 |
| Десятина | 03.06.2005 |
А начиналось всё так. В первый же день войны в военкомат призвали старшего и младшего братьев моего отца — Дмитрия и Алексея. Отец обиделся, что его не взяли вместе с ними, и на другой день отправился в военкомат. Там ему тоже в отправке на фронт отказали; сказали, что он забронирован как работник районного узла связи. Но уже через три с половиной месяца, когда немцы начали наступление на брянском и можайском направлениях, пришла повестка и ему — связисту Чикову Матвею Максимовичу, 1911 г. рождения, уроженцу села Дедилово Тульской области.
Перед уходом отец взял из подвешенной к потолку люльки родившегося две недели назад моего братца Валерия, прижал этот маленький комочек к груди, сказал: «Маруся, береги ребят. Что бы со мной ни случилось, ты должна вырастить и воспитать их. А я постараюсь остаться в живых?» Но давайте прикоснёмся к стёршимся на сгибах треугольникам, которые бережно хранила она, а теперь — я.
Итак, письмо первое от 13 октября 1941 г.:
«Здравствуйте, дорогие мои Маруся, Вова и Валера!
Наконец-то мне представилась возможность написать. От волнения даже руки дрожат.
Нахожусь на военных курсах в Муроме, учусь воевать. Вернее, учусь убивать, хотя никто из нас никогда и не думал, что придётся это делать. Но судьба обязывает нас к этому: надо защищать страну, свой народ от фашизма, а если потребуется, то и отдать жизнь за Родину. А вообще-то, как говорил нам старый служака-инструктор, вернувшийся инвалидом с войны, умереть, погибнуть не сложно, а вот труднее и нужнее остаться живым, потому что только живые приносят победу.
Учёба идёт быстро. Наши солдатские университеты: день — за месяц, месяц — за год.
Через три недели заканчиваю курсы миномётчиков. Когда нас отправят на фронт — неизвестно. Во всяком случае, скоро.
Передай мой привет сестрицам Дарье и Марии, второму нашему семейству — твоим родителям, а также Зинаиде, Серафиму и Любе. Если что-либо известно о моих любимых братцах Алексее и Диме или их адресах — сообщи мне. На этом заканчиваю. Письма от меня будут идти редко. Прошу не беспокоиться. Главное — я жив и здоров.
Крепко целую вас всех тысячу раз. Береги, Маруся, детей и себя во имя их. Ваш Матвей».
Мать каждый день по несколько раз перечитывала это письмо, рассказывала, какой весёлый и заботливый был мой отец, как в селе любили его.
Второй треугольничек пришлось ждать долго, он пришёл 30 ноября:
«Дорогие мои, любимые мама, Валера, Вова и Маруся!
Я получил от вас весточку ещё там, в Муроме. Если бы ты знала, милая моя жёнушка, сколько радости она мне принесла. Как только выдаётся свободная минута, так читаем твоё письмо вместе с Василь Петровичем (односельчанин и друг детства отца. — Авт.). Он, кстати, передаёт тебе привет и завидует мне в том, что есть у меня семья — Валерка с Вовкой и ты.
Ответить из Мурома у меня не было времени — спешно шли сборы к отъезду на фронт. Потом был сам отъезд. После курсов в Муроме получил я звание сержанта и нахожусь между Москвой и Ленинградом, где идут кровопролитные оборонительные бои на подступах к сердцу нашей Родины. Как видишь, попал я в самое пекло войны — на передовую. И уже успел испытать себя в первом бою. Жуткое это зрелище, Маруся. Не дай Бог испытать и увидеть это моим детям и внукам! И будь они большими, я сказал бы им: никогда не верьте тем, кто говорит или пишет в газетах, что ничего не боялся на войне. Подобное могут утверждать только тыловики. Каждому солдату всегда хочется выйти из боя живым, но, когда нужно, он поднимается и идёт в атаку, не думая о смерти. Кто хоть раз ходил в атаку, тот, конечно, смотрел смерти в лицо, тот знает и понимает истинную цену войне. Но находились и отчаянные ребята, которые действовали по принципу: „Или грудь в крестах, или голова в кустах“. Война есть война.
