«Кто сей народ? И что их сила?»

Надо быть русскими независимо от конфессии, считает культуролог Лев Аннинский

Современная жизнь добавила множество новых вопросов к извечному русскому «Что делать?». Террористическая атака на нашу страну со стороны радикальных исламистов вынуждает российскую интеллигенцию во многом пересмотреть свои традиционно либеральные позиции и заново определить свое положение в обществе. О жизни современной России в условиях «необъявленной войны» и о роли интеллигенции, считающей себя совестью нации, наш корреспондент беседовал с известным литературным критиком и культурологом Львом Аннинским.

— Лев Александрович, во что, по вашему мнению, верит современная российская интеллигенция?

— Современная интеллигенция достаточно разнородна. Во-первых, она верит в то, что она сбережет себя именно как интеллигенцию, сохранив в наступившей эпохе имя, статус и престиж. То есть она хочет остаться самой собой.

Во-вторых, она верит, что изживет те слабости, которые неоднократно приводили ее к самоотрицанию, ставили на грань уничтожения и, несомненно, вышибали из числа лидеров исторического процесса. То есть она хочет перестать быть самой собой.

А в-третьих, она верит, что это противоречие как-нибудь разрешится по ходу дела, «само собой».

— То есть, по вашему мнению, российская интеллигенция в своей массе достаточно безрелигиозна, что было свойственно ей и в XIX и в XX веках. Тем не менее она столкнулась с тем, что современные экстремисты оправдывают свои террористические действия религией, в частности, учением радикального ислама. Нынешний терроризм в России имеет явно мусульманские корни. Многие религиозные деятели даже заговорили о «войне с исламом». Как вы относитесь к этим явлениям? Какие ассоциации они у вас вызывают?

— Бомбисты из числа радикальных мусульман — это не корни современного терроризма. Это его цветочки. А стебельки, на которых они цветут, — это огромное количество молодых людей, которые не могут найти себе место: не имеют ни сносной работы, ни ясной перспективы, ни устойчивого образа жизни. Этим людям проще и доступнее, взяв оружие, пойти в поход, в набег, в грабеж, чем «в поте лица» трудиться, добывая хлеб насущный.

Из таких неприкаянных юнцов, которым нечего терять, можно выстраивать любые когорты — от банды до армии. Стебель превращается в ствол дерева, а из стволов-бревен делаются укрепления в любое количество накатов.

Пока есть этот социальный подпор, нет и не будет недостатка в новобранцах и добровольцах, которым жизнь не дорога: в террористах-смертниках, этаких камикадзе, героях самопожертвования, о которых «слагаются песни». Упаси Бог пересечься с их безумием, когда они стремятся реализовать свою энергию, направленную на тех, кто не с ними. Поэтому они не остановятся ни перед чем и будут всегда готовы что-нибудь взорвать и взять кого-нибудь в заложники.

Движет этим не только религиозный фанатизм, но и перехлестывающая через край энергия, витальная сила. Подобная пасионарность реализуется через бешеный рост рождаемости, через яростную воинственность или через самозабвенный труд. Это уж как сложится. И зависит — от состояния мира, от соотношения цивилизации и культуры в данной точке человечества.

У разных народов в разные моменты истории подобная энергия реализуется в мирной сфере. Например, в строительстве в XVIII—XIX вв.еках Соединенных Штатов Америки, повлиявших на ход мировой истории куда сильнее, чем война бледнолицых с индейцами в начале этого процесса. Или колоссальный взрыв творческой энергии немцев в начале ХХ века, не удержавших порыва в пределах страны и мирной работы и дважды бросивших мир в кровавый хаос мировых войн. Или пассионарные поколения российского Октября, спасшие нашу страну в последней войне такой страшной ценой, с которой мы и по сей день смириться не можем.

«Пассионарные» — определение Льва Николаевича Гумилева. Оно хорошо уже тем, что честно свидетельствует об отсутствии других внятных объяснений ритма мировых поветрий и волн биоэнергетики. Взрыв — и какие-нибудь дети римской волчицы на несколько столетий определяют структуры и контролируют пределы Европейского континента. Взрыв — и азиатское племя Аттилы иглой прошивает эти пределы. Взрыв — и миллионы арабов, тихо жившие на протяжении веков, объявляют войну США и всему западному миру: таранят Всемирный торговый центр, обрушивают горящую крышу на школу, заполненную детьми…

Ритм этих взрывных волн не совпадает с умопостигаемыми историческими периодами, он сопоставим скорее с геологическими сдвигами или, лучше сказать, сдвигами геополитическими и геоэтническими, ибо политика, как и религия, — лишь следствие, оформление, окраска этих тектонических процессов.

Предсказать такие волны невозможно, их только засекаешь по факту.

— Какую роль, на ваш взгляд, может сыграть религия в борьбе с терроризмом?

— Такую же, как литература, кино, театр, народная дипломатия, вообще — культура в противовес природе и ее дикости.

Религиозный стяг вовсе не обязателен для гигантских армий, формируемых при геополитических сдвигах и взрывах. Римляне, лучшие вояки античности, были довольно наивны в религиозных верованиях и оказались безоружны перед распятым ими же проповедником, явившимся в их пределы «не от мира сего». Никаким исламом не пахло ни от гуннов, ни от воинов Чингисхана. Гитлер искал опору в мудрецах Востока, потому что его собственные мудрецы не видели дальше своего германского носа. Сталин похерил свое богословское образование вместе с Церковью, а потом возродил ее, когда стало нужно.

