Философско-религиозные взгляды, общественно-политическая и церковная деятельность архимандрита Фотия (Спасского)

Начало жизненного пути

Будущий настоятель новгородского Юрьева монастыря архимандрит Фотий (Петр Никитич Спасский) родился 7 июня 1792 года в семье Никиты Федоровича, чтеца церкви Преображения Господня Спасского погоста Новгородского уезда. Семьи сельских церковнослужителей того времени почти не отличались от семей крестьян — бедных и многодетных. Мальчик был уже третьим ребенком, родившимся в этой семье, но его брат и сестра, Матфей и Ксения, умерли вскоре после рождения. По желанию отца и матери мальчик был назван Петром, в честь Петра Афонского. Вскоре отец Петра был посвящен в дьяконы. После Петра его мать Евфимия родила ещё двух детей, но, заболев после последних родов, уже не выздоровела. В неделю Святой Пасхи 1796 года она умерла. Спустя многие годы стараниями Фотия на могиле матери была установлена каменная церковь.

Когда Петру исполнилось десять лет, отец определил его в числе певчих в Казанский собор Санкт-Петербурга. Вскоре мальчик заболел, и его вернули домой. Издатель автобиографии Фотия В.И.Жмакин указывал, что у Петра впоследствии выработался прекрасный тенор, он любил церковное пение и завел в Юрьевом монастыре прекрасный хор. [1]

В декабре 1802 года Петр был определен в Новгородскую семинарию, расположенную в монастыре Антония Римлянина (где ныне располагается Новгородский университет). Фотий писал, что храм, где хранились мощи Антония Римлянина, был для него святым местом древностей и благочестия. Входя туда, он чувствовал себя вне мира, а при выходе ощущал сладкую радость. Здесь он находил утешение в бедности, болезнях и скорбях. Живя двенадцать лет в семинарии, Петр никогда не ходил в город, боясь общества и проистекающих от него соблазнов, даже не был в Софийском соборе. Он постоянно молил Господа о ниспослании ему возможности стать монахом. Видя бедность новгородских монастырей и храмов, он мечтал о том, чтобы на него обрушился золотой дождь, и он употребил бы это богатство на обустройство церквей, призрение нищих, заботу о странниках и бедных. Всему этому суждено было сбыться, и деньги графини А.А.Орловой-Чесменской были направлены на восстановление церквей и монастырей.

В «Плачевной повести о искушении во все дни живота» Фотий описывал свое обучение в семинарии более мрачными красками. Согласно этой версии, родители Петра были очень бедны, и обидеть мальчика мог любой. Были случаи, когда от побоев Петр «плевал кровью». В 12 лет Петр подвергся сексуальным домогательствам одного из старших учеников, жертвами которого стали уже многие воспитанники младших классов. [2] Однако Петру удалось отбить покушения этого «содомлянина». Фотий писал, что за учебу его не наказывали, но часто за неопрятность в одежде (по бедности) ему приходилось, как наказание, класть по 600 поклонов. Петра донимали насекомые, а в баню он стыдился идти от того, что «короста покрывала все его тело».

По окончании учебного курса семинарии, составившего 11 лет 6 месяцев и 25 дней, Петр, в числе лучших учеников, был направлен на обучение в Петербургскую духовную академию. 11 августа 1811 года Петр отбыл из Новгорода в Александро-Невскую лавру.

Трудно сказать, какие именно события в детстве Фотия обусловили его будущий характер и особые религиозные взгляды. Воспитанный в бедной семье, он с детства привык терпеть лишения. Долгие годы его единственным чтением была Библия и труды Святых Отцов. Именно на их примере он учился и планировал строить свою жизнь. Для бедного мальчика монашеская жизнь имела определенную привлекательность. Выработавшиеся в детстве строгие религиозные взгляды и определенные способности Фотия обусловили развитие его дальнейшей карьеры по духовному ведомству.

12 августа 1814 года Петр прибыл в Петербург. Он с группой выпускников Новгородской семинарии был представлен ректору академии архимандриту Филарету и ректору семинарии архимандриту Иннокентию. Всем поступающим в этом году в академию был назначен вступительный экзамен, проводимый самим ректором. Фотий указывал, что среди абитуриентов он больше всех отличился знаниями и заслужил похвалу Филарета. С приездом в столицу начался новый этап в жизни Петра Спасского. Оказавшись в новой для себя обстановке, молодой человек должен был сделать выбор, «кому следовать» в жизни. Петр вновь предпочел старину новомодным веяниям. Он отказывался читать популярные в то время «мистические» сочинения, а в своих проповедях и трудах опирался на сочинения Отцов Церкви. В дальнейшем это определило политическую ориентацию Петра. Он примкнул к стану ультраконсерваторов, сплотившихся в православную оппозицию. Главными представителями этого направления были глава писателей-архаистов А.С.Шишков и ректор петербургской семинарии архимандрит Иннокентий.

Фотий писал, что, поступив в академию, занимался там очень усердно. Среди его любимых предметов было толкование Священного Писания, а наиболее нелюбимой была история философии. Петр часто болел и даже лежал в больнице. В академии во время постов ученикам давали есть рыбу, с этим Петр смириться не мог и голодал, «съедая в неделю столько, сколько раньше ел в день». Чувствуя неспособность продолжать обучение, Петр обратился к ректору Филарету, и тот, проконсультировавшись с доктором О.К.Каменским, решил отпустить больного лечиться домой. Фотий, вспоминая этот период своей жизни в «Плачевной повести», писал, что в академии был «сущий ад» и от огорчений он получил «помрачение в очах»[3]. Филарет добился выделения Петру на дорогу 50 рублей, от себя прибавил 25 и ещё 25 попросил пожертвовать знакомых. Таких денег бедный ученик никогда не держал в руках, и это событие запомнилось ему на всю жизнь.

В сентябре 1815 года Петр по болезни был отчислен из академии и поступил учителем латинского и греческого языков, славянской грамматики, церковного устава и закона Божьего в Александровское духовное училище при Петербургской семинарии.

В должности учителя Петр обращал все внимание на учеников, и они в ответ любили его. Живя в одном доме с ними, он наблюдал за их поведением в неурочное время. Не имея возможности содержать в своей келье прислугу, Петр позволял ученикам вести его хозяйство. Ректор семинарии Иннокентий, видя усердие нового учителя, часто приглашал его к себе домой для бесед. Имеются сведения, что ещё во время обучения в академии Иннокентий предложил Петру квартиру и стол, поселив его у себя.[4] С этого времени Петр приобрел духовного отца и учителя в лице главы цензурного комитета духовной академии и известного писателя. Впоследствии Петр очень дорожил вниманием Иннокентия и старался во всем брать с него пример, «в словах, действиях, поступках и духе веры».

Отражение политических взглядов Иннокентия можно найти в книге Фотия «Сказание о житии и подвигах блаженного Иннокентия епископа Пензенского и Саратовского»[5]. В своем труде, призванном раскрыть обществу дела Иннокентия, Фотий приводил отрывки поучений, в которых Иннокентий обрушивался на новые книги и заблуждения, разделяемые лидерами Библейского Общества. Фотий был свидетелем многих встреч своего учителя с единомышленниками и споров с противниками, содержание которых он и воспроизводил в своей книге. Иннокентий критиковал многие направления духовной жизни царствования Александра I. Выступая против слабых и вредных проповедей, он говорил: «Мы плохие проповедники, проповедуем не для спасения душ, а для сотрясения воздуха…, когда в проповеди есть семена лжи, проповедник убивает чад своих духовных»[6]. Иннокентий однозначно указывал, что «вредный дух» попадает в проповеди русского духовенства из западных сочинений. «Учителя Православной Церкви забыты, а на смену им пришли Массильон, Боссюэт, Бурдалу, Флешье…; под видом очищения религии западные учителя хотят внедрить царство антихриста», — говорил он (по интерпретации Фотия)[7]. Иннокентий беспощадно критиковал духовную литературу, издаваемую помимо духовной цензуры. Он отмечал произведения Беме, Гюйон, Юнга-Штиллинга, Эккартсгаузена, Иерузалема как наиболее вредные [8]. Иннокентий прекрасно видел реформистские покушения Александра I и указывал, что они порождают секты, ереси и расколы. По словам Фотия, Иннокентий отвергал «всякий дух, кой не дух Церкви Христовой, коим она дышала во святых Отцах»[9].

Отношения Фотия и его наставника Иннокентия по-разному оценивались в исторических трудах. С.И.Миропольский считал, что именно Иннокентий воспитал в Фотии ту нетерпимость, которой он в дальнейшем славился[10]. Издатель автобиографии В.И.Жмакин находил, что, напротив, Фотий побуждал Иннокентия к борьбе. Эта же версия фигурирует в книге Фотия «Сказание о житии и подвигах блаженного Иннокентия…»[11] и автобиографии. То, что Фотия и Иннокентия объединяли общие взгляды, видно из письма, посланного из Пензы в 1819 году: «Что наши голоса с тобой, если не писканья кишащих на земле насекомых? И что наши с тобой усилия, если не усилия напряженной руки младенца сдвинуть стену, строенную многими веками, строенную многими миллионами, поддерживаемую многими подпорами, хотя, впрочем, стену Вавилонскую»[12].

Свои политические воззрения Фотий демонстрировал в письмах к М.П.Толстой в 1820 году. Он объяснял, что существует только одна христианская Церковь — Восточная, а остальные — это лишь искажения христианства, наиболее страшными из которых являются разновидности протестантизма. «Что же касается до тех безумств, кои суть квакеры и подобные им,… делами не суть христиане, — писал Фотий, — почему иные вовсе отпадают от веры истинной Божьей Христовой и избирают внутреннее христианство, словом, позволяют внутрь войти Антихристу, то сии горше язычников. Посему и называются то филодельфийцами, то генуэзцами, то братьями и товарищами и иными странными именами. Страх объемлет меня, когда помышляю, како они заблудшие и дерзки, и буйны, и слепы… Они есть суть саранча, навалившаяся на отечество наше и светлую Церковь»[13]. Несомненно, что взгляды такого рода сформировались у Фотия под влиянием старшего товарища Иннокентия.

От Иннокентия Фотий перенял некоторую особенность религиозного поведения, за которую в течение жизни он подвергался критике врагов, как лицемер и корыстолюбец. Интересно то, что Иннокентию ни при жизни, ни после смерти эти поступки в вину никогда не ставились. Иннокентий всегда пользовался вниманием дам высшего света, среди них наиболее известными были С.С.Мещёрская, А.С.Голицына, Н.С.Трубецкая, А.А.Орлова-Чесменская. Иннокентий состоял с ними в переписке, поучал и наставлял, вероятно, состоял духовником некоторых из них. Он не стеснялся принимать помощь своих духовных чад, используя для поездок их кареты и присланные ими кушанья для стола. Перед смертью Иннокентий передал Фотия на попечение этих дам. То, что по отношению к Иннокентию в высшем свете воспринималось как должное, Фотию не прощалось. Духовное общение с С.С.Мещёрской, А.А.Орловой-Чесменской, Д.А.Державиной, Е.И.Кутузовой, П.М.Толстой до сих пор ставится Фотию в вину. Использование денег своих духовных дочерей всегда оставалось одним из главных доказательств двуличности Юрьева архимандрита.

Иннокентий вел строгий образ жизни, носил власяницу, дни и ночи проводил в молитвах, и это пагубным образом сказывалось на его здоровье.[14] Он часто болел, причем болезнь усиливалась в дни «скорбей и гонений». Чахотку, ставшую причиной его смерти, Иннокентий получил в 1817 году, когда ночью, готовясь к утренним занятиям в семинарии, он уснул прямо на каменном полу; проснулся архимандрит сильно простуженным и от болезни уже не оправился.[15] Фотий полностью воспринял строгий образ жизни своего учителя, он также не щадил себя в духовных трудах и расплачивался за это своим здоровьем. Но то, что у Иннокентия современники почитали за праведность, у Фотия называли «внешностью» и показным благочестием.

Письма к своим духовным чадам Иннокентий часто подписывал «убогий Иннокентий», «грешный Иннокентий»; в его письме А.А.Орловой-Чесмнской от 8 июня 1819 года есть такие строки: «Боже мой! Как почитают и грешников, обличенных саном священным! И окаянный Иннокентий должен был благословлять окаянною рукой многие сотни людей, может быть, праведных»[16]. Очевидно, что когда А.А.Орлова-Чесменская впоследствии именовала себя в переписке «окаянной Анной», она брала пример с Иннокентия. Фотий также называл себя в письмах «убогий Фотий», «убогий чернец Фотий», но то, что современники принимали от Иннокентия, они не прощали его ученику.

От своего учителя Фотий перенял своеобразное и весьма редкое отношение к еретикам и отступникам от веры. Ошибки и заблуждения человека, согласно этому взгляду, не ставились ему в прямую вину, за всем этим Фотий видел козни сатаны. Поэтому, непримиримо обличая масонов и еретиков, Фотий при личном общении с ними старался наставить их на путь спасения. Фотий безуспешно пытался обратить А.А.Жеребцова, А.Ф.Лабзина и А.Н.Голицына. Эти естественные для православного священника труды современники не понимали и объявляли двуличием.

В начале 1816 года Петр сочинил проповедь «В чем состоять будет будущее единение в Боге верных» и принес Иннокентию, тот, в свою очередь, зачитал это произведение митрополиту Амвросию и сообщил Петру его благоволение. Петру было поручено прочитать свое творение 27 января в Невской Лавре, но из-за болезни он сделать этого не смог. Второй раз Петру доверили проповедовать в церкви Св. Лазаря в Невском монастыре, и он написал новое «слово» «В чем состоит смерть души нашей». Иннокентий был удивлен твердыми взглядами молодого учителя и спросил, какие книги тот читает. Петр ответил, что книг Cвятых Отцов у него нет, а новых мирских книг и проповедей он не терпит, поэтому свои проповеди строит на Библии, которую одну и читает. Иннокентий одобрил неприятие новых книг и вновь показал проповедь Петра Амвросию. Первоприсутствующий член Св. Синода выразил свое благоволение, и на этот раз к нему присоединился ректор академии Филарет, также довольный своим бывшим учеником.

Как видно из его послужного списка, карьера Петра развивалась стремительно. Филарет и Иннокентий рекомендовали Петра на открывшуюся вакансию законоучителя первого кадетского корпуса, митрополит Амвросий одобрил эту кандидатуру. При рекомендации Петра Иннокентий объявил митрополиту, что молодой учитель давно хочет принять монашество. Инспектор семинарии Поликарп объявил Петру о предстоящем постриге, к великой радости последнего. К этому моменту Петр уже три месяца изнурял себя строгим постом, в некоторые дни не принимая даже воды. Отослав все свои деньги отцу, он не имел средств даже приобрести должное монашеское одеяние, и Филарет дал ему клобук, рясу, камилавку, а Амвросий — бархатный подрясник, сто рублей, молитвенник и четки. Иннокентий предложил молодому учителю самому избрать себе монашеское имя, но он отказался, сказав, что новое имя будет дано ему свыше. Своим духовным отцом в монашестве Петр попросил быть Иннокентия, «самим Богом для этого избранного». 16 февраля 1817 года он был пострижен в монахи, 17 февраля рукоположен в иеродьяконы, 18 февраля в иеромонахи.[17]

Такое быстрое посвящение, впрочем, бывшее не редким в то время, нужно было, чтобы Петр мог занять пост законоучителя на освободившейся вакансии. 21 февраля он был назначен на эту должность в первый кадетский корпус (откуда почти сразу был переведен во второй кадетский корпус). В автобиографии Фотий также подтверждает этот факт, указывая, что, когда открылась вакансия, Филарет и Иннокентий выбрали его, с чем согласился и митрополит Амвросий, и ему велено было подать прошение в монашество. Более того, Фотий свидетельствует, что, назначая его на этот пост, наставники несколько раз переправляли его возраст с 24 с половиной на 30, а позднее на 32 года. Трехлетнее испытание, положенное перед постригом, Петру также назначено не было. Свое монашеское имя он получил, как ему объяснили, в честь патриарха Цареградского, возведенного в сан за три дня и несколько раз отлучавшегося от сана за православие. При выборе имени Петру, его наставники, видимо, руководствовались не только обстоятельствами его скорого посвящения, но и прямолинейными взглядами будущего борца за православие. Постриг Петра совершали совместно Филарет, Иннокентий и Амвросий, в иеродьяконы его возводил архиепископ Ириний, а в иеромонахи его вновь посвящали Филарет, Иннокентий, Амвросий и посвящаемый в то же время в архиерейский сан Павел. После церемонии посвящения все собрались на трапезу в доме митрополита Амвросия, чтобы чествовать нового архиерея Павла. Фотий также был в числе приглашенных. Здесь новый монах был представлен А.Н.Голицыну как редкий случай посвящаемого сразу двумя архиереями.

В своей автобиографии Фотий лишь вскользь упоминает о действиях Иннокентия в 1818 году. Он пишет, что Иннокентий был призван свыше учить и начать творить, «когда земная тьма охуждала очи телесные многих архиереев»[18]; он также считал, что перевод Священного Писания на русский язык может принести больше вреда, чем пользы.[19] В «Сказании…» Фотий был более категоричен в оценке действий Иннокентия. Фотий писал, что его учитель не принимал духовно-религиозной политики правительства[20]. О том, что в душе Иннокентия в 1818 году царили сомнения, свидетельствует его письмо С.С.Мещёрской, написанное в начале 1818 года: «Бедная душа моя, ослепляемая сомнениями, не знает себя и своей слепоты, однако мечтает, что она не слепа, что она во свете, что она чиста! Это ли не гордость, это ли не ослепление, когда лгу сам себе и не хочу отступать ото лжи; лгу другим и не сознаюсь во лжи — ещё ужаснее — лгу целому собранию верных, лгу целой Церкви — лгу пастырям её и, однако, не хочу расставаться с ложью. Как же идти в ту Церковь, в которой нет согласия, как принять духовника той Церкви, которой лгу и не верую, однако лжи своей не почитаю ложью?»[21]. Несмотря на свои сомнения, архимандрит Иннокентий принял активное участие в выступлении православной оппозиции конца 1818 — начала 1819 года.

В должность законоучителя кадетского корпуса Фотий вступил серьезно подготовленным. У него имелся собственный курс богословия для преподавания кадетам. Учебник «Огласительное богословие веры Кафолической и Апостольской Церкви Восточной» помечен в рукописной редакции 23 сентября 1820 года, но уже с 1817 года он существовал в виде учебного курса. Методика Фотия была опробована на экзаменах 6 сентября 1817 г., 17 сентября 1818 г., в 1819 и 1820 годах. Сам учебник перед практическим применением трижды просматривался митрополитом Михаилом. Даже беглое изучение этой редкой книги дает ясное представление о том, чем именно Фотий привлек к себе своих учителей Иннокентия и Филарета. Текст учебника содержит 90 вопросов и ответов, разъясняющих смысл учения Православной Церкви. Причем, основной акцент делается на исключительности православия, «сохранившего свое учение в неприкосновенности со времен апостольских». Такие взгляды молодого учителя должны были вызвать одобрение литераторов — «архаистов» и вождей православной оппозиции — митрополита Михаила и архимандрита Иннокентия. Внимание Филарета Фотий привлек своей проповедью Священного Писания, разбору которого он посвятил одну из частей своего учебника.

Вскоре Фотий был назначен благочинным и цензором поучений, произносимых в церкви кадетского корпуса (то есть главным законоучителем). А в октябре 1818 года он был зачислен в число соборных иеромонахов Александро-Невской лавры. По этому поводу митрополит Михаил докладывал Св. Синоду: «Второго кадетского корпуса законоучитель, церкви сего корпуса настоятель, иеромонах Фотий с 21 февраля 1817 года находясь при оном корпусе в звании законоучителя, ведет себя в отношении образа жизни соответственно правилам монашества и должности по церкви настоятеля, а по корпусу законоучителя проходит с неутомимой ревностью и отличною похвалой. Принимая в особое уважение таковые труды и честность по жизни сего законоучителя иеромонаха Фотия, в обязанность себе поставил просить Правительствующий Синод о помещёнии его в число соборных иеромонахов Александро-Невской лавры»[22].

Ощущая значительное влияние масонов на просвещёние в стране, консервативно настроенные преподаватели столицы стали сплачиваться между собой. Кружок православных педагогов сформировался вокруг ректора духовной семинарии архимандрита Иннокентия. Кроме Фотия, среди его участников известны преподаватели морского кадетского корпуса князья Сергей и Павел Ширинские-Шихматовы. Следы их совместной деятельности можно найти в письме Фотия к князю Павлу Алексеевичу 16 января 1820 года: «Я за благо всякое почитаю и писать к тебе, ибо люблю тебя нелестным сердцем, ведая, что ты сын Церкви святой, защитник, любимец, Христов подражатель»[23]. К сожалению, в автобиографии Фотия совместная деятельность православных преподавателей освещёна не была.

Фотий описал свои практические действия против «врагов Церкви». Он вступал в спор с масонами везде, где их встречал.[24] В борьбе с масонством ему помогали некоторые служащие типографий, они доставляли ему книги и объясняли обстоятельства их перевода и издания. Фотию удалось достать масонский устав и, сделав с него несколько копий с надписью «Катехизис масонов, верующих в антихриста, дьявола и сатану», раздать для чтения кадетам. Кельи Фотия посещали паломники и монахи, от которых он также получал информацию. В автобиографии Фотий указывал, что ему удалось посетить собрание секты Татариновой в Михайловском дворце.[25] В самой лавре нашелся старец Георгий, убеждавший Фотия подвергнуться оскоплению. Против заблуждений «духа времени» Фотий выступал в проповедях, произносимых в Казанском соборе. Все это принесло ему уважение духовных особ: митрополита Михаила, архиепископа Симеона, обер-священника Державина, протоиерея Стахия и архимандрита Товии[26]. Несомненно, Фотий не понимал всех хитросплетений высшей политики и действовал «вслепую». Некоторые его поступки удивляли даже архимандрита Иннокентия. В своей автобиографии Фотий писал, что масоны распустили по Петербургу слух, что он помешался, и Михаил с Иннокентием вызывали его, чтобы убедиться в обратном.

Фотий утверждал, что собирал для Иннокентия сведения о «врагах Церкви»: «Ближе всех был к нему по сердцу блаженный Иннокентий; нередко из корпуса своего в праздники приходил Фотий к нему. Фотий же, послушав его наставлений, между прочим, успевал повести разговор о живых людях, кто и какие враги суть Церкви, чьи и какие книги исполнены духа лести и коварства»[27]. Информация, которую Фотий получал от своих питомцев в кадетском корпусе, могла представлять интерес для деятелей православной оппозиции. Связи 5000 кадетов охватывали всю столицу. Фотий служил связующим звеном между высшими клириками Церкви, находившимися все время на виду, и светскими ревнителями православия. Переписка князей Ширинских-Шихматовых показывает, что во время службы Сергея и Павла в Морском кадетском корпусе Фотий поддерживал с ними связь. Письмо Фотия к Павлу Александровичу 16 января 1820 года, где он именует его «сыном Церкви святой, защитником»,[28] позволяет предположить, что братьев и Фотия связывало совместное участие в политической борьбе.

Переломным моментом автобиографии Фотия стали события начала 1819 года. После войны 1812 года в окружении Александра I созрела идея реформ Российской православной церкви. Как и при царе Алексее Михайловиче, внешнеполитические интересы возобладали над религиозной традицией. Русский Император планировал интегрировать Россию в европейское сообщество, сблизив русскую церковь с протестантскими церквями. Этой цели служило Российское библейское общество, на некоторое время ставшее «господствующим исповеданием» империи. В рамках Библейского общества совместно работали клирики всех христианских церквей. Чтобы подготовить русское общество к предстоящим реформам, в России широко издавалась мистическая литература. Такие авторы, как Юнг-Штиллинг, Сен Мартен, Эккардсгаузен, Беме, Гюйон вошли в моду в высшем свете. В Библейском обществе был начат перевод Библии на русский язык. Вершиной религиозных реформ было создание Министерства духовных дел и народного просвещёния, в которое вошли и дела Св.Синода.

Уже с 1816 года в русском обществе возникло течение, направленное против религиозных реформ. Постепенно оно сложилось в православную оппозицию. Некоторые клирики православной церкви поощряли свою паству писать обличение против мистических книг. Некоторые из этих обличений направлялись Царю. После образования Соединенного министерства в рядах православной оппозиции объединились некоторые члены Св. Синода, обер-прокурор П.С.Мещёрский и писатели — «архаисты», примыкавшие к А.С.Шишкову. Оппозиционеры решили подать жалобу Царю на издание мистической литературы. В конце 1818 года была написана и издана книга Е.И.Станевича, разоблачавшая мистические книги, пользовавшиеся поддержкой А.Н.Голицына. Но князь опередил заговорщиков и первым подал жалобу Царю на издание «неприличной» книги. Е.И.Станевич был выслан за границу, а архимандрит Иннокентий, пропустивший его книгу, переведен в Пензу[29].

