 |
| Московский комсомолец | Екатерина Сажнева | 27.10.2004 |
— Сейчас мимо этого окна пройдет мужчина. Вы должны внимательно посмотреть на него — может, он вам кого-то напомнит? — Люба Юдина испуганно взглянула на людей в форме. Зачем ее, простую работницу котельной, пригласили в саратовское УВД?
По двору два охранника протащили полуживого бомжа. На костлявые плечи-вешалки накинута «афганка» с чужого плеча. Бледный, худющий, без зубов, он без конца спотыкался в ноябрьских лужах.
— Нет, я его не знаю. — Люба покачала головой, но вдруг бедолага повернулся в ее сторону. Женщина отпрянула, будто увидела мертвеца: «Сергей? Сере-е-женька…»
Человек из ниоткуда
Долгожданная встреча Сергея Яковлева с родной сестрой Любой состоялась 6 ноября 2000-го.
Первые пять лет после исчезновения по всем документам гражданин Яковлев числился пропавшим без вести, потом его официально признали умершим. «Я и сейчас не верю, что жив, — закрою глаза и будто до сих пор в горах», — это из письма Сергея московским друзьям.
Человек из ниоткуда. У него не было ни дома, ни гражданства, ни семьи. Сестра Любаша пригрела брата из милости — в бараке на окраине Саратова, на улице Лагерной.
Символично: из чеченского хлева в русский барак.
— Через месяц после освобождения мы увидели его по ТВ и пригласили в Москву, чтобы хотя бы купить нормальный костюм — у него же ничего не было, кроме поношенного рваного камуфляжа, который отдал кто-то из солдат, — говорят сотрудники благотворительного фонда «Участие». — Сергею все время казалось, будто за ним следят. «Глядите, это машина с чеченскими номерами, она едет за мной», — кричал он. Мне кажется, что, оказавшись на свободе, Сергей потихоньку сходил с ума.
Угостили как-то пирожным с кремом — отпрянул. Подумал, что это отрава. Привык у себя в горах подъедать за коровами силос. «Чифирил Серега жутко, за один присест выпивал пачку чая», — об этом рассказывают уже его саратовские приятели.
— По улицам дядя Сережа первое время ходил только за руку. Если навстречу шел кавказец, то он вырывался и убегал куда глаза глядят, — вспоминают племянники. — Мы ему объясняем: на нашем Славянском рынке в Саратове теперь торгуют одни нерусские, так везде. Нельзя же всех на свете считать врагами?! «Это мои хозяева. Это враги», — не унимался дядя Сережа. У него начался психический надлом, по ночам он кричал очень, задыхался, как от астмы. Мы ему лекарство протягиваем, а оно не помогает — но как только выкурит за раз пачку вонючей «Примы», то приходит в себя. А мы зато от кашля мучаемся.
Это так страшно — снова стать свободным…
Почти так же, как в одночасье превратиться в раба.
…Сорокалетний Сергей Яковлев, поддатый, веселый, стоял на перроне саратовского вокзала с одним чемоданчиком в руках. Он гостил у сестренки и теперь возвращался в родной Ульяновск.
До 91-го года у Сергея была замечательная жизнь. Отслужил в армии, пару раз лечился в ЛТП. В промежутках пил, курил и гулял. С женой Татьяной разошелся.
Два его сына-подростка, Олежка и Димка, росли как сорная трава. Бывшая супруга определила их в интернат, чтобы не мешали. «Лучше бы мы младшего в роддоме оставили. Он ведь больным родился», — делился Сергей со своими собутыльниками.
Плохо только, что денег мало. «Хочешь подработать? — выслушав жалобы Сергея, поинтересовался в поезде его случайный попутчик, чеченец. — Нам в селе нужны шабашники. За месяц тебе тысячу рублей заплатят. Давай паспорт».
Не задумываясь Серега протянул документы. Заключение «трудового контракта» обмыли в привокзальном ресторанчике. Новый знакомый Яковлева нахваливал русскую водочку и все подливал ее, подливал…
Что было потом, Сергей помнил плохо. Очнулся уже в Чечне.
Жить на коленях
Звезды в горах ближе, чем на равнине. Кажется, будто протянешь руку, и они скатятся к тебе на ладонь. Душно. Пахнет цветами и дымом от костра. Коровы — малорослые, горные — совсем не такие, как их сестры-буренки в России, — жуют траву.
На горном пастбище — лениво, скучно, сонно.
Сергей почесал в спутанной бороде. За год в плену она сильно заросла. Пару раз он пытался «подстричься» топором — и чуть не перерубил себе по неопытности глотку.
— Бежать надо, Серега. Чем скорее, тем лучше. — Глаза его приятеля Федора гневно сверкнули.
— А зачем бежать-то? Куда?
— У меня в Чебоксарах жена и две дочки. Кто их кормить будет? — Федор оживился. — Дурак я, что согласился на заработки ехать. Думал, денег зашибу, завод-то наш прикрыли. А вона как все вышло… Но я уже рассчитал — до Урус-Мартана доберемся, а там в милицию. Расскажем, как людей тут за скотину держат. Ты со мной?