Пока всё. Пиши мне почаще, Маруся, и сообщи, пожалуйста, о моих родных братцах. Ничего не скрывай. Обнимаю вас всех и целую. Мой адрес: ППО 1785.
Ваш Матвей.
30.XI.1941».
Вскоре почтальонша принесла в наш дом первую похоронку с фронта: «Смертью храбрых в боях за Родину погиб?» младший брат отца — Алексей, а через несколько дней ещё одну: убит его старший брат Дмитрий. Их старая мать — моя бабушка Матрёна — достала из верхнего ящика комода фотографии погибших сыновей и, держа их в руках, долго смотрела на них, а они — на неё. Их уже не было на свете, но ей не верилось в это. А когда в наше село вошли фашисты, сердце её не выдержало — она умерла.
Трое немцев поселились в нашем доме, но покоя им не было: ночью и днём в люльке, подвешенной к потолку, плакал мой двухмесячный брат. Один из фрицев, разозлившись, выхватил из кобуры «вальтер» и направился к люльке, но мать с пронзительным криком бросилась к нему, прикрыв собою младенца. Фриц убрал «вальтер», снял люльку с крюка и, лопоча что-то на своём языке, понёс в холодные сени. Мать поняла, что надо уходить из дома. И мы ушли, больше недели жили в тёмном подвале бабки Катерины, скрываясь от немцев, и вернулись лишь после того, как село освободили конники генерала Белова. Вот тогда я впервые узнал вкус военной тушёнки, рыбных консервов и печенья, не говоря уж о хлебе, которыми нас угощали солдаты. Но недолго задержались наши в селе. Через два дня они ушли, снова стало голодно и холодно, а мать всё чаще стала выходить на дорогу, вглядываясь, не появится ли почтальон. После Нового, 1942 г. заработала почта, и под Рождество мы получили третье по счёту письмо:
«Здравствуйте, мои милые детки и любимая жёнушка!
Поздравляю вас с Новым годом и Рождеством Христовым! Да поможет всем нам Бог поскорее одолеть эту коричневую чуму. Глубоко верю, что враг будет разбит. Иначе всем нам хана.
Дорогая Маруся! Сердце разрывалось на части, когда читал твоё письмо с сообщением о том, что мои родные братья Алексей и Дмитрий погибли, а мама, не выдержав, из горя, умерла. Царствие Небесное им всем. Наверно, это правда, когда говорят, что Бог берёт к себе самых лучших, молодых и красивых. Я ж, ты знаешь, всегда гордился, что у меня есть такой молодой, красивый и всеми любимый брат Алексей. Обидно, что никто не знает, где он и Дима похоронены.
Сколько всё же горя и несчастий несёт людям война! За любимых братьев, за погибших друзей и за смерть мамы я и Василь Петрович поклялись отомстить гадам-фашистам. Будем бить их, не жалея себя. За меня не беспокойся: жив, здоров, сыт, одет, обут и засыпаю крепким сном под миномётную канонаду. И заверяю тебя, Маруся, что свой долг перед Родиной, односельчанами и детьми своими я выполняю как положено. Но мне всё больше становится страшно за тебя. Как ты там одна управляешься с такими маленькими детьми? Как хотелось бы мне передать часть своих сил тебе и взять часть твоих забот и тревог на себя. Терпи, моя любимая. Сейчас всем тяжело. Мне тут тоже нелегко, бои идут каждый день очень тяжёлые, враг силён, и нам предстоит ещё жестокая борьба.
До свидания, мои любимые. Если бы вы только знали, как мне хочется увидеть вас!
Целую вас всех. Матвей».
После Нового года отец писал письма домой часто, как только позволяла фронтовая обстановка. Все его треугольнички, написанные карандашом, целы, но есть несколько писем, написанных на папиросной бумаге, которые истлели совсем. Есть длинные и совсем короткие, как телеграммы. Видимо, отец спешил успокоить жену, что жив, здоров, но больше писать не мог: скоро в бой. В конце каждого письма: «Люблю. Целую» и приветы всем-всем.
В марте 1942 г. отец сообщает, что писать будет реже, потому что:
«.мы прорвали оборону противника и перешли теперь в наступление. Вот уже четыре ночи не спим, всё время гоним фрицев на запад. Поскорее бы уничтожить эту фашистскую сволочь и вернуться к мирной жизни. А вот вернёмся ли?
