Оперативно-траурные мероприятия

Северную Осетию переводят на усиленный режим

Главу администрации Пригородного района Владимира Ходова я хотела найти давно, но оказалось, что в эти дни он появлялся на работе только поздно вечером. Владимир Ходов поминал своего десятилетнего внука Володю, ходил на поминки к соседям, знакомым, друзьям. Весь город надо было обойти.

— Почти все погибли 3 сентября, — говорит Владимир Ходов.- Но поминать всех в один день просто нельзя было, потому что за день нельзя всех обойти. Да и кто обходил бы, если у самого в доме поминки. Поэтому решили разбить поминки на всю неделю. В Осетии это важно — чтобы все могли прийти в семью на сороковины. Вот сегодня я обошел 12 домов.

Глава администрации достает сигареты.

— Почему так много журналистов приехало в Беслан? — неожиданно спрашивает он.- Я тут видел, как целая бригада со штативами высадилась. Я им говорю: вы куда? А они: мы на сорок дней. Странно. Сорок дней — это такой семейный обряд. Это же не праздник. И у нас не принято митинговать или какие-то мероприятия в эти дни проводить. Разве у русских не так? Вот и говорю — у всех так.

— Мне сегодня звонят с радиостанций, из газет, из Москвы, — продолжает Владимир Ходов, и я чувствую, что ему хочется выговориться.- Все спрашивают, пойдут осетины на ингушей или нет. Откуда это идет, скажите мне хоть вы. Вы видели наших людей? Вы думаете, им сейчас есть дело хоть до кого-то или чего-то? У меня такое чувство, что кому-то очень надо, чтобы тут снова была война. Чтобы кто-то выстрелил. Зачем тогда у вас в Москве на радио говорят через каждые три часа, что ситуация накалена? Что стянуты войска. Да они там (на границе Осетии и Ингушетии и в полях под Бесланом.-Ъ) уже сколько времени стоят. Вы сами тоже считаете, что накалена?

Я говорю, что не считаю. Я уже об этом даже написала статью (см. Ъ за 13 октября). Но я тоже слушаю радио и читаю газеты. И мне бы тоже хотелось знать, кому это нужно.

В дверях кабинета появляется мужчина, его зовут Руслан Дауров. «Проходи», — кивает ему Владимир Ходов. Руслан садится напротив. При свете видно, что у него воспалены глаза.

— Вот скажи, пойдут осетины на ингушей или нет, — говорит Владимир Ходов и обращается ко мне.- У этого парня там трое погибло (мать, брат и племянник.-Ъ).

— Пойдут или нет? — переспрашивает Руслан.- А смысл? Чтобы еще несколько семей ворота открыли?

В Осетии говорят, что ворота открывают, когда в дом привозят покойника.

— Вы же не можете сказать, что у меня внук был лишний, — говорит Владимир Ходов.- Мой внук прострелен пулями. Был живой, веселый мальчик, бегал по улице, играл в игрушки. Его больше нет. Но я вам говорю — мы все понимаем. Мы законопослушные люди. Осетины всегда такими были. Мы ждем выводов. Если сейчас что-то произойдет между Осетией и Ингушетией, то цель этих нелюдей (террористов, захвативших школу.-Ъ) будет достигнута. Ведь их главная цель была — внести раскол на Кавказ, посеять тут войну. Каждый из нас внутри, может, и хочет разобраться, отомстить за родных. Но мы понимаем, к чему это приведет. Мы будем ждать, что нам скажут официальные власти. Мы будем ждать результатов расследования, результатов комиссии. Мы будем ждать, когда глава государства скажет нам, почему это произошло и кто виноват. Надо дождаться.

— А если власти ничего не скажут?

— Тогда это возмутит людей, — говорит Руслан.