…Их поймали на окраине селения. Четверо здоровенных чеченцев привели на местное кладбище, поставили на четвереньки среди могил, молча вытащили топоры.
«Аллах акбар!» — прокатилось по горам. Голова Федьки упала на землю. Сергей кинулся на колени: «Пощадите, век не забуду. Никогда в жизни не убегу, веру вашу приму», — катался по земле. Коровам нужен был пастух. Раба оставили в живых и вернули к старым хозяевам.
Много раз потом, видя издалека казни русских солдатиков, отказывавшихся принять ислам, Сергей вспоминал чебоксарца Федора. Как там растут его дочки?
После смерти единственного друга он за девять лет ни с кем не перемолвился и словечком. Даже чеченский так и не выучил.
Словно в бреду наблюдал Сергей за дикими обычаями горцев, их животными плясками на местных праздниках. Как блестел острый нож над шеей барана, отданного на заклание. Горцы окунали руки в еще теплую плоть и, гордясь собой, доставали оттуда бьющееся сердце, с наслаждением пили горячую кровь. Однажды Сергей подполз ближе и тоже слизнул кровь с земли — но тут же выплюнул с отвращением.
Лето сменяло зиму. Новый год — старый. Только для Сергея, чеченского раба, не менялось ничего. Его терпели, пару раз продавая вместе со стельными телочками, увозя все дальше от дома. Когда начинались зачистки, его с коровами отправляли высоко в горы.
Первые годы на пастбище раба караулили мальчишки. Издевались над ним, отрабатывали болевые приемы. А он лишь прикрывал руками наиболее уязвимые места.
Лет через пять Сергея отпустили пасти скот уже одного.
Знал ли он о начавшейся в горах войне? Что-то слышал, но особо не вникал. Война его не касалась. Он думал только о еде. А забываться помогали наркотики — «травки» в горах хватало.
Однажды, году в 99-м, Сергей наткнулся на наш патруль в горах. Упал перед военными на колени. Его оттолкнули прикладами: «Пошел вон, боевик недорезанный». Небритый, в изодранной одежде, он действительно выглядел сумасшедшим чеченским стариком.
Избили, но не до смерти. И снова Сергею пришлось возвращаться в «родное» село Тенгучи Урус-Мартановского района.
В октябре 2000-го рядом с его стадом неожиданно возник армейский БТР. Люди в черных масках втащили пастуха на броню. «Ты кто такой? Говори по-русски!» — допросили его.
«Ребятки, не убивайте меня, ради бога», — разрыдался Сергей. Федералы переправили его в Грозный. И уже там отдали на поруки саратовским омоновцам.
Папа «Иванушки» из телевизора
Окраина Саратова. Грязная, запущенная, похожая на старую коммунальную квартиру. «Скорбь. Круглосуточно» — вижу надпись на одном из магазинов.
А поздняя осень нагоняет тоску. Ободранные домишки тонут в дождевых подтеках. Местные алкаши валяются под заборами, как желтые листья. В коммерческих ларьках самогон по социалистической цене — 15 рублей за бутылку.
Улица Лагерная. Двухэтажный барак. В подъезде пахнет плесенью.
— Вам дядю Сережу? — Дверь в квартиру на втором этаже открывает девушка Юля. — А он умер год назад, через два года после своего освобождения. Разве вы не знаете?
Юля приглашает войти. Копается в старых альбомах, но не находит ни одной фотографии. «Понимаете, мы его почти и не щелкали с моим мужем, его племянником…»
После возвращения к сестре Сергей Яковлев работать не захотел. «Я уже свое отпахал в горах», — сразу же расставил он точки над «i» и улегся на диван.
— Мама Люба его жалела, — рассказывает Юля Юдина. — Но на родине дядю Сережу не очень-то ждали. Мы столько бегали, чтобы оформить ему инвалидность, восстановить паспорт, добиться хоть минимальной пенсии. Благотворительный фонд из Москвы перечислял ему какие-то деньги, но дядя Сережа их семье не отдавал и все пропивал. С утра до вечера спал или смотрел новости. Получается, что мама кормила его на 900 рублей своей зарплаты. А он воспринимал ее помощь… как должное.
От проблем и переживаний Люба Юдина слегла. Ей было всего 47 лет. «Я знаю, у меня рак. Только не выбрасывайте Сережу на улицу», — попросила она невестку с сыном перед смертью.
Как-то у Юдиных раздался звонок в дверь. На пороге стоял мужчина с напряженным лицом: «Мне нужен Сергей Борисович Яковлев».
— Честное слово, я подумала, что это старший сын мамы Любы из тюрьмы сбежал, — продолжает свой рассказ Юля Юдина. — Но это приехал Олег, сын дяди Сережи. Он увидел про папу по телевизору и захотел навестить.
Еще у федералов Сергей Яковлев услышал затертую кассету с записями «Иванушек». Одного из солистов звали как раз Олегом Яковлевым. Сергей тут же решил, что это и есть его родной сын. Мальчик выбился в люди, прославился. «Может, вспомнит он про отца?» — мечтал Сергей. Никто не убедил его в обратном.
