Путешествие из Москвы в Эммаус

ЭММАУС НА ВОЛГЕ

Отправляясь в путешествие, многие из нас читают замечательную молитву «Луце и Клеопе во Эммаус спутешествовавый, Спасе». Читатель легко представит себе, как звучали эти слова в то утро, когда мы отправились в поселок с таинственным названием Эммаус. Правда, в отличие от апостолов Луки и Клеопы в Эммаус мы не шли пешком, а ехали на машине — все-таки 150 километров от Москвы.

Несмотря на обледеневшую дорогу, доехали быстро и благополучно, не повстречав ни пробок, ни милиционеров. Трудности, а с ними и первые впечатления от Эммауса начались уже в самом поселке. Накануне шел сильный снег, и мы сразу застряли. В Эммаусе нет улиц, вы можете написать письмо так: «Поселок Эммаус, дом такой-то, квартира такая-то» — и дойдет. Между домами — тропинки и «проезжие» дороги. Летом, конечно, проще, а вот зимой… В общем, за пять минут нашу машину выталкивали три раза. Хорошие в Эммаусе мужики, отзывчивые, всегда вытолкают.

Да простят нас жители поселка, назвать Эммаус красивым трудно. Десяток серых пятиэтажек силикатного кирпича, разбросанных без видимой градостроительной идеи. Еще столько же двухэтажных, вытянутых в длину домов. Летом, судя по всему, главной деталью пейзажа становится Волга, подступающая к поселку. Ближе к воде теснятся — в поисках вида и из экономии места — частные коттеджи. Есть и дорогие, выстроенные людьми, знающими, как жить: красный кирпич, три этажа, одно окно на стену, обтянутый сеткой голый, как колено, участок. За сеткой прыгает упитанная овчарка. И возвращаясь взглядом от «буржуйских» усадеб к пятиэтажкам, смотришь на них уже с большей теплотой.

Здесь есть удивительный человек — Раиса Трофимовна. Это она строит для односельчан православный храм. Сама, правда, она непрестанно повторяет, что строит-то Господь Бог. И это, бесспорно, именно так и есть. Строит Бог, а немолодой, но поразительно энергичной русской женщине остается с Его помощью ездить по заводам, заказывать сваи, плиты и цемент, возить грузовиками песок и гравий, огораживать горбылем территорию будущего храма. А еще принимать журналистов из Москвы — нас. Завтрак — хотя по обилию блюд это мог быть и обед — был таким вкусным и сытным, что в какой-то момент трапезы мы стали сомневаться в своей дальнейшей работоспособности. Впрочем, чашка крепкого кофе вернула силы, и мы отправились осматривать место, где скоро должен появиться храм во имя иконы Божией Матери «Отрада и Утешение».

По пути Раиса Трофимовна рассказывает, что когда-то в поселке уже был храм — Воскресенский: «Его закрыли в 1937 году. Поначалу там устроили клуб, ходили туда на танцы. Во время войны на церкви устроили огневую точку: с колокольни местность простреливалась очень далеко. И пошло: наши бьют с церкви, а немцы по церкви… Повреждена она была, конечно, очень сильно. Но все же выстояла. А во времена Хрущева ее разобрали: шло строительство интерната для сирот и был нужен кирпич. Все пошло на фундамент интерната. На месте церкви теперь кладбище. Поэтому там строить мы не стали — могилы ведь тревожить придется».