— Тогда мы потеряем веру в нашу власть, — говорит Владимир Ходов.- Жителей Беслана интересует, как и почему это стало возможным. Кто должен понести за это ответственность. Мы пока верим, что власть накажет виновных. И мы не жаждем крови. И выводов этих мы ждем не потому, что хотим только, чтобы кого-то наказали. Мы просто хотим знать, что виновные наказаны и что приняты меры, чтобы такого больше не повторилось. Чтобы дети не боялись идти в школу. Я об этом говорил и председателю парламентской комиссии, и следствию — нам нужна правда.

— А вы сами как думаете, почему это случилось? — спрашиваю я у главы администрации.

— Я сам задаю себе этот вопрос по десять раз за день, — устало говорит Владимир Ходов.- Я знаю, что всегда, во всех трагедиях виновато разгильдяйство. Но мне этой причины мало. Есть вещи, которые следствие должно определить. А еще я хочу знать, почему за три дня — с 1 по 3 сентября — руководство страны не обратило на нас внимания? Почему за эти три дня сюда не приехало ни одно ответственное лицо из Москвы? Я вот тут сидел все время, а за соседним столом, вот там, сидел Дзасохов, я видел тут наших министров, но я не видел ни главы государства, ни директора ФСБ, я никого из Москвы тут не видел. И я хочу знать, почему к школе не пришли муллы, имамы, старейшины — чеченские, ингушские — не важно. Почему не пришли сюда их жены, которые видели все по телевизору и знали, что там их мужья. Та женщина, которую показывали по телевизору, у которой четверо сыновей спали в доме и которая обратилась к своему мужу-террористу через кассету, — почему она не собрала своих соседей, родных и не пришла сюда, в школу? Мы бы их пропустили. Они могли остановить эту бойню. И почему они ее не остановили? Я слышал, как Дзасохов звонил Закаеву, звонил какому-то представителю Масхадова в Баку. Он просил: «Отзовите своих людей, спасите детей. Мы окружим ваших людей живым щитом, мы дадим им уйти, я клянусь всем святым, что у меня есть, позвоните им». Но эти представители говорили, что перезвонят нам, и не перезванивали. А потом им нельзя было дозвониться. Я уверен, что мы их выпустили бы, если бы они откликнулись.

— Никто бы их не тронул, — кивает Руслан.

— Мы тогда на все были готовы, — продолжает глава администрации.- Здесь ждали любую зацепку. Я вам честно говорю: мы дали бы им любые гарантии. Мы могли все, потому что оцепление было наше, в нем парни наши стояли. У меня там невестка была и трое внуков. Володя погиб, ему десять лет было. Среднему внуку восемь лет, ему только недавно сказали, что брат погиб. Первые три дня после освобождения он боялся во двор выйти. Я его спрашиваю: «Что там было?» А он: «Там дядька сказал, что убьет нас». Я отвез его во Владикавказ к родным, и там он вышел на улицу. А сюда вернулся, снова спрятался дома. Я в этом году не отправлю его в школу. Пусть в себя придет.

— Аленку (племянница Руслана Даурова.-Ъ) нам Бог сберег, — говорит Руслан, помолчав.- Все погибли. Она на костылях уже. Только осколок внутри глубоко, в животе. Врачи боятся трогать. Сказали, пусть с ним пока живет.

Потом мы молча сидим за столом. Владимир Ходов курит. Руслан Дауров смотрит в стол. Каждый из них вспоминает то, что уже никогда не забыть. Они сильные. Поэтому они молчат, а не плачут.

— Знаете, это мой любимый внук был, — вдруг говорит Владимир Ходов.- Его в мою честь Володей назвали. У меня все это время такой комок вот тут стоит, — мужчина показывает на грудь.- Но я уже потихоньку отхожу. Работа помогает. Жатва у нас. Отопительный сезон. Школу новую надо строить. И еще одну надо строить, первая-то перегружена была.

Прощаясь, Владимир Ходов пожимает мне руку, долго держит ее, не отпускает. И Руслан Дауров протягивает руку. «Держитесь», — говорю я им. Мне тяжело, потому что я не знаю, что я могу еще сказать. Но мне кажется, этим людям сейчас важны любые слова. Им важно, что они не одни.

N194, 16 октября 2004 г.