 |
| Русское Воскресение | Монахиня Олимпиада (Константинова) | 20.08.2004 |
В Никулино батюшка, постриженник Псково-Печерского монастыря и духовный сын его старца отца Иоанна Крестьянкина, попал не случайно. Из Печер он в 1987 году по влечению сердца уехал на Афон, где пробыл 5 лет в русском Пантелеимоновом монастыре, а потом 2 года подвизался на Святой Земле. Когда он вернулся в Россию, перед ним были открыты двери почти всех крупных монастырей, в том числе и Печер, но он избрал бедный приход в Чувашии, чтобы служить в епархии Владыки Варнавы, тогда архиепископа Чебоксарского и Чувашского (ныне митрополит). И вот спустя год после прибытия батюшки в Никулино, Владыка начал усиленно предлагать батюшке взять на себя восстановление почти совсем разрушенного и чудовищно обезображенного монастыря в Алатыре, городке маленьком и бедном, но с богатой историей.
Расположенный на высоком берегу при слиянии двух рек Суры и Алатыря, город возник при Иоанне Грозном как крепость, сдерживающая набеги чувашей, мордвы, татар. Монастырь возник тогда же по желанию самого царя. В 1615 году монастырь был приписан к Троице-Сергиевой обители, под управлением которого был почти 150 лет. Периодом расцвета стал для монастыря XIX век, что связано с деятельностью игумена Авраамия (Соловьева), на которого указал как на возможного наместника сам преподобный Серафим Саровский, предложив его вместо себя, так как сам он готовился к пустынническому житию. Отец Авраамий ввел в Алатыре Саровский устав, ездил иногда и за советом к преподобному Серафиму.
В 1903 году игуменом монастыря стал постриженник Валаамской обители отец Гавриил. При нем было решено собрать все сведения о местном подвижнике схимонахе Вассиане, и в 1907 году была опубликована книга «Чудеса при могилке Алатырского подвижника схимонаха Вассиана».
После революции судьба наместников монастыря стала схожей с судьбами многих новомучеников. Так, одним из первых в городе был арестован архимандрит Даниил, который окончил свою жизнь на Соловках.
…Батюшка хорошо понимал, чего может стоить взять на себя восстановление такого монастыря, не имея ни людей, ни материальной помощи от властей и патриархии. Монастырь почти никому неизвестен. Кто станет ему помогать? Это же не Оптина пустынь! Но Владыка продолжал уговаривать, и батюшка решился взять монастырь на 3 года с тем условием, что спустя это время он вновь уедет на Святую Землю. Он мечтал об уединенном монастыре Саввы Освященного в иудейской пустыни, о ночах, посвященных молитве, а тут — стройка, люди, заботы наместника. Но Синод вынес решение — батюшке в Алатыре быть. Это было в октябре 1996 года.
И вот мы с батюшкой из Никулино едем в Алатырь смотреть монастырь. Уже несколько лет там был другой наместник, которому почти ничего не удалось сделать, и монастырь предстал перед нами в полном развале. Ноябрь, снег еще только слегка запорошил землю. Ворота едва держаться, скрепленные шнуром. Весь двор завален мусором, тут какие-то трубы, листы железа, всякий сор. При Советах здесь расположилась лыжная фабрика, а в самом Троицком соборе махорочная фабрика, исказившая весь внешний и духовный облик собора.
Ищем Пещерный храм. Где-то в нем сокрыта святыня монастыря — мощи схимонаха Вассиана, местного подвижника конца XVII — начала XVIII веков.
В 1748 году были найдены нетленные мощи монаха в одежде схимника, в котором старожилы узнали схимонаха Вассиана. Но, несмотря на нетленность мощей, Синод повелел предать тело земле, но записывать в особую книгу о совершающихся при гробе чудесах. Вскоре слава об Алатырском подвижнике распространилась, к его мощам стали стекаться молящиеся и больные, из которых многие получали исцеления. Были найдены и вериги отца Вассиана, которые он, вероятно, чтобы скрыть свой подвиг, бросил в колодец. (С тех пор и поныне вода из этого колодца считается целебной, и паломники с радостью увозят ее с собой в разные уголки страны.) Поверх надгробия были положены рукавицы, шапочка, крест и найденные вериги — все это использовали для исцелений. Над могилой паломники служили панихиды. Вот и мы решили зайти в Пещерный храм, чтобы там, на месте возможного захоронения мощей отслужить первую в возрождающейся обители панихиду и призвать на помощь схимонаха Вассиана. Было холодно и темно, мы с трудом пробрались к месту, где был алтарь, осторожно ступая по битому кирпичу, каким-то трубам и горам сора. Во время панихиды свечи гасли от ветра, стоять на куче мусора было неудобно, но это было начало новой жизни монастыря, с которым так тесно оказалась связана не только жизнь батюшки, но и моя.
