 |
| Радонеж | Александр Богатырев | 30.08.2004 |
Я, грешным делом, тоже стараюсь стороной обойти «выяснятелей общественного мнения».
А что собственно можно узнать от людей, получающих информацию из телевизоров и газет? Лишь то, насколько они ее усвоили.
Конечно, не перевелись люди, способные критически мыслить и отличать ложь от правды. Чем настойчивее им что-то внушают, тем упорнее у них нежелание принимать навязываемое. Но мнение таких граждан, как правило, остается публике неизвестным
СМИ утверждают, что верующих в России немного, а православными себя называют, скорее по национальному признаку или же из соображений культурной самоэдинтификации.
Некоторые православные публицисты разделяют это мнение и утверждают, что «захожан у нас много, а прихожан — воцерковленных людей, регулярно исповедывающихся и причащающихся — не более двух — пяти процентов.
Недавно мне представилась возможность «поиграть в статистика» и попытаться выяснить, сколько верующих в особой категории наших граждан — людей, перенесших инфаркт.
Сердце — орган загадочный, и его поломки не всегда понятны даже специалистам. Инфаркт, например, часто проходит без особых болей. Его можно перенести на ногах и даже о нем не догадаться. Кое у кого он случается по нескольку раз. Но при этом 30% болящих о собственном инфаркте узнают на том свете.
В больнице моими соседями оказались люди мало разговорчивые. Казалось, они серьезно призадумались о том, как жить дальше и ни за что не хотели делиться своими соображениями.
Но в реабилитационном центре — кардиологическом санатории — публика была совершенно иной.
Первое что я увидел, выйдя из «Газели» «скорой помощи», курящих мужей самого разного возраста — от тридцати до восьмидесяти с лишком. Одни сидели на скамейках, другие толпились у самого входа в корпус. На дверях подъезда висели писаные от руки афиши следующего призывного содержания: «17−30 Веселая караоке. 20:30 Танцевальный рай — Дискохаос. Танцы до упаду». Для больных, перенесших инфаркт — предложение конечно, заманчивое.
В ожидании приема у сестры, ведающей размещением, я ознакомился с другим, не менее замечательным, объявлением. В нем опытный психотерапевт предлагал услуги по нахождению и починке кармических поломок в предыдущих рождениях. Причем, причины недугов этот господин обещал найти не только в неправильном поведении пациента в прежней жизни в человеческой ипостаси, но и в том случае, если в прошлой жизни он был «живым существом» — то есть обезьяной, крокодилом или хорьком сибирским.
На следующее утро я был направлен в кабинет аутогенной тренировки, где вместе со мной пятнадцать бедолаг подверглись сеансу принудительного гипноза. Под оккультную музыку местный «кашпировский» дал установку по счету «20» уснуть, а по счету «1» проснуться полным сил и бодрости. В перерыве между этими установочными цифрами несколько минут стояла тревожная гнетущая тишина. Мне стало дурно и заболело сердце. Очевидно, «установка» никак не ожидала столкнуться с Иисусовой молитвой, чтением которой я защищался от попыток вогнать меня в транс.
После сеанса я попытался узнать у «опытного психотерапевта» почему он гипноз называет «аутогенной тренировкой», и по какому праву проводит гипнотические сеансы без согласия больных. В ответ я услыхал безумную тираду о том, что все люди гипнабельны, а если нет, то должны стать таковыми, поскольку имеется лишь единственный способ научить больного регулировать собственные эмоции — войдя в транс, запомнить это состояние, а потом самостоятельно вызывать его, чтобы успокоиться. Все мои попытки разубедить его оказались тщетными.
Больше всего меня удивило не то, что в государственном учреждении за бюджетные деньги и за деньги больных проводятся опыты над людьми, а то, как сами больные реагировали на то, что с ними проделывают. Когда я попытался объяснить нескольким невольным подопытным чем опасен гипноз и что нельзя позволять манипулировать сознанием, меня, что называется, послали подальше.
