 |
| Литературная Россия | Олеся Николаева | 03.09.2004 |
Впоследствии ее семь лет не принимали в Союз писателей из-за ярлыка «писательская дочка», хотя стихи Олеси Николаевой были по достоинству оценены Окуджавой, Левитанским и Вильмонтом. После перестройки ситуация изменилась. Стали выходить книги стихов, прозы, эссе.
Лауреат Пушкинской премии-стипендии Альфреда Тепфера (1997) и поэтической премии имени Бориса Пастернака (2002), автор шести стихотворных сборников, двух книг прозы, двух книг богословской эссеистики и многочисленных публицистических статей, посвященных проблемам культуры, религии, Церкви, преподаватель поэтического семинара в Литературном институте им. Горького, Николаева известна также как один из создателей новой школы в поэзии — акцентного стиха. Кроме того, она обучала древнегреческому языку монахов-иконописцев Псково-Печерского монастыря, была чтецом и певчей в Преображенском храме в Переделкине и даже шофером игуменьи Новодевичьего монастыря Серафимы (Черной). Не случайно героями ее книги прозы «Мене, текел, фарес» стали монахи и духовенство — самая обделенная вниманием литературы категория наших современников. Причем автору удалось показать современную монастырскую жизнь и драматические отношения Церкви и мира, не впадая в скучные рассуждения и морализаторство.
— Олеся, на одном из сайтов я прочитала о том, что настоящее Ваше имя — Ольга, хотя в автобиографии Вы указываете на литературное происхождение Вашего имени — рассказ «Олеся» Куприна. Да и в одном из Ваших стихотворений написано: «Да и я себе иное имя / выбрала б — ходящее волнами, / как тростник колеблемое — Ольга / Вигилянская: и роскошь, и аскеза» («Имя»).
— Олесей меня назвали родители. Это был социокультурный жест, потому что тогда вышло первое собрание сочинений Куприна. Первое при Советской власти. Имя нравилось: и уникальное, и в то же время очень красивое. Я крестилась, когда мне было 23 года с именем Ольга, но печататься начала еще с 16 лет. И какое-то литературное имя к 23 годам у меня уже было. Я часто читала стихи со сцены, у меня были публикации — в «Днях поэзии», в «Новом мире», я закончила к тому времени Литературный институт, меня знали другие поэты. Рекомендации в Союз писателей мне писали Булат Окуджава, Юрий Левитанский и Вильям Вильмонт — друг Цветаевой и Пастернака. Потом стали выходить мои книги, в том числе, и в монастырских издательствах. Одна книга философских эссе у меня называлась «Православие и свобода». Меня несколько смущало, что я печатаюсь в монастырских издательствах, а имя у меня, ну что ли, басурманское. Я с этим вопросом пришла к знаменитому старцу Кириллу. Он меня знал очень давно, практически с года моего крещения. Махнул рукой, так как будто я спрашиваю о чем-то суетном, и сказал: оставайтесь, как есть.
— В Вашем сборнике «Мене, текел, фарес» главными героями выступают православные священники и монахи. Как вы решились взяться за эту тему? Насколько я знаю, роман получил противоречивые отзывы, как и от так называемых ортодоксов, так и от «обновленцев».
— Монастыри и монахов я очень люблю, со многими — дружу, жизнь эту знаю отнюдь не с чужих слов: это жизнь яркая, глубокая, исполненная подлинного драматизма, богатая удивительнейшими сюжетами, яркими индивидуальными характерами, то есть сама по себе — художественная. Можно даже сказать, что не я «взяла эту тему», а она меня взяла в оборот, заставила облечь ее в образы.
— Наверняка, кто-нибудь Вам сказал, что-то вроде: так о монахах писать нельзя. Слишком по-светски. Что Вы обычно отвечаете на такие возражения?
— Парадоксальным образом, ни один священномонах мне этого не говорил, напротив, мои читатели в иноческом чине спрашивали, когда же будет продолжение. А претензии в «светскости» предъявляли мне, как правило, неофитствующие дамы.
— Некоторые персонажи романа достаточно легко узнаваемы. Не боялись обидеть прототипов?
— Все-таки в одном герое у меня соединялось по два-три прототипа. Какие-то типические явления обычно выражаются единичным характером. Опасность обидеть, конечно, есть. Я читала критику позапрошлого века на роман Достоевского «Бесы». Писателя обвиняли в том, что он разоблачил русское освободительное движение, выдал Нечаева, но кто сейчас об этом помнит? Кроме того, писатель ничего никогда целиком не выдумывает, он пишет о чем-то, реально поразившем его в жизни.
