Пермь земная и Пермь небесная

Заметки пермофила

— Нина, ты так любишь Пермь — уже завещала свой скелет краеведческому музею? — У меня другой проект: я дарю всем свои картины и мечтаю, чтоб в каждой пермской семье был мой Ангел, букет или рыба — символ Христа. Муж подсчитал, правда, что нужно прожить мне еще 200 лет, чтоб это сбылось…

Из разговоров с друзьями за чаем

Минус византизм…

Пермь — это отсутствие мифологемы византизма. Мало внимания власти к культуре. Не говоря уже о диалоге власти и культуры. Конечно, со времен Пушкина что-то изменилось (в «Борисе Годунове» он написал: «вот пермские дремучие леса»), дремучести поубавилось… Но книжное издательство лежит на боку, над памятниками, что стоят, смеются все, кому не лень.

А в других городах есть мифологема византизма! В первую очередь — в нашей столице Москве — там, как говорится, и сам Бог велел. Но и в провинции встречается: в Иркутске, в Смоленске. В Екатеринбурге, например, существует 20 наименований местных телепередач, посвященных культуре! А в Перми нет ни одной! В Санкт-Петербурге, конечно, совсем другое дело!

На литературном вечере в ЦДЛ известный питерский автор сказал:

— После издания романа со мной перестал здороваться мэр Санкт-Петербурга! Потому что я написал про воровство…

— Со мной тоже не здоровается мэр Перми, — ответила я. — Но совершенно по другой причине. Он обо мне никогда не слышал, в лицо меня не знает и не планирует познакомиться…

И дело не во мне, конечно! Ну, не знает меня мэр Перми — можно пережить. Да лично мне даже и перепала помощь: замгубернатора Татьяна Марголина — ангел-хранитель мой — подарила три года назад старенький, но вполне работающий компьютер, а глава областного департамента культуры Ольга Ильиных — модем. И хотя я до сих пор живу в коммуналке, мучаясь с пьющими соседями, все-таки уже работаю на компьютере, и электронная почта имеется.

Дело же в том, что у пермского отделения Союза российских писателей нет до сих пор в городе ни помещения, ни телефона, ни счета в банке. В мае этого года я была на съезде СРП и узнала, что Пермь — одна такая в России! Во всех остальных городах у СРП есть все!

Не только литература страдает — без внимания остается архитектура, памятники.

Кстати, на съезде ко мне подошел писатель Ч., в прошлом — диссидент:

— Нина, а я у вас в Перми сидел!

— Так у нас все сидели: Мандельштам, Шаламов, Буковский, Ковалев, Щаранский.

Пермь — такая гостеприимная…

Сидел в том же лагере, где Ковалев и Щаранский, мой друг — пермский скульптор Рудольф Веденеев.

В 1971 году в нашем городе состоялся оглушительный политический процесс: судили группу молодых людей, которые были связаны с Якиром и Красиным… Три года строгого режима давно позади, но с тех пор у Рудольфа лучше всего получаются скульптуры тех, кто пострадал от советской власти.

Шаламова под Пермью однажды ночью голым выставили на мороз за то, что вступился за товарища, избитого конвойным. Был такой страшный момент. И у Рудольфа Веденеева великий страдалец так именно изображен: голый, а в спину штыки уткнулись.

Ну, что сказать — по-моему, это тот уникальный случай в мировой скульптуре, когда обнаженная фигура не только уместна, но и необходима! Но власти этого не признают.

А Мандельштам у Веденеева летит из окна, как было в жизни, но сзади у Осипа Эмильевича — крылья выросли, как у ангела. Гениально, по-моему. Но начальство все равно не принимает решения. Борьба за то, чтобы эти памятники работы Рудольфа Веденеева установить у нас, ведется интеллигенцией четыре последних года, но все тщетно.

Висит в воздухе и вопрос о памятнике Пастернаку, изобразившему Пермь как Юрятин в «Докторе Живаго». И боюсь, что это надолго…

Рудольф Веденеев послал в мэрию свой проект памятника Пастернаку и получил в ответ письмо с просьбой прислать биографию. Чью биографию — не было написано, и Рудольф наивно решил, что хотят прочесть его биографию. Но нет! Оказалось: просят биографию Пастернака. Видимо, в департаменте культуры Перми не знали, что Борис Леонидович в 1916 году полгода служил под Пермью — во Всеволодо-Вильве — на военных химических заводах и часто-часто приезжал в Пермь.