О старом храме многое помнит дьякон Валериан из соседнего села Власьево. В детстве он ходил в Воскресенскую церковь. Со слов отца Валериана Раиса Трофимовна рассказывает нам о печальных судьбах осквернителей храма. «Был такой Сашка Кожан, председатель колхоза эммаусского. Фамилия-то у него другая была, а Кожаном звали, потому что он в кожаной куртке ходил, в кожаной кепке и с револьвером. С ним еще один помощник был. Вот они храм и закрывали. Женщины хотели хотя бы иконы из храма сохранить, а они стояли на дороге, пройти не давали, иконы храмовые отнимали и сжигали. Война наступила, его взяли в санитарный поезд. Прослужил он там, наверное, полтора года всего — приезжает, медсестра с ним. „Ваш муж?“ — спрашивает у его жены Нюры, красавица была. „Мой“. Радуется жена — целый-невредимый приехал. Медсестра с рук на руки сдала и уехала. А он, оказывается, с ума сошел. И как он кончил-то? Порезал себе горло опасной бритвой и побежал к храму. Храм еще тогда не разрушили. И он по огородам бежал к храму, ребятишки за ним. Бежит, кровь течет. А перед храмом есть речушка маленькая. Он в нее забежал и три раза — как при крещении — окунулся в нее. А храм на горе: речушка, а потом гора. И он на четвереньках на эту гору поднялся, шел по направлению к храму, запутался в могилах на кладбище и упал. Тут его и нашли. Отвезли на подводе в больницу, тут уже жена Нюра за ним ехала. Так он в больнице и умер. А помощник его, тот от туберкулеза умер, молодым еще. Так что счастливыми эти люди не были».

Мы подходим к стройплощадке, огороженной забором из соснового горбыля. Я спрашиваю, почему именно «Отрада и Утешение»? «Мы тоже хотели Воскресенский, — рассказывает Раиса Трофимовна. — Но владыка сказал: уж очень много храмов с таким названием — в одной только Твери их три, да по окрестным деревням еще сколько. Давайте, говорит, такую, какой еще нету. Мы думали, думали и очень уж нам понравился этот образ — „Отрада и Утешение“. И владыка сразу утвердил».

Раиса Трофимовна по-хозяйски открывает дощатую калитку, отгребая валенком нападавший за вчера снег. Мы проходим на площадку. На первый взгляд ничего особенного. Снег и снег. Какие-то плиты, балки, еще что-то из стройматериалов. В середине стройплощадки — большой деревянный крест. «Это закладной, — рассказывает наша провожатая, — когда летом прошлого года владыка камень закладывал, тогда и крест поставили. Так положено». Она ведет нас к кресту. «Смотрите, вот здесь мы выложили фундамент, видите, вот алтарная часть, вот здесь будет колокольня». Раиса Трофимовна рассказывает о будущем храме с основательностью инженера и убежденностью очень верующего человека. Она называет точное количество вбитых свай, габаритные размеры фундамента — по всему видно, что ни одна из строительных процедур не обошлась без ее участия. «Фундамент выложили — это самое главное, это основа. Теперь осталось только стены сложить. Сложим с Божией помощью», — уверенно говорит она. О том, как и почему Раиса Трофимовна стала заниматься строительством храма, мы узнаем позже.

А пока идем дальше. Нас ждут Эммаус и эммаусцы.

СЕРОВ, ДА НЕ ТОТ

Начать знакомство с жизнью Эммауса мы решаем с одной из главных достопримечательностей поселка — Музея художника В.А. Серова. Оказывается, несмотря на всю скромность жизни сегодняшнего Эммауса, есть в нем и свой музей. Правда, художник Серов — это не тот, который написал «Девочку с персиками», а другой, советский. Те, кто учился при советской власти, без труда вспомнят его картины — их любили печатать на последних страницах учебников «Родная речь». Самая известная — «Ходоки у В.И. Ленина», которая всегда предваряла «Дочь советской Киргизии» Чуйкова и «Утро» Яблонской. Так вот, оказывается, художник Серов родился в Эммаусе, а дедушка его был псаломщиком местной церкви. Мы подходим к двухэтажному зданию, состояние которого ясно свидетельствует: завхоз уехал, заболел, уволился. Синяя вывеска «Дом культуры» выглядит насмешкой. На единственной незапертой двери табличка: «Музей Серова». Мы поднимаемся на второй этаж, но с лестничной площадки нам радостно сообщают: «А музей не работает!» Мы чувствуем себя ходоками, добравшимися до заветного кабинета с холщовыми чехлами на креслах и узнавшими, что В.И. умер. Но, словно прочитав наши мысли, сотрудница музея весело предлагает все же зайти и «посмотреть хотя бы то, что осталось». Оказывается, из-за жесточайших протечек, следы которых еще не скрыла кисть эммаусского маляра, экспозицию пришлось временно отправить в другие музеи. Ну что ж, будем довольствоваться малым, решили мы и вошли.