Общаясь в последние годы в основном с людьми церковными, я совершенно потерял представление о реальной жизни. Я думал, что за полтора последних десятилетия люди избавились от идеологического пресса и поняли, что мир создан не по велению партии и правительства, и что наши граждане всерьез задумались о душе и Боге после того, что произошло с нашей страной в двадцатом веке. Оказалось, что все далеко не так и что понятие «простой советский человек» — вовсе не устаревший эвфемизм. На пороге вечности — а инфаркт — серьезный звонок, предупреждающий о том, что скоро придется в нее войти, люди думают о чем угодно, только не о том, как предстать пред Грозным Судией. Разговоры, невольным свидетелем которых мне пришлось стать в столовой, на прогулках или сидя в очередях перед процедурными кабинетами, были очень далеки от душеполезных бесед. Это были сплетни, рассказы о рыбалке, амурных похождениях, пересказы телепередач и содержания увиденных по телевизору фильмов. Женщины делились друг с дружкой способами лечения всевозможных хворей, чем и как чистить сосуды, кишечник и прочие части организма.
По вечерам добрая треть насельников санатория распевала под караоке песни — как советские, так и современные, которые и песнями то назвать трудно. Оказывается, старушки знают современную попсу и всех модных исполнителей. Когда я однажды предложил переключить на другую программу и посмотреть «последние новости» вместо того, чтобы мучиться от визгов какого-то лохматого крикуна, несколько старушек с орденскими планками закричали, чтобы я этого не делал. «Мы его любим» — гордо заявила одна из них и даже костылем сердито о пол стукнула.
На караоке никого не смущало то, что советские героические песни исполнялись в какой-то американизированной аранжировке, а на экране под «Золотую мою Москву» полуголые дщери далекого Юго-Востока зазывно кружились, повиливая бедрами, и время от времени замирали в позе, обещающей много «Баунти». Азиатские красотки томно глядели с экрана на доблестных ветеранов и пациентов, перенесших шунтирование, инфаркты и прочие кардиологические беды. А те отвечали им на недвусмысленные призывы словами песни о двадцати восьми героях-панфиловцах.
Когда сводный хор инфарктников запел замечательную песню о подводниках, на словах: «Но радостно встретит героев Рыбачий — родимая наша земля» на кране появилась панорама Нью-Йорка с еще целыми небоскребами-близнецами Торгового центра. Медленно проплыла статуя дамы в хитоне и чепце с рогами, замелькали лавчонки Чайна-тауна, дорогие магазины Пятой авеню, здание Рокфеллер-центра и толпы всуе мятушихся языков всех известных цветов кожи.
Никого подобная «телераскраска» советских песен не смутила. То ли и вправду, как говорил поэт Павел Коган, «от Японии до Англии сияет Родина моя», то ли забыли милые сограждане что 15 лет назад подобная затея была бы воспринята как идеологическая диверсия, за что, при желании, можно было и срок накрутить.
Не смущало никого и то, что занятия лечебной физкультурой проходили под песню «Владимирскй централ» и прочие шедевры уголовно-эстрадной лирики. И шоферы, и профессора известных петербургских ВУЗов старательно поднимали руки-ноги под хриплый баритон, как выяснилось, популярного исполнителя.
Под него же они танцевали по вечерам медленные танцы. Быстрые же исполнялись под рок, рэп и прочие достижения современности. Ходаков на дискотеку было немало. Мне пришлось посетить это чудное мероприятие по просьбе инструктора лечебной физкультуры, чтобы унять разошедшихся плясунов. Трое из них (а было им лет под семьдесят) после второго инфаркта скакали как зайцы и никак не хотели угомониться. Даже то, что за три недели в санатории было два летальных исхода, никак не повлияло на всеобщее желание веселиться.
По вечерам те, кто не ходили на танцы, устраивали баталии из-за телевизионного пульта. Дамы хотели смотреть сериалы про немецкую овчарку, которая за три недели задержала больше преступников, чем наше родное МВД за все перестроечные годы, а мужчины хотели смотреть сериал про наших «Ментов», работающих в телевизионном исполнении ничуть не хуже их немецкой хвостатой коллеги.
Но эти баталии были лишь прелюдией к тому, что началось в дни чемпионата Европы по футболу. Болельщиками оказались практически все болящие мужеского пола.