Несмотря ни на что весной начались работы в монастыре — откуда-то взялись и люди, и деньги, и машины, и купили дом напротив монастыря, чтобы жить там первое время. И вот как только кончились мои занятия с детьми в Москве, я приехала в Алатырь — на лето.
На День Святого Духа была первая праздничная служба в монастыре — посреди двора, кое-как очищенного от хлама читали Акафист Пресвятой Троице, монастырь наш — Троицкий, и это был первый престольный праздник. Слава Богу, было солнечно, хотя еще довольно холодно. На Акафист собралась немалая группа людей, а мне все не верилось, что из этих безобразных развалин встанут храмы и братские корпуса. А братия была уже здесь. Конечно, многие уехали в то же лето, но были и те, которые в монастыре по сей день.
Через пару дней пребывания в г. Алатыре на меня нашло бесовское искушение — я почувствовала сильную беспричинную тоску и сказала об этом батюшке. Он велел мне в этот день на послушание не ходить, а погулять по монастырю с четками, помолиться. Помолился, конечно, и он сам. Во всяком случае, это прошло, а было то, вероятно, предчувствие тех искушений, которые меня здесь ожидали в ближайшие годы.
Начались будни. Скоро открыли трапезную в монастыре, и мы перенесли всю кухонную утварь туда. Поскольку храма у нас не было, ходили на службы в женский монастырь, который тоже недавно открылся в городе. Батюшка там служил, и по субботам исповедывал. Настанет день, когда он не сможет этого делать по своей занятости и по количеству народа, но тогда были счастливые времена. Утром батюшка приходил в монастырь с неизменным портфельчиком, оставляя его обычно в трапезной, где уже стоял телефон, и обходил стройку. Можно было запросто к нему подойти. Конечно, уже не как в Никулино в прошлом году, но все же. У ворот монастыря лежало огромной толщиной бревно — сидя на нем, батюшка принимал людей для беседы, там и я сидела не раз. Было очень удобно — оттуда был виден весь монастырский двор, а голосов разговаривающих не было слышно.
Я каждый день вставала рано, что было мне, непривыкшей, тяжело и шла на послушание. Скоро мне так надоело мыть посуду, что это стало заметно тем, кто работал в трапезной. Начались замечания, упреки. О подробностях умолчу, только батюшка, видя, что мне там не по себе, неожиданно перевел меня из трапезной на стройку, где надо было очищать кирпичи от старого раствора, чтобы вновь их использовать. Этого я сделать никак не могла — руки у меня были слабые. Кирпичи у меня не «чистились». Пришлось нашему прорабу искать мне другое послушание — я и доски носила, и листы железа переносила с места на место, и кирпичи складывала в штабеля и т. д. Все это было мне очень тяжело, и выдержать под солнцем двенадцатичасовой рабочий день я не могла. Поэтому батюшке пришлось отпускать меня домой с обеда. Это было источником новых искушений, т.к. среди работающих женщин нашлись очень многие недовольные. У них сложилось презрительное ко мне отношение, которое я потом уже ничем не могла поколебать. Я жаловалась батюшке, что надо мной смеются — он смеялся в ответ. Конечно, я не понимала еще, что это была замечательная школа смирения для моей гордыни, и батюшка не мучил меня, а учил. Но в каждом конкретном случае мне смириться было трудно. Каждый вечер я молила Матерь Божию, чтобы мне досталось послушание по силам — так я уставала за свой короткий рабочий день. Но — Слава Богу за все! — то лето я выдержала с Божией помощью не без пользы для души, и все-таки в монастыре несколько кирпичиков поданы моими руками.