Близкие к вершинам власти митрополит Михаил и архимандрит Иннокентий должны были понимать, что религиозная политика вдохновлялась самим Александром I. Но они надеялись «открыть глаза» Императору на его «скверных» советников А.Н.Голицына и Р.А.Кошелева. Совершенно иначе представлял себе политическую борьбу Фотий. Высокие покровители не находили нужным посвящать молодого монаха в суть интриг. Фотий на всю жизнь сохранил уверенность, что с 1817 года он и его учитель Иннокентий боролись против масонов, пагубно влиявших на Царя. Отсюда наивная уверенность Фотия, что стоит только сообщить Александру I о тяжелом положении православного духовенства, Царь сразу придет на помощь клирикам. Всё это определило методы борьбы будущего настоятеля Юрьева монастыря. Он любыми путями искал доступа к высшей власти. Для этого он использовал А.А.Орлову-Чесменскую, А.А.Голицына, А.С.Шишкова, А.А.Аракчеева и митрополита Серафима.

Фотий очень тяжело переживал удаление своего учителя, в автобиографии он вспоминал: «Фотий скорбел много и непрестанно об Иннокентии, что сей светильник сдвинут со своего места и сокрыт от врагов под спудом, удален из столицы вместо ссылки в дальнюю паству, и нет более в царственном граде человека, который бы возмог или восхотел по пути светлому идти и брань иметь со врагами Церкви и веры Христовой»[30]. Он даже уезжал из Петербурга в Коневецкий монастырь, пытаясь там побороть свою скорбь. 5 июня 1819 года Фотий в сопровождении приставленного к нему для услужения солдата, с позволения митрополита Михаила, отправился на остров в Ладожском озере, где находился Коневецкий монастырь. Весь путь Фотий проделал пешком, питаясь только хлебом. По прибытии Фотия встретил возобновитель Коневецкой обители игумен Илларион, введший в монастыре общежитейный устав и основавший скит. За семь дней пребывания обитель произвела такое сильное впечатление на молодого монаха, что он решил, если доведется ему стать настоятелем, то он так же введет в своем монастыре общежитийный устав.

После помещёния в штат соборных иеромонахов Александро-Невской лавры Фотий был допущен читать проповеди в Казанском соборе. Но проповедовать ему пришлось недолго, вскоре он был удален из Петербурга. В 1824 году Фотий писал Императору, что был выслан из-за интриг мистиков и А.И. Тургенева после проповеди «Бога бойтесь, Царя чтите», произнесенной в Казанском соборе 27 апреля 1820 года. В автобиографии архимандрита отразилась та же версия. С таким мнением не согласился Е.И.Чистович, он писал в своем исследовании, что сам читал эту проповедь Фотия, в ней нет ничего необычного, и она получила одобрение митрополита Михаила.

В главе автобиографии, относящейся к 1818 году, Фотий писал о том, что, кроме как на службу, никуда не ходит и друзей не имеет. Но, описывая события начала 1820 года, Фотий уже указывал, что его постоянно посещали Д.А.Державина, супруги Дружинины, П.А.Нилов, М.А.Баранов с супругой Анастасией. Бедному настоятелю кадетского корпуса было не по рангу такое окружение, но перед отъездом Иннокентий поручил своего ученика заботам друзей. По службе Фотию приходилось подменять приходского священника, исповедывать умирающих и бывать в богатых домах. По-видимому, лица, разделявшие взгляды Иннокентия, старались обращаться к Фотию в случае нужды в священнике. Фотий отмечал, что ни за службы, ни за требы, ни за похороны он денег не брал. Однако перед смертью Иннокентий смог обеспечить финансовое благополучие Фотия на всю оставшуюся жизнь. В Москве Иннокентий передал своего ученика заботам знатных дам, просивших у него назначить им духовного руководителя. Это были А.А.Орлова-Чесменская и П.М.Толстая (урожденная Голенищева-Кутузова).

Дочь героя Чесменской битвы вместе с Фотием стала жертвой клеветы. В своих воспоминаниях баронесса М.П.Фредерикс писала об этом: «Про неё было распущено много нелепых и ложных слухов, особенно после её смерти, но, конечно, эти сплетни не могли бросить ни малейшей тени на её память для коротко знавших её лиц»[31]. Графиня А.А.Орлова-Чесменская родилась 2 мая 1785 года и уже на восьмом году жизни стала фрейлиной. В 1807 году, после смерти отца, она стала одной из самых богатых невест империи. Осыпаемая милостями двора, она в 1817 году была пожалована в камер-фрейлины. Отвергнув все предложения женихов, графиня обратилась к религии, надеясь искупить грехи отца и дяди: «Кончина Императора Петра III тяготила на совести её. Она предалась мысли искупить грех отца своего, посвятив себя добрым делам»,[32]— писала знавшая графиню современница.

В 1817 году во время поклонения мощам святителя Дмитрия в Ростове графиня познакомилась с гробовым монахом Свято-Яковлевского монастыря Амфилохием. В миру Андрей Яковлевич, он был известен участием в реставрации фресок собора над могилой Святого Дмитрия. Духовное общение графини и Амфилохия продолжалось до самой его смерти 26 мая 1824 года. Однако Амфилохий не мог долго играть роль духовного наставника графини, так как последние годы жизни был тяжело болен, у него отнялись ноги. Графиня нуждалась в новом духовном пастыре, который и был ей рекомендован Иннокентием во время его остановки в Москве по пути в Пензу.

Первая встреча графини с её новым наставником произошла на дне рождения С.С.Мещёрской 2 мая 1820 года; ещё 27 апреля, после проповеди в Казанском соборе, графиня послала Фотию цветы и дары. До конца жизни Фотий был крайне строг со своей духовной дочерью. Он ставил ей в вину самые малозначительные проступки и даже велел вести подробную запись грехов, составившую несколько тетрадей; а за вынужденное появление графини при дворе наложил на неё наружное покаяние: «В церкви (она) не только не представлялась какой-нибудь особенной богомолицей, а совсем просто молилась, как и все, не делая даже земных поклонов и не снимая перчатки с руки, чтоб креститься; это меня всегда очень поражало»,[33] — писала в своих воспоминаниях М.П.Фредерикс (ношение дамами перчаток и шляпок в церкви Фотий расценивал, как страшный проступок). Общение графини с её духовным отцом не было легким, но она принимала его со смирением: «А что касается до меня грешной, не знаю, как вам сказать, в восторге ли я или нет от отца моего духовного Фотия; только то скажу вам, что сердечно и душевно люблю его и почитаю»,[34] — писала А.А.Орлова-Чесменская Парфению Черткову в 1823 году.

Можно предположить, что до знакомства с Фотием поведение А.А.Орловой-Чесменской ни чем не отличались от общепринятого. Подобно многим, она следовала моде на религиозность. Но уже в конце 1823 года графиня стала строго соблюдать обряды Православной Церкви и читать только книги, рекомендуемые её духовным наставником. Как видно из посланий Фотия, до 1822 года А.А.Орлова-Чесменская не вела такой строгой жизни. В послании 19 декабря 1822 года «Царский путь — средний и легкий ко спасению» Фотий отговаривая графиню принимать монашество, перечислял достижения в её духовной жизни, сделанные под его руководством. К концу 1822 года графиня носила под одеждой власяницу, соблюдала посты, среды и пятницы, удерживалась от светских бесед, читала писания Св. Отцов, предания и уставы отеческие, отвергала книги Юнга-Штиллинга, Гюйон и прочих подобных авторов.[35]

Личные отношения Фотия с графиней до сих пор не получили должного освещёния в литературе. Прояснить их могут неопубликованные письма А.А.Орловой — Чесменской к Д.А.Державиной с 1822 по 1842 годы. Переписка включает в себя 165 писем за различные годы, содержащих несколько автографов самого Фотия. Из писем видно, что дам вовсе не интересовала политическая борьба, и они не принимали в ней участия. Личное общение духовных дочерей с Фотием было гораздо менее частое, чем принято считать. Каждый визит к духовному отцу вызывал у них бурю восторга. Находясь в Петербурге, Фотий жил в Лавре, используя дом графини для встреч с почитателями. Сама А.А.Орлова-Чесменская, во всяком случае, в царствование Александра I, не жила вблизи Юрьева монастыря. Своей «тихой обителью» она называла город Остров вблизи Москвы. Фотий не сразу согласился стать духовным отцом дам высшего света, но не отказывал им в советах и принимал щедрые подношения: «Ежели когда во время оное была нужна ему помощь ея и милостыня, то она всегда ему присылала»[36].

До 1820-х годов роль Фотия в политической борьбе была малозаметна. Он собирал информацию для своего учителя Иннокентия и организовывал связь между участниками православной оппозиции. После удаления из Петербурга епископа Иннокентия и смерти митрополита Михаила православная оппозиция распалась, и Фотий остался в изоляции. С назначением в Деревяницкий монастырь он на время выпал из политической жизни. Несмотря на изменение обстановки в 1821−23 годах, Фотий продолжал считать основными противниками российской православной церкви масонов и сектантов. Борьбу с ними он видел основной задачей на этот период.

Деревяницкий монастырь Фотий застал в полном разорении. В кельях не было пола, дверей, печей, стекол в окнах. Главная церковь Воскресения Христова была испорчена протечками из дырявой крыши. По этому поводу Фотий писал А.А.Орловой-Чесменской: «Приехал в обитель, мне от Бога данную, как в место, после войны расхищенное, приехал почти в стены одни, кои и в церкви местами обветшали весьма от течи и худого покрова изгнившего; приехал я в обитель, и нет в ней ни хлеба куска, ни зерна крупы, ни елея, вина и прочего на потребы церковные, ни замка, ни ведра в кельях, а иные из братии от нищеты едва рубище на себе имеют разодранное»[37]. В монастыре было всего двенадцать монахов, и их Фотий называл «апостольским числом»[38]. Но при всем этом после суетной и шумной столичной жизни тихий и спокойный Деревяницкий монастырь показался Фотию «раем Божьим».

Конец 1820-го года и начало 1821-го Фотий провел в трудах по благоустройству монастыря. Восстановить пришедшее в упадок хозяйство было нелегко. На исходе весны у Фотия открылся обширный нарыв груди, и это потребовало нескольких операций. В послании А.А.Орловой-Чесменской он объяснял, что болезнь произошла от ношения вериг: «крестоношения многое, подъятое мной с начала пострижения в монашество, надело на меня по гроб знамение Креста, и того написание всегда на хребте моем имею»[39]. Он пишет, что со дня принятия монашества носил власяницу и вериги, составленные из многих крестов. Описывая графине свою болезнь, Фотий указывал, что «правый сосец внутри весь от огня изгнил, и из правого бока яко из мешка гной изливаю», а после операции вся грудь изрезана до кости и представляет собой одну большую рану, сочащуюся гноем.[40] 29 июля 1821 года Фотий писал к П.М.Толстой: «Грудь вершка на полтора распухла и не опадала… Лекарь, которого я призвал, мне сказал, что скрытый нарыв сильный уже давно сечь надобно, в двух местах прорезал и выпустил. Вот почему я не писал долго»[41].

Видимо пик болезни Фотия пришелся на июнь 1821 года. В июле нарыв начал заживать, и Фотий вместе с местным викарным епископом Дамаскиным смог принять участие в службе 10 июля, посвященной иконе Коневской Божьей Матери. Согласно автобиографии, последний разрез был сделан Фотию 18 июля 1821 года. Уже 30 июля он писал П.М.Толстой, что совершенно излечился и здоров[42]. Последствия этих операций Фотий ощущал всю жизнь, в 1823 году он писал А.А.Орловой-Чесменской: «Тебе известно, о чадо, что в 1820 году болезнью Бог меня искусил; в «21"[К.Ю.Е. — 1821 год] тебе ведомо, что всю грудь почти до сердца, попустил Бог дьяволу изгноить, почему было у меня все изрезано»[43]. Физическая слабость не замедлила сказаться на душевном состоянии Фотия. Летом 1821 года он неоднократно сообщал графине, что хочет принять схиму. А 21 августа он даже просил владыку перевести его в Коневскую пустынь, «где желает со временем принять схиму»[44].

Положение Фотия начало меняться с переводом в Петербург митрополита Серафима. Новый владыка, прибыв в свою епархию, сразу вызвал Фотия служить вместе с собой в Софийском соборе. После службы Фотий был вместе с другими приглашен на трапезу к архиерею. Серафим, много слышавший о Фотии, но видевший его впервые, остался доволен настоятелем Деревяницкого монастыря.

С приездом нового владыки Фотий сделал жизнь своего монастыря более строгой. Еще летом он принимал в монастыре Д.А.Державину, а уже осенью он писал своему брату: «… и игумений, и княгинь, и графинь, и генеральш я не принимаю, как могу твою жену принять?»[45]. Видевший старания Деревяницкого игумена по устройству монастыря, Серафим, однако, не хотел самостоятельно принять решение о его продвижении по службе. Осенью 1821 года Фотий совершил первый визит в Грузино — к графу А.А.Аракчееву.

Следы данного визита видны в неопубликованных письмах Фотия к протоиерею собора села Грузино Н. Ильинскому от 1 июля 1824 года: «В 1821 году был я в Грузино, и против всех слухов, — святая церковь в Грузине, — и устройство Грузина, — в сердце меня уверовали о благочестии и усердии к Господу — соседа»[46]. Встреча Фотия с графом в 1821 году косвенно подтверждается неоднократным именованием А.А.Аракчеева «соседом» в переписке архимандрита. Использовать такую форму обращения к графу Фотий мог в бытность игуменом Деревяницкого монастыря, во владения которого некогда входило село Грузино. Поскольку весной и летом 1821 года Фотий болел и даже перенес три операции, посетить Грузино он мог лишь осенью, вероятнее всего, во время освящения храма Андрея Первозванного 21 ноября. Предположение о том, что Фотий сошелся с А.А.Аракчеевым в бытность игуменом Деревяницкого монастыря, высказывалось биографом А.Н.Голицына — Н. Стеллецким[47]. В то же время в послании Александру I 12 апреля 1824 года Фотий писал, что никогда не видел А.А.Аракчеева[48].

Фотий продолжал поддерживать общение с окружением епископа Иннокентия. В письмах А.А.Орловой-Чесменской он отзывался о П.М.Толстой, как о «смирной и примерной в послушании» и жалел, что их личное общение прервалось.[49] В письме Д.А.Державиной 2 сентября 1821 года он превозносил А.А.Орлову-Чесменскую как «ангела чистоты».[50] Из переписки видно, что будущие духовные дочери Фотия соперничали между собой из-за его внимания.

Осенью 1821 года Фотий вновь вернулся к общественной деятельности. Он стал выписывать книги и комментировать их в письмах своим корреспондентам. 19 октября Фотий писал П.М.Толстой: «Благодарю Бога нашего Христа, что от 3 числа июля до 19 числа октября рана моя на груди уже закрылась совсем, и скорбь прошла». «Катехизис я почитаю пресвященного Филарета, о котором ты писала мне, он добрый и мудрый — чти его»[51]. В это время Фотий работал над написанием книги «Сказание о житии и подвигах Блаженного Иннокентия епископа Пензенского и Саратовского, скончавшегося в Бозе 1819 года октября 10 дня»[52]. Эта книга не предназначалась для издания. С рукописи было снято несколько копий для членов православной оппозиции. Фотий хотел показать своим соратникам, что он является продолжателем дела, начатого Иннокентием. Сведений о том, когда и кому вручал Фотий экземпляры «Сказания…», нет, известно только, что в ноябре 1821 года он разослал послания о «Видениях», вошедших в заключительную часть книги.

Чтобы напомнить о себе единомышленникам, Фотий разослал два послания: «Видение — о явлении во сне Господа» и «Видение бывшее о Блаженном Иннокентии Епископе Пензенском и Саратовском 1819 года 19 ноября». В письме А.А.Орловой-Чесменском 19 ноября 1821 года Фотий писал о «Видениях», как о продолжении «Сказания…»[53]. Эти послания не вошли в автобиографию, и их следов нет в переписке А.А.Орловой-Чесменской и Д.А.Державиной, хотя эти дамы, несомненно, получили экземпляры посланий. В послании «Видение бывшее о Блаженном Иннокентии…» Фотий писал, что, услышав о смерти Иннокентия, он много молился, чтобы узнать, в радости или скорби находится душа его учителя: «И на сердце своем положил так: что ежели откроет Господь, что душа его в покое и радости по кончине, то буду держаться крепко до смерти всего священного, что содержал Иннокентий; а если в скорби душа Иннокентия, то не буду крепко стоять противу учений и заблуждений настоящего времени, против чего крепко блаженный отец, стоя, много потерпел скорби»[54]. Далее Фотий пишет, что на сороковой день совершил молитву и увидел Иннокентия в Петербурге и заговорил с ним, прося призвать к себе. Иннокентий обещал, что настанет время их встречи, затем Фотию было показано место в раю, где среди святых уготовлено место его учителю. Послание Фотия о «Божественных видениях» должно было служить своего рода рекламой «Сказания…», ещё окончательно не завершенного.

Стараниями митрополита Серафима Фотия делают архимандритом и переводят во второразрядный Сковордский монастырь, находящийся также невдалеке от Новгорода. Выдвигая кандидатуру Фотия, митрополит, как указывал Н. Елагин, планировал на деньги покровителей Фотия восстановить бедный Сковородский монастырь, подобно тому, как был обновлен Деревяницкий.[55] Сам Фотий в этом случае выигрывал очень мало, меняя третьеклассный монастырь, хотя и на и второклассный, но не менее разоренный, и в сыром месте. Единственной выгодой было посвящение его в архимандриты, совершенное епископом Сильвестром 29 января 1822 года в Софийском соборе. Решение о посвящении Фотия в сан было принято, видимо, одновременно с решением о его назначении в Сковородский монастырь. В середине января 1822 года Фотий писал графине, что ему объявлено, что посвящение в архимандриты совершится тогда, когда в Новгород прибудет новый викарный епископ.[56] Он отмечал, что быть архимандритом ему «крайне не хочется».

Заявив в своих посланиях, что будет продолжать дело Иннокентия по борьбе с «учениями и заблуждениями века сего», Фотий начал действовать. В автобиографии он указывал, что опаснее всего для церкви Христовой в то время считал франкмасонов — Крюденер и Татаринову. Действительно, в письмах к П.М.Толстой зимой 1822 года он часто критиковал религиозные заблуждения вышеупомянутых дам: «Спасайся от Крюденер ради Духа Святого»[57]; «Услышал весть об изгнании негодной змии от лица Царева — лукавых блудниц и прелестниц Крюденер и Татариновой, так обрадовался, что пал на колени перед Господом. О Прасковья! Как мне не радоваться, как мне не благодарить Господа. Я противу одной с 1818 года действовал, а противу другой около двух лет»[58].

На этом этапе первостепенной по важности задачей Фотия было вернуться в столицу; для этого он должен был обратить на себя внимание высокопоставленных чиновников. О том, как далеко простирались планы Фотия, можно судить по его письму к графине 23 марта 1822 года, где описывалось очередное видение. Фотий писал, что в ночь с 17 на 18 марта видел сон, в котором кто-то докладывал о нём самому Царю, и ему предоставлялась аудиенция. Фотий думал, что смысл этого видения в том, что Александру I донесут о его действиях против Крюденер и Татариновой[59]. Его желание вскоре осуществилось.

Новый этап политической деятельности Фотия начался с вызова его 28 апреля 1822 года в Александро-Невскую лавру. С начала апреля Фотий добивался вызова в Петербург. 13 апреля он писал графине, что будет просить митрополита Серафима уволить его на две недели в столицу. 16 апреля это разрешение было получено.[60] Для поездки в столицу Фотию был прислан экипаж, дорогой наперсный крест и солидная сумма денег. В Петербург архимандрит приехал для совершения важной миссии: «По многой беседе и многократной о спасении души, девица просила отца Фотия принять её в дщери себе, Фотий же сказал ей на сие: ежели архиерей Серафим даст благословение. Боярыня Дарья Державина, тако же, как и девица Анна, по благословению Серафима митрополита, восхотела быть дщерью духовной аввы Фотия, и в сие же время учинилось»[61]. Из писем Фотия графине видно, что на этот важный шаг его вдохновил митрополит Серафим, учивший, как ему «действовать и руководить»[62]. Благодаря миллионам графини Анны Алексеевны, дружбы с архимандритом стали искать самые высокопоставленные чиновники государства, и среди них министр духовных дел и народного просвещёния.

Изменения во внешнеполитической ориентации Александра I не могли не отразиться на судьбе Соединенного министерства. Противники князя А.Н.Голицына почувствовали ослабление интереса Императора к его прошлым начинаниям и перешли в наступление: «Вам известно, сударыня, как этой зимой все было против меня, и нападки, не переставая, следовали одна за другой»[63], — писал князь баронессе Крюденер 6 июля 1822 года. Одним из самых сильных противников князя была императрица Мария Федоровна, недовольная вмешательством мистиков во все благотворительные начинания и увольнением профессоров Петербургского университета. А.Н.Голицын хотел заручиться поддержкой графини А.А.Орловой-Чесменской, любимой камер-фрейлины императрицы, для чего им был использован Фотий. В исторической литературе неоднократно высказывалось мнение о том, что А.Н.Голицын завел дружбу с Фотием, для того, чтобы примкнуть к консервативной партии.[64] Е.П.Карнович также предполагал, что князя привлекали деньги А.А.Орловой-Чесменской, так как в этот период он проводил кампанию по выкупу греков из турецкого плена.[65] Однако сведений о том, что графиня жертвовала средства на эти цели, не обнаружено.

В письме А.А.Орловой-Чесменской Фотий оставил подробное описание обстоятельств своего знакомства с князем. А.Н.Голицын, прибывший на освещёние церкви, попросил митрополита Серафима представить ему присутствующих священников. Князь, видимо, уже слышавший о Фотии, попросил его благословения, пригласил посетить свой дом и назначил время визита.[66] В тот же день состоялась их беседа на приеме в доме митрополита Серафима, на которой Фотий был приглашен в гости к князю. Их переписка была начата письмом, назначающим Фотию день аудиенции[67]. Как можно понять из письма А.Н.Голицына к А.А.Орловой-Чесменской, это событие произошло между 18 и 21 мая[68], после чего встречи князя с Фотием стали постоянными. Переписка князя и Фотия продолжалась до 1824 года.

В автобиографии Фотий писал, что в этот приезд в Петербург трудился на пользу веры и святой Церкви: «Каждодневно авва Фотий был зван то к тем, то к другим лицам на беседу о Господе, о церкви, о вере, спасении души; на беседу же собирались знатные и ученые бояре и боярыни, ревностные к слову и делу святой церкви и веры»[69]. Чаще всего эти встречи проходили в доме А.А.Орловой-Чесменской, Д.А.Державиной и в Таврическом дворце, где жила С.С.Мещёрская. Как видно из автобиографии Фотия, он стремился наладить отношения между первоприсутствующим членом Св. Синода и министром духовных дел и народного просвещёния. А.Н.Голицына, в свою очередь, толкала на контакт с Фотием не только необходимость добиться благоволения императрицы Марии Федоровны, но и воля Императора. Александр I, осведомленный о существовании православной оппозиции, решил использовать её в своих целях. По ходатайству А.Н.Голицына Фотию вскоре была предоставлена аудиенция у Императора.

С 14 мая по 3 июня 1822 года Александр I объезжал смежные с Петербургской губернии, устраивая смотры войскам. Сразу же по возвращении 5 июня 1822 года Император назначил Фотию день и час приема. В своей автобиографии архимандрит отмечал, что Серафим и А.Н.Голицын придавали особое значение аудиенции. 4 июня 1822 года князь отправил Фотию два письма с просьбой прибыть к нему, но не для беседы о Боге, «это надо приберечь для Царя», а для получения наставлений. Устраивая Фотию аудиенцию, князь преследовал не только собственные цели. Вспоминая встречу с Императором, архимандрит привел слова Александра I, сказанные ему: «Я давно желал тебя видеть, отец Фотий, видеть и принять твое благословение»[70]. Вероятнее всего, аудиенция была устроена по прямому указанию Царя, данному ещё до отъезда: мало вероятно, что князь самовольно решился представлять Императору молодого монаха после двухнедельного знакомства с ним.

Аудиенция была назначена на 5 июня 1822 года на пять часов дня. Фотий помолился в Казанском соборе перед иконой Богородицы и в карете А.А.Орловой-Чесменской поехал во дворец. Проведенный в царские покои, Фотий прежде всего нашел на стене икону, перекрестился и положил три поклона, а лишь затем поклонился Царю. Александр I, согласно своей привычке, поцеловал руку Фотию, принял его благословение и приложился к приготовленной иконе Спаса. Затем Царь усадил Фотия напротив себя и стал расспрашивать о жизни и службе. Фотий же начал с того, что превознес перед царем достоинства митрополита Серафима, а затем принялся вразумлять про «злые тайные общества»[71]. Беседа длилась полтора часа. Согласно автобиографии Фотия, на аудиенции не произошло ничего важного, а сам он не произвел особого впечатления на Императора. Несмотря на это, архимандрит был награжден бриллиантовым крестом и назначен настоятелем перворазрядного Новгородского Юрьева монастыря.

Биограф Фотия В. Орнадский указывал, что к наперсному кресту Фотий был представлен ещё в 1820 году, но награждение задержали[72]. Бриллиантовый крест, дарованный архимандриту указом 25 июня 1822 года, был вручен лишь 1 августа по малозначительной причине: «Но заказано было мастеру получше новый сделать, а посему и медлилось немного пожалование креста»[73]. Деятели православной оппозиции восприняли аудиенцию Фотия как свою победу. Серафим, к которому Фотий поехал сразу после встречи с царем, обнимал и целовал его, а А.А.Орлова-Чесменская писала к Д.А.Державиной 9 июня: «Слава Богу, Слава Богу, Слава Богу, все здорово и все хорошо. Порадуйтесь сердечно и поблагодарите Господа, устроившего чудесным все образом»[74].