Переходим к нашим дням. Ничего религиозного и ничего исламского изначально нет в геополитическом напоре с Юга, а есть давление народной массы, ищущей себе имя и форму. Кому нефть, кому наркотрафик, кому президентские эполеты. А крыша для всех — Аллах.

Подвернулась бы им, как Гитлеру, какая-нибудь соразмерная мощная нация — и имели бы мы сейчас новое издание нацизма. Подвернулась бы, как Ленину, соразмерная мощная социальная сила — и имели бы мы очередной «боевой отряд пролетариата». А тут подвернулась религия, и мы имеем «ваххабизм» и воинственные цитаты из Корана (которым немедленно находятся в том же Коране цитаты противоположного смысла, но мусульманское духовенство почему-то об этом мало говорит).

Констатируем: ислам равновелик напору и масштабу силы, ищущей, чем себя подтвердить. А велик ислам тем, что это не просто религия, умиротворяющие души, это тотальная сверхрелигия, определяющая всю жизнь человека: и душу, и тело, и быт, и государственное устройство, причем независимо от этнических границ.

Такой же в принципе сверхэтнической, интернациональной доктриной был революционный марксизм, который помог России спастись от германского нашествия в ХХ веке.

Рухнула советская доктрина, распалась «новая историческая общность», и по закону заполнения пустоты идет на нас всесокрушающий вал такой же «сверхнациональной» доктрины, у которой ислам то щит, то знамя, а то и маска.

Может быть, с точки зрения метаистории это «случайность». Но если «случайность» уже втянула в себя миллионы душ и разворотила миллионы судеб, то назад не повернешь. Заднего хода история не знает. Никуда не деться! Приходится иметь дело с «исламом». Если он объявил нам войну, надо отвечать. На войне как на войне.

— А как же «права человека»?

— Засолите их до очередной мирной передышки. А то будет так: «права» есть, а человека уже нет.

— Многие патриоты утверждают, что «невозможно быть русским, не будучи православным». Могли бы вы что-нибудь противопоставить этому утверждению?

— Бывали русские и православными, и староверами, и штундистами. Про атеизм и не говорю. Атеизм, кстати, вовсе не безрелигиозность, это вера в отсутствие Бога. У русских революционной поры это была прямо-таки бешеная вера.

Если религия — это связь с той или иной идеей, то безрелигиозных людей и народов вообще не бывает. Культ неизбежен. Вопрос только в том, охватывает ли шаманское камлание души людей аж до соседнего стойбища, доносится ли колокольный звон аж до польско-литовской границы, облетает ли марсельская песенка шар земной, и слагает ли еврейско-русский поэт Михаил Светлов гимн украинскому безумцу, который поперся в Испанию делить землю среди тамошних крестьян.

Православие (и староверческое, и никонианское) — это то, что у нас уже есть. Было брошено на землю, теперь поднято, было растоптано, теперь очищено. Грешно и глупо отворачиваться от хоругви, которая дана нам нашей историей. Но сводить русское самосознание к православию — не просто безумно, это гибельно. Или мы найдем сверхидею, которая будет шире и выше церковной, или за нас найдут такую идею другие. Мы же станем ее заложниками или пушечным мясом.

Надо быть русскими независимо от конфессии и вообще без идеологических подпорок. Русскость сама должна быть подпоркой всему. Основой и санкцией. Фундаментом и крышей. Это дом, вне которого — смерть.

— Полагаете ли вы, что светское, атеистическое воспитание — лучший способ борьбы с религиозным экстремизмом и терроризмом?

— Какой способ лучший, наперед не угадаешь. Атеистическое воспитание оказалось лучшей формой подготовки террористов-революционеров XIX—XX вв.еков. Пушкин начался с «Гавриилиады» и кончил бы, наверное, песнями революционной бури, если бы не напоролся на Дантеса. Впрочем, начался он также со стиха: «Заутра с свечкой грошевою явлюсь пред образом святым» и кончил, воззвав к «духу смирения, терпения, любви».

Творить добро можно и в атеизме, и в православии, и в любой религии, а какой способ лучше — показывает практика. С фашизмом пытались справиться, умиротворяя в Мюнхене поджигателей рейхстага, но лучшим способом умиротворить их оказался штурм Берлина и автографы наших солдат на стенах этого самого рейхстага. Боже сохрани от такой развязки. Никому такого не пожелаешь!

— Так на кого или на что надеяться современной России?

— На Бога надейся… И еще, как водится, наша надежда на Пушкина. Кажется, что он застал мир в том же межеумочном состоянии, что и мы сейчас — после Наполеона и до Бисмарка. Посматривал, между прочим, не только на Запад, где витийствовали «клеветники России», но и на Юг — в библейские бездны.

Кто сей народ? И что
их сила?
И кто им вождь, и отчего
Сердца их дерзость
воспалила,
И их надежда на кого?..

Кто это спрашивает? Полководец, олигарх, фюрер, генсек, коновод?

Нет. Это народы вглядываются друг в друга: кто силен настолько, что рискнет быть добрым?

Беседовал Дмитрий Урушев

3 ноября 2004 г.