Хотя у нас еще не было храма, богослужения начались. Нашли мощи расстрелянных в монастыре в годы советской власти. С начала 30-х годов на территории монастыря хозяйничал НКВД. И когда мы начали копать грунт при восстановлении монастыря были найдены груды скелетов со следами пыток и признаками расстрела — с отверстиями в основании черепов. Несколько скелетов мы положили в гробы и поставили в разрушенном Сергиевском храме.
И вот каждую пятницу после обеда начали служить по ним и по схимонаху Вассиану панихиды. Это осталось традицией нашего монастыря — служить по пятницам после вечерней службы панихиды.
Пришлось мне помогать и в строительстве нашего первого храма во имя Казанской иконы Божией Матери. Пусть я только подносила кирпичи и мыла нововставленные окна — это я могла сделать своими неумелыми руками.
И вот, наконец, освящение храма. За день до этого состоялась передача чудотворных икон нашего монастыря, которые во время его закрытия хранились в Крестовоздвиженской церкви города — единственной не закрывавшейся. Какие-то злоумышленники из чрезмерной любви к «своим» иконам не хотели их отдавать и спрятали. Пришлось задержать крестный ход, пока искали. Но нашли и пошли по городу — довольно большое расстояние — до нашего храма. Народу было множество — всем было в новинку такое событие. На другой день приехал Владыка Варнава, и освящение состоялось тоже при большом стечении народа, так что не обошлось без искушений — и толкали и разговаривали на службе, и к причастию еле удалось пробиться. В храме было очень душно — о. Василий невесело пошутил, выходя из храма — «С легким паром». Да, все мы были мокрые, хотя на улице в тот день жары не было. Батюшку я на службе почти не видела — он появился то здесь, то там, отдавал распоряжения, сам за всем следил. Так и всегда потом было на архиерейских службах — он уходил в тень до обидного… С вечера того же дня начались регулярные службы в монастыре. Они были особенно торжественны и трогательны в обстановке окружающей их полной разрухи. Даже чтобы попасть в храм, надо было подниматься по временным дощатым мостикам, рискуя упасть. Первые дни служил сам батюшка, и радостно было, и молитвенно, и не верилось, что это есть. А с другой стороны — а как могло быть иначе, когда за дело взялся батюшка, которому помогали Все Небесные Силы и Сама Матерь Божия. Без их помощи даже он не смог это совершить. Тогда решено было служить ежедневно молебен Божией Матери.
Но тогда я еще не чувствовала, что моя жизнь тесно связана с Алатырем — я ведь приехала только на лето, и вскоре после открытия храма уехала в Москву, чтобы продолжить свою преподавательскую работу. Проработала я один день и неожиданно заболела сильной ангиной, так что мне дали бюллетень на целую неделю. И я не вернулась в свою школу. Потому что в это время в Москву приехал батюшка. Он велел мне закончить все московские дела, уйти с работы и переехать в Алатырь, оставив квартиру художникам-иконописцам, которые в это время писали иконы для нашего монастыря. И в начале ноября я снова приехала в Алатырь.
