени, что мелькнула мысль — сесть в поезд и уехать, какая-то добрая сила подсказывала мне это, но так называемый здравый смысл убедил меня: тебе идет письмо — жди его. И я стала ждать. Получила я это письмо перед всенощной в субботу 16 апреля. Выписку из него с ответом на мой вопрос о состоянии его здоровья я уже поместила в начале этого письма. Беспокойство снова охватило меня и в воскресение (Фомино), придя домой из собора после литургии, я уже не находила себе места. В ночь, под понедельник 18 апреля, я не спала, металась. Никакие снадобья не помогали. Утром 18 апреля в начале седьмого часа московского времени я вышла во двор. Встретилась с Марией Федоровной — женой моего старшего брата — она как-то странно посмотрела на меня. Я отнесла этот взгляд за счет бессонной ночи и сказала ей: — Невыносимая тоска на сердце. Всю ночь не спала.
Спустя примерно час я получила телеграмму: «Отец Владимир скончался…». Я, кажется, с криком бросилась к ней: возможно от тоски я галлюцинирую, но нет. Действительно, о. Владимира не было уже на этом свете. В голову ударила мысль: «Скорее, скорее, туда». На такси я поехала к Оренбургскому владыке Леонтию[4] попросить помолиться о упокоении новопреставленного иерея Владимира — завтра Радоница и попросила благословения у него на дорогу. Заехала в епархию, чтобы и там сказать эту печальную весть. Взяла билет на скорый, на самолете прямого сообщения нет, приехала домой. До отхода поезда оставалось часов 8−9, и я стала писать телеграммы о его смерти по адресам его записной книжки. Одна мысль руководила мною: завтра Радоница, о[тец] Владимир так хотел, но не дожил до нее. Больше пятидесяти телеграмм я послала с этой печальной вестью. Мария Федоровна зашла ко мне, чтобы узнать время отхода поезда. В разговоре о постигшем горе она дала мне объяснение своего взгляда: в это роковое утро, 18 апреля, она во сне вошла к нам в квартиру и, увидев в ней о[тца] Владимира, сказала ему: — Владимир Ильич, вы уже приехали? — Он ответил: — Да, я дома. — Но его вид поразил ее: темные, насквозь глядящие глаза с синими кругами под ними, как у мертвых, и восковое лицо. С перепугу она проснулась: было 5 часов утра. Она рассказала сон мужу — моему брату. Он посоветовал ей: Не говори Варе. Уж не умер ли Владимир Ильич? Да, он в это время уже умер. И уже умершим все же прибыл домой. В науке это называется, кажется, телепатией…
В двадцать часов московского времени я скорым поездом выехала из Оренбурга в Туркестан. В поезде слезы комком душили мне горло. Сердце ныло от боли. И не хотела верить происшедшему, а тот же здравый смысл говорил мне: чего не веришь? Умер. И нет его больше на этом свете.
Похороны о[тца] Владимира Рожкова 20 апреля 1966 г.
Я приехала в Туркестан ночью через 26 часов после выезда из Оренбурга. Меня встретили на машине и на машине же мы въехали на церковный двор. Храм был открыт, освещен и наполнен народом. Отец Павел и диакон и два хора служили панихиду с 17 кафизмой. Я вбежала в храм. Он огласился плачем, я рыдала вместе со всеми. Когда я пришла в себя — я стояла у гроба, в котором лежал тот, с кем я прожила 42 года с лишним. Сорок два года — это же целая эпоха, а в нашей с ним жизни целая эпопея больших событий: долго он работал с советских учреждениях на ответственных должностях, совместная работа на съемках по геодезии и жизнь в палатках. Два с лишним года его пребывания на фронте Отечественной войны. И снова работа на ответственных должностях, а в 1952 году принятие священства.
Сын священника, окончивший Оренбургскую духовную семинарию, он исполнил свое обещание, данное им на фронте: окончить свой земной путь — священником.