— Олеся, не могли бы Вы прокомментировать ситуацию с Пушкинской премией? В «ЛГ» N 27 за 2004 год члены секции по Пушкинским премиям в области поэзии сочли необходимым обратиться с письмом к Президенту РФ. В письме говорится о том, что члены Президиума проигнорировали голосование секции, в результате которого премию должны были присудить Вам, и провели самостоятельное обсуждение. В итоге лауреатом был назван Евгений Рейн…
— Ну да, в этом году литературная комиссия присудила мне Пушкинскую премию («Новый мир» терпеливо выдвигал меня на нее в течение пяти лет), а потом всякими интригами у меня эту премию отобрали, вопреки мнению представителей литературной секции, в некоем Президиуме, куда входят балетмейстеры, музыканты, художники, архитекторы и т. д. Против меня, как мне это рассказывали, выступил муж поэтессы Беллы Ахмадулиной художник Борис Мессерер, который заявил, что он вообще не знает, кто я такая, и что поэтому нужно эту премию дать известному Евгению Рейну, имеющему уже и Государственную и Пушкинскую премию, да к тому же и являющемуся членом комиссии по Госпремиям. Это был заранее разыгранный сценарий, как уверяют свидетели. Чудесным образом «тайное» немедленно сделалось «явным» — буквально тем же вечером, когда было это заседание, все это мне уже пересказывала прихожанка моего мужа (мой муж — священник Владимир Вигилянский), дама, кстати, весьма далекая от литературы, но совершенно случайно узнавшая все эти подробности от своих друзей — членов этого Президиума. Они ей повторяли: «Заговор, спектакль, интриги». Конечно, интриги. Это был беспрецедентный случай. В литературном мире такого никогда не бывало. Да и почему, собственно, скажем, режиссер из членов этого Президиума, должен непременно знать архитектора, за которого проголосовала специально для этого созданная комиссия экспертов? Или почему поэт должен знать какую-нибудь балерину, скажем, из Кировского театра, которую сочли нужным удостоить премией ее коллеги-профессионалы? Но тут случай особенный, ибо господин Мессерер не только слишком даже хорошо и знал, и знает, кто я и что я пишу, ибо он был вместе со своей женой на моей свадьбе 28 лет назад (не говоря уже о том, что он множество раз бывал у меня дома, как и я у него), но и самолично оформлял как художник мою первую книгу «Сад чудес», вышедшую в издательстве «Советский писатель» 25 лет назад. Впрочем, этот сюжет с внезапной амнезией и множеством выразительных деталей стоит того, чтобы об этом написать художественный рассказик в жанре «Non-fiction».
— За событиями в мире следите? Сложная обстановка вокруг нас отражается в вашем творчестве?
— Я давно заметила, что как только в писателе оскудевает талант, он сразу начинает стремиться в политику, сразу дает какие-то свои рекомендации. Это дилетантство. Я художественную самодеятельность просто ненавижу. «Макбет», поставленный на сцене Красного уголка, — брр! Терпеть не могу КВН. А вот за то, в чем я могу разбираться профессионально, я и готова держать ответ. Я могу анализировать определенные тенденции, которые происходят в обществе и культуре. Безусловно, общество в культурном отношении деградирует. Нарождается новый человек, человек очень страшный, человек-потребитель, человек, которым правят исключительно природные инстинкты. Он обречен на страшное одиночество, потому что считает, что вся полнота истины, вся правота заключена в нем самом. В такой ситуации он вынужден заполнять чем-то свое одиночество, маскировать его, то организовывая какие-то партии, секты, клубы, то глуша себя пивом, водкой, наркотиками, то, напротив, целиком уходя в бизнес, в делание денег, в погоню за престижем. Происходит ужасное опошление человека, оторванного от своих исторических корней и забывшего о том, что есть небо.
— Выход какой-то есть?
— Выход у человека всегда есть, поскольку есть Бог. Если человек не обратится к своему Творцу и Промыслителю, жизнь его так и пройдет бессмысленно и бесплодно. Как бы он ни упрочивал свое земное положение, как бы ни упивался наслаждениями, как бы ни богател, он всегда будет «несчастен, и жалок, и нищ, и слеп, и наг». Отсутствие смыслообразующей деятельности и есть главная беда нашего времени. Смысл человек может найти только в служении абсолютной ценности, в Боге. И это имеет к нашей действительности самое непосредственное отношение, ибо наши прагматические задачи решаются через решение задач трансцендентных. Если Россия не обратится к Богу и Его Церкви, она так и останется «притчей во языцех» — нищей, несчастной, обманутой, преступной, страшной, обреченной страной. Как бы России не услышать грозный глас Божий: «Но имею против тебя то, что ты оставила первую любовь твою!». Первой же ее любовью было Православие.
Беседовала Ильмира Болотян
N 33, 13 августа 2004 г.
Опубликовано на сайте Православие.Ru