Женщинам доступ к пультам был перекрыт на всех этажах. А по утрам за завтраком столовая была заполнена лишь наполовину, и бедным подавальщицам пришлось разносить еду по палатам. Целый день мученики ножного мяча не вставали с постелей, но вечером к началу очередного матча выползали в холлы, чтобы, как и накануне, занять места у телевизоров.
На занятиях лечебной физкультурой тоже происходили замечательные вещи. Нам сообщали о чакрах и акупунктурных точках. Их нужно было массировать. И все старательно их массировали. Но, когда очередь доходила до точек. ответственных за сексуальность, старания больных удваивались и утраивались. Особенно усердствовали самые пожилые.
Я спросил восьмидеятилетнего соседа «зачем он так старается?». Ответом была загадочная улыбка…
Несмотря на строгое запрещение употреблять спиртное, некоторые любители горячительных напитков регулярно хаживали за полторы версты в поселок и возвращались в приподнятом настроении.
А вот в храм, до которого автобус мог доставить желающих за 10 минут, за три недели не заглянул ни один из четырехсот человек. А когда меня навестил мой приятель иеромонах, то у большинства пациентов было такое выражение на лицах, будто это был тот самый «последний поп», которого обещал показать по телевизору генсек Хрущов.
Правда, одна почтенная дама решила показать своим товаркам, что неприлично так реагировать на появление священника и радостно обратилась к нам: «Приветствую вас, божии люди». С места своего она, разумеется, даже не привстала. Никто из шедших нам навстречу, не подошел под благословение и не «склонил в приветствии выи своей».
А нательные крестики, между тем, на многих выях были.
После прогулки в обществе священника, разнесся слух о том, что я «поп», и мне пришлось немного потрудиться на ниве просвещения и ответить на «духовные запросы» моих сотоварищей.
Сорокалетний кузнец рассказал о том, что лечится у «бабки» и в первый же выходной отвезет к ней своего нового приятеля. Я, естественно, стал уговаривать его не делать этого. Но он с каким-то остервенением стал рассказывать о том, как «попы держат монополию и не хотят делиться с хорошими целителями клиентами». У бабки, как водится, и иконы есть, и она молитвы читает… Так что негоже бабку обижать.
Пожилая соседка сообщила о том, что заглядывает и в православные храмы, и в католические, и протестантские. И не видит никакой разницы. И все в таком роде.
Лишь одна дама пригласила меня в палату и показала иконки и тексты акафистов, читаемых ею каждый вечер. Возможно, были в санатории и другие люди, молившиеся келейно. Я даже подозреваю, что мой самый частый собеседник — профессор технического ВУЗа — очень воспитанный и интересный человек, молился перед сном. Он с женой объехал десятки монастырей, однако, понять в чем неправда учения Рериха и мадам Блаватской, решительно отказывался.
Поразительно то, что часто люди, не имеющие представления о сути предмета, имеют о нем мнение. Причем, настолько твердое, что поколебать его невероятно сложно. После воинственного безбожия многие наши соотечественники с удивительной легкостью приняли на веру оккультизм, магию, современные псевдо-духовные учения — все что угодно, только не Православие. «Демократический подход» к вопросам веры оказался не менее губительным, чем государственный атеизм.
«Кто вам дал право на монопольное владение истиной? Все относительно. Нужно все попробовать, сравнить, а потом уж судить…» — вот «джентльменский набор» аргументов, настырно повторяемый телемудрецами и журналистами и усвоенный населением. Это либеральное клише стало мощной броней, заглушающей негромкий нежный глас любящего Бога.
Грустно было вести «духовные» беседы.
Многие из моих собеседников считали себя патриотами. Они проклинали Запад с его идеалами и горе-реформаторов, разоривших и разграбивщих Россию. Но они решительно не понимали, что состоят с разорителями России в духовном родстве, поскольку отрицание веры предков есть ни что иное, как предательство того, что, собственно, и создало державу, столь ими любимую и безутешно оплакиваемую.