Во Франции давно переименовали Ильер в Ильер-Комбре (в честь романа Пруста), а в Перми нет до сих пор не то что памятника — нет даже улицы имени Пастернака.

Между тем у некоторых пермских краеведов есть даже идея поставить памятник девочке Жене Люверс — героине повести Пастернака (автор поселил ее в Перми на улице Осинской — в двухэтажном доме, выходящем окнами на Каму, дом этот сохранился). Так что памятник Жене Люверс вел бы прямиком в мировую культуру, где давно уже находится чудесная повесть Пастернака! Однако, вы — наверное — уже поняли, что эта идея тоже не находит никакой поддержки во властных структурах.

Недавно на местном телевидении — в рамках краеведческой программы «Пермский период» — удалось провести дискуссию: нужен ли Перми памятник Пастернаку. Был прямой эфир. Так в студию все время звонили пермяки и говорили, что нужен памятник… Ермаку. Видимо, для многих что Ермак, что Пастернак — все едино (тем более что в рифму).

А где памятник чеховским трем сестрам? Чехов говорил: действие происходит в губернском городе «вроде Перми». Четыре года тому назад даже был у нас объ явлен конкурс на лучший проект такого памятника, но с тех пор так все и заглохло. Удивительно, как легко в нашем городе снова и снова воцаряется эта «глухота паучья», выражаясь словами Мандельштама.

Я бы поставила памятник трем сестрам прямо на вокзале Пермь-вторая, у железнодорожных путей — например, в виде трех огромных металлических цветов, которые листья-ручки еще трепетно тянут в сторону Москвы, но головки уже опущены… Три сестры никогда не уедут в Москву!

Не так давно водрузили в нашем городе памятник Пушкину, но какой! Самый скучный из всех, какие можно придумать — как будто это памятник хармсовскому Гоголю, который «однажды… переоделся Пушкиным"… А вот была я в Екатеринбурге недавно — там новый памятник Пушкину поражает своей остросовременной формой: поэт, словно ракета, устремлен ввысь, к небу, к Музе, к высокой истине, а вечером в темноте — к своей «печальной звезде"…

Поэтому, наверное, неслучайно два брата-коммерсанта поставили в Перми свой памятник Пушкину — просто так, за своим киоском. И за последние три года они уже добавили рядом русалку, двух богатырей и кота ученого (с книгой).

У геолога и прекрасного поэта Семена Ваксмана родился проект по установлению в Перми геологических часов — ведь пермский период (шестой снизу из двенадцати систем) открыт у нас. Ваксман хотел бы, чтоб на башне Пермьэнерго были такие часы, и как стрелка дойдет до цифры шесть, звучала музыка из песни «Однозвучно гремит колокольчик». Эта песня — по легенде — сочинена в Перми ямщиком Макаровым, который возил ссыльных. Но эта, на мой взгляд, очень красивая идея Ваксмана не увлекла пока никого, увы…

В прошлом году разгорелся на страницах пермских газет шумный спор еще об одном памятнике — основателю Перми Василию Никитичу Татищеву.

Тут требуется рассказать предысторию. Поскольку все у нас пропитано памятью о лагерях сталинской эпохи, то до сих пор рождаются разные страшные мифы. Например, все называют «Башней смерти» здание в центре города, в котором находится областное управление внутренних дел. На самом деле это чистый миф, потому что здание построено уже после смерти Сталина, в его подвалах никого не расстреливали.

И вот группа интеллигенции нашего города во главе с известным журналистом Вячеславом Запольских возглавила борьбу за установление конной статуи Татищева на Комсомольской площади — напротив этой самой пресловутой «Башни смерти».

Я выступила в прессе с надеждой, что свадебные кортежи отныне будут к конному памятнику Татищеву приезжать, невесты — цветы возлагать. Молодожены ведь почему к памятникам едут — это тоже из мифа (взять силы у предков для будущей семейной жизни. Другое дело, что не все осознают это, действует подсознание одно). И таким образом светлый миф — об основателе Перми — победил бы постепенно старый миф о «Башне смерти». Миф о строительстве взял бы верх над мифом о разрушении жизни.