Несколько молодых женщин хлопотали в пустом выставочном зале с какими-то картонками и фотографиями. «Восстанавливаем экспозицию, посвященную Серову, — рассказывает одна из них. — Да вот он и сам, мы сейчас с товарища колпак-то снимем — и смотрите». Мы замечаем бронзовый бюст в огромном, свернутом из ватмана колпаке, притаившийся в углу.

Cотрудники музея оказались очень душевными и милыми людьми. Видно, что добрые. И ужасно хочется, чтобы все у них открылось и заработало. «А что же вы не спрашиваете про „Девочку с персиками“?» — не зная о нашей осведомленности, предваряет возможный вопрос одна из сотрудниц. И с легкой обидой в голосе рассказывает: «Обычно все, кто приезжают, прямо с порога требуют „Девочку“. А это ведь не тот Серов! Не тот! Тот Валентин, а наш-то Владимир! Некоторые даже обижаются, говорят, мы, мол, издалека приехали, и подай им „Девочку“». Мы успокаиваем музейщиц, обещаем ни за что не путать Серовых и спешим на улицу. Из окна музея виден рыночек и суетящиеся вокруг него люди.

Раиса Трофимовна рассказала нам, что в Эммаусе, не имеющем своего православного храма, обосновались разные сектанты. И кришнаиты есть, и мормоны, но самые активные — адвентисты, любовь которых к миссионерству успела порядком поднадоесть местным жителям. Адвентистов в Эммаусе всего 35 человек — на 3500 жителей, и мы не надеемся столкнуться с ними.

И конечно, сразу же сталкиваемся.

РАЗГАДКА

Пожилая женщина с двумя близнецами лет трех-четырех. Ничем особо не примечательная, вполне благообразного вида.

— Здравствуйте, а где у вас тут строится православный храм?
— Не знаю. И знать не хочу! Нам это не нужно!
— Вы не православная?
— Мы не православные, мы христиане. Бог-то один, а православная церковь только обманывает нас, да еще и обирает!

Слушать проповедь тетки нет ни времени, ни желания, и мы продолжаем приставать к эммаусцам с вопросами.

— Дедушка, говорят, у вас тут православный храм строится? (Классический крестьянский дед в валенках, ушанке и с хозяйственной сумкой в руке.)
— А как же, милые, вон он, за тем домом. Там забор увидите, а в самом-то месте, где храм будет — там крест.
— А что, много ли у вас сектантов, адвентистов всяких?
— Есть какие-то… католики, что ли? Да только никто к ним не ходит, к этим католикам. А если кто ходит, так это не наши. Одним словом, мусульмане это.
— Ну, а как храм откроется, будете ходить?
— Обязательно будем! Отчего же не ходить?
— А откуда название Эммаус?
— А вот откуда. Была здесь когда-то немка, звали Эммой. А фамилия вроде Ус. Начала строиться здесь, а потом неизвестно, что с ней стало. Но название осталось: Эмма Ус, Эммаус.

На рынке, представляющем собой несколько палаток, разбитых над складными столиками, человек двадцать-тридцать покупателей. С некоторыми из них мы еще обсуждаем перспективу строительства православного храма. Противников православия больше не попадается, все горячо приветствуют храм и ругают какого-то Буша. Этот таинственный однофамилец американского президента оказывается главой местной адвентистской общины. Уборщица магазина «Продукты», веселая женщина, встретившая нас, зашедших погреться, не слишком печатными прибаутками, прямо заявила: «Не надо нам никаких адвентистов и никаких сектантов. А то что получается? Я вон за три тыщщи себе пальто взяла. А ему триста рублей давай. Ну уж нет, мы лучше православным помогать будем». Мы снова задаем вопрос про историю названия Эммауса. В магазине «Продукты» возникает небольшая научная дискуссия. Веселая уборщица отстаивает версию с Эммой Ус, а одна из посетительниц магазина утверждает, что это «в честь того города, где родился Иисус Христос. В Израиле, что ли?»