Князь А.Н.Голицын получил весьма ощутимую пользу от аудиенции Фотия у Императора. Архимандрит ходатайствовал за него перед вдовствующей императрицей и графиней Ливен, и довольно успешно: «Царица в сие время имела великую ненависть к сим врагам за их противозаконные действия по всем частям учебных заведений; но Фотий, как бы поручаясь за князя, со всей силой и любовью стоял, говорил слово, что он будет полезен, он не совсем виновен, а его окружение все пакости делают»[75]. Ходатайство Фотия тут же дало результаты, и уже 6 июля 1822 года князь писал к архимандриту об императрице Марии Федоровне. «Был я в Павловске в субботу в день праздника Александры Федоровны, — сообщал Голицын, — и хорошо был принят, а та особа, которая с вами много говорила обо мне, так ласково мне поклонилась, что давно такого не было»[76]. При этом Фотий старался не упустить и выгоды православной оппозиции. Он ходатайствовал перед императрицей и за митрополита Серафима: «Стоял Фотий за лицо иерарха Серафима более всего, дабы тем внушить о нем большее мнение, как бы доставить вес больший перед дерзкими вельможами, врагами Церкви и веры. Сие представление весьма много действовало в пользу митрополита и во вред противных партий»[77].

Летом 1822 года А.Н.Голицын активно занимался устройством карьеры Фотия. 1 июня он прислал митрополиту Серафиму проповеди Фотия, рекомендуя их напечатать на средства графини[78]. Почему эти проповеди так никогда и не были изданы, неизвестно. При протекции князя Фотий активно включился в общественную жизнь столицы. 21 июня он присутствовал на экзамене в духовной академии, где был представлен М.М.Сперанскому[79]. В 1822 году настроения Фотия ещё не были такими радикальными, как впоследствии. Встречаясь со М.М.Сперанским, он рассказывал ему об успехах А.А.Орловой-Чесменской; при их следующей встрече в конце 20-х годов Фотий отказал графу в благословении, заявив, что он не знает, кто это такой (в это время в представлении Фотия М.М.Сперанский превратился в агента всемирного масонского заговора). 26 июня Фотий был на собрании Библейского Общества, где познакомился со «многими знатными вельможами»[80]. В письмах А.А.Орловой-Чесменской Фотий сообщал, что митрополит Серафим плакал, видя его успех у князя. Близость к А.Н.Голицыну позволяла Фотию посещать приемы, где присутствовали члены царской семьи. 2 июля он сообщал графине, что виделся с Императором и Марией Федоровной.[81]

Фотий прекрасно понимал, кому он обязан своими успехами. Его письма графине в 1822−23 годах были наполнены восхвалениями А.Н.Голицына. Фотий писал, что предан князю навеки: «хотя он умертвил меня, но я слово дал ему любить его: то хочу, да по слову будет и дело»[82]. Восхищение Фотия заходило так далеко, что он сравнивал А.Н.Голицына с ангелами и писал, что «за всю жизнь не видел людей переполненных такой жаждой ко спасению»[83].

Вскоре после аудиенции у Александра I Фотий заболел, нарывы на груди опять воспалились. А.Н.Голицын довел до сведения Императора болезнь Фотия, и тот распорядился послать к нему врача гвардейского корпуса. Врач пытался вскрыть нарыв, но Фотий отказался, сказав, что на все воля Божья, и вскоре опухоль спала сама собой.[84] Время болезни можно установить по письму А.Н.Голицына к А.А.Орловой-Чесменской (от 28 июня 1822 года). Князь пишет, что хочет спросить разрешения Фотия доложить о его болезни Императору, и сообщает графине, что архимандрит не хочет лечиться у врачей, надеясь на волю Божью.[85] Сам Фотий писал графине 3 июля из монастыря, что его донимает сырость, и вся надежда только на помощь князя, которому «Господь велит меня поберечь»[86].

Несмотря на то, что Императору и князю было известно о болезнях архимандрита, вызванных сыростью Сковородского монастыря, они не спешили переводить его в новое место: «Молю Господа да скорее он вас избавит от сего болота, и буду стараться с митрополитом при первой удобности перевести вас из Сковородского»[87], — писал Фотию А.Н.Голицын 6 июля 1822 года. Возможность перевода Фотия появилась лишь в сентябре, после выхода в отставку прежнего игумена Юрьева монастыря. 25 августа 1822 года С.П.Мещёрский рапортовал А.Н.Голицыну о том, что настоятель Юрьева монастыря Антоний просит отпустить его на отдых[88]. Св. Синод рассмотрел просьбу Антония, отметив, что ему 73 года, в монашестве с 1782, в 1801 посвящен в архимандриты, с 1820 настоятель Юрьева монастыря, службы беспорочной, и рекомендовал его жалование превратить в пенсию.[89] 19 ноября 1822 года рапорт Св. Синода был подан Императору. 18 января 1823 года П.С.Мещёрский рапортовал А.Н.Голицыну о выплате Антонию пенсии в 600 рублей.[90]

В автобиографии Фотий указывал, что узнал о назначении в Юрьев монастырь совершенно неожиданно 21 августа. Это заявление Фотия опровергает его переписка с А.А.Орловой-Чесменской в 1822 году. 3 августа Фотий писал, что ещё 25 июля Серафим подписал прошение о его назначении в Юрьев монастырь. При этом Фотий рассчитывал, что назначение состоится уже к 12 августа, дню ангела графа Орлова[91]. Такая хронология событий отчасти подтверждает заявление С. Крылова о том, что Фотий приложил много сил, чтобы уговорить настоятеля Юрьева монастыря Антония уйти на покой[92]. Из письма А.А.Орловой-Чесменской к Д.А.Державиной видно, что назначение задержалось. Лишь вечером 21 августа Фотию был объявлен указ о новом назначении.[93] Задержав награждение и перевод Фотия, Царь связал тем самым его назначение с запретом масонских лож и тайных обществ, произошедшим 1 августа 1822 года.

Назначая Фотия настоятелем Юрьева Новгородского монастыря, власти преследовали «свой интерес», желая использовать деньги графини для обновления уже третьего монастыря. Графиня писала в своих записках: «В бытность мою в Петербурге в 1822 году, Его Высокопреосвященство Митрополит Серафим намеревался сделать Настоятелем в Новгородский первоклассный Юрьев монастырь архимандрита Фотия, сообщил оные намерение мне с тем, чтобы я всевозможно помогала в обновлении запустевшей обители сей архимандриту Фотию, яко наставнику и духовнику своему»[94]. Архимандрит принял это назначение с гордостью, а письма к П.М.Толстой в этот период времени вместо обычного «Убогий Фотий» он стал подписывать: «Юрьев архимандрит Фотий». В автобиографии Фотий указывал, что ещё с 5 на 6 июля ему было видение Св. Георгия, который показал ему обновленный Юрьев монастырь и предсказал, что он будет там архимандритом и все это сделает сам.[95] 1 сентября безутешная графиня Анна писала Д.А.Державиной: «Признаюсь, страх грустно, что наш премноголюбимейший Отец уезжал, да правит Господь его путь благополучно»[96].

Революции в Европе и беспорядки внутри России пугали Императора. Еще в 1821 году по его приказу была обнародована булла Папы Пия VII, запрещающая лицам светским и духовным католического вероисповедания участвовать в тайных обществах и масонских ложах и как-либо им содействовать. Все русское общество в 1822 году ждало аналогичного указа для России. Император стремился придать готовящемуся указу религиозный характер. Именно этой цели и служила ставшая известной в обществе встреча Царя с архимандритом Фотием, а также ещё две встречи с Вологодским епископом Онисифором и священником города Балты Феодосием Левицким[97]. Фотий считал запрет тайных обществ собственной заслугой. 20 сентября 1822 года он писал к П.М.Толстой: «Можно сказать, что ныне духовная победа над духовным Наполеоном, дьяволом и сатаной и его слугами. Масонство и все тайные общества запрещёны. Много было труда ради Бога»[98].

Назначение в Юрьев монастырь стало последний вехой в карьере Фотия. До конца жизни ему было суждено остаться настоятелем этой славной обители. Стать настоятелем Юрьева монастыря было давним желанием Фотия. В автобиографии он вспоминал, что в июне 1822 года, во сне, его посетил Св. Георгий, взял за руку и, выведя из Сковородского монастыря, указал на Юрьеву обитель как на Рай земной и место его будущего служения[99]. Кроме этого высшего служения, в Юрьев монастырь Фотия влекли и практические соображения. Настоятелями обители в прошлые годы состояли учителя Фотия Иннокентий и Филарет. По рангу первоклассный Юрьев монастырь был одной из первых обителей Новгорода, а его настоятели некогда имели многие привилегии, свойственные архиерейскому сану. Несмотря на крайнее разорение, обитель привлекала к себе множество паломников благодаря собору Св. Георгия, по своей красоте уступающему в Новгороде лишь собору Св.Софии. Настоятельство здесь сулило известные материальные выгоды. Наконец, Юрьев монастырь находился вблизи вотчины графа А.А.Аракчеева и военных поселений в Старой Руссе. Назначения Фотия в Юрьев монастырь желал митрополит Серафим. Как рачительный пастырь, он мечтал о восстановлении одной из красивейших обителей епархии, но отчаялся получить средства на ремонт у правительства.

Фотий писал, что застал Юрьев монастырь в страшном разорении. Георгиевский собор был в критическом состоянии: «Трещины большие были со всех четырех сторон Храма, особенно под окнами и над дверями. В арках и сводах, по причине повреждения замков, угрожала опасность падением»[100]. Сохранилось всего одно здание с зимними кельями, и то находящееся за стенами монастыря. Братии было мало, запасы так скудны, что часто хлеб для трапезы приходилось покупать на рынке.[101] В автобиографии Фотий отмечал, что сразу по приезде в монастырь он приказал доставить хлеб из Новгорода. Одним из первых мероприятий нового настоятеля стал ремонт церкви Жен Мироносиц, находившейся на подворье монастыря в Новгороде и давно уже стоявшей с разобранной крышей.

В ноябре месяце в монастырь приехала А.А.Орлова-Чесменская и осталась несколько дней в усадьбе соседей помещиков. В автобиографии Фотий указывал, что, боясь худой молвы, так как «был ещё Фотий не совсем терпелив при худой молве о нем проносимой»[102], он через несколько дней посоветовал графине вернуться в Москву. По поводу приезда А.А.Орловой-Чесменской он писал князю: «Радовался и возрадовался и радуюсь, что Царица и Владыка Серафим и все так тебя любят, как дщерь моя духовная сказывала. Юрьев мой гроб может быть, сладко мне умереть в нем — дщерь моя со слезами многими со мной расставалась: Беседа была многа и сладка, и она бы желала жить близ меня, так дорого ей все в обители моей»[103]. Несмотря на упоминания смерти, в том же послании Фотий пишет, что вполне здоров и только слаб бывает от безмолвия и всегдашнего поста. В рождественские праздники Фотий впервые после своего отъезда в Петербург навестил родительский дом в селе Тесове в Спасском погосте Новгородского уезда. Он осмотрел окрестные церкви и долго плакал на могиле матери.

В конце 1822 — начале 1823 года, помимо деятельности по приведению в порядок монастыря, усилия Фотия были направлены на борьбу с директором департамента духовных дел А.И.Тургеневым, главным противником митрополита Серафима. Успехи этой деятельности явно видны в письмах Симеона Крылова к Парфению Черткову, где директора именуют «ценсором», а митрополита Серафима — «старцем»: «Для старца, впрочем, он много пользы сделал, а для ценсора вреда; от чего первый стал иметь ныне более веса, а последний менее»[104]. В автобиографии Фотий указывал, что в это время часто писал послания к Серафиму, А.Н.Голицыну и «духовным детям — знатным вельможам и прочим, могущим действовать в пользу Церкви»[105]. В своем письме к Д.А.Державиной в 1823 году Фотий так же жестко критиковал А.И.Тургенева, объявляя его масоном.[106] Симеон Крылов сообщал Парфению Черткову, что в одном доме Фотий сказал о А.И.Тургеневе: «Он масон, и молиться за него — грех. Ценсор жаловался и мне на него в одном письме, вышедши, видимо, уже из терпения»[107].

Митрополит Серафим, заняв место первоприсутствующего члена Св. Синода, был вынужден принять участие в политической борьбе. Защищая прерогативы сана первого епископа, митрополит Серафим одновременно боролся и за личное влияние. Первостепенными его задачами было добиться приоритета православных епископов перед клириками прочих исповеданий и получить возможность напрямую взаимодействовать с царем.

С учреждением Министерства духовных дел и народного просвещёния православное духовенство отделило от Императора целый ряд светских чиновников. Первый из них, начальник первого отделения Департамента духовных дел П.А.Зималов, назначенный в 1819 году, в 1822 году уже был отстранен от должности.[108] В этом мероприятии видится то влияние Фотия, которое в 1822 году А.Н.Голицын так охотно демонстрировал обществу. Следующим объектом атаки митрополита Серафима стал директор департамента духовных дел А.И.Тургенев. Личность этого чиновника вызывала неприятие у православного духовенства.

В борьбе с директором департамента Серафима поддерживал обер-прокурор Св. Синода П.С.Мещёрский. Его должность при Министерстве духовных дел и народного просвещёния была сведена к функциям, заложенным в Духовном регламенте, что не соответствовало практике, установившейся в конце XVIII — начале XIX веков. Роль третейского судьи в этом конфликте пытался играть министр А.Н.Голицын. Через Фотия он пытался заручиться лояльностью первоприсутствующего члена Св. Синода и взять под контроль православную оппозицию.

В этой ситуации Фотий, поощряемый Серафимом и П.С.Мещёрским, пытался повлиять на А.Н.Голицына и добиться отставки директора департамента. Кроме того, Фотий имел личные причины желать падения А.И.Тургенева. Именно по его распоряжению он был удален из Петербурга в 1821 году.

В то же время в Москве и Петербурге появились рукописные копии замечаний С.И.Смирнова на книгу «Воззвание к человекам о последовании внутреннему влечению христову»[109], в духе православия разоблачавшие учение «западных мистиков». По этому поводу Симеон Крылов писал, что автор опровержения, видимо, учен и благочестив, и «Если бы прочел переводчик или издатель, то бы не поохотился впредь издавать подобных сочинений»[110].

Естественно, Фотий не мог вести активную борьбу только из монастыря. Из недатированного письма Фотия к П.М.Толстой (относящегося к концу осени 1822 года) видно, что он бывал в Петербурге: «Я опять вызван в град Св.Петра. Труда есть довольно»[111]. Этой активной деятельности не простили архимандриту литературные круги, к которым принадлежал директор департамента духовных дел. В 1823 году началась планомерная травля Фотия членами литературных кружков, имевшими тогда большое влияние на общественное мнение.

Запрещёние масонских лож сильно ударило по сотрудникам А.Н.Голицына, многие из которых были масонами. Несомненно, глава Соединенного министерства предвидел скорое падение этой непрочной структуры и был не против руками Фотия переложить груз ответственности за просчеты в работе на своих подчиненных. Естественно, у высокопоставленных мистиков в высшем свете была масса сторонников. Именно в это время по Петербургу поползли сплетни, ставшие основой эпиграмм А.С.Пушкина на Фотия и А.А.Орлову-Чесменскую. По-видимому, это был политический заказ товарищей поэта по обществу «Арзамас», член которого А.И.Тургенев носил шутливое прозвище «Эолова арфа».

Клевета находила слушателей даже в среде духовенства. В письмах С. Крылова, епископа Ярославского с 1821 года, бывавшего в Петербурге, можно прочесть следующее: «О Фотии мне говорили, что он обманул своего предместника Анатолия, обещав давать ему каждогодно по 4000 рублей; но ныне отказал. Анатолий писал о сем в Ростов к своим знакомым, называя его: плут святоша. Подлинно чудо, как не видят его лукавства, по-видимому, просвещённые люди, когда многие женщины говорили мне ещё в Санкт-Петербурге, что он обманывает»[112]. Эти же сплетни он повторял в следующем письме: «Анатолию Фотий обещался давать по 400 рублей, как я после услышал вернее, но после отказал»[113]. И в следующих письмах: «О Фотии мне не хочется и говорить. Сколько могу я видеть его, более не могу о нем сказать, как-то, что он показался мне человеком своенравным, дерзким, притворяющимся юродивым для прикрытия своих недостатков, коих разве слепой, да князь Голицын с графиней Орловой не увидят»; «Кто поручил Фотию обратить к православию князя Голицына? Разве графиня? Я не пишу к ней потому единственно, что она сбилась с пути со своими наставниками. В Ростове говорила она старику; что Фотий ещё молод, и тем утешала скорбевшего об отпадении духовной дочери. Добрые наставники! Духовного не посеют, может быть, на грош, а берут тысячами телесное. Но избави Боже, от осуждения! Жалко, что слепые слепых водят»[114].

Из этих писем явно виден источник ложных слухов. Они исходили из окружения бывшего духовного отца А.А.Орловой-Чесменской монаха Амфилохия. С появлением Фотия ростовские монастыри утратили значительную долю пожертвований графини, распределявшихся уже по усмотрению нового духовного отца. Значительную группу ненавистников Фотия составляло духовенство, сотрудничавшее в Библейском Обществе. Они боялись влияния архимандрита на князя А.Н.Голицына. Всем этим лицам было выгодно опорочить Фотия в глазах высшего света. С другой стороны, Фотий приобрел мощную поддержку в лице А.С.Шишкова и обер-прокурора Св. Синода князя П.С.Мещёрского (противников А.И.Тургенева), чем и объяснялись частые вызовы Фотия в Петербург.

В начале 1823 года труды Фотия временно поменяли направление. 21 января в Юрьевом монастыре случился сильный пожар, уцелели лишь три кельи и холодная (летняя) церковь. Описание этого события в автобиографии дословно соответствует посланию Фотия к А.А.Орловой-Чесменской «Божие крещёние огнем и глас благодарения», в котором он описывал пожар 21 января 1823 года. В этот день архимандрит пришел в храм совершать литургию и вдруг увидел, что теплая церковь объята пламенем, хотя печи в тот день не топились. Фотий в полном облачении перешел в соседнюю церковь и довел литургию до конца. Храмовое имущество было все спасено, вынесли даже двери и доски. Противники заявили, что Фотий сам поджег монастырь, планируя на деньги графини отстроить его заново. Действительно, архимандрит был вынужден обратиться к духовной дочери. 24 января 1823 года Фотий писал графине: «Помнишь ли, как ты сидела у меня в келье, я тебе сказал, оставишь ли ты меня, если злой слух бесчестия обо мне всюду пройдет»[115].

Видимо, из-за солидного размера суммы, требуемой на восстановление монастыря, Фотий, с разрешения митрополита Серафима 1 февраля 1823 года был вынужден выехать в Москву. А.А.Орлова-Чесменская с радостью оказала испрашиваемую помощь в 30 000 рублей; 15 февраля она писала по этому поводу Д.А.Державиной: «Вы верно уже знаете, что наш Премноголюбимый Отец находится в Москве по причине разных монастырских надобностей», и 12 марта: «Не могу вам описать, как мне было грустно расставаться с нашим Многолюбимейшим Отцом и Благодетелем. Три недели, которые он здесь провел, показались мне за одну минуту»[116].

Кроме монастырских дел, Фотий во время своей поездки в Москву выполнял обязанности посланца православной оппозиции. Он посещал столичные церкви и монастыри, беседуя с представителями православного духовенства, близкими ему по духу. В автобиографии Фотий писал, что просил графиню свести его с кем-нибудь «из ревнителей, хотя по вере и благочестию противу сект, еретиков и вольнодумцев»[117]. Графиня указала ему на священника церкви Положение Ризы Спасителя Христа Михаила, с которым Фотий впоследствии неоднократно виделся и беседовал. С писателем С.И.Смирновым, чьи писания против «злых книг» были хорошо знакомы Фотию, они впервые встретились лично. Судя по автобиографии, находившийся в тяжелом материальном положении С.И.Смирнов в то время был уже на иждивении графини. Причем, помощь А.А.Орловой-Чесменской была не совсем бескорыстна: она поручила С.И.Смирнову составить разбор проповедей Фотия, естественно, в хвалебном духе. Задание было выполнено, но графине разбор не понравился и потому был оставлен без движения.[118]

Кроме средств А.А.Орловой-Чесменской, Фотий пытался привлечь к монастырю субсидии правительства. В письме 26 января 1823 года А.Н.Голицын сообщал Фотию, что по его просьбе переговорил с митрополитом Серафимом об увеличении дохода Юрьевской обители. Князь писал, что мельницу и рыбную ловлю в Новгородской губернии выхлопотать невозможно, и предлагал просить денег из казны.[119] Пожар помог Фотию, и в марте 1823 года он получил из казны 4000 рублей с дальнейшей ежегодной выплатой взамен «выгод мельничных». Крест, присланный Императором в Юрьев монастырь, состоял из шести перламутровых круглых икон, оправленных позолоченным серебром. Александр I получил его в дар от архимандрита Парфения, привезшего его из паломничества в Иерусалим.

После московской поездки Фотия активность его врагов резко возросла. Архимандрит был вынужден обратиться за помощью к А.Н.Голицыну, помимо всего прочего, жалуясь на интриги жившего в лавре священника Феодосия Левицкого. Князь на это отвечал: «Московская ваша поездка, конечно, для многих там была полезна, но и сатана, которому сие не нравилось, с того много козней наделал пустых. Истинно благо вам, что мир много лжи на вас возлагал, и такие лжи, что кто немного вас знал, тотчас удостоверился бы, что тут клевета. То, что вы мне пишете о злом намерении против вас в Петербурге, меня очень огорчило, кажется, в Лавре должно было положиться, что подобного не может случиться. Я очень содрогнулся, но государь не выдаст вас, я в этом уверен»[120].

Действительно, в 16 марта Царь послал в подарок Юрьеву монастырю крест для украшения новой церкви и назначил денежную помощь 4000 рублей в год. Об этом событии Фотий сообщал в письме П.М.Толстой от 18 марта.[121] На защиту Фотия решительно встал митрополит Серафим. 4 июня 1823 года он писал к Парфению Черткову: «Касательно архимандрита Фотия скажу вам, что он редкий человек. Здесь многие из знатных особ его уважают отлично. Он много обратил масонов, даже закоренелых, принимает некоторых дам, знатных на дух, но только принимает с дозволения начальства своего и по самой усиленной просьбе. Сверх сего, можно сказать, что умерщвляет тело свое самым жестоким постом и бдением; бескорыстен, не человекоугодлив, но отнюдь не ханжа и не лицемер. Рассудок имеет здравый, память твердую, премного читал св. Отцов и крепко их держится, имеет дар слова отличный, и говорит от сердца с большим убеждением»[122]. А.Н.Голицын также был вполне доволен Фотием, что видно из его писем к баронессе Крюденер: «Господь послал мне новое и интересное знакомство, это архимандрит очень строгой жизни, ещё молодой, но весьма опытный, с пламенным к Создателю сердцем и одаренный большим красноречием. Речь его источник живой веры»[123].

В конце 1823 года противники архимандрита продолжали действовать. 20 ноября С. Крылов писал к П. Черткову, удивляясь благому отзыву митрополита Серафима о Фотии: «Дивлюсь отзывам старца о Фотии. Кажется, он не стоит их. Ко мне писали из Питера, что там менее стали о нем говорить, узнав его плутовство и притворство, коих слепой только не увидит. Всех обмануть нельзя»[124]. Того же числа митрополит Серафим писал Филарету: «К…. разглагольствует о чудесном приключении, в доме его случившемся, я несколько знаю. Спросите других, которые коротко его знают; и вам скажут, что он не заслуживает вероятия. Что касается до архимандрита Фотия, то ему некогда теперь заниматься сторонними делами, у него и своих очень много»[125]. Таким образом, в 1823 году Фотий был поддерживаем представителями двух противоположных направлений, что в глазах столичных обывателей послужило доказательством его двуличности. И в дальнейшем наветы недоброжелателей не оставляли архимандрита.

В своей автобиографии Фотий, видимо, из скромности, не приводил многих делающих ему честь фактов, имевших место в 1823 году. Это необычайно строгие посты, безмолвие и затворничество, помощь бедным монастырям и нуждающимся. Кроме того, Фотий активно боролся с масонами, стремясь обратить их в традиционное православие. Одним из «обращенных» был, по-видимому, М.Л.Магницкий, вместе со М.М.Сперанским входивший в ложу И. Фесселера в 1811 году. В своих воспоминаниях А.С.Стурдза так описывал встречу М.Л.Магницкого с Фотием: «Встретив его у дверей гостиной, Фотий, держа восковые свечи в руках, и с немой торжественностью проводил его до приготовленных кресел. Кругом сидели почетные дамы, в том числе графиня Орлова. Фотий сидел возле Магницкого и молчал несколько минут, потом ухватился за колокольчик, стоявшей на столике, и стал звонить, сколько у него было силы, не проговаривая, между прочим, ни слова. Видно, Магницкий и он поменялись взорами в залог взаимного согласия, — и негласный между ними союз был заключен»[126]. Рьяный сторонник Библейского Общества, открывший его филиал в Симбирске и возглавивший ревизию Казанского университета, М.Л.Магницкий в 1824 году выступил на стороне Фотия против своего благодетеля А.Н.Голицына. В автобиографии архимандрит о нем писал: «Ученый человек Магницкий как сам бывший во многих тайнах зловерия, многия вещи рассказывал важны, по частям своим везде сильно и благим намереньем действовал»[127].