Гроб с телом о. Владимира стоял посреди храма. Впереди хоругвии, три подсвечника — один у ног, два — по бокам. В головах аналой, а за ним о. Павел и дьякон в пасхальных облачениях. У отца Павла в руках горящий пасхальный трех свечник. Хорошее служение о. Павла и дьякона, слаженное пение двух хоров и смелое подпевание им верующих пасхальных песнопений, вперемежку с погребальными, вызывало странное ощущение и радость за о. Владимира, что так христиански безболезненно, не обременяя никого, в полном сознании и с молитвой Господу Богу на устах (о его смерти мне уже рассказали дорогой в машине), под великую пасхальную родительскую ушел он от жизни на земле. И глубокая скорбь, что потеряли мы, все друзья его (а их много) глубоко убежденного верующего в Господа пастыря и вдохновенного проповедника слова Божия. Печаль, что ушел он от жизни рано, не закончив еще всех намеченных тем своих «Записок», очень дорогих ему. Но последнюю тему своих «Записок» он писать закончил. Осталось переписать начисто несколько глав. Но это свободно могу сделать и я. Но у него остался подобранный материал на следующие две темы.
Перед отъездом в Туркестан, я дала о. Павлу телеграмму о выезде и в ней попросила приготовить все к отправке гроба с телом о. Владимира в Оренбург. Когда кончилась панихида, о. Павел спросил меня:
— Ну, что же, матушка, вы решили вести прах о. Владимира в Оренбург?
И когда я сказала, что отпевание будет здесь, а после я увезу гроб с его телом в Оренбург, храм наполнился плачем. И тогда заговорил о. Павел, все смолкли, он сказал: — Матушка, то, что Вы просили в телеграмме, мы сделали. Санитарный самолет будет на аэродроме в указанные нами часы, оцинкованный гроб сделаем. Но зачем хотите увезти его от нас? Он наш любимый батюшка и Сам Господь Бог послал ему смерть у нас. У нас ему будет лучше. Похороним мы его в ограде рядом с первым служителем в здешнем храме священоигуменом Феодосием. Мы похороним с выносом. На кладбище служим панихиды и разве может кто обойти их могилы, не помолясь? Ведь приход любил отца Владимира, весь приход будет молиться за него, а похороним мы его, сами увидите, так, как в Оренбурге вы не можете похоронить. Поставим хороший памятник — крест, какой хотите. За могилкой будем следить всем приходом. Вы видели могилку о. Феодосия? И ограда и крест всегда в порядке, а ведь умер он 12 лет назад. Кладбище здесь близко. Я часто хороню с выносом. Неужели я обойду их могилы и не помолюсь об упокоении душ их? А Вы будете приезжать и к нему и к нам вместо него, мы вас также любим, а повезете — дорога дальняя, растрясете только. И что вы привезете оцинкованный гроб с отпетым уже покойником? Ведь он при отпевании уже будет предан земле и открывать его будет нельзя — грех. Поедете, возьмите земли с его могилки и это даст Вам успокоение. Зато мы похороним его здесь не потревоженного такой дальней дорогой. Вы верующая. На все воля Господня и Вы понимаете, что покойника на третий день отпетого надо предать земле".
Я со слезами слушала его. Понимала правильность его слов, но сердце не отпускало. Ко мне подошли кто-то сзади, положили мне руку на плечо и сказали: — Матушка, мы не отдадим Вам о[тца] Владимира. Послушайте отца Павла и смиритесь. Ведь и там, в Оренбурге, Вы одна будете ходить на его могилу и плакать и не так часто. Вы ведь поете в соборе, живете далеко от кладбища. И хозяйство, хоть небольшое, теперь все на Ваших руках будет.
И мне стало ясно: о[тца] Владимира здесь любили и еще сильнее любят сейчас. Я вспомнила его разговор в Оренбурге: — Вот моя судьба. Каждый священник мечтает умереть служащим на приходе и др.- Я поняла свою неправоту и извинилась. Я сказала: — Простите, это от горя, от эгоизма. Для себя я хотела это сделать.-Я вспомнила, как он любил главу из своих «Записок» — «Христианская кончина» — о ней он всегда говорил: — Вот достойная смерть и достойные похороны. Значит, человек заслужил такое у Бога.