У нашей уборщицы как раз близился обеденный перерыв, и она вызвалась отвести нас к местной библиотеке. Здание, в котором она расположена, как две капли воды похоже на Музей В.А. Серова, только часть его отдана под жилье.

— А когда храм-то откроется? — Во дворе библиотеки суровый усатый мужик деловито вешал белье.
— Да вот в этом году должны закончить строительство. А ходить-то будете?
— А че, построят — будем. — Он был из породы немногословных, но нам показалось, что он и правда будет. Основательный.

В отличие от музея библиотека работает. Нас интересует история Эммауса, и уже с первых слов удивительно приветливой библиотекарши мы понимаем, что пришли как раз по адресу. Эммаусская библиотека — это, видимо, единственное место на земле, где любят и знают историю этого села. На свет является папка, в которой хранятся собранные краеведами материалы по истории Эммауса. И самое интересное среди них — это статья, написанная в 1923 году последним священником эммаусской церкви Матфеем Скобниковым. Читая этот документ, мы наконец поняли, как Эммаус получил свое название.

До середины XVIII века никакого Эммауса не было. И немки никакой не было. Был в месте впадения в Волгу одного из ее притоков, реки Белеутовки, монастырек — Спасо-Яминская пустынь, известный с XVII века и к описываемому времени пришедший в полный упадок: в пустыни были «две кельи, черный поп, два старца, 4 дьячка», а вокруг нее значились «один двор крестьянский да два двора бобыльских и в них по два человека». Вот это-то место и приглянулось тогдашнему владыке — архиепископу Митрофану (Слотвинскому), занимавшему Тверскую и Кашинскую кафедру с 1739-го по 1752 год. Владыка решил сделать в Спасо-Яминской пустыни свою летнюю резиденцию и с помощью крестьян из архиерейских деревень устроить рыбные пруды. Все это было сделано, жизнь закипела вокруг Спасо-Яминской пустыни. Свое детище преосвященный Митрофан назвал Эммаусом: расстояние от Твери было примерно такое же, как от Иерусалима до того самого Эммауса, в который шли Лука и Клеопа в день Воскресения Христова — «стадий шестьдесят», то есть около 12 километров. В конце XVIII века архиерейская резиденция вновь оказалась заброшенной, а крестьянам Эммауса от нее остался храм Воскресения Христова, в котором и служил позже эммаусский историк отец Матфей Скобников.

Постепенно нить нашей беседы приводит нас от истории к будням поселковой библиотеки. Читают эммаусцы, в общем, не так мало. За прошлый год библиотеку посетили 1070 человек. «Что берут? Дети — что по программе в школе проходят. Средний возраст — приключения и фантастику. Старики очень любят любовные романы. Да-да, прямо нарасхват. Старшее поколение еще классику спрашивает — перечитывают и Толстого, и Достоевского». Рассказ о читателях прерывается самими читателями. В разгар наших изысканий в маленький зал вваливается с шумом и смехом толпа девчонок. Они требуют себе для изучения автобиографию… Осипа Мандельштама. Проходят в школе, десятый класс. Биографию сразу же находят, и часть читательниц убегает. Остаются девятиклассницы. Этим повезло меньше: коварные московские журналисты решили устроить небольшой экзамен по литературе.

— Что проходите?
— Онегина.
— Как было отчество Татьяны?
-…

Хором вспоминаем про «смиренного грешника Дмитрия Ларина», и задачка, ко взаимному удовольствию, решена. Выходя из библиотеки, мы встречаем мальчишек из того же, как выяснилось, класса. Наш вопрос, кто такая Татьяна, поставил было их в тупик, да один вдруг радостно спохватился: «Так это та, которая с Онегиным мутила!» И все весело поспешили к своему дому.