Уезжал я из санатория с тяжелым сердцем. Мои наблюдения, конечно, не чета научным методикам профессиональных социологов. И то, чему я был свидетелем, может лишь порадовать журналистов желтой прессы. Я ведь в санатории и одного процента церковных людей не обнаружил
Ах, как грустно…
Из санатория я направился прямо к Казанскому собору, к только что привезенной иконе Тихвинской Божией Матери. Из далекой Америки вернулась матушка. До последнего момента не верилось, что вернется. И как это случилось? И как это понимать? А ведь понять надо. Самая, пожалуй, «своенравная» икона. Ее силами человеческими не удержишь. Из Царь-града ушла. Покинула самый богатый в то время город и поселилась в нашей северной глуши. И вот сейчас улетела из богатой Америки в разоренную Россию на прежнее место — в бедный уездный городок.
Не захотела оставаться на берегу американских Великих озер. Предпочла нашу Ладогу.
Подошел я к собору — и понять ничего не могу. И на Невском, и у Екатерининского канала, и на площади со стороны Казанской улицы невероятная толпа народу. Где конец очереди — не разобрать. Собор опоясан несколько раз широкой людской лентой. С восточной стороны эта лента делает несколько петель, и под колоннадой два ряда богомольцев движутся навстречу друг другу. Пришлось дважды обойти собор, чтобы понять куда вставать.
И здесь уж совсем другие разговоры.
Одна пожилая женщина уже в пятый раз пришла приложиться к иконе. Молодой человек отстоял накануне всю ночь, но так и не успел приложиться — пришлось уйти на работу.
В руках у людей иконки, акафистники. Одни тихонько поют акафист, другие просвещают молодых людей, стоящих в очереди, но еще не знающих для чего примкнули к тем, кто знает для чего стоит…
12 часов в очереди к Тихвинской иконе — это особый рассказ.
В этой очереди я получил неожиданное разъяснение моей неудаче со статистическими опытами.
Рядом со мной стояла дамочка, постоянно демонстрировавшая неофитское всезнайство.
И во всех-то она монастырях была, и с отцом Николаем Залитским знакома, и все, что вокруг него происходило и происходит, может объяснить…
Так вот, когда очередь медленно продвигалась вдоль ограды, за которой между памятниками Кутузову и Барклаю де Толли расположились на траве полуголые татуированные люди с бутылками пива, эта дама стала громко возмущаться их поведением. Вели они себя, и вправду, безобразно. Громко смеялись, приплясывали, выкрикивали целые матерные тирады. Но другая женщина в очереди, обращаясь к своему спутнику, стала говорить об умении рассматривать то, что освещено солнцем, а не то, что остается во мраке. Сразу же возникла полемика. Кто-то сказал, что бесы иначе и не могут реагировать на соседство великой святыни, а неофитствующая дама стала призывать бороться с мраком всеми известными способами, вплоть до физического устранения его носителей.
Но мне захотелось последовать совету ее оппонентки. Я увидел вокруг столько прекрасных лиц. Тут и стар, и млад, а неподалеку стоит даже азербайджанская семья с тремя детьми. Вот подошла невеста в фате со смуглым женихом. Видимо, мать невесты стала просить, чтобы их пропустили без очереди, так как зять ее из перуанского города Лимы. И так почему-то стало радостно. И захотелось обнять этого перуанского хлопца, а вместе с ним и весь героический латиноамериканский народ, ведущий непрекращающуюся борьбу с американским империализмом и местными диктаторами…
Вон сколько народу пришло к матушке Царице Небесной!
И откуда мне знать, как они веруют, и что у них творится в сердцах. От радости ли они пришли или от большого горя…
И какое мне дело до того, что телевидение объявило, что к иконе подошли миллион человек. Потом стали рассчитывать «пропускную способность» и усомнились в этой цифре.
Миллион ли, или треть миллиона за десять дней приложились к иконе…
И кто ее, эту статистику, придумал?
И для чего она нам, малому стаду…
И зачем это я в санатории что-то подсчитывал? Понятно, что и выборка моя была случайна, и беседовал я далеко не с каждым. А может быть, в следующем заезде будут только церковные люди…
А может быть, церковным-то людям вообще не дают путевок в санатории? Чего им там делать! Пусть в храмы ходят, а не по санаториям разъезжают.
А я-то как туда попал? Нет, совсем голова кругом. Да ну ее, эту статистику! Будь она неладна. Совсем запутала…
26 августа 2004 г.