В 1823 году Фотий продолжал активную переписку с А.Н.Голицыным, в которой пытался склонить его в пользу Православной Церкви или хотя бы улучшить отношения между князем и митрополитом Серафимом. Фотий по-прежнему пребывал в восторге от своего покровителя. В 1823 году он писал А.А.Павлову: «С А.Н.Голицыным дело верное имей. Если бы у тебя было сто родных, — но истинный христианин может быть тебе вернее всех родных. Чаю, что в свете лучше не нужно, как служить князю: он другу не изменит и врага не обидит; а сего в мире ныне вовсе нигде нет. Я люблю его по сердцу о Христе. Благ он человек»[128]. Но А.Н.Голицын совершенно не воспринимал наставления архимандрита. Он так же отвечал ему религиозными проповедями, где фигурировали фразы «удивительно, как возбужденных много, только ждут делателей», «люди Божьи», «друзья Божьи», так же встречавшиеся в терминологии хлыстов и квакеров. Тем не менее, А.Н.Голицын консультировался с Фотием по поводу назначения нового новгородского викария[129] и спрашивал его мнения по поводу различных знамений. Например, о присланных ему неизвестным дарителем картинах, на которых был изображен заключенный в темницу Христос. Но при этом князь поддерживал переписку с Крюденер и Феодосием Левицким, идейными противниками Фотия.

Уже в конце 1823 года силы, оппозиционные деятелям Соединенного министерства, были готовы к действию. Однако их мишенью не был лично князь А.Н.Голицын, как считали те, кто рассматривал интригу 1824 года только как борьбу А.А.Аракчеева за расширение сферы влияния. Свидетельством тому являются письма архимандрита Фотия к А.А.Орловой-Чесменской в 1823 году, в которых он пишет, что пришло время подвизаться противу врагов Церкви и Веры и их побороть: «Исконные враги Церкви Божьей, враги веры вторично распинают Господа, сына века сего, главы свои подъемлют на избранных Божьих, уста их глаголют лжи и пишут они неправду. Малое стадо Господне — верные избранники Божьи зовут меня и с плачем извещают о семени лукавстия, сеянном в Церкви. А брат наш Александр князь Николаевич Голицын не видит, яко слеп, яко глух и нем; ни хладен он, ни тепел! Се! Настоит воистину подъять мне труд на поле жатвы. Пастырь наш добрый Серафим один вопиет; но сего мало, подобает вскоре и мне вопль мой присовокупить к воплю пастыря моего, — да общим воплем по Бозе изгоним от стада Христова волков. Брат наш князь А.Н.Голицын дремлет в путях своих. Помолимся о нем; что нам скорбеть о нем? Когда мы будем в словах и делах с тобою двое, или с кем ни будь трое, то в нас будет один дух, одно сердце и одна душа по Бозе, и Господь посредь тогда обещает быть в числе его избранных всех, сотворим, елико восхочет Сила Божия… «[130]. Объект выступления поборников православия ясно указан в послании Фотия: «Ныне в нас расколы умножаются; дух тьмы от бездны Адской в худых книгах силится закрыть свет истины», «На седалище Святейшего Синода воссело Министерство Духовных Дел, а на место проповеди слова Божия в Церкви лепетание библейского общества единственно к отлучению от единения в Духе с Христом»[131].

Весной 1824 года в Петербурге разразился скандал, связанный с появлением в продаже книги пастора И.-Е.Госснера «Евангелие от Матфея», ещё не получившей на издание разрешение цензуры. Следствие по поводу этого инцидента получило название «Дело Госснера» и явилось одним из самых ярких событий последних лет царствования Александра I.[132] Оно стало поводом к отставке 15 мая 1824 года министра духовных дел и народного просвещёния А.Н.Голицына и к упразднению Соединенного министерства. В этих событиях архимандриту Фотию было суждено сыграть ключевую роль, по выражению С.А.Ширинского-Шихматова, навечно вписавшую его имя в церковные летописи.

Как показали материалы проведенного позже следствия, в 1823 году внимание деятелей Библейского Общества привлекла книга И.-Е.Госснера «Дух Жизни и Учения Иисуса Христа в Новом Завете» (комментировавшая книги Евангелия на протестантский лад), несколько раз издававшаяся в Вюртембергском королевстве и давно ходившая в России на немецком языке. То, чья конкретно инициатива стояла за переводом книги, сейчас установить трудно. Н.И.Греч писал на этот счет: «Госснер написал в то время толкование на Новый Завет на Немецком языке. Набожный Карл Карлович фон Поль [К.Ю.Е. — цензор] одобрил эту книгу к напечатанию; думаю, он читал ее, стоя на коленях. Другой усердный почитатель Госснера, отставной инженер, генерал-майор Александр Максимович Брискорн, вздумал перевести это толкование на русский язык»[133]. В написанных более тридцати лет после событий мемуарах Н.И.Греча много неточностей. К.К.Поль пропустил в печать вариант книги на немецком языке, русский перевод одобрил цензор А.С.Бируков. Книга И.-Е.Госснера была написана гораздо раньше, но её русский перевод А.М.Брискорн принес в цензурный комитет в начале 1823 года. Он представлял собой первую часть книги «Духа Жизни и Учения Иисуса Христа в Новом Завете» и содержал комментарии к «Евангелию от Матфея». В то время всем чиновникам столицы было известно о покровительстве, оказывавшемся И.-Е.Госснеру руководителями Соединенного министерства. Цензор петербургского цензурного комитета А.С.Бируков (с 1821 года) пропускал многие сомнительные, с точки зрения Православной Церкви, произведения. Поэтому вполне понятно утверждение Н.И.Греча о том, что цензор пропустил книгу, не читая, а лишь просмотрев. 24 мая 1823 года книга была пропущена цензурой.

К работе над русским переводом «Евангелия от Матфея» имел отношение ряд известных в обществе лиц. Н.И.Греч писал, что А.М.Брискорн, не зная толком русского языка, не справился с переводом и нанял себе в помощь бывшего профессора Казанского университета И.Ф.Яковкина и чиновника 5 класса Трескинского. Действительно, следствие показало, что все эти лица участвовали в переводе, исправляя уже написанное А.М.Брискорном. Сам Н.И.Греч признавал на следствии и указывал в мемуарах, что из уважения к его памяти тоже исправлял перевод А.М.Брискорна, как ошибочный. Но самым существенным во время следствия было признано, что осенью 1823 года к исправлению перевода подключился директор департамента народного просвещёния В.М.Попов. Исправления высокопоставленного чиновника не были признаны вредными и относились к ещё не поступившей в печать части произведения. Но, по мнению следователей, внесенные им поправки могли повлиять на цензора и издателя, из страха перед директором департамента содействовавших изданию книги. Архимандрит Фотий считал, что немецкая книга переводилась только для вида, а сам русский текст «Евангелия от Матфея» был составлен уже после прохождения произведением цензуры[134]. Однако его трактовка событий не подтверждается источниками.

Книга И.-Е.Госснера по содержанию отличалась от сочинений подобного рода, издававшихся в России в первой четверти XIX века. И.-Е.Госснер писал свои комментарии к Евангелию в обстановке травли католиками членов Библейских Обществ Европы. В его книге нашла воплощение эта политическая и религиозная борьба. Автор обрушивался на католическую Церковь. Он, опираясь на цитаты Евангелия, показывал, что в заповедях Христа нет и следа обрядовой стороны религии. Исходя из этого, И.-Е.Госснер вел речь о надуманности обрядов христианских Церквей и их человеческом (греховном), а не Божественном характере. Объявляя ничтожной всю обрядовую сторону христианства, И.-Е.Госснер переходил к критике духовенства, в протестантском ключе раскрывая все его пороки. Заканчивал он свое писание открытым призывом к христианам не повиноваться властям, притесняющим «истинное христианство».

Автобиография Фотия содержит сведения по поводу приоритетных направлений борьбы православной оппозиции весной 1824 года. Фотий указывал, что главной своей задачей считал освобождение Царя из-под влияния Р.А.Кошелева, «агента всемирного масонского заговора». На следующем по важности месте стояла борьба против политики правительства в области цензуры и книгоиздания. Лишь на третьем месте находились А.Н.Голицын (также заблуждающийся под влиянием Р.А.Кошелева) и его ближайшие сотрудники по Соединенному министерству. Православные оппозиционеры начали действовать против Российского Библейского Общества, против перевода Библии на русский язык и сочинений Филарета лишь после своей победы в 1824 году.

Материалы следствия по «Делу Госснера» подтверждают распределение ролей, сделанное в автобиографии Фотия. Связи между участниками интриги 1824 года до сих пор не раскрыты. Хотя между собой они, несомненно, сносились при помощи А.А.Павлова и М.Л.Магницкого. Митрополит Серафим сотрудничал с А.А.Аракчеевым с начала 1824 года при расследовании дела А.П.Дубовицкого. А.С.Шишков сносился с И.В.Гладковым в ходе следствия. Из автобиографии Фотия следует, что главными действующими лицами на первом этапе дела были митрополит Серафим и сам Фотий. Очевидно, что в автобиографии архимандрит был не до конца откровенен. Он не упомянул об участии в деле П.С.Мещёрского, без которого деятельность духовенства была бы затруднена, и вообще не раскрыл тайной роли А.С.Шишкова, несомненно, бывшего в центре интриги.

В своей автобиографии Фотий пишет, что митрополит Серафим неоднократно приглашал его приехать в Петербург и помочь ему в борьбе с врагами Церкви, но архимандрит ждал для этого знака свыше. В автобиографии указывается, что Божья воля была явлена Фотию в начале января 1824 года. Архимандрит видел себя перед Императором, который был болен и просил исцелить его. Фотий истолковал видение как призыв на подвиг. Однако в письмах Фотия к А.А.Орловой-Чесменской имеется послание 31 января 1824 года под названием «Жалость отца Фотия, что враг запинает митрополиту его вызвать на подвиг за веру и Церковь Христовы»[135]. В нем Фотий сетовал на то, что Серафим забыл его «многие труды» и не вызывает его в Петербург. «Нужда заставит его меня вызвать на брань, чтобы покорить врага под ноги верных и православие поддержать»[136], — писал Фотий. Очевидно, в конце января Фотий уже знал о готовящемся заговоре и боялся, как бы события не начались без него.

О книге Госснера Фотий получил сведения от князя А.Б.Голицына и М.Л.Магницкого в конце 1823 года. В записке, поданной Николаю I в 1831 г., А.Б.Голицын писал, что, чувствуя невозможность убедить Александра I встать на защиту православия, он целую неделю прожил в Юрьевом монастыре. Там он передал архимандриту Фотию все имевшиеся у него сведения о действиях «врагов веры». Позже А.Д.Голицын послал к Фотию М.Л.Магницкого с новыми доказательствами, которые и побудили архимандрита начать выступление.[137]

По желанию митрополита Серафима в начале февраля 1824 года Фотий был вызван в Петербург. Возможно, инициатором приглашения Фотия в столицу был А.Н.Голицын. На это указывает письмо А.Н.Голицына от 6 февраля 1824 года: «Высокопреподобный отец Фотий в Санкт-Петербурге третий день и ни слова не пишет к тому, кто с нетерпением желал его видеть и получить его благословение»[138]. О приезде Фотия в Петербург сообщал архиепископу Московскому Филарету епископ Ревельский Григорий (Постников). Он писал, что архимандрит приехал вместе со своими певчими за неделю до масленицы и постоянно служил в домовой церкви митрополита Серафима. Григорий указывал, что на этих службах бывает множество народа.[139] Внимание общества к Фотию было привлечено, в том числе, и тем, что его певчие демонстрировали ставший в то время редким вид древнего знаменного пения — столповое (9 декабря 1823 года введенное в Юрьевом монастыре).

В послании к Царю 12 апреля 1824 года Фотий писал, что уже полтора месяца следит за И.-Е.Госснером. Следовательно, начало этого дела можно отнести к концу февраля 1824 года. В своих воспоминаниях Н.И.Греч и В.И.Панаев однозначно свидетельствовали, что попытки добыть печатный экземпляр книги И. Госснера начались в середине марта (то есть сразу после того, как листы были отпечатаны). Н.И.Греч вспоминал, что печатные листы книги И.Е.Госснера из его типографии пытался выкрасть полицейский осведомитель Платонов[140]. В своих донесениях к К.Х.Бенкендорфу в 1828 году Ф.В.Булгарин писал, что Платонов был послан к Н.И.Гречу обер-полицмейстером И.В.Гладковым[141].

Все это убедительно доказывает, что участники православной оппозиции с самого начала интриги 1824 года действовали очень осторожно. Сначала была подана тайная жалоба обер-полицмейстеру И.В.Гладкову. Затем через Ф.П.Уварова заговорщики вышли на Царя. Только с санкции самого Александра I обер-полицмейстер мог начать тайное расследование, связанное с именем пастора Госснера, хорошо известного в высших сферах власти. Митрополит Серафим, осторожный дипломат, никогда бы не обратился с жалобой Царю, не имея на этот счет предварительной договоренности. Письма Фотия к графине подтверждают, что уже в феврале 1824 года оппозиционеры имели прямые контакты с царем.[142] Следовательно, участь Госснера была решена ещё до того, как православные оппозиционеры начали действовать официально. По-другому обстояло дело с князем А.Н.Голицыным, также ставшим жертвой этой интриги.

Из автобиографии Фотия мы узнаем, что, получив книгу И.-Е.Госснера (К.Ю.Е. — добытую с ведома Императора), митрополит Серафим на заседании Библейского Общества впервые выступил против А.Н.Голицына и между ними произошла ссора. Это же подтверждает и письмо Фотия от 16 марта 1824 года, в котором он пытался примирить князя с Серафимом: «Митрополит никого паче тебя не может любить. Это знаю верно. Ты его душа вся. Никто тебя не любит, и не будет любить другой архиерей так свято, как Серафим»[143]. Вместе с тем, Фотий советовал А.Н.Голицыну самому войти к Императору с критикой «антиклерикальной» литературы, выдержки из которой он читал князю: «Я имел свои замечания из вредных книг и в 1820 году предал огню, и точно всё в памяти осталось. А по сем я ещё повычитаю о книгах и тебе прочту. Иначе на нас врасплох напасти — испугать могут. Вот как я этим и служу тебе»[144] (из письма 17 марта 1824 года). В посланиях графине в феврале 1824 года Фотий также указывал на то, что пытался «образумить» князя от заблуждений.[145] «Люблю его, буду молиться о нём, но говорить ему правду о том, что он по воле врага делает и зло творит», — писал Фотий.

Фотий также упоминал о том, что по поводу книги Госснера шла борьба и в самом близком окружении Петербургского митрополита. Его викарный епископ Григорий (Постников), которому Серафим поручил написать обличение этой книги, от задания отказался. И Серафим вынужден был писать опровержение самостоятельно, приложив к нему 32 листа книги, имевшиеся у него.

Перед праздником Пасхи опровержение на книгу И.-Е.Госснера было закончено, после чего митрополит Серафим сразу же отправил его Александру I. В автобиографии Фотий не приводил содержание послания, но давал краткое описание критикуемой книги, где характеризовал её таким образом: «Все сочинение Госснера оное есть повестка на явное возмущение всех уже приготовленных через другие книги во всех концах земли»[146]. То, что Фотий приводит в пример лишь хулу Госснера Богоматери, подтверждает, что в руках у него была лишь часть произведения, так как далее в «Евангелии от Матфея» шли высказывания, каравшиеся, согласно российским законам, сожжением на костре, вырыванием языка, отсечением суставов[147].

Вслед за этим 12 апреля 1824 года Фотий послал Императору два письма: «Пароль тайных обществ или тайные замыслы в книге «Воззвание к человекам о последовании внутреннему влечению Духа Христова» и «О революции через Госснера, проповедываемой среди столицы всем в слуху явно уже», а также приложенную к ним апологию (разбор мест из «вредных книг»). В них архимандрит обрушился не только на И.-Е.Госснера, но и на других мистических авторов, чьи произведения издавались в предыдущие годы в России. Позднее эти послания Фотия получили широкую известность. В рапорте графу М.А.Милорадовичу 21 июля 1825 есаул Е.Н.Котельников писал: «Архимандрит Фотий выставил Государю себя благодаря написанной им книге «Пароль», этот пароль есть карбонарский и изданный для смущения народа»[148].

Фотий писал, что книга на французском языке «Воззвание к человекам о последовании внутреннему влечению Духа Христова» была вручена Р.А.Кошелевым для перевода правителю Комиссии духовных училищ И.Ястребцову. За успешно выполненную работу переводчик получил по ходатайству А.Н.Голицына пенсию в 3000 р. Эта книга ныне хранится в Рукописном отделе РНБ вместе с «Делом Госснера». Она издана в 1820 году в Медицинской типографии и прошла через светскую цензуру. Книга полна карандашных пометок. В предисловии к ней говорится, что автор её неизвестен, а впервые появилась она в Базеле в 1727 году, содержание её предсказывает французскую революцию. Для автора характерны нравоучения в духе «внутренней церкви»: пришествие Христа в плоти ещё продолжается в самом человеке, Бог внутри человека и всякая другая религия ложна, умеющий читать книгу «натуры» познает Бога в себе. Правда, все эти высказывания были завуалированы. Следуя написанному в 1820 году опровержению С.И.Смирнова на ту же книгу, Фотий нашел в ней пароль тайных обществ, призывающий к революции. Он, несомненно, прав в том, что в книгах такого рода содержалась проповедь «новой религии», не относящейся ни к одной христианской Церкви.

В своем втором послании Фотий писал: «Пребывая в сем граде полтора месяца, я вслед тайно за Госснером назирал и узнал, что он для приготовления к революции умы вызван учить. Я довести непрестанно просил князя Голицына до сведения твоего [К.Ю.Е. — Царя], но тщетно»[149]. Архимандрит, ссылаясь на вещий сон, указывал Императору на А.А.Аракчеева как на верного человека. Во второй части послания Фотий раскрывал суть «новой религии»: «Сия новая религия проповедуется в разных видах, а именно: то под видом какого-то нового света, то нового учения, то пришествия Христова в Духе, то соединения Церквей, то под видом какого-то обновления и аки бы Христова тысячелетнего царствия, то внушается под видом какой-то новой истины. Все это есть токмо в разных видах отступление от веры Божьей, Христовой, Апостольской, Отечественной, Православной»[150]. Фотий перечислял также источники этого зла: «Юнг-Штиллинг, Эккартсгаузен, Гийон, Беме, Лабзин, великое число методистов, гарнгутеры, квакеры, Госснер, Феслер и прочие. Цель же всего та, чтобы всяким образом отвлечь от истинной веры, испоганить алтари и престолы, внушить отвращение ко всем властям. А особенно к царской и священной»[151]. Интересно, что книга И.-Е.Госснера в этих письмах Фотия не упоминалась вообще, хотя во второй части послания она явно имелась в виду. По-видимому, митрополит и архимандрит разделили сферы, затрагивавшиеся в посланиях, и письма Фотия должны были усилить впечатление, произведенное на Царя посланиями Серафима.

Мысли, содержащиеся в посланиях Фотия, высказывались позднее на протяжении всего хода «Дела Госснера» различными лицами. Но Фотий первым отправил Царю послание, полное нападок на религиозные воззрения, которыми Александр I руководствовался в течение долгих лет. Это был очень рискованный шаг. Лица, позволявшие себе гораздо более слабые обвинения, попадали в опалу и отправлялись в ссылку. Выступления Фотия видимых последствий не имели. В своей автобиографии он свидетельствовал, что сердце царево настолько было в тайне, что даже митрополит не знал, имели ли влияния эти послания. Лишь в день Пасхи, Император не допустил к себе Р.А.Кошелева и в дальнейшем отказал ему в аудиенции.

Фотий писал, что в годы существования Соединенного министерства члены Св. Синода не имели доступа к Императору. Тем не менее, через два дня после Пасхи митрополит Серафим явился во дворец, был принят, и ему была назначена аудиенция.

Встрече митрополита Серафима с Александром I представители православной оппозиции придавали большое значение. Это видно из автобиографии Фотия, воспоминаний А.А.Павлова и М.Л.Магницкого. Все эти лица пишут о том, что поддерживали митрополита в его решимости «раскрыть глаза Царю» и даже провожали его до дворца, боясь, что он изменит решение. Фотий под руку вел Серафима до кареты со словами: «Что ты, владыко святый, робеешь? С нами Бог! Господь сил с нами! Аще Бог по нас, кто на нас? Пора тебе ехать! Гряди с Богом»[152].

Во время беседы 17 апреля, продолжавшейся пять часов, Серафим жаловался Царю на то, что «Церковь и государство в опасности от тайных обществ, первое из которых Библейское, оно возглавляется мирским человеком и противно христианству». Всё это, по словам митрополита, вело к революции, и главный организатор этих «непотребств» — друг Царя А.Н.Голицын. Князь для того и добился трёх министерств, чтобы разрушить Православную Церковь, он действовал под влиянием Р.А.Кошелева. Митрополит Серафим также подал жалобу на сотрудников А.Н.Голицына. В оправдательном письме Царю 19 мая 1824 года А.И.Тургенев писал: «Я снова имел несчастье подпасть гневу Вашего Императорского Величества, и причиною оному принесенная Вам на меня жалоба преосвященного митрополита Серафима»[153]. Но Александр I гораздо лучше Серафима знал задачи Библейского Общества, а доверия к А.Н.Голицыну, осуществлявшему его волю, не утратил до конца жизни. Несмотря на это, Царь благосклонно выслушал митрополита.

Убедившись в расположенности Царя внять жалобам православного духовенства, Фотий вновь попытался уговорить князя вместе выступить против мистиков: «Думал Фотий после, что, может быть, он его ещё обратит на путь истины или отвратит от себя как-либо таковыми речами и словами»[154]. Однако А.Н.Голицын, уверенный в покровительстве Александра I, к речам архимандрита был глух, «как бы слуха не имел». 20 апреля 1824 года Фотий был тайно вызван во дворец к Императору. Во время аудиенции архимандрит лишь повторил содержание своих посланий. В своей автобиографии он свидетельствовал, что одновременно с этими событиями сведения Императору передавались через Ф.П.Уварова, чьими стараниями и были организованы аудиенции Серафиму и Фотию.

22 апреля 1824 года по распоряжению Императора Комитет Министров осудил книгу И.-Е.Госснера и распорядился начать следствие по лицам, участвующим в её издании. Накануне, 21 апреля, А.Н.Голицын послал Фотию письмо с угрозами, что, по-видимому, было вызвано как его аудиенцией у Императора, так и предстоящим заседанием Комитета Министров, о котором князь должен был, безусловно, знать. 22 апреля Фотий писал в ответ князю: «Кто тебе возвестил, что я противу тебя? Ужели слово и дело всякое противу злодейств в книгах есть и может быть противу тебя? Знай, что я, по власти мне данной, твой наставник и отец, а ты сын мне. Я Божий слуга, подними же ты руки на меня и узришь, или земля вас пожрёт вскоре, или гнев Божий вечно постигнет вас всех»[155].

Вечером 22 апреля по повелению Императора в дом митрополита явился граф А.А.Аракчеев с целью примирить Серафима с князем. Хотел ли Александр I подкрепить решимость митрополита или использовал последнюю возможность сохранить князя на его посту, решить трудно. Фотий придерживался первой версии: «После слышал Фотий от графа Аракчеева, что Император велел ему потому быть на совете тайном сём, дабы как старец Серафим не оказал какой-либо слабости духа и уступки в деле, и стоял бы Серафим твёрдо, а что касается до Царя, то он готов за всё приняться. Ежели же митрополит не устоит в твёрдости своей, то дело Царю начать гласно будет без пользы»[156]. Во время этой встречи Фотий впервые обвинил князя в потворстве еретикам. К этому времени архимандрит истратил весь запас средств убеждения, получив в ответ от князя одни угрозы. Об итогах встречи А.А.Аракчеева с митрополитом можно судить по тому, что Фотий сразу после её окончания сознательно пошел на разрыв с А.Н.Голицыным. Судьба Соединенного министерства была уже решена. 23 апреля 1824 года состоялась последняя, как считал Фотий, его встреча с князем. В ответ на обвинения архимандрита А.Н.Голицын резонно заявлял: «Не я, а государь виноват, который, такого же духа будучи, желал, поздно уже останавливать, всё уже в большой силе»[157]. Фотий решил больше не встречаться с князем как с врагом Святой Церкви и государства.

Какими бы ни были отношения митрополита и архимандрита с А.Н.Голицыным, его имя не фигурировало в «Деле Госснера». На следствии лица, причастные к идее издания книги, не выяснялись, допрос автора не проводился. Вопрос об ответственности руководителей Соединенного министерства за издание вредных книг не ставился.