Вячеслав Запольских устроил акцию: все пермяки, которые хотят видеть в центре города Татищева на коне, должны были приходить на Комсомольскую площадь и класть камушек на место будущего памятника. И приходили, и приносили камушки, а в итоге… власти решили по-своему: Татищева (без коня) поставили не в центре, а на периферии — в Разгуляе, где вообще-то гуляли в прошлом веке, а нынче там тихо, пусто. Я сама пару раз уже проезжала мимо на трамвае и слышала, как про новый памятник один пассажир спросил у другого: «А это что еще за Крошка Цахес?!»

А молодожены продолжают ездить к так называемому «Камню счастья», т. е. простому валуну, где бьют бутылки шампанского на счастье (и возрождают буквально язычество)…

Ахматова говорила, что французская живопись съела французскую поэзию. Возможно, в Перми произошло нечто подобное: пермский балет съел все остальное. Одному балету власти уделяют какое-то заметное внимание.

Когда я с мужем-соавтором вышла в финал Букеровской премии, нам и в Перми сразу дали небольшую областную премию (путь в родную деревню лежит через Москву). И одновременно вручали премию юной приме-балерине, причем ей сразу дали и отдельную квартиру! Я сказала мужу: нам так квартиру отдельную не предлагают! А он ответил:

— Если бы ты была балериной — тоже бы получила квартиру! Балет же — эротическое искусство в каком-то смысле, на подсознание действует, а подсознание у чиновника сильнее сознания…

Мировое древо

Что такое мировое древо, знает каждый с детства: это елка новогодняя, которую надо нарядить, чтобы «сделать» новое время и в общем улучшить все.

А для древнего человека это был центр мира — не обязательно дерево, а мировая гора или столб… Ну, конечно, все гораздо шире на самом деле: и стол — тоже мифологема мирового древа, он центр дома, его и ставят обычно в центре комнаты, и букет на столе — мировое древо! И просто букет — тоже (и даже духи — потому что у них цветочный запах, запах мирового древа, вот почему букет или духи как подарки от поклонника дороги любой девушке — она на подсознательном уровне, ничего не зная про мировое древо, понимает, что стала центром мира для любимого).

Любая центральная улица города — мировое древо. Поэтому так любят «прошвырнуться по Бродвею». Прогуляться по центру мира — это значит подкачать ся энергией его, стать сильнее. У нас в Перми центральная улица называется Комсомольский проспект, обычно сокращенно — Компрос. (Сейчас идут разговоры о том, чтоб вернуть старое название — «Кунгурский проспект», но ведь в моде сокращения, а Кунпрос будет звучать уже смешно…)

У меня произошла в юности такая история. Я приехала в Пермь из Пермской области, не зная даже имени Хемингуэя, я в рот смотрела своим однокурсникам Юзефовичу и Королеву. И на Комсомольский проспект я не смела выйти! Как это я пойду на Компрос! Мне казалось, что просто недостойна пройти по этой улице. Раз Компрос — центр мира, то все основное там (духовное и материальное): Пермская картинная галерея и «Башня смерти», уникальный панорамный кинотеатр «Кристалл» и вход в центральный парк, ЦУМ и книжный магазин номер один. Мне рассказывала А. И. Шорина, как она стояла на коленях перед директрисой этого магазина — просила «синюю Цветаеву». Директриса поморщилась: «Фи! Из-за какой-то Цветаевой на колени!» — «Из-за Цветаевой могу!» — ответила А.И. и получила книгу. Эта история могла произойти только в центре мира, на Компросе, где в главный книжный магазин завозили больше дефицитных изданий — в любом другом Цветаевых было три-четыре, самим продавцам и то не хватило…

А причина того, что я просто не могла прогуляться по этому «центру», была. На родине у нас был свой центр мира — так называемая Магнитка. И я не могла заменить сразу один центр мира на другой. Силен был во мне старый центр, видимо. Но жизнь шла, я влюбилась довольно ответно, мы гуляли с тем юношей по Компросу, и вот я забыла прежний центр мира, для меня мировым древом стал Компрос. Такова сила любви, что моя личность переструктурировалась. Любовь сильнее мифов.

Сейчас я вообще сама живу рядом с Комсомольским проспектом (наш дом — во дворе Компроса). Новая постсоветская эпоха «внесла свои коррективы». Теперь здесь тоже центр мира, но главные здания — не галерея или книжный магазин (в котором, кстати, большинство площадей давно отдано под обувь). Главные здания сейчас — церкви и банки.