— А что ж вы не помогаете православный храм строить? — кричу им вслед.
— А нас никто не просил!
— А если попросят?
— Построим! — именно «построим», а не «поможем».

Отправляясь в Эммаус, мы спрашивали друг друга: а так ли уж нужно затевать здесь строительство храма? До Твери 15 минут автобусом, в соседних деревнях есть церкви. Надо ли? Уезжая из Эммауса и окидывая мысленным взором день, проведенный там, мы в один голос сказали: теперь нам понятно, зачем здесь нужен православный храм. Эммаус — это довольно невзрачный на вид поселок. Но в нем живут очень славные люди. И им очень нужен храм. И веселой уборщице из «Продуктов», и дядьке с бельем, и парням, плохо занимающимся литературой, и их более прилежным одноклассницам. А может быть, даже и тетке с близнецами. Уж близнецам-то вполне возможно. Вырастут рядом с храмом и, Бог даст, разберутся, что к чему.

ОТРАДА И УТЕШЕНИЕ

Мы разговариваем с Раисой Трофимовной на ее кухоньке. «Сахар вы не кладите, дома будете с сахаром. Вот клюква наша, тверская. Попробуйте…» А познакомились мы в Москве, в Доме журналистов, на довольно грустном мероприятии — вечере для семей погибших журналистов.

Дело в том, что Раиса Трофимовна — мать убитого в 1996 году журналиста Льва Богомолова. В зале было много слез об убитых мужьях, сыновьях, отцах. Но когда очередь подняться на сцену дошла до Раисы Трофимовны, поразило выражение ее лица: оно светилось приветливостью и покоем. Тогда-то она и рассказала о строящемся в поселке Эммаус храме, где будут поминать погибших и здравствующих журналистов.

— А кому первому в голову пришла мысль храм построить?

— У нас все возникло очень спонтанно. У нас ведь в Эммаусе шесть сект — иеговисты, адвентисты, баптисты, кришнаиты, мормоны, и сатанисты даже появились. На остановке, в автобусе только их и слышно было. В автобусах-то наших яблоку негде упасть, почти все в Тверь работать ездят. Поэтому сектантам даже не надо специально где-то народ собирать: зайдут в автобус — и начинается… А люди как — 70 лет они прожили без Бога, им все равно, кто им о Боге скажет, сидят и слушают.

И вот два года назад один наш местный житель — сам некрещеный, но философствующий — приходит и говорит: «Что же это? Секты одни! Давайте мы хоть из горбыля сарайчик построим и молиться будем!» Я говорю: «Где же вы видели, чтобы православные люди в сарае молились? Мы же не секта какая-то!» — «Ну давайте, — говорит, — храм строить». — «Да на что, говорю, строить?» Но — так вот и начали…

— Так как же вы начали, если не на что было?

— Вы знаете, мы ведь сначала не собирались строить, думали: купим домик деревянный (на него бы денег-то собрали), куполок поставим и будем молиться. Взялись за дело: участок выбивали — история целая, пока оформили. А батюшка из Власьева нам говорит: «Если деревянный поставите — вас сатанисты сожгут», они на кладбище во Власьеве уже «поработали».

Решили маленький кирпичный строить. А когда я проектировать принесла, архитектор говорит: «Ну уж если строить, так побольше! Сколько примерно у вас человек будет ходить?» Я говорю: «Ну уж сто-то будет». (Это потому, что на освящение закладного камня и креста у нас и все двести пришли). Вот он и спроектировал такой большой — чтобы сто человек могли нормально стоять. А уж если на праздник — то и двести войдет. В храме какой простор уж нужен? Чтобы руку поднять перекреститься…

— Вы поддержку односельчан ощущаете?

— Конечно! Чтобы кто мимо прошел и не спросил: «Ну как там храм?» — такого не бывает. Всегда кто-то спросит. Правда, чтобы кто-то поработать пришел — такого тоже нету… А вот деньги жертвуют. Конечно, люди у нас небогатые, несут по 50, 100, 200 рублей. 500 — это редко. А так -принесла пенсионерка сто рублей, потом через два месяца еще сто набрала, еще принесла. В общей сложности за эти два года народ собрал тысяч 12 (это не считая нескольких крупных вкладов). А тут еще книгу мою про огород (я ведь по сельскому хозяйству специалист) стали переиздавать и гонорар платить.