— Настоящий Олег заглянул ненадолго и проговорил с отцом в нашей кухоньке всего час, — вспоминает Юля. — Позже они только переписывались. Младший, Дима, так вообще не захотел признать отца: «Чего ты хочешь добиться? Выбить из меня слезу своим рассказом о чеченских рабах? Этого не будет! У меня у самого есть причины для слез», — так он ему отрезал. Сперва мне казалось, что это жестоко: вроде сыновья и неплохие выросли, работящие. Почему же они такие безжалостные? И только потом я узнала, что Дима работает на двух работах, что у него ребенок больной родился. Им никто никогда не помогал. Их никто не жалел, как мы — дядю Сережу. Они своего папу на фотографиях видели, а ведь тот исчез, когда мальчишки уже были довольно большими. Вернувшись, дядя Сережа говорил только о себе, о своих бедах — до других людей ему не было дела. Вот ему и откликнулось…
Любы Юдиной не стало в январе 2002-го. После поминок Сергей не приходил в себя несколько месяцев, беспробудно пил. «Мы запирали его в комнате. Очень боялись, что он сотворит что-нибудь с квартирой, — вспоминают родные. — То он газ в кухне специально откроет, то — сходит в туалет в банку с продуктами, то побьет наших гостей: «Это чечены за мной пришли!»
Сломанную дяди-Сережину жизнь как только склеить не пытались. Даже нашли ему невесту — немолодую, самостоятельную. Женщина пришла в гости с тортиком и серьезными намерениями. Но Юле ее стало жалко, и она рассказала претендентке всю правду о поведении «жениха». Больше невесту на пороге не видели.
— Летом мы пристроили дядю Сережу в дом престарелых в городе Аткарске. Увозили его пьяным: на трезвую голову он бы не дался. Он вообще был уверен, что мы сдаем его в психушку, — вспоминает Юля. — Через месяц я навестила дядю, а тот такой довольный на кровати лежит: «Это лучшее место на земле. Здесь можно пить водяры сколько хочешь!»
Амнистия на жалость
— Дядя Сережа провел десять лет в аду и спасся — единственный изо всех — ради чего? — повторяет Юля Юдина и смотрит на меня в упор. — Больше него в чеченском рабстве не протянул никто. Смелые, сильные, решительные, молодые парни не могли примириться с участью рабов и погибали. А он выжил. Зачем? Для чего жил этот человек — может быть, хоть вы мне это объясните? Или из рабства вообще невозможно вернуться нормальным, в принципе?..
Пациенты Аткарского дома престарелых занимаются общественно полезным трудом. Подметают дорожки с опавшими листьями. Ходят в лес по грибы и по ягоды. Но этот труд доброволен, и желающих связываться с этим маловато.
А неподалеку от забора — пивной ларек. Торгуют там те же кавказцы. Излюбленное место тусовки Сергея Яковлева и его теперешних друзей. На новом месте обитания дядя Сережа уже не боялся «чехов». Прошлой осенью он пропадал на этом пятачке круглыми сутками.
— Я не могу сказать, что Яковлев нарушал режим или хулиганил. Скорее он вредил самому себе — не персоналу. Он был незаметным пациентом, сереньким, безвольным; честно говоря, я его почти не помню, — рассказывает Людмила Николаева, заместитель директора по медицинской части. — Но что его сделало таким слабым — чеченское рабство или прежняя жизнь, — я сказать не могу: он ведь пробыл у нас всего четыре месяца…
В последнее воскресенье ноября 2003-го к дяде Сереже приехали гости из дома. Племянник забрал его на рынок, купил новый костюм на зиму: старый, подаренный в Москве, уже совсем развалился. Напоследок Яковлев выпросил пятьсот рублей: на опохмелку.
— Буквально на следующий день, 29 ноября, нам позвонили из дома престарелых и сказали, что дядя скоропостижно умер от инсульта, — рассказывает племянница Юлия.
Высохшее тело дяди Сережи лежало в местной часовенке, в неструганом гробу. «Гроб у нас коллективный, один на всех, многоразового использования, — предупредили в администрации. — Так что если хотите похоронить по-человечески, побеспокойтесь заранее».
Сыновья Сергея Яковлева все же приехали на похороны. Они поставили на его могиле деревянный православный крест. Никто из них не плакал, не превозносил покойника до небес. Собственно говоря, они видели отца второй раз в жизни.
— В его комнате мы нашли пустой ящик из-под пива — 24 бутылки, — говорят родные. — Он их зараз выпил, и организм не выдержал. В новом костюме щеголял сосед по комнате, такой же горький пьяница: «Мне Серега остался денег должен!» На кладбище нас ждали остальные его «верные друзья» — их интересовало только, когда и где будут поминки…
Я взяла с собой в Москву единственное сохранившееся фото дяди Сережи после освобождения. На нем — худой старик с потухшими глазами.
Обычный маленький человечек, выживший на страшной войне.
Совсем не герой. Не тот, в чьей жизни всегда найдется место подвигу, — как нас всех учили в детстве.
Он не хотел быть рабом. И не сумел стать свободным.
Жаль…