25 апреля последовали два высочайших указа: «Об осуждении книги И.-Е.Госснера и высылке его из России, начале следствия об обстоятельствах издания книги» и «О новом порядке одобрения духовных изданий»[158]. Этими указами А.Н.Голицын ставился в зависимое положение от своего подчиненного митрополита Серафима, с которым, согласно указу, он вынужден был теперь консультироваться по вопросам цензуры[159]. После этого Фотий резко порвал отношения с князем. 25 апреля в час дня в доме А.А.Орловой-Чесменской, архимандрит предал князя анафеме за потворство вредным книгам.

По чьему указанию Фотий разорвал отношения с князем, видно из его автобиографии: «Возвратился Фотий в объятия отца, архипастыря Серафима, внушавшего разорвать союз с князем Голицыным, возвещает, что сотворил он с ним и со всеми»[160]. А за митрополитом стояла воля верховной власти России: «После, хотя от уст Серафима митрополита и вельмож, слышал Фотий гнев на себя Царя, но знал, что он делает наружно все то»[161]. Скандал стал широко известен в столице, что дало А.С.Шишкову право писать в дальнейшем, что анафема Фотия повлияла на Императора и совместно с «Делом Госснера» стала причиной отставки князя[162]. Таким образом, Александр I очередной раз провел сложную политическую интригу, переложив ответственность за непопулярную меру на чужие плечи.

Анафема министру духовных дел и народного просвещёния, произнесенная Фотием, была уголовно наказуемым поступком. Правом налагать анафему обладал в то время лишь Св.Синод. Таким образом, архимандрит самовольно присвоил себе прерогативы высшего церковного правления. Все окружавшие Фотия понимали, в какой опасности он находится. В автобиографии Фотий указывал, что пришедшая в это время в дом А.А.Орловой-Чесменской П.М.Толстая ожидала неминуемого ареста архимандрита. Фотий отвечал ей, как некогда его учитель Иннокентий: «Чего бояться за правду?»[163]. Действительно, А.Н.Голицын немедленно подал жалобу Царю, но выговор Фотию был объявлен лишь 14 июня 1824 года. Свой поступок Фотий объяснял тем, что проклял А.Н.Голицына наедине, без свидетелей, (К.Ю.Е. — на что имел право, если бы был духовным отцом А.Н.Голицына) и уже воля князя была распространить этот слух по Петербургу. Фотий указывал, что если Госснер смеет наносить хулу Пресвятой Богородице, то и он вправе отлучить от Бога покровителя Госснера.

В новой ситуации главным рупором православной оппозиции стал Фотий. 29 апреля он отправил Императору очередное послание: «План разорения России и способ оный план вдруг уничтожить тихо и счастливо». Фотий предлагал Царю: «1) Министерство духовных дел уничтожить, а другие два отнять у настоящей особы. 2) Библейское общество уничтожить под тем предлогом, что много уже напечатано Библий, и они теперь не нужны. 3) Синоду быть по-прежнему, и духовенству надзирать при случаях за просвещёнием, не бывает ли чего противного власти и вере. 4) Кошелева отдалить, Госснера выгнать, Фесслера изгнать и методистов выслать, хотя главных»[164]. Эти меры он обосновывал тем, что в России действует тайное общество иллюминатов, которое готовится к приходу Христа в 1836 году и к этому времени хочет разрушить государства и Церкви и учредить единую религию. Главный посланник иллюминатов в России — Родион Кошелев, «поймавший в свои сети А.Н.Голицына», хочет ввести реформу конституционную и ущемить духовенство введением Соединенного министерства. Ту же цель преследуют методисты под именем Библейского Общества, пропуская в Россию «злодейские книги», которые рассылаются в академии, семинарии и училища.

7 мая Фотий передал Царю свое четвертое послание «План революции, обнародованный тайно, или тайна беззакония, в книге «Победная повесть». Он писал о заговоре тайных обществ, имеющем целью учреждение универсальной монархии и «тысячелетнего царствия Христова в Иерусалиме». Это послание было также направлено против религиозных заблуждений Императора.

В этих посланиях Фотия факты переплетались с фантазией. Но при этом он давал Царю практические рекомендации по кадровой политике. Очевидно, без посторонней подсказки архимандрит не мог предугадать перемены, предстоящие в правительстве. Существовала группа лиц, представляющая собой центр православной оппозиции, к которому сходились все нити интриги. Диапазон информации, поступающей в него, был очень широк, её доставляли А.А.Павлов, М.Л.Магницкий и даже начальник полиции И.В.Гладков. Центром православной оппозиции в 1824 году, по-видимому, являлся дом графини А.А.Орловой-Чесменской. Именно там произошла первая встреча Фотия с М.Л.Магницким и был предан анафеме князь А.Н.Голицын. Туда стекались все сведения и оттуда получали инструкции митрополит Серафим и А.С.Шишков. Главной связующей нитью оппозиционеров и был архимандрит Фотий, что, при отсутствии главы оппозиции, делало его самым заметным лицом. Именно этим положением объясняется несоответственно большая роль, отводимая Фотию его старшими товарищами митрополитом Серафимом[165] и А.С.Шишковым[166].

Несомненно, послания Фотия явились совместным плодом деятельности ядра оппозиционеров. Именно существование центра православной оппозиции позволило Александру I возглавить её своим ставленником А.А.Аракчеевым и направить в нужное русло. Как и любая консервативная оппозиция, православная партия предпочитала использовать легальные пути борьбы, и её представители действовали в рамках своих служебных полномочий. Первоприсутствующий член Св. Синода митрополит Серафим ходатайствовал перед царем в защиту православной церкви, а А.С.Шишков обвинял И.-Е.Госснера и В.М.Попова в Комитете министров, Сенате и Государственном совете. По сложившейся традиции во главе оппозиции мог стоять только клирик православной церкви. Но первоприсутствующий член Св. Синода был осторожным дипломатом, и во главе оппозиционеров оказался Фотий. Не исключено, что выдвигать на первый план его фигуру Императору понадобилось именно потому, что архимандрит не имел достаточного веса, чтобы реально возглавить оппозиционеров. В нужный момент появился А.А.Аракчеев, и управление делами духовного ведомства перешло от одного светского лица к другому при полной поддержке православного духовенства.

15 марта 1824 года последовали указы, которыми упразднялось Министерство духовных дел и народного просвещёния, а руководители Библейского Общества лишались своих постов. «Дело Госснера», ставшее поводом к расформированию Соединенного министерства, стало символом отказа Императора от проанглийской ориентации. С помощью интриги 1824 года Александр I избавился от мешавших ему сотрудников, возглавил оппозицию и скомпрометировал самых ярых противников нововведений, представив их в глазах общества двуличными интриганами и фанатиками.

Необходимость решительных перемен в правительстве возникла в 1824 году в связи с наметившимися изменениями в отношениях России и Рима. 8 августа 1824 года скончался Пий VII. Это положило конец влиянию его фаворита кардинала Консальви, придерживавшегося антирусской ориентации. Консальви был непопулярен среди высшего духовенства Ватикана, и, выбирая нового Папу, кардиналы старались подобрать кандидатуру, во всем противоположную ненавистному фавориту. На престол был избран кардинал Делла Джега, получивший имя Льва XII. Эти события дали возможность Александру I надеяться на новый европейский союз, направленный против Турции и Англии. Однако на пути сближения России с Римом оставалось по-прежнему много препятствий, устранять которые Император начал весной 1824 года. Мероприятия Александра I должны были, в первую очередь, поднять его популярность в глазах католиков, а во вторую — консолидировать власть в руках Царя и умиротворить российское общество. Одна из главных задач при этом — добиться расположения православного духовенства. А это было едва ли возможно без изгнания неугодных и православным, и католикам проповедников и прекращения выпуска «антиклерикальной» литературы.

В фондах РГИА хранится документ, подтверждающий участие католиков в «Деле Госснера». Это «Записка одного католика», переданная Александром I А.А.Аракчееву 30 апреля 1824. Ее автор пишет: «Трудно в точности определить, к какому классу людей принадлежит пастор Госснер. К злонамеренным или заблуждающимся. Он думает, что один на земном шаре понимает смысл Евангелия. В его проповедях доброе и злое перемешаны. Госснер не признает официальных церковных властей и агитирует против них. Он призывает народы слиться в единое братство наподобие республики. Как фанатик он опасен для общественного спокойствия. Толкуя по-своему Евангелие, он искажает и указы гражданских властей. Покровительство в столице еретику, отпавшему от Римской церкви, дает основание и другим сектантам собирать свои общества. Секта Госснера опасна для государства»[167].

15−17 мая были изданы указы, по которым власть над духовной сферой страны перешла к представителям православной оппозиции — митрополиту Серафиму и А.С.Шишкову. Но их победа была далеко не полной. Текст указа 15 мая гласил, что до назначения нового министра духовных дел дела Св. Синода должны иметь то же течение, что и до учреждения Соединенного министерства[168]. Трудно сказать, чем было вызвано промедление Императора с решением судьбы Св.Синода. Е.А.Вишленкова считает, что Император не оставил идеи Министерства духовных дел[169]. Но так как воссозданное Главное управление духовных дел иностранных исповеданий было присоединено к Министерству народного просвещёния и неясной осталось только судьба Св. Синода, можно предположить, что Александр I хотел подождать реакции духовенства на произошедшие перемены. Создавать такую неопределенную ситуацию в духовном ведомстве Императору понадобилось для того, чтобы сломить возможное сопротивление духовенства. И действительно, указы, данные в августе и сентябре 1824 года, вывели клириков православной церкви из рядов православной оппозиции.

Хотя Князь А.Н.Голицын после отставки и сохранил за собой только номинальную должность, он не утратил расположения Царя. Свидетельство этому — письмо Фотия к А.А.Павлову по поводу А.Н.Голицына: «Он все имеет у себя в руках: помни, я читал собственной руки Царевы письма к Г. [К.Ю.Е. — А.Н.Голицыну]»[170]. Через князя доходили до Императора дела обществ, которые он ранее возглавлял. Как видно из переписки, опубликованной Великим князем Николаем Михайловичем, А.Н.Голицын остался поверенным сердечных дел Императора. Наконец, он получил право учредить особую Канцелярию при почтовом ведомстве, начальником которой был назначен В.М.Попов, с сохранением ранее полагавшегося ему жалования[171].

Дела весны 1824 года Фотий считал самым выдающимся свершением в своей жизни. Между тем, роль Фотия в этих событиях до сих пор недостаточно выяснена. Главным источником к изучению борьбы православной оппозиции в этот период по-прежнему остается автобиография Фотия. Насколько можно ей верить? До сих пор скепсис вызывали даже послания Фотия к Александру I. Нельзя с уверенностью сказать, читал их Царь или нет. На эти и многие другие вопросы дают ответ материалы, содержащиеся в фонде N 1409 РГИА (Собственная его величества канцелярия). Это «Бумаги и письма архимандрита Фотия к Императору Александру в 1824 году».

В состав дела входит: 1. Письмо Фотия к Александру I 12 апреля 1824 года; 2. Послание «О новой религии»; 3. Записка Фотия 12 апреля 1824 года; 4. Послание «Тайна»; 5. Список масонов; 6. Письмо Фотия к Александру I 29 апреля; 7. «План разрушения России»; 8. Запись последних разговоров с А.Н.Голицыным; 9. Некоторые сведения о раскольниках; 10. «Записка одного католика». Рукой А.А.Аракчеева на обложке дела написано: «от его Императорского величества все бумаги получил в мае месяце 1824». Содержание этих документов полностью подтверждает текст автобиографии Фотия.

При этом, очевидно, что Фотий редактировал свои послания перед тем, как подготовить их к обнародованию. Он умалчивал о некоторых событиях. Например, в оригинале послания Царю 12 апреля Фотий писал о том, что масоны в 1817 году пытались его отравить. Слуга Фотия, евший отравленное кушанье, «страдал 8 месяцев»[172]. В том же послании Фотий сообщал Царю, что «с 1823 года по 3 февраля 1824 года каждодневно служил 56 служб, молил Бога о спасении Церкви, Царя и Отечества, в продолжение коего служения было мне открыто ещё в конце декабря, что тебе крест болезни будет от Бога». Были и более интересные дополнения, не вошедшие в автобиографию. Почерком Фотия дописано на обороте послания от 12 апреля: «Р.С. Граф Алексей Андреевич Аракчеев — верен, хотя Я и не видел его никогда, но знаю по сердцу: и обер-полицмейстер верный Господа слуга, других я мало знаю по должности приближенных к тебе: впрочем, есть такие рабы Божьи у тебя, и в сем граде, — кои как ангелы святые, и о коих радуются небеса. Знай, что тебя народ весьма любит всей душою: и никому не верь, если кто скажет, что есть люди, тобой недовольные: есть карбонарии, но и тех токмо двух — лишить службы, — истает все яко воск»[173]. Все эти нюансы в автобиографию не вошли. Между тем, это текст послания Царю, который Фотий приводит, как оригинал документа.

В автобиографию Фотия не вошли строчки, которые он, видимо, считал слишком радикальными. Например, в записке Александру I от 23 апреля 1824 года Фотий писал, что многих опасных людей он ещё в молодости обратил, а тех, кого не удалось, не удастся обратить никому. Никто кроме него не может раскрыть весь вражеский план. «1.Список масонов посылаю при сем, — а другой большой и высших лож могу достать вскоре… 5. Я совесть много яко святителю Божьему, митрополиту открыл, что могу, ему говорю тайно: а тебе все открываю… Мое дело тебе открывать, — а твоя святая воля все делать; 6. Не удивляйся великому знакомству моему, тако Господь все устроил на пользу Церкви Святой — и через чего по человеческой немощи дознать не мог, так Бог открыл мне.

Р.С. Никому, не говори, что ты меня видел, и впредь, ежели будет угодно, тайно принимай. Единожды потеряешь меня, больше не найдешь другого. Мне Господь все способы дал разрушить и предупредить весь план зла"[174]. В письме Царю, где описывались последние встречи с А.Н.Голицыным, Фотий так же смягчил некоторые подробности. В оригинале звучало так: «и сказал К. Голицын: Я ли виновен? Г… виноват, он такого же духа был тогда сам. Сказал Фотий: что ты плетешь? Кто может сам себе быть враг? Государь ангел наш: уверяю тебя, что можно ещё все остановить, и никакого труда не составит»[175]. Все эти материалы хотя и дополняют автобиографию Фотия, но не опровергают ее. Купюры, сделанные Фотием при записи своих воспоминаний, не носят принципиального характера.

Содержание посланий Фотия к Царю ясно показывает, что в 1824 году, находясь в центре политической борьбы, архимандрит мало понимал происходящее. Ему казалось, что он борется с всемирным масонским заговором, главными адептами которого в России являются Р.А.Кошелев и А.Н.Голицын. Все, что известно о характере Александра I, не позволяет предположить, что на него могли произвести впечатление эти послания. Фотий считал себя пророком, но Александр I воспринимал его как юродивого. С таким же интересом Император встречался с госпожой Крюденер, главой скопцов Селивановым и пророком секты Татариновой Федором.

Что же заставило Императора принимать Фотия? Александр I отдавал себе отчет, что голосом Фотия говорит православная оппозиция. В 1824 году, точно так же, как в 1819, Фотий был далек от вершин власти. Он не представлял себе, с какими проблемами сталкиваются члены Св.Синода. Всю информацию о политической борьбе Фотий получал из вторых рук. Даже авторство посланий, отправляемых Фотием Царю, находится под сомнением. В Москве на содержании А.А.Орловой-Чессменской находился писатель С.И.Смирнов (активный участник выступлений 1816−1819 годов)[176]. В произведениях этого автора Фотий черпал материал для своих обличений.

Письмо С.И.Смирнова к К.М.Киселеву 26 марта 1824 года ясно показывает, что первое послание Фотия Царю от 12 апреля 1824 года полностью базируется на заимствованных материалах. С.И.Смирнов сообщал своему корреспонденту о том, что 7 февраля он получил письмо от Фотия, с которым давно состоял в переписке. Фотий одобрял замечания С.И.Смирнова на книгу «Воззвание к человекам…» и его выписки из вредных книг. Из письма следует, что по просьбе митрополита Серафима С.И.Смирнов отослал ему выписки из 20-ти «вредных» книг с краткими замечаниями[177].

Можно ли обвинить Фотия в плагиате? Нет. Вызванный в Петербург по воле митрополита Серафима, он выполнял его приказы. Естественно, для интересов православной оппозиции было лучше, чтобы послания к Царю исходили от известного ему лица. Сам С.И.Смирнов не только не обвинял Фотия в заимствовании, но, напротив, расточал ему хвалы.

По политическим вопросам Фотия консультировал М.Л.Магницкий. В «Бумагах и письмах архимандрита Фотия к Императору Александру в 1824 году» содержится «Письмо о Фесслере»[178]. В конце документа почерком Фотия написано: «Бумагу сию мне подал бывший у Фесслера в ложе генерал Михаил Магницкий». Такие документы, как «Записка фактора о ввозе и приеме золотою монетою денежных сумм в Россию»[179], направленная против еврейской торговли, или «Обозрение плана революции, или тайны беззакония», где указывалось, что тайные общества толкают Россию к войне с Турцией, Фотию явно были подсказаны.

Все это не меняет общей картины происшедшего. Слушая Фотия и читая его послания, Александр I внимал голосу оппозиции. В событиях 1824 года архимандрит Фотий был лишь орудием. Свою роль он исполнял с огромным энтузиазмом и даже самопожертвованием. После отставки А.Н.Голицына Царь ещё трижды предоставлял Фотию аудиенцию и принимал его послания. Но никаких политических последствий эти встречи не имели.

Назначив митрополита Серафима и А.С.Шишкова на освободившиеся должности, Император долго бездействовал, видимо, выясняя, на что ещё рассчитывают представители православной оппозиции. Архимандрит Фотий писал в своей автобиографии, что ждал удаления из столицы за анафему князю. Это подтверждает его письмо к А.А.Павлову: «Я говорил, что с тобой ехать хочу. И Г. [К.Ю.Е. — граф А.А.Аракчеев] кучера мне и подорожную к 10-му числу обещал прислать, но я, получив твое письмо, сказал, что частное известие получил, аки б владыка не решился меня увольнять в М., а потому и кучера я просил прислать мне, когда напишу Г., что я уволен»[180].

Тем не менее, Фотий отважился нанести удар ещё по одному противнику православной оппозиции. 18 мая 1824 года он отправил послание Императору (не вошедшее в автобиографию), в котором обвинил Филарета Московского в потворстве мистикам и просил не вызывать его в Св. Синод, а пригласить Евгения Киевского, так как «он старше, умней и партии своей не имеет»[181]. Послание Фотия имело политический резонанс. В этот период в обществе поползли слухи, что Филарета хотят назначить экзархом Грузии. 3 июля 1824 епископ Ревельский Григорий писал Филарету, утешая его: «Горько прослезился я от письма вашего. Тяжело состояние ваше. По кроткому взору моему я несколько представлял ваши трудности, но никогда не думал, что они будут столь велики»[182].

Ходатайствующая за архимандрита А.А.Орлова-Чесменская писала Царю и удостоилась личной аудиенции. А 14 июня Фотий был вызван к Императору для личного объяснения. Он тщательно готовился к аудиенции, запасся нужными документами и посетил в Лавре своего духовного отца, схимника Алексея, приняв от него наставление ничего не бояться и стоять за дело церкви. А.С.Шишков так описывал эту встречу: «Вскоре государь вызвал его к себе, и, хотя сначала его выговорил с гневом за такой его поступок, находя оный не только неприличным, но даже и не сообразным с христианской покорностью, однако же, по долгом с ним беседовании отпустил его без гнева»[183].

В описании Фотия его встреча с царем наполнена мистическим смыслом. Он писал, что был проведен к Царю тайно и усажен им за большой стол. Александр I начал выговаривать архимандрита за то, что он посмел предать анафеме человека, с которым он дружил тридцать лет, и не желал никаких оправданий. Фотию было страшно слушать Царя и, тем более, смотреть ему в лицо, он отвернулся к окну и стал часто креститься. Император был удивлен таким поступком и спросил Фотия, понимает ли он то, что ему говорят. Это дало возможность архимандриту сказать слово в свою защиту, и он объяснил, за что проклял князя: «аще бы не токмо князь Голицын, но ангел с небес пришел и глаголил мне противно благоверию Христову, слову святых и учению Церкви, я ему бы сказал: анафема»[184]. Фотий говорил, что не верит князю в отношении того, что книги, где хулится Богородица и поносится духовенство, издаются по воле Царя. И он всего лишь проклял князя, а не поступил подобно св. Николаю, ударившему Ария за ложь на первом Вселенском Соборе. Император отвечал, что за свой поступок св. Николай был лишен сана. Тогда Фотий достал заранее заготовленный им лист из жития св. Николая и указал Императору место, где сам Иисус Христос вручил Чудотворцу регалии его сана в знак правильности его поступка. После этого Фотий постарался продемонстрировать Императору то, что он носит вериги и власяницу, по его мнению, это так потрясло Царя, что он с миром отпустил архимандрита.

Во время аудиенции Фотий вручил Царю очередные послания. В первом из них — «Обозрение плана революции, или тайны беззакония, деемой ныне в России и везде» — он писал, что тайные общества хотят ниспровергнуть Россию, силясь втянуть её в войну с Турцией. В подрывных целях, — писал архимандрит, — врагами был прислан Р.А.Кошелев, дабы сделать реформу конституционную, ввести равенство, истребить самодержавие; первый последователь этих идей — А.Н.Голицын. Чтобы не препятствовало духовенство, введено было Соединённое министерство, работавшее над созданием всеобщей религии. Для содействия этим целям англичане учредили Библейское общество. Все это — интрига Англии и тайных обществ для разорения России.

Второе послание — «Число зверино в Апокалипсисе 666» — предупреждало о революции, планируемой тайными обществами на 1836 год[185]. К 14 июня 1824 года Фотий относит также послание «О действиях тайных обществ на Россию через Библейское общество». Оно помещёно в самом конце автобиографии. Архимандрит, по-видимому, не желал афишировать свою роль в политической борьбе и поэтому в автобиографии приурочил свое выступление против Библейского Общества к действиям А.С.Шишкова. Фотий рекомендовал Императору закрыть Библейское Общество, так как оно создано для разрушения веры и подготовки реформы Церкви и государства[186]. Эти послания Фотия — откровенный политический манифест православной оппозиции. Очевидно, архимандрита консультировал человек, хорошо знакомый с планами Царя. Такого рода документ Александр I не мог оставить без внимания. Фотию было приказано дать письменное объяснение по поводу личных причин в их конфликте с князем.17 июня это объяснение было отослано Императору под названием «Записки убогого Фотия, с 1817 по 1824 год действовавшего против тайных обществ». В них Фотий кратко, по годам, перечислял этапы своей борьбы с масонами и сектами.[187]

В своей автобиографии Фотий пишет, что ему велено было сноситься с Императором через А.А.Аракчеева. Действительно, в июле 1824 года Фотий имел несколько встреч с А.А.Аракчеевым. Это подтверждается письмом графа архимандриту, датированным началом августа 1824 года: «По прибытии моем сюда я имел счастье докладывать Всемилостивейшему нашему Государю Императору о наших свиданиях, и Его Величеству весьма приятно было слышать ваше усердие к пользе Церкви Божьей и отечеству»[188].

Отстранив от власти А.Н.Голицына, Император возглавил православную оппозицию другим своим доверенным лицом — графом А.А.Аракчеевым. Лицам, искавшим внимания Императора, дано было понять, что получить его можно лишь через графа. Создание такого положения в управлении страной было, среди прочего, целью перемен весны 1824 года. Император подчинил своей воле две противостоящие в русском обществе силы. Когда положение в духовной сфере оказалось под контролем А.А.Аракчеева, пришло время определить положение Св.Синода.

Решение по управлению Православной Церковью было принято только 26 августа 1824 года, когда был объявлен указ «Об оставлении 1 отделения бывшего департамента духовных дел в настоящем его положении»[189]. Указом от 17 сентября Комитет Министров уполномочивался при разрешении вопросов, относящихся к ведомству Св. Синода, предоставлять обер-прокурору все нужные для этого полномочия[190]. Отныне все дела Св. Синода доходили до Императора через графа А.А.Аракчеева. То, что обер-прокурор Св. Синода утратил связь с Императором, компенсировалось тем, что его полномочия по управлению Православной Церковью возросли после присоединения первого отделения департамента духовных дел, заменившего канцелярию обер-прокурора Св.Синода. Эти нововведения окончательно изменили статус обер-прокурора, превратив его из «надзирающего ока» в управляющего делами и главного администратора Св.Синода.

Князь П.С.Мещёрский достиг желаемого и вышел из борьбы, вместе с ним в деятельности православной оппозиции прекратили участвовать иерархи Православной Церкви. В новой политической ситуации оппозиция перешла к легальной борьбе через А.С.Шишкова, как казалось, имевшего возможность влиять на духовно-религиозную политику Императора. В этих действиях принимал активное участие архимандрит Фотий, а А.А.Аракчеев продолжал держать под контролем оппозиционные силы.