Сам же он удостоился большего. И я дала согласие похоронить о[тца] Владимира в Туркестане. Я хотела на ночь остаться в храме, храм круглые сутки был открыт, и у гроба читали Евангелие, но меня увели домой. На другой день моего приезда и на третий день смерти о[тца] Владимира 20 апреля в 13 часов московского времени было назначено отпевание. В ночь прошел дождь — явление для Туркестана нечастое. Верующие принесли большой букет распустившейся сирени, и я очень красиво убрала гроб. Отпевание длилось около трех часов. Отец Павел, дьякон, два хора и народ, приученный здесь все время участвовать в пении, пасхальные песнопения, перемешивавшиеся с погребальными — все это навевало какую-то особую грусть. Захватило и меня, и я решилась попеть также о[тцу] Владимиру в последний раз. Сначала через силы, а потом сильнее я пела ему «Аллилуйя», «Благословен еси, Господи», «Со святыми упокой», «Сам един если бессмертный», но на последней «Вечная паять» я сорвалась.
Гроб с телом под колокольный звон с хоругвиями и иконами был обнесен вокруг храма с пением «Помощник и покровитель». После отпевания с хоругвиями и пением «Волною морскою» и под колокольный звон гроб понесли на руках на кладбище (недалеко от храма). Отец Павел шел с пасхальным трехсвечником. По дороге 4 раза останавливались и служили. Улица была запружена народом. Транспорт сворачивал в другие улицы. Перед опусканием гроба в могилу — снова панихида и на руках и полотенцах опускание гроба в могилу. Каждый из присутствующих старался бросить комочек земли на гроб. Не зарыли половины, как приехавший из Арыси священник отслужил о[тцу] Владимиру заупокойную литию. И сколько слез и пожелания Царствия Божия. Похоронили в ограде, рядом со священноигуменом Феодосием. Могилу рыли верующие и после мне рассказали: — Вырыли мы, матушка, могилу все как следует. Ушли, а потом, уже перед похоронами, приходим, а бочок от отца Феодосия отвалилися и там что-то деревянное виднеется. Мы и говорим: ну, а о[тец] Феодосий берет о[тца] Владимира к себе.
Все три дня гроб с телом о[тца] Владимира стоял посреди храма. На другой день смерти была пасхальная родительская. И мне рассказали, что храм неумолчно возглашался плачем. После похорон был организован очень хороший обед на церковном дворе, на хорошо накрытых столах накормили всех провожающих в несколько смен.
Интересен еще один эпизод. Возвратившись из Туркестан с рождественской поездки, о[тец] Владимир мне рассказал: — Отец Павел прибаливает. И, даже, когда мы собрались за столом в день его именин (28.01 н. ст.) он, обращаясь к нам сказал: — Вот в таком составе соберитесь и на мои похороны. Ты, отец Владимир, как получишь телеграмму, немедленно приезжай. И вот о[тец] Павел, похоронив о[тца] Владимира, пошел в свою комнату отдохнуть. Не прошло и часа он выходит обратно и, обращаясь ко мне, говорит: — Матушка, я сейчас видел о[тца] Владимира во сне, как живого. В подряснике я вхожу в храм, открываю дверь в алтарь, а там о[тец] Владимир и о[тец] Серапион (отец его матушки, протоиерей, давно умерший) в полном облачении готовятся служить. Я им говорю: — Отцы, вы служить собираетесь? Мне ответили: — А как же, разве ты не знаешь, надо служить. Тогда я им говорю: — Но я не готов к службе. Тогда о[тец] Владимир, обращаясь ко мне, сказал: — Отец Павел, если ты не готов, то уходи, мы без тебя отслужим. Я поразилась этому сну и говорю: — Вот о[тец] Павел, Вам ответ на Ваши думы о смерти. Отец Владимир вам сказал и видите, он встретился там уже с о[тцом] Серапионом и, наверное, сказал ему: из дома твоих детей — дочери и зятя я пришел сюда.