Война, Маруся, — это нечеловечески тяжкая работа. Трудно сосчитать, сколько мы уже вырыли окопов, траншей, землянок и могил. Сколько укреплений возведено нашими руками. А кто сосчитает, сколько тяжестей перенесли на своём горбу! И откуда только берутся силы у нашего брата?! Если бы ты только видела меня сейчас, то не узнала бы. Похудел килограмм на десять, всё мне стало теперь велико. Мечтаю побриться и помыться, но обстановка не позволяет: покоя нет ни ночью, ни днём. Всего того, что я пережил за это время, не расскажешь. (Далее несколько строк зачёркнуты цензурой. — Авт.)
На этом всё. Иду в бой. Целуй за меня моих сыночков и береги их. Как я был бы рад увидаться с вами хоть на часок.
Это письмо я отправлю после окончания боя. Если получишь, значит, я жив и здоров. Всё может быть, потому что мы совсем не отдыхали несколько дней.
До свидания, дорогие мои. Если погибну, то встреть это мужественно».
Предпоследнее письмо, датированное 15 мая 1942 г., наполнено тревогой за семью и тяжёлыми думами о предстоящем бое: очень хотелось остаться живым. На это он, конечно, надеялся, но сердце его, очевидно, предчувствовало недоброе:
«.У нас сейчас холодно и сыро. Кругом болота и леса, в которых местами ещё лежит снег. Каждый день, а то и час, слышим свист немецких пуль, разрывы бомб, снарядов и мин. Иногда кажется, что попал в ад, что земля смешалась с небом. Бои идут упорные и жестокие. После предпринятого наступления войск Ленинградского и Волховского фронтов вражеская армия оказывает нам сильное сопротивление, и поэтому с конца апреля мы снова перешли к обороне. Вчера после боя осталось нас всего ничего — семь человек. Но оборону мы всё-таки удержали. Не могли не удержать! К вечеру подошло подкрепление. На завтра, по данным разведки, фашисты усиленно готовятся к бою. Поэтому, если я останусь и завтра в живых, то буду долго жить всем смертям назло. Пока же меня ещё ни разу не зацепила немецкая пуля. Кто знает, обойдёт ли она меня завтра. Пишу это к тому, чтобы ты была готова ко всему. Ещё одно письмо, так сказать, на всякий случай, я написал заранее и передал его Василь Петровичу. Он перешлёт его тебе, Маруся, если я погибну.
Представляю, как тебе сейчас трудно с весенней обработкой огорода, копкой земли и посадкой. Не мучайся одна, побереги себя. Попроси от моего имени в колхозе лошадь, чтобы вспахать плугом огород. А не успеешь обсадить всё, не переживай. Мир не без добрых людей. А пока терпите. Терпеть осталось недолго. Враг, как сказал товарищ Сталин, будет разбит, победа всё равно будет за нами. Спасибо тебе, Маруся, за пожелания мне, чтобы я берёг себя. И знай, милая моя жёнушка, если я погибну, то погибну честно за нашу большую и малую Родину, за всех вас, дорогие, любимые, родные и близкие. Целую вас всех. Пиши мне чаще. Каждое твоё письмо, Маруся, жду всегда с нетерпением.
Ваш Матвей.
15 мая 1942 г.».
В конце июня 1942 г. мать получила два письма в толстом конверте: одно от односельчанина и друга отца В. П. Чикова, с которым судьба не разлучала его с детства, другое — от отца, как я понял, на случай его собственной гибели. Привожу их оба:
«Привет из действующей Красной Армии от Чикова В. П.
Мария Тихоновна, хоть и трудно мне, но хочу рассказать о гибели своего друга, вашего мужа Матвея.
Дело было так: 16 мая рано утром раздался приказ „К бою!“. Ну и загудело. Наши лупили из миномётов и дальнобойной артиллерии, а потом с немецких самолётов на наши головы полетели бомбы и посыпался сверху град пуль. Бомбы рвали землю и лес, в котором мы укрывались, град осколков прошивал всё вокруг. Когда бомбардировки закончились, я, протерев заляпанное грязью лицо, высунулся из окопа, огляделся и поразился увиденному. Осыпались и сравнялись с землёй наши окопы и блиндажи, всюду были воронки от бомб и снарядов.