3 и 8 августа решалось «Дело Госснера» в Комитете Министров. Император повелел всех, прикосновенных к переводу и изданию «Евангелия от Матфея», предать суду. Такое положение дел тут же отразилось на деятелях православной оппозиции. А.А.Аракчеев известил Фотия письмом, что государь хочет видеть его у себя между 3 и 10 августа и отныне дозволяет приезжать в столицу в любое время[191]. Во время аудиенции, состоявшейся 6 августа, Фотий вручил Императору ряд бумаг, среди них — два послания: «Открытие заговора под звериным апокалипсическим числом 666 и о влиянии Англии под тем предлогом на Россию» и «О революции под именем тысячелетнего царствия Христова, готовой в 1836 году в России через влияние тайных обществ»[192]— оба коротких и маловразумительных. Затем, 7 августа послание под названием «Дабы взять решительные меры к прекращению революции, готовимой в тайне»[193]. В нем Фотий приводил список лиц, которых нужно тихо удалить из столицы, так как они хотят восстать в прежней силе и угрожают преданным престолу людям. Посланный архимандритом список не сохранился. Вероятно, это были деятели Соединённого министерства, находящиеся в опале. На эти послания также не последовало никакой реакции. Но Император вновь продемонстрировал, что перед принятием важных решений он консультируется с Фотием. 8 августа Комитет Министров принял решение предать участников «Дела Госснера» суду. Поборниками православия это было воспринято как знак внимания Императора к духовенству. Противники православной оппозиции приписывали действия Царя влиянию архимандрита. То и другое было выгодно Александру I и совпадало с его целями.

В октябре 1824 года началось следствие в Сенате по делу В.С.Попова. А.С.Шишков был занят сбором новых улик. А Фотий и митрополит Серафим вместе с графом А.А.Аракчеевым расследовали ересь донского есаула Е.Н.Котельникова[194]. Следы этих трудов остались в письме Серафима к А.А.Аракчееву от 2 ноября 1824 года: «Честь имею уведомить ваше сиятельство, что я ныне по вечеру, в начале седьмого часа приеду к вам вместе с отцом Фотием и втроем переговорим обо всем»[195]. В 1824—1825 году архимандрит Фотий пользовался полным доверием Императора. Ему поручали еретиков и при решении их судьбы руководствовались его рекомендациями. В этот период Фотий продолжал тесно сотрудничать с высшими чиновниками.

В январе 1825 года Фотий был награжден драгоценной панагией и отмечен монаршим благоволением. Митрополит, обращаясь с просьбой к А.А.Аракчееву, писал: «Что сказать о пламенном усердии и ревности архимандрита Фотия к соблюдению веры отцов наших неприкосновенной? Как исчислить труды и подвиги, понесенные им для блага Святой нашей Церкви, воюемой злоухищренными кознями врага Божия и возмущаемой косвенными нападениями исчадий ада, тем опаснейшими, что прикрыты личиной любви к ближним и усердия к пользам человечества? Архимандриту Фотию, посвятившему себя Богу и восходящему к совершенству христианской жизни, чуждо всякое желание возможных наград; он, по слову Спасителя, возжелал единого на потребу, он твердо решил нести крест свой и по нему идти»[196]. 31 января граф ответил на письмо митрополита: «Свидетельство Вашего Высокопреосвященства о возведении архимандритом Фотием Новгородского первоклассного Юрьева монастыря в цветущее состояние, пламенное его усердие к Церкви Божьей и благочестивое его рвение на пользу отечества, обратили на него особое внимание Государя Императора и Монаршее благоволение. Во изъявление онаго и в ознаменование отличных заслуг архимандрита Фотия, Е. И. Величество всемилостивейше пожаловать соизволил панагию и повелел мне препроводить оную к Вашему Высокопреосвященству для доставления отцу архимандриту Фотию»[197].

В 1825 году Фотий не оставил попыток окончательно сокрушить влияние «западных мистиков». 12 февраля архимандрит вновь имел трехчасовую аудиенцию у Александра I.[198] Следы этой встречи есть в его письме А.А.Аракчееву от 10 мая 1825 года: «Важнейшее лично я желал государю Императору открыть по данной мною присяге, — писал Фотий, — но язык у меня не мог выговорить лично и прямо, и я только сказал ему лично, что не смею сказать. Ибо Царю много говорить нельзя; Царь бо есть и Божий слуга, великий помазанник Господен»[199]. Как и летом 1824 года, Фотий пытался убедить Императора в необходимости удаления «вредных» людей. Возможно, речь шла о руководителях Соединенного министерства, перешедших в почтовое ведомство: «Я много писал, и смело правду; я говорю; дабы некие лица удалить, прежде легче; теперь же трудней»[200].

5 июня 1825 года Александр I посетил Юрьев монастырь. Он прибыл из Новгорода на пароходе в четыре часа утра, присутствовал на ранней литургии, беседовал со старшей братией, был в кельях настоятеля.[201] В восемь часов утра состоялась беседа Императора с Фотием, затем он отбыл из монастыря.[202] Однако успеха в своих делах архимандрит имел не более чем А.С.Шишков в попытках упразднить Библейское общество: «Нельзя лжепророкам подобно есаулу, Татариновой и прочим не быть, когда начальница всех мерзостей лжепророков и последователи в самой столице; едва, едва мы, служители Церкви, перевес ныне стали держать, а одолеть сил нам не дают»,[203] — писал Фотий к А.А.Аракчееву.

Осенью 1825 года Александр I послал Фотию первое и последнее свое письмо по поводу убийства 11 сентября 1825 года любовницы А.А.Аракчеева Н.Ф.Минкиной. В этом письме Император просил утешить графа, так как его служба «драгоценна для отечества». Письмо заканчивалось довольно трогательными словами: «Христианин обязан с покорностью переносить удары, рукой Господней ему наносимые. Мы все в Его воле. Испрашивая благословения вашего, предаю себя молитвам вашим»[204]. Как видно из переписки Фотия с протоиереем села Грузино Н. Ильинским, архимандрит и до письма Царя старался подбодрить и утешить графа. Помимо его воли, излишнее рвение Фотия стало причиной отставки Н.Ильинского. Архимандрит во время одного из своих визитов сообщил графу, что протоиерей спрашивал разрешения у своего начальства похоронить убитую Н.Ф.Минкину в соборе села. Гнев А.А.Аракчеева тут же обрушился на провинившегося; 10 октября 1825 года Фотий в письме утешал протоиерея: «Ты, любезный отец, будь спокоен касательно тебе известного дела, Господь все устроит. Мы тебя всей душой любим, и готовы тебе Бога ради служить. Молю тебя, братец, утешай общего нашего соседа и друга царева»[205].

Одним из последних людей, с кем виделся Александр I перед своим последним отъездом из Петербурга, был схимник Александро-Невской Лавры Алексей, духовный отец Фотия. Архимандрит участвовал в проводах Императора в последний путь. По дороге из Таганрога в Петербург траурную процессию на границах губерний встречали представители светских и духовных властей. На границе Новгородской губернии навстречу гробу выехали епархиальный архиерей и архимандрит Фотий, который по ночам оставался читать Евангелие у тела Царя.

В 1825 году умеренные оппозиционеры, чиновники духовного ведомства во главе с П.С.Мещёрским и члены Св. Синода, отошли от политической борьбы, так как посчитали свою задачу выполненной. То, какая обстановка царила в среде бывших оппозиционеров, видно из следующего факта: когда в 1825 году на Фотия поступил заведомо ложный донос, двое из трех лиц, его получивших (А.А.Павлов и митрополит Серафим), переслали его Александру I[206].

В царствование Николая I в рядах православной оппозиции остались лишь ультраконсерваторы и политические интриганы. Легальную деятельность этой партии по-прежнему возглавлял А.С.Шишков, проводивший в правительстве линию оппозиционеров. На полулегальном положении находилась группа духовных и светских лиц во главе с архимандритом Фотием. Щекотливость её положения заключалась в том, что члены Св. Синода были послушны воле светских властей. Однако А.С.Шишков и Фотий не могли сложить оружия до тех пор, пока внутри империи оставались ростки, по их мнению, подрывных идей. В первые годы нового царствования своими первоочередными задачами православные оппозиционеры считали завершение «Дела Попова», введение нового цензурного устава и воспрепятствование проникновению в Россию революционных идей.

4 февраля 1826 года письмо Николаю I отправил архимандрит Фотий. Он писал, что десятый год борется против врагов царства русского и Православной Церкви и что «ещё есть время все исправить»[207]. К посланию был приложен «Обзор плана революции, предназначенного от тайных обществ, в 1815 году в СПб в Морской типографии напечатанного, и имеющего аки бы скоро исполниться, с прибавлением к тому актов революционных о начале, ходе и образовании тайных обществ в России»[208].

В своем послании о расследовании дела декабристов Фотий комментировал статью, помещённую в «Русском инвалиде» N 24 за 1826 год. Факты, помещённые там, он дополнял собственными наблюдениями над деятельностью тайных обществ. Фотий писал, что, прежде чем заговор созрел в умах молодых людей в России, он был спланирован за границей. Общество английских методистов решило преобразовать русскую Церковь и государство, для этого было разослано 1657 эмиссаров-проповедников. Этот тайный план был опубликован в 1815 году в книге «Победная повесть». Решительный шаг к проведению реформ, по мнению Фотия, был сделан учреждением Соединенного министерства. Фотий писал: «За сим в след нахлынули в Россию карбонарии духовные и гражданские извне; методисты, пиетисты, квакеры поделали в Петербурге свои связи: выходят на кафедру в России Фесслер, Линдель, Госснер, Патерсон, Пинкертон, Крюденер, Татаринова и вся сволочь»[209]. Письмо заканчивается вопросом Фотия: «После таких успехов карбонариев в России, чего хорошего можно было ждать?». Такое объяснение восстания декабристов Николай I не воспринял, но 6 февраля 1826 года Фотию было объявлено, что он может писать лично в руки Николаю I и приезжать в Петербург в любое время. При этом архимандриту было дано понять, что в его политических советах Император больше не нуждается.

26 марта 1826 года Фотий писал «славному воину 1824 года» А.А.Павлову: «Невод цел был рыбы, и на берегу из руки велено бросить от рыбаря Апостола Андрея [К.Ю.Е.- митрополит Серафим]. Что делать: воля в том Андрея, апостол бо есть, а мы работники в дому Божьем. Помоги, Господи, поборнику православия, Царю нашему на все супротивные силы, видимые и невидимые»[210]. Под этим иносказанием архимандрит имел в виду волю его пастыря митрополита Серафима, предписывавшего ему отказаться от политической борьбы, когда победа была так близка. В апреле того же года Фотий писал А.А.Павлову, что даже в этой ситуации им не следует складывать оружия: «Лучше не жить, если я не хочу по-христиански жить. Мы в свое время свои дела должны делать»[211]. 18 июля 1826 года Фотий писал ещё более определенно: «Не все могу делать и силен, ибо и во всем есть мне предел»[212]. До конца 1826 года Фотий ещё продолжал бывать в Петербурге, затем эти поездки были негласно запрещёны. 29 декабря 1826 года он писал А.А.Павлову: «Во сии времена я не буду во граде Св. Петра, я из него изгнан был. Я люблю на одном месте жить и быть. Мне нет нужды быть в С. Петербурге, когда я не нужен»[213].

Труды Фотия по восстановлению Юрьева монастыря были по достоинству оценены его начальством и самим Императором. 16 июня 1824 года Юрьев монастырь был исключен из общего благочиния и передан под надзор Фотия. 28 мая 1827 года архимандриту было объявлено, что, согласно его желанию, он остается настоятелем Юрьева монастыря пожизненно. 19 сентября 1828 года Фотий был назначен благочинным близлежащих новгородских монастырей и введен в состав консистории. Это вполне отвечало сложившейся традиции, так как в древности настоятель Юрьева монастыря был благочинным над всеми монастырями епархии и вторым лицом после архиерея.[214] Настоятель Юрьева монастыря издревле имел некоторые привилегии, свойственные архиерейскому сану, например, носил посох с сулком. 25 декабря 1833 года эта традиция была восстановлена, Св. Синодом было разрешено всем настоятелям Юрьева монастыря иметь жезл с сулком.[215]

Несмотря на его заслуги, власти вынудили архимандрита Фотия оставить столицу. Теперь, лишившись многих своих соратников, Фотий мог влиять на окружение Императора лишь через графиню А.А.Орлову-Чесменскую. В духовном ведомстве Фотий вообще утратил всякий вес и даже был взят под надзор. Но при этом архимандрит Юрьева монастыря продолжал оставаться знаменем оппозиционных сил. По донесениям Ф.В.Булгарина в третье отделение можно видеть, что Фотий был очень популярен в столичном обществе и продолжал участвовать в политической жизни.[216]

Подозрения Николая I по поводу православных оппозиционеров получили подтверждение в 1828 году. В это время в третьем отделении Его величества канцелярии было начато дело о государственном заговоре, в котором участвовали А.А.Аракчеев и архимандрит Фотий. Дело было инициировано по доносу иеромонаха Юрьева монастыря Апполоса. Это был друг и ближайший сотрудник Фотия. Сведений о биографии Апполоса очень мало. Из письма Фотия 2 июля 1822 года видно, что Апполос был в числе монахов Сковородского монастыря[217]. Можно предположить, что это был образованный человек, которого Фотий возил за собой в Юрьев монастырь для исполнения обязанностей секретаря. Как видно из письма, Фотий пытался устроить карьеру своему протеже. Но в 1825 году Апполос продолжал оставаться среди монахов Юрьева монастыря. Видимо, Апполос был недоволен своим игуменом и использовал первый удобный повод, чтобы выступить против него.

Выступить против Фотия Апполос решил, когда в Юрьев монастырь был доставлен есаул Е.Н.Котельников (7 августа 1825 года). Фотий назначил Апполоса для вразумления есаула. Перед назначением Апполоса ввели в курс дела, и он даже снимал копию с письма Е.Н.Котельникова, в котором Фотий и А.А.Аракчеев обвинялись в государственном заговоре[218]. Уже первый разговор с есаулом убедил Апполоса, что в этом письме есть доля правды. На допросе Апполос показывал, что Фотий часто порывался «произвести что-то необыкновенное» и говорил: «да не миновать мне Сибири». По его словам, Фотию совместно с А.А.Аракчеевым удалось уничтожить Министерство духовных дел и народного просвещёния, остановить Библейское общество, запретить многие полезные книги, «каких он ни смысла, ни духа не понимал»[219]. Е.Н.Котельникову удалось убедить Апполоса, и между ними состоялся сговор против Фотия.

Фотий быстро заметил, что Апполос, что-то задумал. Через четыре дня посещёния были прекращены, и к Е.Н.Котельникову вместо Апполоса были назначены иеромонахи Иоанникея и Лампада, а затем наместник Петр. Фотий приказал Апполосу составить письменное мнение об учении есаула. Через семь дней эта записка была составлена. Апполос заявил, что учение Е.Н.Котельникова ни в чем не противоречит православной вере. Он считал, что секты есаула не существовало, а его последователи лишь занимались на дому чтением Библии. «Во всем я видел только одну живую веру в Сына Божия и совершенную преданность Всевышнему», — писал Апполос[220]. После представления своего мнения Апполос был заключен в своей келье. Сам Апполос в дальнейшем утверждал, что был заключен Фотием за то, что отказался передать настоятелю тайны, сообщенные ему есаулом.

Уже первого сентября 1825 года в содержании Апполоса было сделано послабление, и он смог выходить в город. Он немедленно воспользовался этим, чтобы начать борьбу с Фотием. На следствии Апполос показывал, что ходил в Новгород, надеясь встретить там картеж Александра I, направлявшегося в Таганрог. Но жалобу Императору передать не удалось. Тогда между 4 и 11 сентября Апполос разослал письма, в которых обвинял Фотия в государственном заговоре. Послания были направлены обер-прокурору Св. Синода П.С.Мещёрскому, чиновнику за обер-прокурорским столом А.А.Павлову и А.Н.Голицыну.

В 1828 году А.Х.Бенкендорф провел тщательное расследование о судьбе этих писем. Выяснилось, что корреспонденты Апполоса повели себя различно. П.С.Мещёрский письмо уничтожил, но сообщил о нем митрополиту Серафиму[221]. Тот немедленно приказал объявить выговор Апполосу. А.А.Павлов, получив письмо, сразу переслал его в Таганрог Александру I. Император ответил письмом на французском языке, в котором «изъявил недоверие к Апполосу». По приказу Императора А.А.Павлов 16 сентября прибыл в Юрьев монастырь с целью удержать Апполоса «от дальнейших предприятий». Что сделал со своим письмом А.Н.Голицын, следствие выяснять не стало.

По приказу Серафима в Юрьев монастырь прибыли епископ Вологодский Моисей и ректор Новгородской семинарии Игнатий для освидетельствования Апполоса. Ни А.А.Павлову, ни посланцам митрополита разубедить Апполоса не удалось. 17 сентября он был заключен под караул. Даже будучи привезенным к Серафиму в Невскую Лавру, Апполос продолжал упорствовать. Св. Синод вынес решение послать непокорного иеромонаха в Спасо-Ефимов монастырь для «обращения на путь истинный»[222].

Весной 1828 года Апполосу удалось переслать на волю письмо, в котором он обвинял архимандрита Фотия в государственных преступлениях. Он писал, что, по словам Е.Н.Котельникова, А.А.Аракчеев и Фотий «способствуют открытию мятежей»; что для возмущения они планировали использовать военные поселения; что Фотий хотел удалить от Императора преданных ему особ, разрушить Комиссию духовных училищ и все человеколюбивые заведения, «подальше запровадить Филарета». Все эти сведения очень заинтересовали Николая I, и он приказал провести расследование.

Апполосу были представлены вопросные пункты, среди которых лишь два первых касались секты Котельникова, в остальных шла речь о государственном заговоре. Со всех, имевших отношение к делу, были собраны показания. В то же время Николай I отдал приказ разобраться в положении заключенного Е.Н.Котельникова и либо выпустить его на свободу, либо оказать помощь его семье. Но Апполос не смог доказать своих обвинений. На представленные ему вопросы он либо отговаривался незнанием, либо ссылался на материалы, относящиеся к 1824 году. Например, он заявлял, что Фотий хранит в монастыре книгу «Тайна», из которой «все можно узнать»[223]. В действительности материалы, содержавшиеся в книге «Тайна», с 1824 года хранились и в Собственной его величества канцелярии[224].

Убедившись в том, что заговора не существовало, Николай I одновременно нашел множество подтверждений распространенной в то время версии о том, что А.А.Аракчеев с помощью Фотия в 1824 году убрал от Императора неугодных ему людей. В ответах Апполоса были фразы о том, что Фотий «не совсем полагался» на Александра I, а «надеялся все провести» с А.А.Аракчеевым, что Фотий желал уничтожить учрежденное высочайшей волей. Подобное влияние участников православной оппозиции Николай I уже ощутил и на себе. Ему было очень легко представить, что А.А.Аракчеев, А.С.Шишков и Фотий в собственных интересах ввели в заблуждение его слабовольного брата. Ту же версию мог представить Императору и вновь вошедший в силу А.Н.Голицын. В результате этого дела православные оппозиционеры полностью утратили доверие Императора и попали под правительственный надзор.

Политическая борьба, в которой Фотий принимал участие с 1817 года, наложила сильный отпечаток на его религиозно-философские взгляды. В царствование Николая I он стал ультраконсерватором. Фотий был убежден, что сбылись предсказания Иоанна Богослова и наступает время второго пришествия Господня, антихрист уже царит в мире, а участники православной оппозиции принадлежат к «малому стаду», борющемуся с сатаной. Эту борьбу он считал святым делом и неотъемлемой частью служения монаха. В беседе с М.А.Корфом Фотий говорил: «Мы [монахи] и денно, и нощно, и всякую минуту нашей жизни, уподобляемся воинам, борющимся со своими врагами; должны, как и они, быть на всегдашней страже, если не против внешних, то против опаснейших ещё внутренних врагов — наших страстей»[225].

Как верный последователь А.С.Шишкова, неистового поборника древности, Фотий истинной православной церковью считал ту, что существовала на Руси до раскола и времени реформ (до времен антихриста). Будучи поклонником древности, он копировал религиозные обычаи людей того времени. Подобно участникам «кружка ревнителей благочестия» времен Алексея Михайловича, чтобы укрепить себя в борьбе со злом, Фотий прибегал к усиленному посту, молитве и всенощным бдениям. Как и они, он свято верил в чудеса и пророческие сны. Обязанностью монаха Фотий почитал борьбу с сатаной и защиту веры, потому главным своим делом считал исправление еретиков, изгнание бесов и врачевание бесноватых. В свое время протопоп Аввакум очень успешно лечил болезни и изгонял бесов. Исцеленные женщины селились рядом с ним, постились, исповедовались и причащались, не желая уходить даже после выздоровления. Так же поступал и Фотий, создав у стен монастыря больницу для бесноватых. Подобно Аввакуму и патриарху Никону, он считал свой сан ангельским и безмерно превосходящим любые светские чины. Фотий всем говорил «ты» и критиковал поступки даже «помазанника Господня», если они, на его взгляд, вредили православию. Подобно Аввакуму, Фотий нередко сопровождал свои послания Царю описанием пророческих видений.[226] Вслед за протопопом, Фотий, критикуя своих врагов, выступал не против их личностей, а против идей, на его взгляд, наносивших ущерб православной церкви. По этой причине в полемике архимандрит нередко терял меру и обвинял своих оппонентов в том, в чем они заведомо не могли быть виновны (в иллюминатстве, карбонарстве, масонстве, скопчестве).

Подобно «ревнителям старины» времен Алексея Михайловича, Фотий считал себя избранным для борьбы от Бога, в этом деле ему не были указом светские и духовные власти и просвещённые духовные лица.[227] Он порицал деятельность духовных академий и современное ему духовное образование, формировавшееся под управлением А.Н.Голицына, по мнению Фотия, пособника врагов церкви. Свято почитая древность, Фотий очень осторожно относился к обличению последователей старого обряда. В письме А.А.Аракчееву в 1830 году он писал: «Не благоразумно на сих простецов наводить угнетение или явно их пленять со враждой». Фотий советовал поручать староверов опытному руководителю, убеждающему их собственным примером, кротостью и любовью.[228] В церковно-служебных книгах Фотий считал священной каждую букву и был близок к последователям старого обряда во взглядах на этот предмет. В 1837 году он писал епископу Херсонскому Иннокентию: «Учение Православное в книгах, а не в душах и училищах. Житии в книгах и святых, а не в христианах. Посты и воздержания в уставах, а не в сыновьях монахах, священниках и мирских»[229]. Даже в литературно-богословских трудах Фотий не принимал использования новых слов, «отсутствующих в Библии».[230]

Потерпев в царствование Николая Павловича поражение в политической борьбе, Фотий замкнулся в Юрьевом монастыре. Здесь он продолжил свои «подвиги за Веру». Фотий противился приказам своего начальства, критиковал высшее духовенство и духовное просвещёние, исцелял бесноватых. В Юьевом монастыре было введено древнее столповое пение и общежитийный устав, возобновлен скит. В религиозной практике Фотия было много того, что не соответствовало нормам, принятым среди духовенства того времени. Он носил власяницу и вериги, подолгу уединялся в скиту, в посты практически не принимал пищи и налагал на себя обет молчания. Фотий ввел в монастыре хитоны, по его убеждению, первоначальное монашеское одеяние.

В начале 30-х годов борьба Фотия с «соблазнами века сего» вылилась в юродство. Он отказывался признавать субординацию и игнорировал своего прямого начальника епископа Старорусского Тимофея, поступая так, как будто Юрьев монастырь имел статус ставропигального. Пытаясь сохранить в Юрьевом монастыре свои нововведения, Фотий пошел на прямой обман митрополита Серафима. Когда духовные власти пригрозили наложить на Фотия запрет на священнослужение за введение в монастыре обычаев, не принятых в практике православной церкви, он принял на себя обет молчания и стал просить разрешения принять схиму.

В 30-х годах XIX века архимандрит Фотий стал одной из самых известных личностей в России. Ему завидовали, его ругали, его объявляли святым при жизни. В своих автобиографических записках А.Д.Боровиков вспоминал: «Быть в Новгороде и не видеть Фотия, архимандрита Юрьева монастыря, — то же, что быть в Риме и не видеть папы»[231]. В конце XIX века А. Алексеев писал, что когда бы и где бы ни заговорили в Новгороде о Св. обителях, Фотий и А.А.Орлова-Чесменская всегда вспоминались в разговоре беседующих.[232] Все Новгородские жители интересовались жизнью настоятеля Юрьева монастыря, и даже дети записывали в альбомы подробности встречи с Фотием.[233] Об архимандрите и его духовных дочерях говорили много достойного и хорошего. Поток публики, посещавший Юрьев монастырь, не иссякал. Фотий не любил людей, приезжающих в монастырь из любопытства, и называл их «ежами колючими»[234]. Не все, праздно посещавшие Юрьев монастырь, уезжали недовольные приемом. Михаил Евреинов, приехавший в монастырь вместе с князем С.М.Голицыным, писал: «Отец Фотий принял нас очень ласково, чего не всегда ожидать было можно от него, потому что он многих трактовал по-своему»[235]. При прощании архимандрит поцеловал гостей в голову и дал им освященный хлеб. В другом случае Фотий попросил графиню подарить одному из гостей породистого скакуна за то, что тот будет поститься по средам. Урок пошел на пользу, и устыженный посетитель стал вместе со средами соблюдать и пятницы.