На могилу о[тца] Владимира по моему чертежу сделали хороший крест-памятник с лучами и прочими украшениями. Вырезали из хорошего железа венок, покрасили его зеленой краской, а в середине венка пластинка их хорошей толстой меди и на ней надпись выбита. Когда на девятый день отец Павел пришел на могилу отслужить панихиду, ему очень понравился этот крест-памятник и он сказал: — Матушка, подождите фотографировать могилу. Вот мы переделаем крест-памятник у о[тца] Феодосия на такой, как у отца Владимира, потом увеличим и пришлем. А на этом прибавленном месте похоронят меня или о[тца] Константина (в Туркестане живет прибаливающий заштатный священник о[тец] Константин). Это уж кого Бог благословит, и будут в этой ограде лежать три батюшки.
В понедельник вечером, 25 апреля, под девятый день смерти о[тца] Владимира и во вторник 26 апреля о[тец] Павел с любовью и печалью при двух хорах отслужил заупокойную службу. После литургии большая панихида с чтением и пением 17 кафизмы и пасхальными песнопениями. И снова обед на церковном дворе. В этот день я простилась с верующими, сердечно поблагодарила за все. В четверг, 28 апреля, я наметила день отъезда из Туркестана. Во все дни моего пребывания в Туркестане я посещала службы в храме (там служат ежедневно, кроме понедельника — санитарный день) и молилась, а после службы утром и вечером ходила на кладбище. Там я одна беседовала с о[тцом] Владимиром и оказалось: сколько вопросов за эти 42 года совместной жизни у нас осталось еще не разрешенными. А перед уходом я пела ему «Со святыми упокой» и «Вечная память» во весь голос, конечно, когда там никого не было. Сейчас в Оренбурге я скучаю без этого. Я привезла с могилы о[тца] Владимира земли, положила ее в могилу его отца, похороненного на кладбище в Оренбурге. Но здесь на кладбище поговорить еще можно, а пропеть хотя бы «Вечная память» — нельзя. Разве только про себя шепотом.
Перед отъездом ко мне подошла регентша правого хора Мария и говорит: — Матушка, видели во сне: много народа стоит у могилы отца Владимира и плачут. А потом открыли глаза, а на могиле много, много цветов и таких красивых.— Ну, что же, Матушка, много цветов — это много молитв возносится Господу Богу о упокоении души о[тца] Владимира в Царстве Небесном.
Мне хочется записать еще один эпизод в Оренбурге. В Воскресенье 1 мая 1966 года после литургии ко мне подошел о. ??? и несколько прихожан, алтарница Мария и спросили: — Что случилось, как умер о[тец] Владимир. Здесь кто-то сказал, что он в аварию попал. Особенно этим интересовалась алтарница Мария. Я вкратце рассказала и потом она (алтарница) сказала: — Я же сказала, на родительскую вижу сон: вхожу в алтарь, он стоит на своем месте, в подряснике с поясом, как вы, матушка, ему шьете, я подхожу к нему и говорю: — Как вы себя чувствуете, о[тец] Владимир? А он мне отвечает: — Спаси Христос, Мария, я от вас тихо и спокойно ушел.
Я приношу большую благодарность о[тцу] Павлу, о[тцу] дьякону, двум клирам, старосте Дарье Федоровне, всему церковному совету и всем, всем верующим за ту любовь и старание от чистого сердца, какие они проявили при похоронах о[тца] Владимира. За ту искренность чувств с какими они отдали свой последний долг пастырю, который так душевно приезжал к ним на служение в великие праздники, так люби их всех и любил храм их, что по воле Божией и остался лежать в земле Туркестанской. Я приношу благодарность за ту заботу и сердечность с какою вы все отнеслись ко мне, безутешной вдове его. Большое, большое спасибо вам всем. Да хранит вас всех Господь Бог.
