Путь неба

«Ищите прежде Царствия Божия и правды Его, и сия вся приложится вам» (Мат. 6, 34) Возможно ли, что эти побуждающие слова к поиску Истины прозвучали впервые в истории человечества? Неужели до Христа человек никогда не понимал, что, прежде всего, нужно «искать» Любовь и Умный Свет, а не земное, мирское, тленное?

Разумеется, люди об этом помнили. Они ведали о «пучине чермного моря» между двумя берегами «обетованного» добра и «египетского» зла. Они знали о трагических путях обретения правды. Все мудрецы отсылали своих учеников на поиски истины, и только Один «плотников Сын» (Мф.13,55) назвал себя «Путем, Истиной и Жизнью», «Альфой и Омегой» истории мира. У ног Христа завершаются все томления аксиологических странствий. Бог сходит на землю, «проходит сквозь игольные уши» (Мф. 19,24), и человек Иисус говорит: «Ищите Меня».

Господь не играет с нами в прятки. Он понуждает нас к свободе. Он зовет нас пролистать все страницы земных дорог, но Сам стоит в начале и в конце каждой странной страницы, прежде, чем они сложатся в Единую Книгу. Он первый нас нашел, он оставил 99 ангельских овец и обрел одну заблудшую человеческую овцу, что потерялась среди горных отрогов столетий в поисках тучных пажитей Истины. Его не нужно искать в мире. Необходимо только остановиться при пути и оглядеться в своей душе. Его Крест обнимает и высоту, и глубину, и широту века сего. Этот Путевой Камень лежит на каждом сердечном перекрестии, и «легким бременем» (Мф.11,30) своей тяжести тревожит душу. Объехать его невозможно, сдвинуть нельзя, ибо Любовь Божия в своих основаниях непоколебима и неизменна.
«Ищите прежде Царствия Божия» — этот тихий, не воинственный призыв следует понимать не так: «дескать, пойди на поле, поищи иголку в стоге сена, потрудись изрядно, сгони семь потов слезных и один кровавый, может быть, найдешь искомое. И тогда „все остальное приложится“ тебе. С помощью этой чудесной иголки ты справишь себе отличный костюмчик, залатаешь материальные дыры, пошьешь новые дела и подвиги, на живую нитку наметаешь друзей, смастеришь дом и на ткани бытия выткешь дивный узор собственной жизни; все, о чем тайно мечталось, с тоскливой надеждой чаялось в сердце, свершится во мгновении младенческого ока». Разве радостный призыв Христа обрывается со свиного утеса «страны Гадаринской»?

Господь учит иному: «Я пришел на землю, и днесь Царство Божье ближе к вам «чадца мои"(Ин.21,5), чем шейная жила. Вы не должны его искать как иголку в стоге сена. Оно перед вами, возьмите его, как горячий хлеб из печи: Я его испек; испейте его, как воду студеную из колодца: Я ее исторг. Вам более нет нужды снашивать железные сапоги в юдоли странствий, «снимите обувь свою с ног своих, ибо место, на котором вы стоите, есть земля святая» (Исх.3,5) и время вашего обретения Истины пришло».

В праздник Сретения Господня я перечитывал книгу одного древнего китайского мудреца, подвизавшегося в подвиге мысли. По — европейски имя его звучит Конфуций. Трудился он более чем за 500 лет до рождества Христова. В поисках Правды он стоптал не одни железные каблуки, множество кожаных сумок с рукописями истлели на его бедре. В истории своего народа он оставил сияющий след, подобный тому, что оставляет за собой плуг на первородном поле. Многим мудрым практическим опытом насыщены его «изречения» и «гимны». Золото его мыслей растворилось в крепком вине его слов. Каждая страница, как посох, не дает расслабиться, задает ход, помогает идущим в сторону Истины. Но есть среди последних — самая драгоценная. Она не была написана человеком. Она словно взята с «мысленного жертвенника Божия». На белом листе бумаги отобразился гимн, сложенный во славу любви за много столетий до Евангельских Событий. Этот гимн соотнесся в моей памяти с другим, Павловским гимном, из его апостольского Послании к Коринфянам. Они странно похожи друг на друга, но между ними есть сущностная пропасть.

Всякий раз, когда я переворачиваю словно жернова, мелющие мою суетную повседневность, страницы «Изречений» гениального мудреца из китайского княжества Лу, мое сердце горестно натруждается. Оно саднит, ноет, как молочный зуб, сбивается с ходу, встречая свидетельства того, как дальние люди, не имевшие Церкви и ее Таинств, не видевшие «путь Господень» перед собой, безмолвно страдали без огненных языков Пятидесятницы, без Царства Божьего, без Истины Его! Как они жаждали Половодья Любви!

Но Конфуций многократно предупреждает своих читателей, что нельзя в мире достичь совершенства, нельзя достичь полноты любви, потому что нет в мире совершенства, нет в мире полноты любви, потому что «Небо закрыто для человека». Люди обречены довольствоваться облаками. Линия горизонта, словно нож отрезает от человека вечность. Но мыслящие все равно призваны трудиться над собой и совершенствоваться без совершенства в подвиге любви. Другими словами, он убеждает, что человечество находится на тонущем корабле. Скоро корма его взрыхлит вековой ил на дне великой реки жизни, и все путешественники погибнут, но, зная о своей невеселой участи, в эти последние мгновения мы не должны предаваться унынию, напротив, сообразно с человеческим достоинством мы призваны прощать, любить, долготерпеть, не осуждать и являть Образ Божий, а не образ животный. Но пусть тихим голосом запоет сам Кун-цзы:

«Только тот может жить под небесами, кто обладает самой полной Любовью. Любовь — это то, чем может быть произведена душа. Пути Любви — это те, по которым человек должен направлять себя. Любовь — это начало и конец всего. Без Любви ничто бы не могло бы существовать. Вследствие этого духовный человек смотрит на достижения Любви как на самое лучшее в мире. Тот, кто обладает любовью, не ограничивается лишь своим самосовершенствованием. С помощью того, чем он обладает, он помогает другим насытиться Любовью и всем, что существует. Совершенствование себя самого указывает на его исключительные добродетели. Поэтому полной Любви принадлежит непрерывность, она никогда не пресекается. Не переставая, она продолжается долго; продолжаясь же долго, она становится явной; становясь явной, она распространяется далеко; распространяясь далеко, она становится огромной, важной; становясь огромной и важной, она делается высокой и блестящей, как небеса; становясь огромной и важной, она начинает обладать всем; становясь высокой и блестящей, как небеса, она распространяется повсюду; распространяясь далеко и продолжаясь долго, она может совершенствовать все. Когда она бывает огромной и важной, тот, кто обладает ею, становится соравным Небу. Когда она бывает высокой и блестящей, она делает обладающего ею соравным Небесам. Итак, распространяясь далеко и продолжаясь долго, она делает обладающего ею бесконечным. Будучи таковой по своей природе, она делается явной без обнаружения, она производит перемены без всякого движения. Любовь достигает всего без всякого усилия. Пути Неба могут быть совершенно изъяснены одной Любовью. Она без всякого двоения и все производит наподобие того, как произведена бездна. Но путь Неба закрыт для человека».

Великий языческий гимн любви с окончанием печальным и темным, как поздняя осень… Так чувствовали себя лучшие люди древнего мира. Они знали, что искать, но ведали, что никогда не обретут искомое. Истиной для них был сам Путь. Из сегодняшнего дня, освященного Евангельским светом, понимаешь, что это была не просто мудрость, высказанная в потоке времени, а точное математическое понимание смертной онтологии, нечеловеческих условий жизни, «обдержащих» человека со всех сторон. Но «вино новое не вливают в мехи ветхие», и поэтому языческая самая «испещренная» мудрость не может тягаться с простыми глаголами апостольскими. Павел не менее «книжный», чем Конфуций не был осведомлен в творчестве древнекитайского философа, но тем удивительнее смысловые, да и структурно-языковые параллели, проходящие через стихотворный отрывок апостола язычников, посвященный сущности любви. Обращаясь к Коринфской общие христиан он «проповедует с кровли» (Мф.10,27):

«Если я имею всякое пророчество и знаю все тайны и имею всякое сокровенное познание, так что могу и горы переставлять, а любви не имею, то я — ничто; если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею — нет во мне никакой пользы. Любовь долготерпит, милосердствует; любовь не ищет своего, не завидует; любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не раздражается, не мыслит зла, все покрывает, всему верит, всему надеется, все переносит. Любовь никогда не перестанет, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится, ибо мы отчасти знаем и отчасти пророчествуем. Когда же настанет Совершенное, т. е. любовь, тогда то, что отчасти — прекратится. А теперь пребывают все три: вера, надежда и любовь, но любовь из них — большее».

Возможно, что читатель, торопливо сравнивший в уме эти два отрывка, скажет: да они похожи, как листья с одного дерева! В чем же здесь разница? В существенном: конфуцианский человек был оставлен сам на себя, не было ему помощи Божьей, болящий дух не врачевала таинственная власть благодати Святой Троицы, путь Неба, как говорит древний мудрец, был закрыт для всякого живущего под небесами. В Новозаветном же гимне, напротив, апостол Павел воспевает Любовь не как недостижимый идеал, а как совершенную реальность, могущую войти в сердце каждого человека. Говоря языком китайского учителя, Небо Само спустилось на землю и открыло Себя человекам. Путь Его завершается у дверей человеческого сердца, «се стою у двери и стучу» (Откр.3,20). В нашей власти остается открыть их и выйти навстречу «Другу, любящему во всякое время» (Притч.17,17).

Конечно, все вышеизложенное, как красивый стандартный пейзаж фотообоев на стене в типичной городской квартире. Взглянул, усмехнулся эстетическим изыскам современника, и далее завертелся на жизненной дыбе. Золотые общие слова о Любви. Вечные, кипящие нравственными идеалами, до ломоты в извилинах знакомые, Гимны Всеблагости. «Будьте не только слушателями слова, но и делателями!» (Сол.2,17) — это у нас всегда на слуху. Это и на Страшном Суде не забудем.

«Ищите прежде Царствия Божия"… Мы «ищем» Господи! «Ищем» денно и нощно, но не обретаем! Мы «ищем», но только теряем себя и забываем о Путях Неба. Да, что там Небо, мы и о Земле вспоминаем только, когда созерцаем «милый прах», «по образу Божьему созданную нашу красоту, лежащую ныне во гробе бесславно и безобразно». Почему, Господи? Что случилось с Твоим «языком святым», «царственным священством, народом Божиим»? Возможно, это эсхатологический тупик: «Се оставляется дом ваш — пуст!» (Ин.18,5) или это наигорчайшее свидетельство того, что Поиски наши приходятся на Голгофские времена? И как Ты кротко возопиял с Креста: «Боже, Боже мой, зачем ты меня оставил?» (Ин.19,9), так и мы, обесчувствившее в крестных муках истории «тело Твое», онемевшие от уксуса одиночества «уста Твои», призваны пройти этот смертный искус Богооставленности, дабы окончательно возрасти ««в меру возраста Христова»; перетрясти себя до Гефсиманского пота, вытряхнуть всю душевно-греховную ветошь, четверодневно осмердеть во гробе, чтобы Ты, Господи, воскресил в нас Свою совершенную Любовь, чтобы Небо стало подлинным сердцем человека?