…Он встретил меня ужасающей грязью (было начало ноября, но тепло), так что сапоги утопали и скользили в ней, и я все время боялась упасть. Жить мне батюшка определил на той же квартире, что и летом. Моей хозяйкой была простая крестьянская женщина, правда, проработавшая всю жизнь медсестрой и потому имеющая какое-то образование. Она очень хорошо почувствовала, что я к жизни деревенской не приспособлена и стала активно и горячо делать мне эту жизнь приемлемой. Она обо мне заботилась во всем до излишества, но я была ей очень благодарна, как и Господу, который так облегчал мне жизнь. Батюшка опять поставил меня мыть посуду, правда, только после обеда. Народу тогда было немного, и это было не так тяжело. Я довольно часто бывала на Литургии, и это меня поддерживало. Несколько раз я заговаривала с батюшкой о постриге, но он все откладывал и откладывал. Я и сама понимала, что еще не готова. И вот однажды он сказал — да, готовься, шей облачение. Мне уже ничего не нужно было, кроме монашества. С Москвой я рассталась безболезненно, мне было достаточно бывать там раз в два-три месяца. О театральной профессии я забыла. Из кандидата наук и бакалавра я стала послушницей. Алатырь я приняла как данность. Меня не смущали «не городские» условия жизни, я как-то легко с этим смирилась, и усталость почувствовала только через несколько лет такой жизни. Конечно, если бы не батюшка, я бы здесь жить не смогла, но жизнь в монастыре была такая насыщенная, я так радовалась, что батюшка рядом, даже если и по несколько дней не разговаривала с ним. Мне достаточно было одного благословения, взгляда, улыбки, ободряющего слова. Иногда батюшка устраивал мне «шок», т. е. неожиданно налетал на меня с каким-то фантастическим выговором, сердитым голосом крича что-то, так что я едва могла сообразить, в чем собственно дело. Иногда же я сама проявляла дерзость и приходила к батюшке с претензиями и жалобами. Но спорить с ним было невозможно — он сразу кричал, что отправит меня в Москву, и это действовало сильнее всех угроз, т.к. я боялась и подумать, что надо опять жить в Москве. Тогда я на батюшку обижалась и плакала в недоумении, почему он говорил мне это, когда я просто хотела выяснить свой вопрос. Но в любом случае не было злобы с другой стороны, и он очень скоро забывал и прощал все мои духовные ошибки. Постриг мой состоялся 12 марта 1998 года, после двухлетнего моего пребывания в Алатыре. Женские постриги проходят у нас не в монастыре, а в городском храме Рождества Богородицы.
Постригали нас сразу в мантию. Я помню — ледовый пол, на который я ложилась в одной рубашке и слышала, как сильно билось мое сердце на этом полу… Шел постриг. Я дала обеты монашества. Я получила новое имя — Олимпиада, не поняв вначале его смысла. Тогда когда все ушли, я вспомнила, что Олимпиада — любимая и любящая духовная дочь Иоанна Златоуста, к которой он писал письма из ссылки. В них видна вся их взаимная любовь и тоска Олимпиады по духовному отцу во время разлуки. Так вот какое имя дал мне батюшка! С этой минуты я его полюбила и им гордилась. Еще я помню радостную готовность, с которой я поднимала с пола ножницы и подавала батюшке. И вот, наконец, они коснулись моих волос… Еще не забуду довольную улыбку батюшки, которую он быстро спрятал в усы, когда постриг подходил к концу, и я стояла перед ним с крестом и горящей свечой. Моей духовной матерью стала монахиня Серафима, также принявшая постриг в Алатыре от батюшки. Она осталась провести со мной ночь в храме. Мне было спокойно и радостно. В эти первые дни монашества я искренне любила всех — это была та благодать, которая была мне нужнее всего, и я ее получила от Господа. Я долго не могла привыкнуть к себе в облачении — так оно было прекрасно и так я была его недостойна…
Батюшка нашел мне новое послушание: он получал очень много частных писем, на которые не успевал ответить, и он решил, что будет кратко говорить мне, что надо ответить, а писать буду я. Мне нравится это послушание, я до сих пор этим занята. Часто приходится упрашивать батюшку заняться письмами, за что он меня прогоняет и все время откладывает наши деловые встречи.
Сейчас у нас в монастыре три храма — Пещерный во имя Серафима Саровского, преображенный ремонтом, одетый в резное дерево наш первый храм — Казанский и большой, для праздничных служб — Сергиевский. Они все разные. И чувствую я себя в них по-разному.
Какие были благодатные службы в Пещерном храме по воскресеньям, когда было две литургии, и здесь народу бывало немного, хор — из одного- двух человек, диакона нет, служит один батюшка. Служит быстро, пламенно, так, что литургия горит тихим огнем и быстро сгорает, угасает, но не умирает в сердце, и долго ходишь с этой быстрой литургией в груди.
К Казанскому отремонтированному храму надо еще привыкать, иногда он мне напоминает корабль, на котором мы плывем, спасаемся. Амвон — словно капитанский мостик, а алтарь — рубка, из которой управляют кораблем.