Мифологема сокровища

Сокровище — от слова «сокрыть». В древности считалось, что силу дает только то, что скрыто от внешнего взора. Скупой рыцарь у Пушкина — это не просто скупой человек, нет, в нем сильна мифологема сокровища. И Плюшкин у Гоголя — не сумасшедший в чистом виде…

Наши пермские «новые русские» вывозят деньги за границу не только потому, что налоги в стране такие, а еще и потому, что сильна в них мифологема сокровища. И только журналисты могут влиять на такое положение — разъяснять, что не все мифологемы полезны. Некоторые — вредны.

В веках остается только искусство! Кто помнит, как звали короля, при котором жил Шекспир? От Перми не останется ни «ЛУКойла», ни имени губернатора, а может — только стихи Алексея Решетова, который написал:

Мы в детстве были много откровенней!
— Что у тебя на завтрак? — Ничего!
— А у меня хлеб с маслом и вареньем —
Возьми немного хлеба моего.
Прошли года, и мы другими стали,
И уж никто не спросит никого:
— Что у тебя на сердце, уж не тьма ли —
Возьми немного света моего.

Как это важно: поделиться с другими! Но, увы — спонсоров так мало, меценатов не видно в Перми!

Я стараюсь говорить и писать об этом как можно чаще. Ведь преображение человека всегда возможно. Бунин с Чеховым взяли однажды извозчика, приехали к морю и кидали камушки. Бунин сказал:

— Как прозрачна вода — каждый камешек как на ладони! Совсем не то — душа человека. Скажите, Антон Павлович, о чем я сейчас думаю?

— Вы думаете о том, кто заплатит за извозчика, — тотчас ответил Чехов.

Да, Бунин был скуповат, но когда получил Нобелевскую премию, почти все роздал нуждающимся и умер в нищете. Зато Господь его наградил, я уверена: благословил в рай…

Боже мой, да если б нашелся пермский Третьяков, я бы открыла в городе свою галерею и при ней — художественную студию для детей!

Толерантность

В Пермском крае живут русские, татары, поляки, евреи, коми-пермяки, немцы, а также представители других национальностей бывшего СССР. В городе Перми есть азербайджанская культурная община.

И всегда все жили мирно. Если иногда и возникали проблемы, то разрешались они цивилизованно. Так, в начале перестройки в некоторых местных газетах появились антисемитские статьи, но сразу пермская интеллигенция выступила с резким осуждением, и все прекратилось. Сейчас изредка появляются на синагоге надписи с призывом «бить жидов» или на столбах — листовки РНЕ, однако тотчас журналисты бьют тревогу, жители сами срывают эти злобные листовки, правоохранительные органы заводят уголовное дело, после чего снова восстанавливается мирное сосуществование.

Приведу пример из личной жизни. Мой муж — Букур Вячеслав Иванович (полумолдаванин-полурусский) — уже 15 лет преподает иврит в синагоге, что само по себе говорит о том, что никаких проблем в этом плане нет.

В Перми много лет существует межконфессионный совет, и еще не случилось такого спорного вопроса, по которому бы они не смогли договориться. Теперь, когда почти все православные церкви восстановлены, открыты мужские и женские монастыри, работают две синагоги, мечеть и католический храм, проблем стало еще меньше. Правда, здание бывшего кафедрального собора все еще остается у Пермской художественной галереи, но вопрос этот находится в стадии решения, власти подыскивают здание, куда может переехать галерея, так что можно надеяться на то, что верующие вновь получат кафедральный собор.

По этому поводу в городе ходят слухи, что святой Стефаний Пермский является работникам галереи, заглядывает в окна служебных кабинетов и спрашивает, когда же храм вернут епархии. Другие, правда, говорят, что пить надо меньше работникам галереи, на что те отвечают, что пьют на работе исключительно кофе. Я на эту тему написала даже картину, которая так и называется «Стефаний Пермский спрашивает у работников галереи, когда же храм вернут прихожанам».

Кроме того, в нашем городе есть такой прекрасный человек — Роман Юшков. Он ежегодно выигрывает гранты и проводит акции, способствующие объединению разных народов. Молодые люди летом выезжают в те районы, где вперемежку проживают представители русского и татарского населения, днем они работают — очищают наиболее загрязненные участки берегов рек, пострадавшие от производственных выбросов. Вечерами же все вместе с местной молодежью поют у костра бардовские песни под гитару или дают концерты в местном клубе для всех желающих и бесплатно.