Жизнь и обычаи Юрьева монастыря, дышавшие древностью, казались странными многим посетителям. Архимандрит Никодим (Казанцев), побывавший в Юрьевом монастыре 29 мая 1832 года, вспоминал: «Отец Фотий принял меня хорошо, но больше поразил меня собой. В нем я увидел юродивого, для целей, конечно религиозных, но которые постичь мудрено»[236]. Некоторые гости пытались поправить свои финансовые дела за счет Фотия. Кому-то это удавалось. И.Г.Мизерецкий вспоминал, что однажды к архимандриту пришел просить денег проигравшийся в карты офицер, угрожая самоубийством. Фотий денег не дал, но, сняв с шеи панагию, отдал её офицеру. В этом случае Фотий не ошибся, панагия была возвращена, а жизнь и душа офицера спасены.[237]

Юрьевым монастырем интересовались даже за границей. 20 мая 1829 года обитель посетил французский посланник. В 1830 году были австрийский посланник и принц шведский Оскар. Члены Императорской семьи тоже посещали обитель. В 1836 году в монастыре побывал вел. князь Михаил Павлович. Весной 1837 года приезжал наследник престола Александр Николаевич. К его приезду Фотий готовился за два месяца. От сходней корабля до ворот храма было постелено 607 саженей красного сукна. В письме к графине от 4 мая 1837 года по поводу приезда наследника Фотий оставил пророческие слова: «Ежели он когда будет сам все, он утешитель будет во плоти на земле людям»[238]. Николай I несколько раз посещал Новгород, и всякий раз к его приезду готовили Юрьев монастырь. Наконец, в 1835 году Император приехал внезапно, этот визит имел неприятные последствия для архимандрита. К Николаю Павловичу, как и к его старшему брату Александру Павловичу, Фотий относился с глубоким почтением, но, по-видимому, считал возможным указывать коронованным особам на их ошибки. То, что Император в России являлся главой Православной Церкви, архимандрит не признавал. Он считал духовную власть стоящей выше светской. Но при этом внешне Фотий оставался примерным верноподданным, не подавая своей пастве дурного примера. А.Г.Слезскинский замечает, что в письмах графине Фотий хвалил Императора тогда, когда ему передавали лестный отзыв Николая I. В переписке он именовал Царя «Ангелом правды».

В 30-х годах архимандрита стал особенно тяготить надзор викарных епископов, и он просил графиню исходатайствовать у государя права превратить монастырь в ставропигиальный, подчиняющийся только Св.Синоду. Через обер-прокурора ей было отказано в просьбе. Видимо, в утешение в 1833 году всем настоятелям Юрьева монастыря было дозволено иметь жезл с сулком.[239] Но ещё через год Фотий обратился к А.Ф.Орлову с просьбой ходатайствовать перед Императором, чтобы тот повторил разрешение на свободный приезд архимандрита в Петербург. Через графиню был получен ответ Николая I, что если Фотий не оставит своих претензий, то будет примерно наказан[240]. Царский гнев висел над Фотием как «дамоклов меч». По свидетельству А.Г.Слезскинского, графиня писала архимандриту о том, что Царь, раздосадованный слухами о возмущении Фотием незаконными церковными обрядами народа, хочет отослать его в дальний монастырь. Фотий отвечал: «Царь хочет отнять у меня обитель, наследие святых, мой сад. Мой сад мне дорог паче, чем Царю его град. Мне в обители дороже святой престол для служения Богу, чем ему царский престол. Боюсь, что даже от мысли не случилось бы гнева Божьего тому, кто посягнет лишить меня достояния Божьего. Не ведают бо, что творят»[241]. Графиня писала в ответ, чтобы Фотий успокоился — время пройдет и царский гнев минует.

24 мая 1835 года состоялась первая и последняя встреча архимандрита с Николаем I. Фотий неоднократно писал графине о том, чтобы графиня предупредила его о приезде Николая I, но Император приехал внезапно, сразу после утренней службы, когда все монахи отдыхали. Государь вошел в монастырь вместе со свитой с «черного хода» от конюшен, и никем не замеченный, стал осматривать собор «Воздвижения креста». Когда появление Царя было обнаружено, Фотий выскочил ему навстречу, надев синюю рясу, и присоединился к свите. Николай I восхищался порядком и задавал различные вопросы об истории и устройстве обители, затем, вторично придя в собор, пожелал присутствовать на богослужении. Совершал службу иеромонах, а Фотий стоял вблизи государя. При выходе из собора Царь попросил благословить его, и Фотий, благословив, протянул руку для целования, которую Царь и поцеловал смиренно. Затем прежним путем Николай I отбыл из монастыря.

Через несколько дней Фотий был вызван в Петербург, где ему было прочитано послание Царя Св. Синоду по поводу посещёния Юрьева монастыря, в котором значилось: «Был сегодня в Новгороде, заезжал в Юрьев монастырь совершенно неожиданно, нашел везде большой порядок и чистоту, но притом некоторые вещи, как отступление от общего должного порядка, должны были обратить мое внимание»[242]. Эти непорядки были перечислены в послании от 26 мая 1835 года обер-прокурора Св. Синода к митрополиту Серафиму: «1.Когда в большом Соборе Государю Императору благоугодно было приказать возгласить краткую эктению с многолетием, Настоятель Монастыря Архимандрит Фотий сам не служил, а все то время стоял подле Его Величества; крест же выносил к Государю Иеромонах. 2. При выходе из монастыря Архимандрит осенил Его Величество крестным знамением, не соблюл того благоговейного уважения, которое при сем оказывается Особам Императорской Фамилии, протянул сам руку к целованию. 3. Архимандрит был одет в фиолетовую бархатную рясу вместо черной. Его Величество Высочайше повелевают соизволить сообщить о сем Вашему Высокопреосвященству, с тем, чтобы приказано было архимандриту Фотию прибыть в Невский Монастырь и под собственным наблюдением Вашим, Милостивый Государь и Архипастырь, научиться у архимандрита Палладия всем принятым в подобных случаях обрядам»[243]. Св. Синод, обсудив этот инцидент, постановил, что Фотий выразил своими поступками явное непочтение к государю, гордость и дерзость.

Сам Фотий считал себя ни в чем не виновным. В своих письмах графине А.А.Орловой-Чесменской он оправдывался тем, что из-за тайного приезда Императора у него не было возможности надлежащим образом подготовиться к богослужению, а неготовым он в алтарь войти не мог, потому что предпочитал не подчиниться воле Царя, нежели оскорбить Христа непочтением. Крест Царю подносить не стал по той же причине. То, что при осенении крестным знамением он не целовал руки Царю, Фотий объясняет так: «Когда по глаголу цареву делал крестное осенение, не знал обычая мирского от не учения политике, не догадался проворно в одно и то же время руку цареву целовать»[244]. Кроме того, архимандрит писал, что в момент осенения крестным знамением Царя в храме присутствовал сам Иисус Христос, поэтому надобно было соблюдать то благоговение, которое бывает во время совершения таинств. Сам, благословляя, не целовал руки, хотя рад был бы и ноги целовать, так как в нынешнее время Царь не доступен для лиц духовных, а монахов в особенности, но «я руку простирал не сам по себе, а сие Бог творил. Дух Святой найде на нас и сила Всевышнего осенила нас: Царь целовал руку истово, тоже не сам по себе, а творил силою, действием и наитием Святого Духа»[245].

По поводу цвета рясы Фотий писал: «Я был в рясе темно-синей бархатной, но показался в фиолетовой, я же никогда в житии моем не носил рясы сего цвета — царскому и патриаршему достоинству приличного. Царю дано видеть было меня, не како я был, но како свыше дано было показаться. На мне в час свидания с царем было такое одеяние. Я был в синей рясе, в хитоне под рясой фиолетовом. Для тепла под хитоном на мне был короткий хитон овечий, покрытый голубой материей, под рясой власяница и вериги»[246]. Далее Фотий писал, что Император покинул монастырь вполне довольным. Этому заявлению архимандрита вполне можно верить, и, очевидно, царский гнев был вызван интригами против Фотия в высшем свете.

Так ли в действительности виделась архимандриту его встреча с царем, установить уже невозможно, но из его описания видно, что Фотий считал Николая I повинным в пренебрежении духовенства и отнесся к нему соответственно, как это делал всегда с людьми, повинными в чем-либо, но не раскаивающимися. Хотя в своих письмах графине Фотий и писал, что все сложилось во благо, но, видимо, нанесенная обида и заставила его заняться описанием своей жизни. Можно предположить, что именно после визита Императора Фотий и составил главы своей автобиографии, относящиеся к политической борьбе.

31 мая 1835 года Наместник Невской лавры архимандрит Палладий рапортовал митрополиту Серафиму о том, что прибывшего к нему 30 мая архимандрита Фотия в тот же день всем принятым обрядам обучил.[247] С Фотия была взята подписка: «Цветных ряс никогда употреблять не буду, в чем даю сию расписку 3 июня 1835 года»[248]. 19 июня обер-прокурор Св. Синода просил митрополита уведомить его об обучении Фотия, так как ему нужно донести Императору. В тот же день митрополит сообщил об обучении и подписке.[249] На время покаяния, наложенного на Фотия, он должен был служить как простой иеромонах, — указывал в своем труде А.Алексеев.[250] Недоброжелатели Фотия были обрадованы этой видимой немилостью Царя. А.Н.Голицын так рассказывал об этом событии Ю.Н.Бартеньеву: «Фотий запутывается в своей мантии, которую велели ему снять [цветной подрясник], и протягивает свою лапу Государю. Государь не заходит в его кельи. По приезде в Петербург делается предписание обер-прокурору вытребовать Фотия в Петербург и отдать его для науки, как встречать Царя, наместнику здешней лавры Палладию»[251]. После этих событий контроль светских властей над Фотием усилился. 18 ноября 1835 года архимандрит извещал графиню о том, что её письма доходят до него вскрытые и чтобы она была осторожна[252].

«Воспитание» в Невском монастыре не прошло даром для здоровья Фотия. А.Г.Слезкинский на основании писем Фотия к графине относил начало его болезни к концу 1835 года.[253] В этот период Фотий о своем здоровье писал графине подробно и ежедневно. В 1835 году у него начали чернеть десны, разлагались и страшно пахли. В начале следующего года Фотий оправился, но летом 1836 года заболел ещё тяжелей. Он писал графине, что пот с него льет градом и он колодой валяется на постели. Он ничего не ел и поддерживал себя лишь причастием: «О пище и слышать не могу, даже крохи и капли взять противно. Как чудно мне причастие святое; так оно вчера мне было по сердцу, приятно, хорошо, на потребу, что уже и выразить не могу»[254]. Выводы А.Г.Слезскинского относительно болезни Фотия достаточно спорны, он и прежде болел почти ежегодно. Причем, из писем архимандрита видно, что симптомы болезней 1835, 1836 и 1837 годов совершенно разные. В 1835 году они напоминали цингу, в 1836 году — лихорадку и, наконец, смерть Фотия в 1838 году настала от кишечно-желудочного заболевания, которым, как указывается в автобиографии, Фотий страдал с 1818 года.[255]

Сам Фотий определял начало своей болезни в письме епископу Иннокентию 26 января 1838 года. Он указывал, что болеет уже более трех месяцев, а с Крещёния не встает с постели.[256] Следовательно, начало последней, смертельной болезни архимандрита можно отнести к октябрю 1837 года. 23 ноября он писал брату: «Болезнь моя от обстоятельств, мне известных, крайне усилилась; я скрывать старался»[257]. В своих письмах к А.А.Орловой-Чесменской архимандрит Юрьева монастыря был ещё более откровенен, прямо объявляя причиной своей болезни выговор, полученный от митрополита Серафима: «Владыка так много влил в мою душу горечи, что от него считаю болезненное положение»[258].

В начале декабря, почувствовав близость смерти, Фотий стал чаще молиться у своего гроба, плакать и думать о смертном часе. В январе у него усилились головные боли, и началась лихорадка. Позже появились озноб, тошнота, «голова болела как от угара».[259] Последний раз архимандрит был в церкви с братией Юрьева монастыря 7 января 1838 года, он причастился и, опираясь на плечо иеродьякона, обратился к монахам: «В последний раз стою я здесь с вами, братья и чада мои во Христе Иисусе возлюбленные, и вкушаю на земле сию и Ангелами не вкушаемую небесную пищу — Светлое тело и Светлую кровь Спасителя нашего»[260]. 26 января Фотий сообщал Иннокентию Херсонскому: «Еще не умираю, а в горниле искушения Божия очищаюсь»[261].

28 января Фотий писал графине: «Я не умираю, но так болен, что желаю тебя видеть, если завтра ты не получишь письма, то, значит, руки мои не могут писать. Хотя я и не думаю, что б болезнь моя была к смерти, но весьма страдаю. Ты знаешь, что в тяжелом положении, кроме тебя, кому меня сберечь»[262]. А 29 января: «Пишу на коленях. Прости, что тако я дошел до крайнего истощения. Божья воля и я, как малое больное дитя, без помощи чужия быть не могу. Я так болен, как никогда не был»[263]. В течение января Фотий писал графине каждый день.

Фотий с самого праздника Крещёния был уже не в силах самостоятельно подняться в покои и стоять на службе, а позже он писал А.А.Орловой-Чессменской: «Наконец истощился в силах и свалился на одре. Вчера головы весь день не мог поднять»[264]. Фотий не принимал лекарств, лишь пил для облегчения страданий теплую воду, от которой его рвало желчью. Он так ослабел, что перед смертью не мог самостоятельно сидеть в постели даже десяти минут, причастие ему приносил в келью схимник. Но даже при этом архимандрит продолжал обмениваться письмами с Иннокентием Херсонским, и перед смертью указывая ему, что священнику не подобает употреблять в писаниях простонародное выражение «это» вместо церковного «сие». Узнав, что Фотий очень плох, графиня решила приехать в Юрьев монастырь, что несказанно обрадовало умирающего. «О, если б ты, чадо, была ко мне, всего дала пить и есть. А то келейник ничего не дает, говорит, что мне вредно и надо сидеть на диете»[265], — писал ей архимандрит. Срочно приехавшая графиня пыталась уговорить Фотия показаться доктору, но он отвечал: «Почто лечиться архиерею [К.Ю.Е. — Фотий считал, что достоинство настоятеля Юрьева монастыря равно архиерейскому] у поганых врачей. Как можно веровать врачам, а презирать все, данное от Бога?»[266].

Все, посещавшие прикованного к постели, Фотия видели, что его глаза потухли и последний час близок. Незадолго перед смертью, не будучи в силах уже подняться, архимандрит писал братии: «Во все дни и часы я, по причине горькой смерти, не молился вместе с вами, но вопил как Иов: отцы и братья, и чада, все вы приступите к покаянию, простите мя днесь: я не могу приобщиться с вами, истинно умираю, а лица вашего не созерцаю, яко грешник. Отец ваш настоятель архимандрит Фотий. Прощайте»[267]. При жизни Фотий молил Господа открыть ему время смерти: «Я, грешный и окаянный инок, гласно вопию: Скажи мне, Господи, кончину мою и число дней моих»[268]. Есть свидетельства того, что это знание было даровано Фотию. А.Д.Боровиков в своих автобиографических записках описывал свою беседу с Фотием в Юрьевом монастыре: «Я обещал ещё приехать в Новгород и видеться с ним, но он возразил: — Ты будешь и не один раз; но меня не увидишь. Сбылось предвидение: через год его душа перенеслась»[269]. В материалах, собранных на родине Фотия, М. Можайский так же отмечал, что архимандрит Юрьева монастыря умер, как и предсказывал.[270] Фотий скончался 26 февраля 1838 года в два часа ночи, при смерти его присутствовали А.А.Орлова-Чесменская, Д.А.Державина, А.И.Жадовская, а также князь П.А.Ширинский-Шахматов, чей брат под именем Аникита ранее находился в Юрьевом монастыре.

Доктор Соколовский, лечивший Фотия до 1832 года, свидетельствовал смерть от истощения, «вследствие атрофы кишок»[271]. Это заявление подтверждает рассказ отца Арсения, бывшего келлиархом Юрьева монастыря. Он писал, что по окончании поста Фотий брал аптекарские весы и с их помощью приучал себя вновь к приему пищи, начиная с очень малых доз, но в последний раз его желудок так сжался, что принимать пищи уже не мог"[272]. Очевидно, смерть Фотия наступила от заболевания пищеварительных органов, но скудость, а порой и полное отсутствие пищи не были основной причиной этой долгой болезни. Архимандрит был привычен к постам, но он не смог превозмочь наветов и козней врагов.

28 февраля митрополит Михаил докладывал Св. Синоду о смерти настоятеля Юрьева монастыря: «Новгородская Духовная Консистория с рапорта Наместника первоклассного Юрьева монастыря иеромонаха Мануила таковым донесла мне, что Настоятель оного монастыря архимандрит Фотий по тягчайшей болезни и напутствовании Св. Таинствами в час по полуночи 26 числа сего февраля скончался»[273]. К рапорту Серафима был приложен послужной список Фотия, где архимандрит аттестовался как «к послушанию отлично способен»[274]. В тот же день обер-прокурор Св. Синода рапортовал Императору о смерти Фотия от воспаления 26 февраля в два часа ночи[275].

В третье воскресение Великого Поста состоялось отпевание в холодном Георгиевском соборе при огромном стечении народа. Погребение тела состоялось 6 марта 1838 года. Гроб почившего как настоятеля обители был обнесен вокруг монастыря. Очевидцы свидетельствовали о том, что прах покойного, простояв почти две недели, не издавал запаха.[276] Гроб был помещён в каменную раку, давно приготовленную в нижней церкви Похвалы Богородицы. Впоследствии монахи Юрьева монастыря сожалели, что Фотий не удостоился приобщения к лику святых. 12 августа 1843 года В.С.Орнатский говорил над гробом Фотия: «Будет время, — на земле оно должно быть, — когда протечет новый, целый ряд настоятелей сей обители; но имя Священно — Архимандрита Фотия, его жизнь, подвиги, труды и бесчисленные пожертвования в благоденствие и славу Юрьевской Обители останутся здесь навсегда незабвенными. Он все видит, и невидимо, быть может, всего более действует во благо сей Обители и братии»[277].

Жизнь и деятельность Фотия можно разделить на две сферы: церковную и политическую. В той и другой архимандрит проявил себя крайне незаурядным человеком. Филарет (Гумелевский) считал, что Фотий возродил престиж русского монашества: «ревность его к истине была чиста, и подвиги его для истины — замечательны для истории»[278]. Личное спасение было главной заботой Фотия. Ради этого он смирял свою плоть, очень строго соблюдал посты, носил власяницу и вериги, во время поста ежедневно причащался, вместе с братией монастыря служил всенощные службы. Единственным развлечением архимандрита в течение жизни была рыбная ловля. Фотий очень высоко ценил священный сан. Именно для возвышения достоинства настоятеля Юрьева монастыря он носил собольи шубы, заказывал дорогую утварь и выезжал в каретах. Не менее тщательно выполнял Фотий и свои пастырские обязанности. Библиотека Юрьева монастыря сохранила множество посланий архимандрита к его духовным детям и монахам. Духовная жизнь Фотия имела неожиданные практические воплощения. Он боролся с бесами и разговаривал с ангелами. Часто архимандрит получал Божественные откровения. Он лечил больных, изгонял бесов и пророчествовал. К сожалению, при Александре II, когда материалы о жизни и деятельности Фотия стали публиковаться, русскому обществу были нужны не святые, а революционеры.

В своей политической жизни Фотий был ярким представителем консервативного направления. Даже среди православных клириков он был ультраконсерватором. В политической борьбе Фотий защищал традиционные для России ценности. По его мнению, природа человека была испорчена грехом, и достигнуть совершенства в земной жизни было невозможно. Поэтому любые перемены были злом. Единственно возможной формой правления Фотий считал абсолютную монархию. В его понимании русская монархия была теократией. «Начальников» Фотий делил на духовных и светских, отдавая приоритет духовным как поставленным от Святого Духа. По мнению Фотия, Царь сочетал в своем лице высшую религиозную и светскую власть. Но даже Царю Фотий был готов оппонировать, если тот шел против Божьих заповедей. Попытки реформ церкви Фотий относил к вмешательству европейских революционеров и масонов. Единственными формами борьбы Фотий считал разоблачение «вражьих козней» и жалобу Царю. Естественно, такими методами невозможно было изменить замыслы Александра I, желавшего преобразовать российскую православную церковь.

Фотию удалось добиться успеха потому, что за его спиной стояла православная оппозиция — влиятельное течение в русском обществе. С 1817 года каждый шаг Фотия находился под бдительным контролем его соратников. Епископ Иннокентий обеспечил будущее Фотия, порекомендовав его графине А.А.Орловой-Чесменской; митрополит Михаил после высылки из Петербурга отправил Фотия в ближний монастырь; митрополит Серафим добился того, что Фотий начал использовать деньги графини на нужды церкви, и одобрил его знакомство с А.Н.Голицыным. В 1824 году кроме митрополита Серафима на Фотия влияли Д.Б.Голицын и М.Л.Магницкий. Советы светских ревнителей православия нашли отражение в посланиях Фотия Царю.

В последние годы царствования Александра I Фотий оказался в центре политической борьбы. Но ему не было суждено сыграть самостоятельной политической роли. Фотий своим моральным влиянием объединял представителей оппозиции, публично провозглашал их требования и был готов за них пострадать. Но в высокой политике он был наивен и подпадал под чужое влияние. В результате архимандрита использовали различные политические группировки, прикрывая его именем интриги.

Александр I предоставлял аудиенции Фотию и читал его послания, но из этого вовсе не следует, что он подпал под влияние архимандрита. Слушая Фотия, Император внимал голосу православной оппозиции. Готовясь к войне с Турцией, Александр I пытался избежать раскола в русском обществе и привлечь на свою сторону самую патриотически-настроенную его часть. Николай I в первое время принимал деятелей православной оппозиции, чтобы составить представление о настроениях, Царящих в консервативном лагере. Но после того, как новый Император избрал свою политическую линию, он перестал нуждаться в чужих советах. Вскоре архимандрит Фотий стал неудобен для светских и духовных властей. Он был взят под строгий надзор в Юрьевом монастыре. Жажда деятельности в этот период вылились у Фотия в ряде «чудачеств», за которые он получил славу юродивого.

Даже в самые сложные для Фотия жизненные моменты его поддерживали почитатели. В российском обществе появилось целое направление последователей строгой жизни архимандрита Юрьева монастыря. Фотий ушел из жизни в тот момент, когда начался второй этап религиозных реформ первой половины XIX века. Православную церковь взялся преобразовывать гвардейский полковник Н.А.Протасов. Хотя эти реформы носили совершенно иной характер, чем преобразования А.Н.Голицына, они не были приняты консервативной частью русского общества. Очевидно, что, проживи Фотий ещё несколько лет, он бы вновь вступил в политическую борьбу.

[1] Фотий Автобиография// Русская старина. 1894. Июль. С. 160.

[2] Фотий Плачевная повесть о искушении во все дни живота// РГАДА. Ф. 1208. Д. 102. Л. 12.

[3] Там же. Л. 15.

[4] Алексеев А. Краткое описание Новгородского Юрьева монастыря. — Новгород. 1875. С. 15.

[5] Фотий Сказание о житии и подвигах блаженного Иннокентия епископа Пензенского и Саратовского// РГАДА. Ф. 1208. Оп. 3. Д. 30−32.

[6] Там же. Л. 42.

[7] Там же.

[8] Смотри подробней: Кондаков Ю.Е. Духовно-религиозная политика Александра I и русская православная оппозиция (1801−1825). — СПб. 1998. С. 31−41.

[9]Фотий Сказание о житии и подвигах блаженного Иннокентия епископа Пензенского и Саратовского// РГАДА. Ф. 1208. Оп. 3. Д. 30−32. Л. 42.

[10] Миропольский С.И. Фотий Спасский Юрьевский архимандрит// Вестник Европы. — 1878. Кн. 11, 12.

[11] Жмакин В.И. Иннокентий епископ пензенский и саратовский. — СПб. 1885.

[12] Письмо Иннокентия к Фотию из Пензы в 1819 году// Русский архив. — 1868. С. 410.

[13] Письма Фотия к М.П.Толстой// РГИА. Ф. 925. Оп. 1. Л. 4 -5.

[14] Иннокентй епископ Пензенский и Саратовский// Пензенские епархиальные ведомости. — 1882.? 2. С. 13.

[15] История со свечой// Странник. — 1870. Май. С. 428.

[16] Письма епископа Иннокентия к А.А.Орловой-Чесменской// РНБ. Отдел рукописей. Основной фонд рукописной книги. F. I. Д. 393. Л. 3.

[17] Послужной список Фотия// РГИА. Ф. 796. Оп. 102. Д. 1267. Л. 2.

[18] Фотий Автобиография// Русская старина — 1894. Июль. С. 217.

[19] Там же. С. 219.

[20] Фотий Сказание о житии и подвигах блаженного Иннокентия епископа Пензенского и Саратовского// РГАДА. Ф. 1208. Оп. 3. Д. 32. Л. 44 -55.

[21] Письма Иннокентия к С.С.Мещерской 1818 год// РНБ. Отдел рукописей. Основной фонд рукописной книги. Д. Q-I 741. Л. 34.