Крикнув „кто-нибудь жив?“ и не услышав ответа, я встал и пошёл искать Матвея. Повсюду были изуродованные трупы. Сердце сжималось от того, что так много оказалось погибших. Я начал кричать: „Максимыч, отзовись!“ Но ответа не последовало. На мой голос начали из траншей подниматься и подходить ко мне уцелевшие солдаты. Иду с ними дальше, смотрю, недалеко от бомбовой воронки прямо на кустах лежит мой самый близкий и любимый друг без одной ноги. Подхожу к нему, что-то говорю, а он смотрит на меня и молчит, в глазах лишь застывшее удивление. И тут меня вдруг затрясло от страшной мысли: а жив ли он, мой Максимыч? Шепчу „потерпи немного“, снимаю его аккуратно с кустов, кладу осторожно на землю, тут он, как мне показалось, чуть вздрогнул и навсегда ушёл из жизни, так и не сказав ничего. Ох как тяжело мне было смотреть в его глаза. Я что-то говорил ему, но он молчал.
Поплакал я над ним, потом осмотрел его и ужаснулся: он весь был изрешечён осколками, левая нога была полностью перебита ниже колена, правая рука удерживалась за счёт одежды.
Матвей был удивительно аккуратный, форсистый человек: в карманах его я обнаружил купленное им ещё в Туле зеркальце, с которым он никогда не расставался, даже идя в бой. Отдал я товарищам на память по осколку зеркала, а документы, письма и фотокарточки, которые он всегда носил с собой, оставил при себе. Затем мы собрали его останки, завернули в плащ-палатку и вместе с другими погибшими похоронили в бомбовой воронке, недалеко от с. Зенино. Я, как близкий его друг, сделал всё, как полагается, по-христиански. Могилу выложил дёрном, поставил православный крест, и дали залп из автоматов. Всплакнули мы, и что-то так страшно стало мне без него. Может быть, не только мне, но и всем тем, кто знал его и остался в живых. Ведь Максимыч был для нас образцом надёжности и верности. Жизнерадостным, культурным и компанейским человеком. Любой солдат минбата мог сказать, что в нашей воинской части все любили Максимыча.
Пишу вот письмо, и слёзы застилают глаза. Кто бы знал, какого друга я потерял! Такого больше у меня никогда не будет. Ненавижу войну, проклинаю войну! Но я обязательно отомщу за его гибель, отдам все силы, чтобы рассчитаться с фашистской сволочью. Смерть Матвея отозвалась в сердцах всех нас глубокой скорбью и ещё сильнее разожгла нашу ненависть к оккупантам.
Знаю, что и вам, Мария, будет невыносимо тяжело перенести горькую утрату любимого человека. Крепитесь, берегите себя и своих сыновей, которых Матвей очень любил. И вообще, он в сердце своём как святыню носил эту великую любовь к семье своей. Если бы вы только видели и слышали, с какой трогательностью он рассказывал нам, как перед уходом на фронт прощался с ним старший сын, как ласкательно и нежно называл его папаньком и спрашивал: „А когда ты домой придёшь, папанек?“ Да, теперь уже никогда он не вернётся к вам, и останутся его косточки далеко от родного села. Что ж, видно такая судьба Максимыча — погибнуть за всех нас, родных и близких, за дом свой и село, за народ наш и Родину-мать.
Вместе со своим письмом посылаю в одном конверте и письмо Матвея. За два дня до этого жестокого боя он, словно предчувствуя свою гибель, сказал мне, что если не останется после окончания войны в живых, то должен навестить его семью и рассказать, как честно мы воевали, как любили жизнь и ценили своих близких. А если он погибнет в ближайшем бою, то переслать вот это его письмо на родину. Выполнить обещанный долг суждено мне сейчас. Его письмо-завещание я зачитал вслух оставшимся в живых солдатам. Некоторые из них не выдержали, плакали, другие молча переживали гибель своего однополчанина. Мы обязательно отомстим за Матвея и за всех погибших вместе с ним.
Не взыщите, что написал, возможно, что-то не то.
Всё, ухожу в атаку. Василий».