Генрих Боровик помог. Написала я ему (у него ведь тоже Артем погиб). И он прислал 15 тысяч рублей от Фонда независимых журналистов. А потом 1,5 тысячи от себя лично. А вообще — кому я только не писала! Может, по глупости, конечно… Даже Чубайсу писала. Народ-то ограбил, пусть хоть что-то народу вернет! Главное, все отвечают! И Чубайс тоже ответил: «Не имеет возможности…»

А всех, кто хоть советом или хоть одним рублем помог — я в тетрадочку записываю, чтобы ни одно имя не потерялось. И все, кто жертвовал, и рабочие, которые работали бесплатно, и директор ЖБИ, который нам со сваями помог… Потом мы список этот отпечатаем и в стену храма замуруем. Будет служба идти — и они будут поминаться.

— Раиса Трофимовна, а чем вы до храма занимались?

— Когда-то я горно-промышленное училище закончила, шахтерское. По знаниям я могла бы и в институт поступить, но кто бы меня содержал? Мы жили бедно, отца не было, погиб. А в училище бесплатно кормили, одевали. Потом нас на уральскую шахту работать направили. Там супруга своего встретила, шахтера. А потом уж мы вместе в сельскохозяйственный институт поступили заочно. Нас пригласили в Калужскую область работать, на опытную станцию. Почти 20 лет мы там проработали, оба — кандидаты сельскохозяйственных наук. А потом в Твери оказались, здесь институт был и опытное хозяйство. Так я и живу здесь с 1978 года.

Занималась я луговыми травами, в «лицо» их все знала, а потом стала интересоваться их лечебными свойствами. Теперь у меня весь шкаф забит разными рецептами. Лечить я никого не лечу, просто рецепты собираю, какие есть в народе, кто где скажет, кто как лечился, какие опубликованы, но неизбитые такие рецепты. Потому что на избитые — никаких книг не хватит. (У Раисы Трофимовны вышло десять книг, одна из них — «Огород во славу Божию» — переиздается в девятый раз. — Ред.).

— А муж сейчас что делает?

— Он год назад в Оптину пустынь ушел послушником. У него там послушание — овощным хозяйством заведовать. Вообще-то он их консультировал с самого открытия монастыря: крупорушки какие нужны — крупу из гречихи делать, просо сеять, сорта картошки новые… И он к ним ездил много лет, и они к нему. Да и другим храмам и монастырям помогал — всем чего-то вез, доставал. Ну, а теперь Господь его призвал. Это милость, конечно.

Вот он звонит в неделю два раза. И я ему звоню. Пишем письма. Больше всех от него писем. Родней человека у меня нет. Про храм наш спрашивает всегда, я с ним советуюсь. Звоню как-то, спрашиваю: «У вас в храме подвал есть?» — «Есть, — говорит, — под одним храмом. Мы там капусту храним» — «Ну и мы тогда подвал делать будем».

МОЛИТВА О ЖУРНАЛИСТАХ

Рядом с тетрадочкой «О здравии», где множество страниц аккуратно исписано именами и объяснениями, на столе лежит тетрадка «Об упокоении». Последняя запись — «Холодов Димитрий». Мать известного журналиста тоже пожертвовала деньги на строящийся храм.

Подбираемся к тяжелой теме, которую трудно миновать. После нашей первой встречи в Доме журналистов мы специально искали информацию о Льве Богомолове, сыне Раисы Трофимовны. Он был главным редактором городской газеты «Калуга вечерняя». Погиб в октябре 1996 года при невыясненных обстоятельствах: его тело со множественными переломами и тяжелой травмой головы было найдено на обочине шоссе.

— Раиса Трофимовна, а убийство Льва Викторовича расследовали?