Это письмо я сначала писала для себя. Я хотела запечатлеть на бумаге все происшедшее так неожиданно и так необычно. Но друзья о[тца] Владимира, а их очень много, и теперь надеюсь кто-то останется из них и моими друзьями, просят меня сообщить им подробно все о кончине о[тца] Владимира. Ведь всех их эта смерть, так же как и меня, застала внезапно. И я решила размножить это письмо и разослать его. Очень только прошу извинения. Болью сердца моего писала я это письмо. Возможно, где повторялась, возможно, где выразилась не так, простите меня. И длинно оно получилось, но ведь и горе мое еще длиннее. До самой смерти моей оно будет тянуться. Простите еще раз. И помолитесь об упокоении души новопреставленного иерея Владимира. Да простит ему Господь Бог все прегрешения его вольные и невольные и вселит его в селении праведных. Отче наш — любовь неизреченная, упокой душу раба Твоего.
Примечания:
[1] Борис (Вик; 1906 г. — 16 апреля 1965 г.), апреля 1944 г. хиротонисан во епископа Неженского, викария Черниговской епархии; с апреля 1945 г. епископ Черниговский; с 13 января 1947 г. епископ Саратовский и Вольский. 22 февраля 1949 г. за проявленное во время Крещенского водосвятия в Саратове попустительство получил строгое замечание и переведен на Чкаловскую и Бузулукскую кафедру. С 26 сентября 1950 г. епископ Берлинский и Германский, с 24 октября 1951 г. архиепископ. С 26 октября 1951 г. временно исполняющий обязанности экзарха Московской Патриархии в Западной Европе; с 29 июля 1954 г. временно управлял Ярославской епархией; с 11 ноября 1954 г. архиепископ Алеутский и Североамериканский, экзарх Северной и Южной Америки и управляющий Краснодарской епархией. С 25 апреля 1956 г. архиепископ Херсонский и Одесский, временно управляющий Ворошиловградской епархией; с 14 декабря 1958 г. в Алеутской и Североамериканской епархии; с 25 февраля 1959 г. митрополит. С 16 июня 1962 г. освобожден от должности экзарха Северной и Южной Америки по болезни.
[2] Николай (Могилевский; 6 августа 1877 г. — 25 октября 1955 г.), 26 октября 1919 г. хиротонисан во епископа Стародубского, викария Черниговской епархии; с 1920 г. епископ Сосницкий, викарий той же епархии. С конца 1922 г. несколько месяцев примыкал к обновленцам. С 6 августа 1923 г. епископ Каширский, викарий Тульской епархии; с 19 октября 1923 г. управлял Тульской епархией и Одоевской, с 8 мая 1925 г. епархией не управлял. С 16 сентября 1927 г. епископ Орловский, с апреля 1931 г. епархией не управлял. В 1941 г. возведен в сан архиепископа. В 1942 г. епархией не управлял, а был настоятелем Вознесенской общины г. Челкара, Казахской ССР. С 5 июня 1945 г. архиепископ Алма-Атинский и Казахстанский, с 1951 г. одновременно управлял и Семипалатинской епархией. С февраля 1955 г. митрополит.
[3] Михаил (Воскресенский; 27 декабря 1897 г. — 21 октября 1976 г.), 4 декабря 1953 г. хиротонисан во епископа Чкаловского и Бузулукского, с 7 декабря 1957 г. епископ Оренбургский и Бузулукский, с 15 августа 1959 г. временно управлял Челябинской епархией, с июня 1960 г. временно управлял Казанской епархией, с 23 ноября того же года епископ Казанский и Марийский, с июня 1961 г. управляющий Ижевской епархией, с 25 февраля 1963 г. архиепископ. С 7 октября 1967 г. архиепископ Уфимский и Стерлитамакский, с 23 октября того же года вновь архиепископ Казанский и Марийский и временно управляющий Ижевской епархией. С 25 июля 1975 г. на покое.
[4] Леонтий (Бондарь; 7 мая 1913 г. — 24 января 1999 г.), 10 августа 1956 г. хиротонисан во епископа Бобруйского, викария Минской епархии; с 19 сентября 1960 г. временно управлял Минской епархией; с 5 мая 1961 г. епископ Новосибирский и Барнаульский; с 14 мая 1963 г. епископ Оренбургский и Бузулукский, с 9 сентября 1971 г. архиепископ, 25 февраля 1992 г. возведен в сан митрополита.
|
|