[22] О помещении законоучителя Фотия в число соборных иеромонахов Александро-Невской Лавры// РГИА. Ф. 796. Оп. 99. Д. 833.

[23] Материалы для истории русской богословской мысли 30-х годов текущего столетия. — СПб. 1890. C. 228.

[24] Фотий Автобиография. 1894. Сентябрь. С. 228.

[25] Там же. С. 229.

[26] Там же. С. 230.

[27] Там же. Июль. С 216.

[28] Переписка князей Ширинских-Шихматовых. Материалы для истории Русской богословской мысли. — СПб. 1890. С. 230. Сноска.

[29] О книги Е.И.Станевича смотри подробней: Кодаков Ю.Е. ?Духовно-религиозная политика Александра I и русская православная оппозиция. СПб. 1998. С. 100−112; Архимандрит Фотий и его время. СПб. 2000. С. 114−133.

[30] Фотий Автобиография. 1894. Сентябрь. С. 207.

[31] Воспоминания баронессы М.П.Фредерикс// Исторический вестник. — 1898.? 1. С. 84.

[32] Воспоминания неизвестной// РНБ. Отдел рукописей. Архив Шубинского С.Н. Оп. 2.? 282. Л. 1.

[33] Фредерикс М.П. Воспоминания. — С. 84.

[34] Письмо Орловой-Чесменской А.А. к П. Черткову 16 мая 1823// Православное обозрение. — 1872. Июль. С. 64.

[35] Послания архимандрита Фотия к А.А.Орловой-Чесменской. — Калуга 1998. С. 143−144.

[36] Фотий Автобиография. 1895. Февраль. С. 185.

[37] Письма архимандрита Фотия. — Синтагма. 1998. С. 7.

[38] Письма Фотия к А.А.Орловой-Чесменской 1820 и 1821// РГАДА. 1208. Оп. 3. Д. 46.

[39] Письма архимандрита Фотия. — Синтагма. 1998. С. 12.

[40] Там же. С. 18−19.

[41] Письма архимандрита Фотия к П.М.Толстой// РГИА. Ф. 925. Оп. 1. Д. 5. Л. 65.

[42] Там же. Л. 66.

[43]Беседы архимандрита Юрьева Фотия// РГИА. Ф. 796. Оп. 205. Д. 549. Л. 17.

[44] Письма Фотия к А.А.Орловой-Чесменской 1820−1821// РГАДА. Ф. 1208. Оп. 3. Д. 46. Л. 121.

[45] Письмо Фотия к брату 15 октября 1821// Русский архив. — 1871. С. 239.

[46] Письма Фотия к Николаю Ильинскому// РНБ. Ф. 29.? 69.

[47] Стеллецкий Н. Князь А.Н.Голицын и его церковно-государственная деятельность// Труды киевской духовной академии. — 1901. Т. 2. С. 425.

[48] Бумаги и письма архимандрита Фотия к Александру I// РГИА. Ф. 1409. Оп. 1 Д. 43 96. Л. 6.

[49] Письма Фотия к А.А.Орловой-Чесменской 1820−1821// РГАДА. Ф. 1208. Оп. 3. Д. 46. Л. 80.

[50] Там же. Л. 125.

[51] Письма архимандрита Фотия к П.М.Толстой// РГИА. Ф. 925. Оп. 1. Д. 5. Л. 73.

[52] Сказание и житие и подвигах Блаженного Иннокентия// РГАДА. Ф. 1208. Оп. 3. Д. 30−32.

[53] Письма Фотия к А.А.Орловой-Чесменской 1820−1821// РГАДА. Ф. 1208. Оп. 3. Д. 46. Л. 130.

[54] Там же. Л. 90.

[55] Елагин Н. Жизнь графини А.А.Орловой-Чесменской. СПб. 1853. С. 39.

[56] Письма Фотия к А.А.Орловой-Чесменской 1822// РГАДА. Ф. 1208. Оп. 3. Д. 47. Л. 13.

[57] Письма архимандрита Фотия к П.М.Толстой// РГИА. Ф. 925. О. 1. Л. 96.

[58] Там же. Л. 99.

[59] Там же. Л. 53.

[60] Там же. Л. 68.

[61] Фотий Автобиография. — 1895. Т. 83. С. 201.

[62] Письма Фотия к А.А.Орловой-Чесменской 1822// РГАДА. Ф. 1208. Оп. 3. Д. 47. Л. 79.

[63] Письмо Голицына А.Н. к Крюденер В.-Ю. 6 июля 1822// Русский архив. — 1905. К. 3. С. 387.

[64] Карнович Е.П. Архимандрит Фотий// Замечательные и загадочные личности XVIII и XIX столетий. — Л. 1990. С. 412; Стеллецкий Н. Князь А.Н.Голицын и его церковно-государственная деятельность// Труды киевской духовной академии. — 1901. Т. 2. С. 428.

[65] Там же. С. 412.

[66] Письма Фотия к А.А.Орловой-Чесменской 1822// РГАДА. Ф. 1208. Оп. 3. Д. 47. Л. 79. 18 мая 1822 года.

[67] Письмо Голицына А.Н. к Фотию; не датировано// Русская старина. — 1882. Т. 34. С. 205.

[68] Письмо Голицына А.Н. к Орловой-Чесменской А.А. 21 мая 1822// Русский архив. — 1869.? 6. С. 943.

[69] Там же.

[70]Фотий Автобиография. С. 208.

[71] Там же. С. 209.

[72] Орнадский В. Начертание жизни, деяний и подвигов Фотия// РГАДА. Ф. 1208. Оп. 3. Д. 40. Л. 32.

[73] Там же. С. 211.

[74] Письмо А.А.Орловой-Чесменской 9 июня 1822// РНБ. Отдел рукописей. Ф. 267. Неописан.

[75] Фотий Автобиография. 1895. Т. 83. С. 211.

[76] Письмо Голицына А.Н. к Фотию 6 июля 1822// Русская старина. — 1882. Т. 34. С. 778.

[77] Фотий Автобиография. 1895. Т. 83. С. 211.

[78] Письма Фотия к А.А.Орловой-Чесменской 1822// РГАДА. Ф. 1208. Оп. 3. Д. 47. Л. 95.

[79] Там же. Л. 144.

[80] Там же. Л. 147.

[81] Там же. Л. 159.

[82]Там же. Л. 168.

[83] Там же. Л. 230.

[84] Сведения о лечении Фотия// Русский архив. — 1870. С. 901.

[85] Письма А.Н.Голицына к А.А.Орловой-Чесменской// Русский архив. — 1869. Т. IV. С. 945.

[86] Письма Фотия к А.А.Орловой-Чесменской 1822// РГАДА. Ф. 1208. Оп. 3. Д. 47. Л. 165.

[87] Письма А.Н.Голицына к Фотию 6 июля 1822// Русская старина. — 1882. Т. 34. С. 778.

[88] Дело о пенсии настоятеля Антония// РГИА. Ф. 797. Оп. 2. Д. 6933. Л. 1.

[89] Там же. Л. 2.

[90] Там же. Л. 7.

[91] Письма Фотия к А.А.Орловой-Чесменской 1822// РГАДА. Ф. 1208. Оп. 3. Д. 47. Л. 197.

[92] Письма С. Крылова к П. Черткову в 1823// Православное обозрение. — 1872. Июль. С. 16−18.

[93] Письмо Орловой-Чесменской А.А. к Державиной Д.А. 22 августа 1822// РНБ. Ф. 267. Неописан.

[94] Елагин Н. Жизнь графини А.А.Орловой-Чесменской. — СПб. 1853. С. 101.

[95] Там же. С. 212.

[96] Письмо Орловой-Чесменской А.А. к Державиной Д.А. 1сентября 1822// РНБ. Ф. 267. Неописан.

[97] Для биографии Сахарова И.П.// Русский архив. — 1873. Кн. 1. С. 956; Феодосий Левицкий Записки// Русская старина. — 1880. Т. 29.

[98] Письма архимандрита Фотия к П.М.Толстой// РГИА. Ф. 925. Оп. 1. Л. 108.

[99] Фотий Автобиография. 1895. Февраль. С. 212.

[100] Архимандрит Фотий Историческое описание Юрьева монастыря// РГАДА. Ф. 1208. Оп. 3. Д. 11; Архимандрит Макарий Указ. Соч. С. 12.

[101] Елагин Н. Указ. Соч. 1853. С. 120.

[102] Фотий Автобиография. 1895. Июль. С. 183.

[103] Беседы Юрьева архимандрита Фотия// РГИА. Ф. 796. Оп. 205. Д. 549. Л. 8.

[104] Письма С. Крылова к П. Черткову 1823// Православное обозрение. — 1872. Июль. С. 20.

[105] Фотий Автобиография. 1895. Июль. С. 181.

[106] Письмо Фотия к Д.А.Державиной 1823// Русский архив. — 1863. С. 850.

[107] Письма С. Крылова к П. Черткову 1823. — С. 16.

[108] Вишленкова Е.А. Религиозная политика: официальный курс и? общественное мнение? России александровской эпохи. — Казань, 1997. С. 152.

[109] РНБ. Отдел рукописей. Основной фонд рукописной книги. III-F 46.

[110] Письма С. Крылова к П. Черткову 19 декабря 1822. — С. 15.

[111] Письма архимандрита Фотия к П.М.Толстой// РГИА. Ф. 925. Оп. 1. Л. 108.

[112] Письмо С. Крылова к П. Черткову 8 января 1823. — С. 16.

[113] Там же. 6 февраля 1823. С. 18.

[114] Там же. 4 июня 1823. С. 20; 22.

[115] Беседы архимандрита Юрьева Фотия// РГИА. Ф. 796. Оп. 205. Д. 549. Л. 17.

[116]Письмо Орловой-Чесменской А.А. к Державиной Д.А. 15 февраля и 12 марта 1823// РНБ. Ф. 267. Неописан.

[117] Фотий Автобиография. 1895. Июль. 1895. Июль. С. 176.

[118] Письма С. Крылова к П. Черткову 1823. — С. 18.

[119] Письмо Голицына А.Н. к Фотию 26 января 1823// Русская старина. — 1882. Т. 34. С. 433.

[120]Там же. С. 440.

[121] Письма архимандрита Фотия к П.М.Толстой// РГИА. Ф. 925. Оп. 1.? 80.

[122] Письмо митрополита Серафима к П. Черткову 4 июня 1823// Православное обозрение. — 1872. Июль. С. 56.

[123]Письмо Голицына А.Н. к Крюденер В.-Ю. 19 марта 1822// Русский архив. — 1905. К. 3. С. 383.

[124] Письма С. Крылова к П. Черткову 20 ноября 1823. — С.24.

[125] Письма духовных и светских лиц к митрополиту Филарету. — СПБ. 190. Письмо митрополита Михаила 20 ноября 1823.

[126] Стурза А.С. Воспоминания о М.Л.Магницком// Русский архив. — 1868. С. 932.

[127] Фотий Автобиография. 1895. Июль. 1896. Июль. С. 180.

[128] Письмо Фотия к А.А.Павлову 1823// Русская старина. — 1882. Т. 35. С. 287.

[129] Письмо А.Н.Голицына к Фотию 4 декабря 1823// Русская старина. — 1882. Т. 35. С. 276.

[130] Послания Фотия к А.А.Орловой-Чесменской// НРБ. Отдел рукописей. Ф. 847. Д. 37.? 50. С. 25.

[131]Там же. С. 33.

[132] Дело Госснера// Кондаков Ю.Е. Духовно-религиозная политика Александра I и русская православная оппозиция 1801−1825. — СПб. 1998. С. 139−176.

[133] Воспоминания Н.И.Греча// Русский архив. — 1868. С. 1404.

[134] Фотий Автобиография. 1895. Август. С. 188.

[135] Послания Фотия к А.А.Орловой-Чесменской 1824−25// РГАДА. Ф. 1208. Д. 48. Л. 8. Послание? 3.

[136] Там же. Л. 9.

[137] Записка поданная А.Б.Голицыным Николаю I в 1831// Русская старина. — 1898. Февраль. С. 533.

[138] Письмо А.Н.Голицына к Фотию 6 февраля 1824// Русская старина. — 1882. Т. 35. С. 295.

[139] Письма духовных и светских лиц к митрополиту Филарету. — СПб. 1900. С. 664.

[140]Из записок Н.И.Греча// Русский архив. — 1868. С. 1406.

[141] Видок Фиглярин. — М. 1998. С. 244.

[142] Послания Фотия к А.А.Орловой-Чесменской? Л. 10. Послание? 14, 14 февраля 1824 года.

[143] Письмо Фотия к А.Н.Голицыну 16 марта 1824// Русский архив. — 1905. Кн. 3. С. 490.

[144] Там же. Письмо Фотия к А.Н.Голицыну 17 марта 1824.

[145] Послания Фотия к А.А.Орловой-Чесменской? Л. 11.

[146] Фотий Автобиография. 1895. Август. С. 189.

[147] Кондаков Ю.Е. Указ. Соч. С. 151.

[148] Об есауле Евлампии Котельникове// РГИА. Ф. 815. Оп.16. Д. 893. Л. 17.

[149] Фотий Автобиография. 1895. Ноябрь. С. 208.

[150] Там же. С. 211.

[151] Там же. С. 212.

[152] Там же. С. 217.

[153] Всеподданнейшее собственноручное письмо действительного статского советника Александра Тургенева 19 мая 1824// Письма главнейших деятелей в царствование Александра I. — СПб. 1883. С. 384.

[154] Фотий Автобиография. 1895. Ноябрь. С. 216.

[155] Письмо Фотия к А.Н.Голицыну 22 апреля 1824 года //Русский архив. 1870. С. 1159.

[156] Фотий Автобиография. 1895. Ноябрь. С. 230.

[157] Там же. С. 233.

[158] О новом порядке одобрения духовных изданий// РГИА. Ф. 1151. Том 1. Д. 177. Л. 104, 105.

[159]?Дело Госснера?// РНБ. Рукописный отдел. Ф. F: I.? 484/1−3. Л.104.

[160] Фотий Автобиография. Декабрь. С. 191.

[161] Фотий Автобиография. 1896. Июль. С. 176.

[162] Записки адмирала А.С.Шишкова// Чтения в обществе истории и древностей российских. — 1868. Кн. 3. С. 91.

[163] Фотий Автобиография. 1895. Декабрь. С. 193.

[164] Там же. С. 196.

[165] Письмо Серафима к А.А.Аракчееву 17 января 1825// Чтения в императорском обществе истории и древностей Российских. — 1873. Кн. 2. С. 947.

[166] Записки мнения и переписка адмирала А.С.Шишкова. — Берлин 1870. Т. 2. С. 246.

[167] ?Записка одного католика?// РГИА. Ф. 1409 Оп. 1 Д. Л. 38.

[168] Указ Св. Синоду о новом ведении дел// ПСЗ. Т. XXXIX.? 29. 914. 16 мая 1824.

[169] Вишленкова Е.А. Религиозная политика: официальный курс и? общественное мнение? России александровской эпохи. — Казань. 1997. С. 175.

[170] Письма архимандрита Фотия к А.А.Павлову 5 апреля 1824 (в публикации ошибочно датировано 1825 годом)// Русская старина. — 1882. Т. 35. С. 290.

[171] Указ А.Н.Голицыну об образовании при почтовом департаменте особой канцелярии// РГИА. Ф. 1162. Оп. 6. Д. 122.? 97. Л. 190.

[172] Послание Фотия царю 12 апреля 1824 года// Бумаги и письма архимандрита Фотия к императору Александру I// РГИА. Ф. 1409. Оп. 1. Д. 43 96. Л. 3.

[173] Там же. Л. 6−7.

[174] Письмо Фотия к Александру I 23 апреля 1824 года// Бумаги и письма архимандрита Фотия к императору Александру I// РГИА. Ф. 1409. Оп. 1. Д. 43 96. Л. 12−13.

[175] Там же. Л. 34.

[176]Смотри о Смирнове С.И.// Ю.Е.Кондаков Архимандрит Фотий и его время. СПб. 2000. С. 101−104.

[177] Письмо С.И.Смирнова к К.М.Киселеву// Архив АН. Ф. 100. Д. 255. Л. 6.

[178] Письмо о Фесслере// Бумаги и письма архимандрита Фотия к императору Александру I// РГИА. Ф. 1409. Оп. 1. Д. 43 96. Л. 14−17.

[179] Фотий Указ. Соч. В сносках// Русская старина. 1896. Июль. С. 187.

[180] Письма архимандрита Фотия к А.А.Павлову 5 апреля 1824. — С. 290.

[181] Богданович М.И. История царствования императора Александра I. — СПб. 1869. Т. 6. С. 47.

[182] Письма духовных и светских лиц к митрополиту Филарету. — СПб.1900. С. 66.

[183] Записки А.С.Шишкова// Чтения в Императорском обществе истории и древностей российских. — 1868. Кн. 3. С. 92. (Примечание)

[184] Фотий Автобиография. — 1896. Июль. С. 194.

[185]Там же. С. 183−185.

[186] Там же. Август. С. 426.

[187] Там же. С. 424.

[188] Письмо А.А.Аракчеева к Фотию август 1824// Чтения в Императорском обществе истории и древностей российских. — 1871. Т. 3. С. 950.

[189] Об оставлении 1 отделения бывшего департамента духовных дел в настоящем его положении// ПСЗ. Т. XXXIX.? 30. 037. 26 августа 1824.

[190] Там же.? 30. 060. 17 сентября 1824.

[191] Письмо А.А.Аракчеева к Фотию август 1824 года. — С. 950.

[192] Фотий Автобиография. — 1896. Август. С. 430, 434.

[193] Там же. С. 436.

[194] Есаул Е.Н.Котельников// ?Вопросы истории? 2001.? 5.

[195] Письмо митрополита Серафима к А.А.Аракчееву 12 ноября 1824 // Письма главнейших деятелей царствования Александра I. — СПб. 1883. С. 393.

[196] Письмо Серафима к А.А.Аракчееву 17 января 1825// Чтения в императорском обществе истории и древностей Российских. — 1873. Кн. 2. С. 947.

[197] О всемилостивейшем пожаловании архимандриту Юрьева монастыря Фотию панагии// РГИА. Ф. 815. Оп. 16. Д. 891. Л. 1.

[198] Встречи Фотия с Александром I// РНБ. Отдел рукописей. Фонд СПб ДА. A II/64. Л. 61.

[199] Жмакин И.В. Указ. Соч. С. 769.

[200] Там же.

[201] Архимандрит Макарий. Описание Новгородского Юрьева монастыря. — СПб. 1862. С. 105.

[202] Встречи Фотия с Александром I// РНБ. Отдел рукописей. Фонд СПб ДА. A II/64. Л. 61.

[203] Жмакин И.В. Указ. Соч. С. 769.

[204]Письмо Александра I к Фотию 1825// Чтения в императорском обществе истории и древностей российских. — 1871. Кн. 3.

[205] Письмо Фотия к Н. Ильинскому 13 октября 1825// РНБ. Им. Салтыкова-Щедрина отдел рукописей Ф.29.? 29.

[206] Смотри ниже в деле иеромонаха Апполоса.

[207] Послание Фотия Николаю I// РНБ. Отдел рукописей. Фонд СПб духовной академии, Д. A II/154 Л. 62.

[208] Там же. С. 63.

[209] Там же. С. 67.

[210] Письма Фотия к А.А.Павлову// Русская старина. — 1882. Т. 35. С. 291.

[211] Там же. С. 293.

[212] Там же.

[213] Там же. С. 295.

[214] Елагин Н.В. Указ. соч. С. 334.

[215] Послужной список Фотия// РГИА. Ф. 796. О. 119. Д. 254. Л. 3.

[216] Видок Фиглярин. — М. 1998. С. 225, 244, 288.

[217] Письмо Фотия к Апполосу// Архив АН. Ф. 100. Д. 248. Л. 1.

[218] Вопросные пункты представленные Апполосу// Архив АН. Ф. 100. Д. 162. Л. 2.

[219] Там же. Л. 3.

[220] Там же. Л. 1.

[221] Письмо А.Н.Голицына к А.Х.Бенкендорфу// Архив АН. Ф. 100. Д. 162. Л. 5.

[222] Письмо А.А.Павлова к А.Н.Голицыну// Архив АН. Ф. 100. Д. 162. Л. 6.

[223] Вопросные пункты представленные Апполосу// Архив АН. Ф. 100. Д. 162. Л. 4.

[224] Бумаги и письма архимандрита Фотия к Александру I// РГИА. Ф. 1409. Оп. 1. Д. 4396.

[225] Из дневника барона М.А.Корфа// Русская старина. — 1904. Т. 117. С. 73.

[226] Каптерев Н.Ф. Патриарх Никон и царь Алексей Михайлович. — Сергиев Посад 1912. С. 342.

[227] Там же. С. 276.

[228] Фотий Автобиография. — С. 108. Сноска.

[229] Письма Фотия Иннокентию епископу Херсонскому// Христианское чтение. — 1887. Ноябрь. С. 731.

[230] Там же. С. 753.

[231] Боровиков А.Д. Автобиографические записки. — СПб. 1899. С. 104.

[232] Алексеев А. Краткое описание Юрьева монастыря. — Новгород. 1875. С. 14.

[233] Там же. С. 29.

[234] Там же. С. 617.

[235] Воспоминания Михаила Евреинова// Душеполезное чтение. — 1909. Ч. 2.? 5. С. 26.

[236] Жизнь архимандрита Никодима Казанцева// Душеспасительное чтение. — 1911. Июль. С. 351.

[237] Рассказы об архимандрите Фотие// Исторический вестник. — 1885. Т. 21.

[238] Там же. С. 405.

[239] Послужной список Фотия// РГИА. Ф. 796. О. 119. Д. 254. Л. 3.

[240] Слезскинский А.Г. Фотий и графиня А.А.Орлова-Чессменская. — 1902. Февраль. С. 452.

[241] Там же. Октябрь. С. 159

[242] Повеление Николая I о высылке Фотия 1835// Русская старина. — 1876. Т. 17. С. 629.

[243] О вызове архимандрита Фотия в Александро Невскую лавру для научения его обрядам// РГИА. Ф. 815. Оп. 16. Д. 1065.

[244] Письмо Фотия к А.А.Орловой-Чесменской 1835// Русская старина. — 1897. Т. 90. Апрель. С. 44.

[245] Там же.

[246] Там же.

[247] Рапорт наместника Лавры архимандрита Палладия// РГИА. Ф. 815. Оп. 16. Д. 1065. Л. 2.

[248] Там же. Л. 3. Подписка Фотия.

[249] Там же. Л. 4. Переписка Нечаева С.Д. с митрополитом Серафимом.

[250] Алексеев А. Указ. Соч. С. 24.

[251] Из записок князя Ю.Н.Бартеньева //Русский архив. 1886.? 5−8. С. 145−146.

[252] Слезскинский А.Г. Фотий и графиня А.А.Орлова-Чессменская. 1902. Февраль. С. 448.

[253] Там же. 1902. Октябрь. С. 161.

[254] Там же.

[255] Фотий Автобиография. — 1894. Сентябрь. С. 128.

[256] Там же. С. 755.

[257] Письмо Фотия к брату Е.Н.Спасскому 23 ноября 1837. С. 235.

[258] Слезскинский А.Г. Фотий и графиня А.А.Орлова-Чессменская. С. 164.

[259]Там же. С. 162.

[260] Елагин Н.В. Указ. Соч. С. 76.

[261] Письма Фотия Иннокентию епископу Херсонскому// Христианское чтение. — 1887. Ноябрь. 755.

[262] Письмо Фотия к А.А.Орловой-Чессменской// РГАДА. Ф. 1208. Оп. 3. Д. 73. Л. 56. Письмо 28 января 1838 года.

[263] Там же. Л. 57.

[264] Слезскинский А.Г. Фотий и графиня А.А.Орлова-Чессменская. С. 162.

[265]Там же. С. 164.

[266] Там же.

[267] Елагин Н.В. Указ. Соч. С. 77.

[268] Послание о смерти. 16 ноября 1822 года// РНБ. Отдел рукописей. Ф. СПб ДА. A II/154. Л. 113.

[269] Боровиков А.Д. Автобиографические записки. — СПб. 1899. С. 105.

[270] Сведения о Фотие собранные на месте его рождения// Исторический вестник. — 1888. Т. XXXIII.

[271] Записки И.И.Европеуса// Русская старина. — 1875. Т. 14.? 9. С. 210.

[272] Воспоминания священника Я.Л.Морошкина// Русская старина. — 1876. Т. 17.? 9−12. С. 315.

[273] Переписка митрополита Серафима о смерти Юрьева монастыря архимандрита Фотия// РГИА. Ф. 796. Оп. 119. Д. 254.

[274] Там же. Л. 3.

[275] Рапорт императору обер-прокурора Св. Синода// РГИА. Ф. 797. Оп. 8. Д. 24 187.

[276] Сведения о Фотие, собранные на месте его рождения// Исторический вестник. 1888. Т. XXXIII.

[277] Орнатский В.С. Слово, произнесенное при гробе священно архимандрита Фотия в день его памяти. — СПб. 1843. Л. 4; 9.

[278] Филарет Обзор русской духовной литературы 862−1863. СПб. 1884. С. 156.