— Расследовали. Шесть следователей сменилось. Да кто сейчас кого находит? Но вы знаете, мне этого и не надо. Я не знаю кто — и ладно. А если узнаю — может, я его ненавидеть буду. И как мне тогда молиться? Ведь это не уживается… А не знаю — и не знаю. Это — с одной стороны. А с другой — Господь ведь знает, когда кого забирать.

Вы знаете, когда Леву убили, я уже в Церкви была, поэтому и внутренне крепкая. Конечно, это горе, тут и слов нет. Но чтоб так убиваться, как вот обычно убиваются, — этого у меня не было. Я тогда еще в институте работала, многие приходили с сочувствием, и некоторые даже осуждали: «А она не плачет». Ну, а чего плакать-то? Ведь если мы из Божией руки принимаем хорошее, то и плохое должны принимать. Да и откуда мы знаем — плохое ли это? Мы когда ТУДА придем — узнаем. Как бы его жизнь дальше потекла? Как наш батюшка говорит: вот срезанный цветок — он красивый, но в нем уже тление есть, хотя мы его пока не видим…

— Газета «Калуга вечерняя», насколько я знаю, была не очень угодной властям?

— Да, тогда выборы шли в губернатора, люди разные были, некоторые — недостойные. Кому-то он с охотой давал газетные полосы, кому-то — препятствовал. Его пугали сколько раз — не испугался. Хотели купить — не купился. Осталось только убить. Что они и сделали. Царство ему небесное.

— Вы говорили, что Лева был верующий человек?

— Он был невоцерковленный еще, но верующий. Помню, он еще когда в армию уходил, приехал ко мне, говорит: «Мама, мы анкеты заполняли, я написал, что я христианин. Но почему-то мы карандашом заполняли. Небось сотрут…»

Я Леве говорила: «Сынок, надо ведь исповедаться, причаститься». Он: «Обязательно, мама, вот как приеду (они газету перерегистрировали у нас в Твери), я с тобой пойду». Да вот, не успел. Вот уж молимся теперь с папой… Ну, и потом, считаем, что, может быть, мученическая смерть у него была…

— А когда он крестился? Или вы его в детстве крестили?

— Крестился он поздно, к сожалению, — когда уже в институт поступил. Я сама в Церковь очень поздно пришла — все блуждала. Толстого читала. Тогда еще храмы были закрыты, а он тут про Бога пишет! И про смирение, и про то, что бедным надо помогать — т. е. вроде все, как по Богу. Тонкостей-то я не понимала. Вот и читала. К его юбилею издавали полное собрание сочинений — 90 томов. Я через Москву, бывало, еду в отпуск. На Кузнецком мосту был небольшой магазинчик, я там и покупала — дневники, записные книжки… Все исчерканные они у меня были.

— Как же вы после Толстого в Церкви оказались?

— А у меня недалеко от Оптиной пустыни племянники жили и брат покойный. И когда Оптину открыли в 1987 году — я поехала. Ну и как вот — Оптину видеть и потом про Толстого какого-то думать? Так с тех пор от Церкви и не отхожу.

— Вы говорили, что в храме погибших журналистов будут поминать?

— Да, я в Союзе журналистов выберу все имена, мне только уточнить останется, кто крещеный, кто нет. Уточнить я попросила женщину, которая будет составлять книгу памяти погибших журналистов — она будет работать с родственниками и спросит.

Так что будем поминать. А иначе-то нельзя! Мы должны за весь мир молиться, а уж если мать погибшего журналиста — что ж мы, за журналистов не будем молиться? Будем — и за усопших, и за живых.

Вся жизнь моя до нашего храма — работа, все — только подготовка к этим годам. Просто подготовка. Вспомнишь — ну что там было в жизни? Тогда это, может, казалось важным, а по сути-то — пустое. Вот только сейчас она, жизнь настоящая, наполненная, начинается. Наш прораб мне все рассказывал, в какие он ситуации в жизни попадал, сколько раз мог погибнуть. Я ему говорю: «Вас Господь для храма берег. Делайте храм — вот это ваше главное дело на земле и есть».

N 8, 2004 г.