И вдруг прошлым летом вспыхнул межнациональный конфликт. В Ординском районе есть две деревни, расположенные рядом: Павлово и Карьево. В Павлово живут русские, а в Карьево — татары. И жили они многие годы дружно, даже многие семьи из Павлово породнились с семьями из Карьево… Но вдруг вспыхнула распря. Причиной конфликта стала борьба жителей Павлово за природоохранную зону вокруг своей деревни. Потому что имела место уже экологическая катастрофа. ООО «ЛУКойлПермьнефтьоргсинтез» пошел на уступки и заявил о том, что убирает 70 нефтекачалок. Жители деревни Карьево кем-то (провокатором?) были проинформированы о том, что они лишатся своих рабочих мест. И вот в летний день в деревню Павлово въехал тяжелый колесный трактор с пьяным трактористом из Карьево, который перепахал полностью огород одного из жителей… В ответ послышались угрозы: «полетят головы». В ситуацию вмешались журналисты и правозащитные организации Перми, которые потребовали трудоустройства тех жителей Карьево, которые потеряли свои рабочие места. Сейчас тракторист осужден условно, конфликт разрешен.

Я весной этого года была на всероссийской конференции по межконфессиональным и межнациональным конфликтам и поняла, что — по сравнению с другими регионами — в Пермском крае все хорошо. Честно!

Пермофилы и пермофобы

Никогда я не слышала от москвичей, чтобы кто-то из них не любил свою столицу! Ни разу! И то же самое — в Питере.

А в Перми — увы — все делятся на пермофилов и пермофобов. В годы застоя, когда Пермь была городом закрытым и крайне неблагополучным, бывала даже поговорка: «От сумы да от Перми не зарекайся».

Пермофобы называют город иронично: Пермя. Поэт, сбежавший в другой регион России, написал «О, Пермь слепая». Для пермофобов Кама — помойка Урала, а для пермофилов — Кама-матушка. Не Кама-мама, как у Берггольц, а матуш ка. Матушка больше, чем мама. Это народное, исконное, историческое, вечное. Да, мы боимся, что плотину может прорвать, все у нас непрочно, и Кама в одночасье может обернуться мачехой, но многое зависит и от нас, от наших молитв.

Я люблю смотреть, как ранним утром туман над Камой стоит горой, а в город он проникает такими ручейками, которые втискиваются между домами. Вода в реке — из-за своего большого количества — кажется разумной.

Но у Пастернака это еще лучше описано:

Был утренник. Сводило челюсти,
И шелест листьев был, как бред.
Синeе оперенья селезня
Сверкал за Камою рассвет…

Талантливые писатели Анатолий Королев и Леонид Юзефович, мои друзья, давно уехали в Москву и там стали знаменитыми. А я припала к груди родной Перми и не хочу уезжать никуда никогда.

Но гордиться тут мне нечем — мы с мужем выиграли в Перми, приехали из области, реализовались здесь и любим город за этот выигрыш.

Нам с мужем здесь хорошо работается. Пермь — сюжетоносица! Сюжетов навалом, потому что в пермской воде недостает йода, щитовидка у всех сбоит, кругом гипертимы. Гипертим — это человек с повышенным тонусом, его поступки часто вызывают гнев у тех, кто сохраняет благоразумие в житейском смысле этого слова. Так, например, однажды пермские газеты вышли с заголовком «Раиса Горбачева скоро станет богатой наследницей!» Оказывается, одна пенсионерка завещала свою квартиру Раисе Максимовне. Родственники этой пенсионерки были не в восторге от ее завещания, конечно! А я написала рассказ, потому что мне было интересно, почему это случилось (хотела пенсионерка прославиться или просто насолить близким). Для писателя — получается так, что удача, когда кругом гипертимы. Шаг ступил — сюжет, за угол завернул — опять сюжет. Герой Достоевского говорил: широк человек — я бы сузил. А пермяки словно еще шире, хотя они в этом не виноваты, а виновата вода без йода…

В советское время в Перми — в единственном городе в СССР — сыграли «атомную тревогу». Пермистика долго умалчивала, почему случилась эта страшная тревога, когда радио с шести до девяти утра повторяло: «Граждане, воздушная тревога!» А совсем недавно наконец выяснилось, что с похмелья человек нажал не ту кнопку… А между тем от этой тревоги случились инфаркты, инсульты, один мой знакомый умер, а моя приятельница сказала в это время мужу: «Давай с тобой в последний раз!» Поскольку предохраняться было глупо — конец ведь жизни-то, то у них родился ребенок. Вот такая моя личная статистика апокалипсиса: один умер, один родился.