Письмо Василия Петровича на этом обрывалось. Очевидно, он не успел дописать его, ушёл в очередной бой, ставший и для него последним. Об этом свидетельствовала впоследствии узкая, жёлтого цвета полоска похоронки, которую получили его родители чуть позже того конверта, который был отправлен моей матери. Вот последнее письмо, написанное рукой отца:
«Дорогие мои сыночки, Валера и Вова!
Когда вы вырастите большими, то прочитайте это письмо. Я пишу его на передовой в тот момент, когда чувствую, что это, возможно, в последний раз. Если я не вернусь домой, то вам, мои любимые сыночки, не придётся краснеть за своего папанька, вы можете смело и гордо говорить своим друзьям: „Наш отец погиб на войне, верный присяге и Родине“. Помните, что в смертельной схватке с ворогом я своей кровью завоевал вам право на жизнь.
А поскольку войне рано или поздно придёт конец, то уверен, что мир будет для вас долгим. Очень хочу, чтобы вы любили и всегда слушали Мать. Я это слово написал с большой буквы и хочу, чтобы и вы писали его только так. Мать научит вас любить землю, труд, людей. Любить так, как любил всё это я.
И ещё: как бы ни сложилась у вас жизнь, держитесь всегда вместе, дружно и крепко. В память обо мне учитесь в школе хорошо, будьте чистыми в душе своей, смелыми и сильными. И пусть будет у вас мирная жизнь и более счастливая судьба.
Но если, не дай Бог, начнут опять сгущаться чёрные тучи войны, тогда очень хотел бы, чтобы вы были достойны своего отца, стали бы хорошими защитниками Родины.
Не плачь, Маруся, обо мне. Значит, так Богу угодно, чтобы отдал я жизнь за землю нашу русскую, за освобождение её от фашистской сволочи, чтобы вы, мои родные, остались живы и свободны и чтобы вы всегда помнили о тех, кто защищал нашу с вами Родину. Жаль вот только, что повоевал я мало — всего 220 дней. Прощайте, мои любимые сыночки, моя милая жёнушка и мои родные сестрички.
Целую вас крепко.
Ваш отец, муж и брат Чиков М. М.
14 мая 1942 г.»
В похоронке лаконично говорилось: «Ваш муж, Чиков Матвей Максимович, верный воинской присяге, проявив в бою за Социалистическую Родину геройство и мужество, был убит 16 мая 1942 г. Похоронен недалеко от с. Зенино.
Командир воинской части 6010 Мачулка.
Мл. политрук Бороденкин.»
Принимая из рук почтальона конверт с незнакомым почерком, мама сразу поняла — пришла недобрая весть, и потому не стала распечатывать письмо, решив подождать треугольничек со знакомыми буквами.
Шли дни, недели, месяцы, годы. Закончилась война, а мама всё надеялась, ждала, подолгу глядела на дорогу.
С тех пор другой одежды, кроме чёрной, она не знала. На любой стук бросалась к окну или двери: ей казалось, что откроется дверь и войдёт тот, кого она ждёт. Возвращаясь с работы, спрашивала: «Не было ли письма?» Но откуда оно могло быть?!
Все мы жили надеждой и ждали. Каждый по-своему.
В 22 года оставшись вдовой, мать ни разу не пожаловалась на свою трудную жизнь и хотя была хороша собой, замуж не вышла: сохранила верность человеку, которого считала лучшим на свете, и воспитывала нас. Особенно горько бывало ей 9 мая, в День Победы: сколько не было в живых из тех, кто добыл её нам.
Сегодня напоминают о них холмики солдатских могил под Красной Звездой, фронтовые письма, открытки, фотографии, вырезки из газет тех огневых лет, которые бережно хранятся в семейных альбомах, передаются близким как самая драгоценная реликвия, как духовное завещание, как вечная Память о тех, благодаря кому они живы.
Растут и мужают наши дети и внуки, повторяя во многом своих доблестных отцов и дедов. Растёт внук и у меня. Его тоже назвали Матвеем.
Низкий поклон всем, кому выпало счастье дожить до 60-летия Победы, кто вынес на своих плечах войну, кто познал тяготы страшной разрухи, кто видел радость возвращения к мирной жизни.
http://www.desyatina.ru/sv-nomr/05−05/posledni.htm
Владимир Чиков, полковник в отставке