Сергиевский особенно хорош ночами во время праздничных служб. Он весь наполняется молитвой, которая тихо парит над молящимися. Здесь тогда торжественно и строго, и глубокая сосредоточенная радость охватывает сердце. И трудно, очень трудно мне выдержать всю ночь, но я знаю, что за свою усталость получу сполна. Утро после ночной службы исполнено благодати. После завтрака медленно приходишь домой, спать хочется, но спать не можешь после того, как огромные волны праздника прокатились через твою душу и закачали тебя. И голова клонится к подушке, а перед глазами — все Храм. Ночной праздник бесконечен, он подводит тебя к вечности, которая с каждым разом становится все ближе.
Но во всех храмах и на всех праздниках царил голос нашего регента о. Гервасия, который пел, несмотря на свои болезни связок, как райский житель, который пытается рассказать нам, земным обитателям, о небе. Описать голос нельзя, можно только передать свои от него ощущения. А ощущение такое, что «он несколько занес нам песен райских», чтобы мы помнили о своем небесном отечестве и плакали о нем.
Братия наша отовсюду. Из Новороссийска, с родины батюшки — схимонах Авраам, который здесь с первого дня, когда еще ничего не было и стройка не начиналась, он был уже сторожем будущего монастыря. Целые группы иеромонахов — из Петербурга. Их прислал их духовный отец протоирей Владимир Цветков. Здесь можно назвать отца Пантелеймона, ныне казначея монастыря, который тоже здесь из самых первых начал работать на стройке, не думая о том, что у него голос и его место на клиросе.
Когда кто-то в монастыре чего-то не знает, особенно то что касается Устава, то идут к отцу Корнилию, регенту и уставщику монастыря. Он знает ответы на
все вопросы, знает несколько языков, в том числе греческий, обошел все монастыри Афона, был и на Святой Земле. Вообще на Святой Земле и на Афоне были многие — батюшка постарался выделить на это средства. У каждого здесь своя духовная история. Случайные люди у нас не задерживаются. Духовное ядро монастыря сложилось и определяет общий тон и на службах и в трудовой жизни.
Сейчас свое лицо обретает скит монастыря расположенный среди полей и перелесков в 11 километрах от монастыря. Он возник абсолютно на пустом месте, а сейчас там и пахотные земли обрабатываются, и молочное хозяйство налажено, и храм свой есть, где так же, как и в монастыре, ежедневная служба. Все это большая заслуга начальника скита иеромонаха Пимена. Не случайно Патриарх Алексий во время своего визита в наш монастырь 8 июля 2001 года заехал на скит и наградил отца Пимена и батюшке вручил орден благоверного князя Даниила.
Конечно, все это возможно усилиями всех и все же глава монастыря архимандрит Иероним. Это к нему приехали все здесь названные братия, это под его руководством построены храмы, налажено хозяйство и, что не последнее, это к нему идут и едут люди из самых различных иногда очень удаленных уголков России. Приезжают и из-за рубежа. Видимо, все эти люди находят у батюшки то понимание своих духовных и материальных нужд, которое необходимо так каждому человеку и которое так трудно найти в современном мире. Душа батюшки исполнена любовью к каждому и потому каждому кажется, что батюшка к нему особенно расположен. А ведь это со всеми так. Он может разговаривать на равных и с академиком, и с крестьянином, и с домашней хозяйкой, и всех может понять и полюбить и помочь всем. Вот почему его не оставляет Божия Матерь своей помощью и любовью. Иначе — откуда бы силы?
Чтобы принимать многочисленных паломников построен новый корпус, а для женщин есть двухэтажная гостиница за воротами монастыря. Писем приходит столько, что батюшка только вздыхает и скорбит, что он не в состоянии ответить на все. Дело в том, что он фактически совмещает в себе и духовное окормление паствы, и административное руководство монастырем. Это почти беспрецедентный в истории монашества случай, тяжелейший крест, который батюшка несет не ропща и не жалея себя. И вот результат — все видящие его в первый раз считают его стариком, а ведь ему всего 50 лет.
Таков наш Алатырский монастырь. Приезжайте и посмотрите сами. В нем еще многое есть, что не вместилось на этих страницах. Скажу только, что ни я, ни кто-то из наших насельников никогда не пожалел, что у нас такой «незаметный» монастырь. Да, зато эта Алатырская обитель, нами любимая и нас спасающая.
15 августа 2004 г.