А уж сейчас, когда пришла свобода, чего только мы не видим! Умер руководитель джаз-оркестра и завещал, чтоб на похоронах исполнили весь репертуар. Гроб выставили у дворца, играют джаз, народ сбегается и разевает рты. Маркес прямо! Мы с мужем написали об этом рассказ. Пермский журналист начал бороться с проституцией — организовал помощь этим девушкам, против него ополчилась мафия, но за него выступили журналисты. Мы написали об этом рассказ.

Когда московские писатели приезжают в гости, они говорят:

— Тебе хорошо, у тебя тут Макондо прямо — только сиди и пиши!

Между тем судьба звала меня в Москву трижды. В первый раз — когда я еще только начала писать прозу. Мой друг-пермяк, перебравшийся в столицу, уговаривал меня развестись фиктивно с мужем и выйти — тоже фиктивно — замуж за его дядю. Ну, а потом уж снова: развестись с дядей, зарегистрироваться с мужем. Но мой муж не согласился: мол, вдруг я в самом деле почувствую себя свободной.

Затем в 1990 году московская писательница Лариса Ванеева решила мне купить дом под Москвой: мол, легче будет печататься. А в это время уже круг друзей у меня в столице сложился немалый, и все они такие высокоинтеллектуальные! Они не только знали языки, но и о литературе говорили так: «Тогда Петр Андреевич ему сказал…» — «Петр Андреевич — это кто?» — «Вяземский». Ах, Вяземский, а я и не знала его отчества, зато в Перми я знаю Сарру Яковлевну, Римму Васильевну, Нину Евгеньевну… И все же я еще думала, что надо подумать — возможно, стоит переехать. Но в Перми в автобусе я увидела родные пермские лица, такие породистые (через одно — прямо на обложку журнала!), я почувствовала такую к ним любовь — к людям, с которыми вместе прожила до перестройки, вместе недоедала, вместе страдала без мыла и шампуня (однажды завезли только красящий, и все пермяки как один ходили рыжие), у моих детей шла носом кровь в дни вредных выбросов с заводов, как и у их детей… И воду с фенолом мы вместе пьем, и болеем одинаковыми болезнями. Эта сопричастность оборачивается тем, что мне легко писать про пермяков, я их знаю изнутри. Я даже всхлипнула пару раз от разных таких чувств, а потом прочла где-то, как Бродский шел (в ссылке) в шесть утра на разнарядку — по грязи и холоду, но мысль, что полдержавы сейчас так вот идет на работу, его согревала и утешала. В общем, мы остались в Перми.

В 1996 году Светлана Василенко, глава СРП, предложила мне с семьей переехать в Москву и начать работать в издательстве: «Мы построили дом, дадим вам квартиру». Но к тому времени мы уже поняли, что из Перми нам уезжать не нужно…

На презентации моей книги «Вся Пермь» профессор Борис Кондаков сказал:

— Горланова — это горло Перми.

И эти слова для меня до сих пор — как орден…

Вокруг меня много очень пермофилов. Мой друг Владимир Колбас, краевед, идя по улице, срывает по одной из листовок кандидатов депутаты: «Для истории». Любая мелочь для него важна. Увидел надпись на стене — переписал в записную книжечку. «Это тоже для истории».

Пермяки — в среднем — живут даже меньше, чем челябинцы и екатеринбуржцы! Об этом я прочла в книге пермского профессора-геронтолога Людмилы Белозеровой. Я говорю: так давайте хотя бы жить веселее!!!

Кстати, пермофобы, уехавшие из нашего города, вдруг начинают скучать по нему, часто приезжают в гости. Недавно одна моя подруга, сейчас живущая в Москве (издавшая в столице прекрасную книгу о Цветаевой), пересказала фразу ее издателя: «Сколько тебя не корми, ты все в Пермь смотришь!»

Не живет село без праведника

Давно я хочу где-то описать эту историю. Случилась она на моей родине — в поселке Сарс Октябрьского района Пермской области.

Акушерочка перепутала детей. Перепутала нечаянно, сама того не сознавая. Русской мамочке она принесла сына татарочки, и наоборот. Года два-три ничего никто не замечал. Но шли годы, и в татарской семье стал подрастать блондин, а в русской — жгучий брюнет. Поскольку обе матери помнили, что они рожали в одну и ту же ночь, они стали приглядываться к детям. И наконец разразился скандал. Причем татарская семья категорически не хотела отдавать «своего» блондина, а русская семья требовала его себе. Сами дети, разумеется, не хотели поменять родителей, которых любили, как умели. Ситуация сложилась тупиковая, копий было сломано множество, но все осталось, как есть…

Между тем акушерке пришло время выходить на пенсию. Но она чувствовала себя виноватой в бедах двух семейств и ОТКАЗАЛАСЬ от пенсии! Как же она жила? Огородом, козу держала, носки вязала на продажу (из козьей шерсти). Когда я приезжала недавно на малую родину, то мне рассказывали, что некоторые разбогатевшие жители помогают этой акушерочке — приносят хлеб, колбасу, лекарства. От пенсии она до сих пор отказывается.

Антиномии жизни

В Перми очень сильно архаическое сознание. Древние люди к слову относились магически: любое критическое высказывание может изменить мир, разрушить все. Остатки такого мышления часто я встречаю в Перми. Например, знакомый моей дочери выбросился из окна (и разбился насмерть), когда наши проиграли важный футбольный матч. Так заранее и говорил: если проиграют, я выброшусь. А у него жена и ребенок. Но архаическое сознание взяло вверх: как, разбита любимая команда, жизнь кончена…

В то же время налицо противоположные тенденции. Например, наши флэшмобы не организуют совсем уж бессмысленные акции, а то постоят (правда, недолго) с плакатами «Пьянству — бой!», то встречают аплодисментами седьмой троллейбус. Мне кажется, что в замысле у них было бессмысленное действие, но все-таки — на мой взгляд — получилось что-то вполне разумное. И пьянству бой все равно нужно бы дать, и пермяки заслуживают аплодисментов — по большому счету (иные пассажиры, кстати, выходя из вагона, раскланивались, как артисты на сцене после спектакля).

На гербе Перми — медведь, но на улицах — все больше львы (каменные — возле старых зданий). Такой вот парадокс!

Памятник Ленину все еще стоит в театральном сквере, засиженный птицами и неухоженный. По-моему, лучше бы его убрать. А орден Ленина на Октябрьской площади моют каждую весну. Я понимаю — это наша история, дали его городу за ударный труд, но все-таки нехорошо, что Ленин на виду… Я рассказала об этом одному режиссеру-документалисту, так он в фильме к юбилею Перми снял сцену, где ангелы моют этот орден (просто артисты с крыльями из картона). Но вряд ли ангелы стали бы мыть Ленина (даже в тонком плане).

Пермь небесная

Перми в каком-то смысле повезло: она сердечно приняла космополитов, изгнанных из Киева, Харькова и других южных городов, а они в ответ обогатили город новыми кафедрами, идеями, нас выучили! Ректор университета Букирев нетрепетно брал на работу сосланных в край ученых! А во время войны в Пермь были эвакуированы многие писатели и Кировский театр оперы и балета. Тогда тоже произошел скачок в сознании пермяков. Так строилась Пермь Небесная. Она противостояла мраку, который шел из лагерей, где страдали ни в чем не повинные люди…

Сейчас Небесную Пермь строят у нас четыре человека из культурного фонда «Юрятин»: два профессора — Марина и Владимир Абашевы, супруги, а также Анна Сидякина и Елена Власова.

Они разрабатывают литературные экскурсии по Перми (которые так пока и не востребованы в городе). Они собирают устные истории о Перми (скоро будет издана книга — уже получен грант у Кириенко, главы нашего округа). Юрятинцы издают молодых авторов (очень небольшими тиражами, но все-таки).

В Доме Смышляева (библиотека имени Пушкина) собирается пермская интеллигенция на поэтические вечера и литературные встречи — эти вечера организуют также юрятинцы.

Сон о Перми

Мне часто снится один и тот же сон: якобы Пермь и Москва — единое пространство. На трамвае можно доехать от Компроса до… Красной площади. Видимо, подсознание выявило мою мечту о том, чтоб Пермь изменилась, стала более похожа на столицу.

А пока что — Пермь есть Пермь. У нее, конечно, женское лицо. Ее долго, как Золушку, держали в грязи, но вот рухнула советская власть, и город внешне расцветает на глазах. Покрашены дома, разбиты цветники. Когда я из аэропорта подъезжаю к центру, точки огней все увеличиваются, снег светится в воздухе, и вдруг Пермь вспыхивает, как протуберанец!

N 3 (18) 2004 г.